***
Утро разлилось по спальне сусальным золотом, вычертив на полу тонкие стрелки листьев пальмы антрацитовой тенью, и уши Какузу прострелил истошный звук. Он открыл глаза и несколько секунд лежал в своей кровати, тупо пялясь в потолок. Этот звук будил его ежедневно на протяжении нескольких лет — похожий на дребезжание проржавевших до прорех чаш старого будильника. Он ненавидел этот звук, но моментально от него просыпался и приучил себя к выдержке какое-то время не реагировать на него и не швырять в первую же секунду свой телефон о стену. Ему бы спокойно удалось пролежать так ещё какое-то время, но он вспомнил, что должен заказать Хидану злополучную куртку. А потом услышал подозрительное шкворчание со стороны кухни. Сон, отвесив ему смачную оплеуху на прощанье, залез под кровать и там издох. Поднявшись на постели, Какузу протянул руку, снял с вешалки свой тяжеленный, как броня, халат и натянув его, отправился на противоестественный звук. На кухне стоял Хидан, в одних штанах и в фартуке, криво перехваченном завязками сзади, и в этот самый момент потягивался, лениво и грациозно, словно заспанный барс. Развитые мышцы спины заиграли под кожей, зад, обтянутый тканью, выпятился, как у течной кошки. Какузу, мрачно наблюдающий за всем издалека, демонстративно прокашлялся. Хидан мгновенно обернулся с зажжённой на лице нахальной ухмылкой, в глазах мерцал пурпур. — Какузу! — выдал он невыразимо весёлым тоном, будто его божок дал ему за щеку, едва тот раскрыл глаза. — Не знал, что у тебя есть яйца, — и выразительно указал взглядом на сковороду, в которой что-то там жарил. Какузу постарался скрыть свой обречённый вздох. — Я надеялся, что ты — мой ночной кошмар. Реальность жестока, — пророкотал он басом. — Рассчитывал, что я с утра по съёбам дам? — Хидан, отвернувшись, схватил кулинарную лопатку, невесть где откопанную, и принялся ею орудовать, перекладывая свою снедь на тарелки. — Рассчитывал, что такие, как ты, не могут существовать. Не дожидаясь очередного «остроумного ответа», Какузу потащился в душевую, чтобы побыть одному и постараться хоть ненадолго забыть о наглом госте. К тому же нужно было успеть заказать ему куртку из секонд-хенда — всё так, как ублюдок и заслуживал. Он застыл на пороге, увидев, что на его белой мраморной столешнице у раковины, возле его чёрной электрической зубной щётки, из его стеклянного стакана с серебряной каймой торчала чья-то нелепая ультра-красная вычурная щётка. Рядом — пластиковая баночка с розовым гелем для волос. С полок свисали края полотенец, выбившиеся из рулона. На полу — шлёпанцы из полиуретана и лужа воды. Беспардонное чужое присутствие до этого времени не ощущалось так остро, как теперь, и у Какузу, угрюмо взирающего на цепочку хидановых мокрых следов по полу, заиграли желваки. Немедленно вооружившись телефоном, он набрал нужный номер и, услышав на том конце бодрый женский голос, попросил доставку из секонда: — Любую куртку — кожаную, дерматин — значения не имеет, — пробасил он в динамик. — В самое ближайшее время, за срочность доплачу. После этого ему совсем немного полегчало, пусть и самую малость. Можно было назвать это его маленькой местью. Мощные, прохладные капли, заколотившие по смуглой коже, подействовали расслабляюще и успокаивающе, принося своим мягким биением ощущение чего-то привычного. Ни единого лишнего звука не доносилось до сюда, лишь мерный шорох струй. Если не смотреть за стеклянную перегородку, можно и вовсе нафантазировать, что он здесь один. Ничто не коробит, никто не раздражает. Некому оставлять следы на полу, провоцировать, гиенить, портить имущество. Последняя фраза слишком ярко вспыхнула в мозгу — не удалось избавиться и за минуты. Быстро крутанув вентиль и переступив порожек душа, Какузу стремительно облачился в свою привычную одежду и двинул на кухню, чтобы лично убедиться в том, что ничего из его собственности не пострадало, пусть и арендованной, но от этого не менее ценной. Проходя мимо гостиной, он наткнулся на смятые простыни и небрежно скомканный плед на диване, словно всё это было вытащено из бетономешалки. Вульгарная хиданова сумка стояла прямо на комоде, потеснив на самый край хрупкий графин. Из неё торчали какие-то синтетические тряпки преимущественно красных и чёрных оттенков. Стеклянный журнальный столик был завален брошюрами и книгами в мягких обложках с заломанными краями, скорее всего, являвшимися религиозной литературой, судя по той же символике. В его доме обосновался хаос в виде наглого бесцеремонного ублюдка. Очевидно, его дом уже вовсе не его дом, если дело обстоит так. Хидан, как ни в чём не бывало, крутился возле холодильника, выгребая его содержимое и раскладывая всё это прямо на полу. Он делал это так самозабвенно, что не замечал того, как Какузу сверлил в его затылке дыру своим мрачным взглядом. — Что ты творишь, выродок? — не сдержался тот, когда увидел разложенные на полу помидоры, мимо которых Хидан принялся гарцевать, выковыривая с верхней полки набор порционных сливок для кофе. Вопросительный полуоборот, во время которого его голая стопа зависла в опасной близости от помидора, и резкий гневный тон вырвался из него вперемешку с бранью и религиозными воззваниями: — Во имя Джашина! Чё за наебалово?! С хера ли ты не разжился перцем?! Ни стручка, ни соуса! Я дрисню эту пресную без острого в рот не возьму! Я хочу… — Что тебе брать в рот — не моя забота, — перебил его Какузу, после начав медленное движение вперёд. — Убери всё немедленно, иначе убью. — Отсоси! — огрызнулся тот, но всё же без дальнейших препирательств принялся рассовывать всё обратно по отделам холодильника. Какузу подошёл совсем близко — Хидан не был ему нужен, но кофемашина находилась в двух шагах от холодильника. Пихнул чашку для эспрессо под кран, он нажал на громадную кнопку. Сосредоточиться на тихом гудении не вышло — всему виной был терпкий насыщенный аромат, исходящий от Хидана, не такой концентрированный, как парфюм, и более мыльный, но вместе с тем не менее навязчивый. Он проникал в ноздри помимо воли, даже когда Какузу задерживал втягивание носом воздуха. Такого дерьма с дешёвой отдушкой у него никогда не водилось — он вообще предпочитал нечто сдержанное, то, что не душит на расстоянии и не бьёт окружающих в нос. Для последнего он предпочитал использовать свои кулаки при надобности. Но Хидан… Хидан олицетворял собой дурной тон. Его можно было бы водить по школьным классам и показывать малолеткам, как пример дурновкусия, никчемности и упоротости. Хотя всё могло бы получиться с точностью наоборот, ибо современный молодняк был рад возводить такие примеры в ранг своих кумиров. Он стрельнул взглядом искоса — тот как раз заканчивал запихивать продукты. Каждое резкое движение сопровождалось усилением токсической вони, но, к счастью, аромат свежего кофе стал стоически перебивать её. — Эй, Какузу, чё это у тебя такое кислое ебло? — домогательство запахом сменилось домогательством словом. Какузу ещё больше помрачнел. — Совсем никаких догадок? — пробубнил он нехотя, взяв свою чашку, и медленно потащился к столу. — Хер ты признаешься, что на ебучую работу неохота. Сивый Лидер какую-то ересь моросит, обмудок конченный. Ему бы проповеди читать в приходах, к вере Истинного Бога обратиться, а он дрейфует в безбожном бытие и ещё смеет нести свою мораль. — Промахнулся ты с догадкой. Будь добр, помолчи, от твоего тарахтения уже гудит голова. Перед ним, звякнув, шлёпнулась тарелка с пригоревшим омлетом, приправленным каким-то коричневым дерьмом. — И что это? — Это жареные яйца, — Хидан весело глянул на него, словно отвечал старику с деменцией, плюхаясь на место напротив него. — Сверху что, спрашиваю? — Приправа блядь, что же ещё! — ребро его вилки принялось распиливать омлет со шкрябающим звуком. — Это корица. Я не собираюсь есть омлет с корицей. Хидан на это лишь хмыкнул и пожал плечами, не прекращая поглощать свою порцию, явно проигнорировав все претензии в свой адрес, как и то, что хозяин дома едва не погнул вилку в своей руке от разрастающегося гнева. На Какузу действительно было страшно смотреть. Казалось, даже его чёрные жёсткие волосы ощетинились, и ярость словно бы сочилась через каждую пору его кожи; глаза опасно загорелись на потемневшем от обуявших чувств лице. В тот момент он готов был убивать и вряд ли себя контролировал. Ничего не подозревающего и продолжающего с аппетитом жевать свой завтрак Хидана спасло в тот момент только одно: внезапный звонок в дверь, продолжительный и мелодичный. — Хвала Джашину, моя куртень подрулила! — вытянув шею, Хидан таращился в сторону холла, будто дверь должна была открыться сама. — Хвала Джашину, говоришь? — уточнил Какузу, чувствуя однако, что гнев понемногу начинает ослабевать. Взглянув на него, Хидан будто впервые заметил, как напряжённо тот выглядит. — Ои-ои, Какузу, — уголок его рта в недоумении потянулся вверх, — выглядишь так, как будто у тебя запор. Может, те в лечебницу скататься, экг там, катетер с витаминчиками или шланг с камерой в жопу на худой конец? — Да заткнись ты, дегенерат, — уже куда спокойнее пробасил Какузу, предвкушая мину этого кретина, когда тот поймёт, что его новая шмотка, без которой ему никак не обойтись, из секонд-хенда, так презираемого им. Лучше бы своей смрадной парфюмерией брезговал. Поднявшись, он потопал в холл, чтобы открыть настырному курьеру, не перестающему жать на несчастную кнопку звонка. Мелодия немилосердно перебирала и без того туго натянутые струны нервов. Наихудшее утро за последнее время. Сдвинув рейку цепочки, Какузу приоткрыл дверь, чтобы убедиться, что это точно курьер, и, увидев через щель мясистый веснушчатый нос и неестественно широкую улыбку, лишь затем снял крючок цепочки, впуская его внутрь квартиры. — Доброе утро! Доставка из се… — Тихо, — властно перебил курьера он, оборвав на полуслове, и сунул в руки наличку, включая переплату за срочность. Глядя на него снизу вверх уважительным взглядом, курьер тем не менее поспешил убраться, даже не пересчитав деньги, а Какузу, заполучив коробку, закрыл дверь и потащился обратно, дабы вручить ему тому, кому она и предназначалась. Хидан тем временем усиленно делал вид, будто куртка его заботит гораздо меньше, чем утренняя молитва. Прикрыв глаза, он отчаянно шевелил губами, беззвучно шепча свой религиозный бред. Но едва Какузу появился в столовой с коробкой, тут же приоткрыл один глаз и далее следил за тем, как тот приближается и кидает эту коробку ему под ноги. Молитва мгновенно прервалась. — Ебать, хулиард лет не обновлял шмот! — несдерживаемая радость вырезала на лице Хидана глупейшую улыбку, и это человек, который наставляет других предпочитать духовное материальному. Он кинулся к коробке, как к святому алтарю, и шлёпнулся перед ней на колени. Хмыкнув, Какузу, пообещал себе не удивляться месиву из несочетаемого в башке у этого полоумного, но застыл, отсчитывая секунды до того, как будет оценён его сюрприз. На пол полетели ошмётки картона — Хидан и не пытался произвести впечатление адекватного и, когда выдрал из плена целлофана свою куртку, издал какой-то ликующе-бесноватый выкрик психопата. Что же, надо бы отдать должное магазину, куртка выглядела великолепно. Из натуральной толстой кожи, угадываемой даже на расстоянии, цельнокроеного фасона и с молниям из сплава замак, она не выглядела хоть сколько-нибудь затасканной и не семафорила пошло брендом, скромно пристроенном крошечным лейблом слева на груди. — Охуее-ееть! — вскочив на ноги, Хидан немедленно накинул её на свой голый торс, принявшись крутиться и в блаженстве оглаживать себя со всех сторон, скользя ладонями по материалу куртки и по своей коже заодно, медленно проводя пальцами по молниям нагрудных карманов и по груди. Это было похоже на нежную ласку или прелюдию к стриптизу. Какузу, сам того не ожидая, осознал, что в брюках его вдруг стало тесно. Всё-таки чувственное представление Хидана в роли порочной овулирующей девицы принесло свои плоды. — Хватит красоваться, недоносок. Пора на работу, — сухо выдавил он. В его рту и в самом деле пересохло, а эрекция казалась собственной слабостью. Ему пришлось в срочном порядке ретироваться из кухни, чтобы скрыть это. Но если подобное продолжится — долго ему не протянуть.***
Утро Сасори и Дейдары было заткнуто кляпом вчерашнего спора. С вечера и до этой самой поры, когда нежные персиковые оттенки невесомой дымкой окутали маленький сад и пробрались в номер сквозь тонкие бумажные панели, они оба не обмолвились друг с другом ни единым словом. Едва пропели два будильника один за другим, появилась горничная с завтраком, быстро разложила его на столе, и тогда Сасори впервые подал голос, поблагодарив её парой слов. Та поклонилась и, попятившись, исчезла за дверью. Дейдара вышел из спальни в том же сумрачном настроении, в каком и ушёл туда накануне вечером: опущенные уголки рта и потускневшие глаза, в беспорядке распущенные по плечам волосы, в руках, бессильно болтающихся вдоль тела не было ни намёка на энергию. Взглянув на него, Сасори осознал, что ошибся, думая, что как только тот проспится, его странное поведение более не вернётся. — Ешь быстрее и поехали, — стараясь не выдать то, что разглядывал его, он тут же отвернулся и занялся своей одеждой, доставая её из шкафа — ниши в стене, закрытой простой панелью. — Я не голоден, хм, — отозвался Дейдара то ли нехотя, то ли устало. — Не выспался? Готов сдать меню сегодня, надеюсь? — Сасори специально вложил в тон столько ворчливых нот, чтобы дать понять, что интересуется он этим сугубо из-за опасения в провале задания, а никак не по личной инициативе. Он раскладывал на спинке дивана свой пиджак и снимал с него невидимые пушинки, которых, к слову, не было вовсе. Дейдара даже не удосужился ответить, отправившись в душ. Вскоре они вышли из гостиницы и, как и планировалось, пешком потащились в чайную — эту геенну огненную с её заляпанными холодильниками, липкими сиропами и вонючими средствами дезинфекции. А сегодня им ещё предстояло провести время на кухне среди муки, взбитых сливок, клубничных джемов и всего остального, из чего готовятся все эти приторные десерты, впоследствии усеивающие крошками поверхности столов. От одних мыслей об этом становилось тошно, а ведь те люди, что работают там, проводят в этом месте куда больше времени, некоторые — даже всю жизнь. Они должны получать удовольствие от этого. И судя по тому, как скрупулёзно подходили в этой чайной к каждой мелочи, так оно и было. Каждому — своё. Сасори взглянул на снулое лицо Дейдары, корябающего взглядом мыски своих дурацких кроссовок. Да, простая непреложная истина: каждому — своё. Едва только он ступил на порог чайной, с размаху окунаясь в тёплые оттенки и шелест голосов, как тут же наткнулся на невзрачную девчонку, у которой выведывал вчера некоторую информацию. Та, вспыхнув, дёрнулась было, но спустя секунду улыбнулась и её тусклые, невыразительные черты лица словно бы проявились чётче. — Сасори-сан, — полувопросом-полувздохом. Из-за спины хмыкнул Дейдара и нетерпеливо двинулся вперёд, задев плечом девчонку так, что та оступилась, едва не потеряв равновесие. Обычно ему не пристало осторожничать с людьми — это не всегда про грубость, чаще неосмотрительность, — но сейчас это было сделано намерено. Сасори сразу понял, но ничего говорить не стал, списав на раздражительность от предстоящего дня. Из-за барной стойки разносился резкий голос Куроцучи, отдающей команды грузчикам, которые таскали мешки и сваливали их прямо на пол. Взвизгнула кофемашина и в терпкий дуэт запахов благовоний и чистящего средства вскоре примешался тяжёлый горьковато-смолистый аромат кофе. Куроцучи принялась перекрикивать весь этот гвалт, отчего тон её и без того неприятного голоса достиг уровня циркулярки, рассекающей нервные волокна. Гогот грузчиков, бешеные тени птиц над головой, внезапный звон разбитой посуды, пар, виднеющийся сквозь круглые окошки кухни, Дейдара пропал из виду. Кто-то робко и мягко коснулся его руки тёплыми, тонкими пальцами, и Сасори даже не сразу это заметил, потеряв всякую осмотрительность в этой какофонии звуков и утреннем хаосе. Возле него стояла девчонка, как призрак на свету, — чтобы заметить надо хорошо присмотреться. Хватка усилилась, и он понял, что та тянет его куда-то. Он пошёл за ней лишь только для того, чтобы выбраться в тихое место. Этим местом оказалась кладовка метр на метр с инструментами для уборки и бытовой химией. Тусклая лампочка, захваченная стальной сеткой, была еле жива и в предсмертной агонии изредка моргала. Но здесь действительно было тихо, звуки просачивались, но казались далёкими, как из другого квартала. Девчонка рядом, казалось, слилась со тьмой. — Куроцучи попросила вас привести в порядок барную стойку, Акацучи немного задержится и не успеет сделать это, — произнесла она, и Сасори почудилось, будто её дыхание сбивается, как от длительного бега. — Хорошо, — равнодушно ответил он ей, исследуя взглядом содержимое полок. Девчонка замолкла на мгновение. Затем заговорила вновь всё с тем же странным придыханием, будто было нечто такое, отчего воздух застревал у неё в горле: — Сасори-сан… — она замолкла, затем нервно сцепила впереди руки, с шумом выдохнула, — простите меня. И вдруг приникла своими губами, покрытыми чем-то жирным и липким, к его губам. Он не почувствовал ничего, даже изумления. Это длилось короткое мгновение, после чего девчонка молниеносно отодвинула загородку сёдзи и вылетела пулей из кладовки, быстро-быстро семеня ногами в своих неудобных гэта. Сасори остался наедине с самим собой, смаковать послевкусие чужого поцелуя. Его взгляд остановился на бумажных салфетках, стиснутых на полке между хлопковых. Шагнув, он взял одну, вытер ею губы, убирая ту липкость, что им досталась, швырнул в ведро с другим мусором и медленно моргнул. Поцелуй отпечатался в памяти не более, чем череда прошедших бытовых событий. Ему вспомнилось про барную стойку, которую нужно привести в порядок. И про Дейдару, которого хотелось найти. Утруждаться нисколько не пришлось. Когда в его руках оказывается первая попавшаяся тряпка из целлюлозы и дезинфицирующее средство, и он вновь вышел в зал, то Дейдара уже был там и что-то громко выяснял. Не пытаясь найти Сасори, не стараясь быть хоть сколько-нибудь незаметным, собрав вокруг себя всех, даже грузчиков, яростно негодовал в своём едва запахнутом розовом кимоно. Протиснувшись ближе, Сасори, блистательно отыгрывая слабую заинтересованность, спросил у Куроцучи: — Что произошло? — Недосмотрел за своим кимоно, пролил на него какое-то хлорсодержащее вещество и испортил его, — безо всякой жалости, с толикой ехидства объяснила та и прокричала Дейдаре: — Химчистка не поможет, будешь должен за кимоно, братец, увы! Вычту из зарплаты! — Я этого не делал, хм! — заорал в ответ тот и с оскорблённым видом сложил на груди руки в знак протеста. Дейдара… Ни на минуту нельзя оставить одного, обязательно найдёт приключений на свою задницу. Дать бы ему хорошую затрещину, чтобы впредь думал не только о себе, но и о деле. — Твоё кимоно — твоя ответственность, таков закон! — продолжала гнуть линию Куроцучи, хотя Сасори был готов поклясться, что делала она это лишь для того, чтобы позлить вспыльчивого Дейдару, а вовсе не потому, что испытывала к нему негативные чувства. Это было проще простого — светлые брови тотчас изломались гневом, рука, стискивающая оби, крепко сжалась в кулак, и Дейдара, вспыхнув от ярости, разорался куда громче прежнего: — Я вернул его вчера в нормальном виде, курва! Посмотри по камерам, если не веришь, хм! — Какие камеры в комнате для персонала, которая служит ко всему прочему ещё и раздевалкой?! Ты тронулся умом?! — крикнула та ему в ответ. — Значит, это ты всё подстроила, чтобы стрясти с меня денег, хм! Никакого пятна вчера не было, а сегодня оно есть! Я никогда не стал бы портить вещь, имеющую отношение к искусству! Я хочу, чтобы ты предоставила доказательства моей вины! Или перестала испражняться обвинениями! Или сдохла! У тебя нет права… Дейдара продолжал неистово орать, находясь в кругу недоумённых людей, некоторых — сочувствующих, а некоторых — глядящих на него с осуждением, и Сасори, осторожно попятившись, обошёл нескольких из них, чтобы оказаться поближе к своему напарнику. Он протянул руку, находясь за широкой спиной гиганта из бара, и что есть силы дёрнул Дейдару за рукав его кимоно, призывая остановиться. Тот даже не заметил, продолжая набирать обороты и громкость голоса. Сасори приготовился дёрнуть ещё раз, однако позади угрожающе хлопнула дверь и, казалось, всё помещение, пошатнулось. Из своего кабинета вышел старикашка Ооноки собственной персоной. Его семенящие шаги были тихими, но блеск в глазах — предупреждающим. Пока он приближался к толпе, все звуки стихли, даже запальчивость Дейдары зашипела угольком, на который вылили ведро воды. Сасори наблюдал за ним боковым зрением в полуобороте, понимая, что ни к чему хорошему это не приведёт. Дейдару либо тотчас вышвырнут, либо не дадут право завтра обслуживать столики. — Что тут у вас происходит, кто-нибудь мне может объяснить? — старческим голосом со скрипом несмазанной телеги проехался дед по воцарившейся тишине. Его тёмные глаза сердито зыркали из-под седых бровей. — Ничего сверхъестественного, — тут же отозвалась Куроцучи, подперев кулаком бок. — Дейдара испортил кимоно, за которое ему придётся заплатить, и только. — Где доказательства, что его испортил я, м?! — немедленно возмутился на обвинение Дейдара. — Приведи хоть одно! — Рабочий день вот-вот начнётся, что вы тут устроили?! — закряхтел Ооноки ворчливо. — Куроцучи, пусть он выберет себе другое, а с испорченным разберётесь позже! — Но ведь оно дорогое… — Куроцучи! — Хорошо-хорошо. Сасори незаметно выдохнул, отмечая, что старик ещё не достиг того уровня умственного расстройства, когда можно было устраивать панихиду по верным решениям. Это сыграло им на руку — чем быстрее они пройдут экзамен на знание блюд, тем лучше. Сейчас бы только привести Дейдару в чувство и объяснить этому бездарю, как не стоит поступать на важных миссиях. Не отпуская оскорблённого вида, тот стоял и чем-то по-прежнему возмущался, с негодованием втолковывая свою позицию разинувшему рот грузчику. Приблизившись к нему, Сасори схватил его за локоть и потащил за собой в комнату для персонала. — Что ты делаешь, Дейдара?! — вспрыснул он каплю назидания в свой голос. — Ты совсем спятил? — Меня обвинили ложно, хм! — тотчас парировал тот, грубо выдернув руку из захвата. — Я кимоно не портил! — Пусть так, — Сасори, не сбавляя хода, первым вошёл в комнату, и направился прямо к стойке с другими кимоно, чтобы найти замену этому. — Но и ты не обычный официант. Не затевай здесь ссор, не выделяйся. — У меня эмоциональная травма! — Хватит, Дейдара, не будь ребёнком, — он принялся перебирать пальцами струящиеся ткани, чтобы отыскать что-то подходящее. — Ты здесь не для того, чтобы решать свои личные дела, — и вытащил кимоно, цвет которого, как оказалось, плавно перетекал сверху-вниз из белого в тёмно-небесный, без дамских рисунков и лаконичного кроя. Несмотря на некоторые отсылки к женственности его мягкой шелковистостью и исключительностью цветового решения, оно было мужским. Оказавшийся в шаге, Дейдара резко дёрнул кимоно из его рук. — Кто бы говорил, хм! — и стремительно отвернулся. Его длинные волосы хлестнули Сасори по лицу.