все, что видел ты это - соль, вода то, что дышишь, не значит, что ты живой. и когда все дороги ведут вникуда это значит - пора возвращаться домой. Ⓒbillie joy
Нихат чувствовал себя абсолютно счастливым. Его милая Мевкёбе начала, наконец, готовить нормальную еду вместо кроличьего корма, танцевала и подпевала какой-то легкой песенке, лившейся из радио. Его милая Мевкёбе впервые за полгода крутила долму, набивая виноградные листы жирным мясом, которое Нихату, конечно, было противопоказано. Ему было многое противопоказано, но какое до всего этого дело, когда в доме снова зажглось его маленькое кареглазое солнце? Какую важность имел этот проклятый диабет, если его маленькая Санем, его подобная лесным цветам дочка, снова улыбалась? Ее красивые глаза укутывали душу Нихата словно тонкая шаль, сплетенная на коклюшках руками его милой Мевкош. Она пришла домой впервые за долгое время, сняла обувь в передней и, подпрыгивая зайчиком, влетела в объятия отца на полном ходу. Обруч золотого кольца больше не затягивал петлю на ее шее. Три бриллианта, коловшие глаза Нихата подобно острым клинкам, рассыпались в труху, перестали сиять, вернули свет его дочери. Они с женой, конечно, держались изо всех сил, делали вид, будто расстроены, рассказывали о том, что все по воле Всевышнего. И только губы Лейлы коротко дрогнули в ответ на взгляд матери. „Лейла, ты не позволишь ей снова разрушить эту связь. Ты поняла меня, дочка?“ - Нихат увел беременную дочь в коридор, откуда не было слышно разговоров на кухне. Лейла кивала, сама до конца не понимая, что делает. Лейла вообще плохо понимала, что еще нужно Санем. Джан вернулся в город еще несколько дней назад и все никак не мог собраться и уехать. Санем видела его возле офиса по меньшей мере сотню раз, но проходила мимо так, будто его не существовало. Ее маленькая наивная сестренка стала злее самых злых чертей. Ее девочка, ради которой Лейла готова была вспороть грудь деверя и вырвать оттуда полыхающее сердце, смотрела сквозь. Ее Санем входила в офис и несла за спиной жесты Джана Дивита. В каждом взгляде Джан. В каждом движении рук Джан. В каждом наклоне головы - и там Джан. Лейла кивала отцу, но не слышала - перед глазами только глаза деверя, потерявшего единственную связь с реальностью. Потом был ужин, и Санем впервые смеялась, как Санем. Впервые рассказывала про Хазан, впервые размахивала руками, разрезая воздух вокруг, показывала жестами, как придушит наглую девицу и смеялась. И было так бесконечно хорошо от ее смеха, от ее больших, широко распахнутых глаз, от ее стремительно меняющихся гримас. Лейла вдруг задержала дыхание, а затем обронила короткое „Ой“. Схватила руку сестры и приложила к своему животу. - Шевелятся. - Шепнула она, наклонившись ближе. Будто могла почувствовать еще сильнее, как сердце заходится в бешеном танце. - Они шевелятся! - Лейла Дивит рассмеялась, прикасаясь к округлому животу, возвращая нежные прикосновения своих будущих детей. „Шевелятся?“ - Застыла Санем. „О, Аллах, шевелятся! Они толкаются, Нихат!“ „Нихат, иди сюда! Скорее-скорее!“ „Мои внуки. Мои львы!“ И все было правильно, кроме одного - красные от усталости глаза Эмре она бы, не раздумывая, заменила на влажный блеск счастья.***
Джан нетерпеливо стучал пальцами по столу, разглядывая брата сквозь стопки документов. Джан хмурился так, что на лбу залегла глубокая трещина. Эмре молчал - то ли был на самом деле завален работой, то ли просто боялся начинать разговор со старшим братом. Он уже давно не понимал, что ему следует чувствовать, но когда видел Джана вот таким, внутри трещали искорки надежды. Он ушел сразу, даже не выслушав Эмре, даже не спросив - кто этот таинственный жених. Даже не обернувшись. Вылетел из кабинета, в котором воздух от напряжения звенел. Санем точно сожрала бы его с потрохами, если бы не вовремя протянутая рука Лейлы - ради сестры Санем готова была на все, даже проглотить дерьмо, пережевывая его так, будто ничего вкуснее в жизни не ела. И она прожевала, проглотила, а затем, поправив длинные каштановые волосы, улыбнулась ему: совсем безумно и даже немного пугающе, будто обещала спросить с него за эту встречу. И Эмре ни секунды не сомневался - новая Санем спросит, обязательно спросит, заставит пожалеть о своем безрассудстве, заставит пожалеть, что на свет родился. Санем, которая любила Джана, была ему больше по душе. - Эмре, ты долго? - Голос Джана врывается в его мысли, и младший Дивит неспешно поднимает голову. Светлые брови сходятся на переносице. - Брат, я уже объяснял, что не могу взять и бросить работу - Нужно еще подготовить некоторые документы для открытия нашего филиала в Анталии. Кстати, ты не мог бы мне помочь немного? Может, съездишь в дом матушки Мевкёбе, заберешь Лейлу? Не хочу, чтобы она садилась за руль в такое время суток. Джан сомневался. Слишком сильно боялся получить новую порцию обвинений от родителей Санем. Боялся, что они даже на порог его не пустят, не разрешат Лейле сесть в его машину, не захотят смотреть на него. Он оставил их дочь уже дважды, дал ей сгореть уже дважды, не удержал ее, когда она, сдирая кожу на руках и ногах, летела с обрыва вниз. Уже дважды. Он очень сомневался. Но кивнул. - Что? - Эмре смеялся, прижимая мобильный к уху плечом. Джан повел плечами. - Правда? - Он улыбался и, кажется, был счастливее всех на планете. - Мы скоро будем, любимая! - Эмре оттолкнулся руками от стола и бросил очередное досье на стол, - Скоро будем, любимая! - Кивнул в сторону выхода и, широко шагая, пересек порог. - Поехали. - Куда? - Джан спешил, широко размахивая руками, пытался успеть за братом, вихрем унесшимся прочь из офиса. Что такого могла сказать невестка, что Эмре бросил все и полетел, подгоняемый всеми ветрами? В ответ он услышал лишь смех брата. Внутри вдруг стало на несколько градусов теплее. Стамбульская ночь переливалась разноцветными огнями. Джан, разглядывая пролетающие за окном дома, молчал. Эмре тоже сохранял тишину, только иногда хлопал его по плечу и широко улыбался своим собственным мыслям. О чем брат думал - Джану было неизвестно, да и спрашивать впустую не хотелось, и он пытался сосредоточиться на корабле, представить себя на палубе, уплывающего в закат. „Ты тоже уходи. Снова уходи. Возвращайся туда, откуда пришел“ - Санем могла вспороть ему глотку этим своим пальцем. Но почему-то не сделала, почему-то убрала руку прежде, чем он успел схватить ее запястье и… Приткнуться к нему носом? „Сжимать руками ее запястья и потянуть на себя.“ „Санем смотрит на него так, будто готова отдать свою душу прямо сейчас, будто отдаст, не раздумывая ни секунды, будто уже отдает. Будто готова согласиться на любую сделку с дьяволом, чтобы он не уезжал. Она кричала, чтобы уезжал, что уже однажды уехал, а потом заглянула ему в глаза, и он пропал. Утонул и коснулся ногами дна. Врос ими в землю и держал ее запястья. И впервые за год почувствовал, что живет. Почувствовал, что может жить только если она будет вот так смотреть ему в глаза“. Сюжеты не исчезали. Снова не исчезали и снова нет. Джан мотнул головой, но ее глаза и волосы, качавшиеся от каждого движения. Снова мотнул головой. И снова ее глаза. Еще раз. „Самый прекрасный запах на свете. Запах диких цветов.“„…И если когда-то, спустя десять зим, ты встретишь меня в толпе, найдешь меня серым, безликим, пустым, ушедшим в чужую тень, схвати меня крепко, сожми воротник, встряхни меня за плечо, скажи, что я трус, неудачник и псих, брани меня горячо. Заставь меня вспомнить ночной океан, рассветы, ромашки, джаз. Прижми свои губы к холодным губам, заставь меня вспомнить нас.“ ⒸДжио Россо
Он стер с лица несуществующие капли пота и отвел взгляд к водительскому месту. Эмре парковался, а он даже не заметил, что шоссе осталось позади, и перед глазами встал дом Санем. Джан вдруг рассмеялся. - Мы ехали почти час, а у тебя с лица не сходит твоя идиотская улыбка, Эмре. - Я посмотрю на тебя, когда Санем позвонит и скажет, что дети впервые толкнулись в ее утробе. - Парировал брат. Затем, смутившись, посмотрел поверх головы Джана. - То есть, я имел в виду… - Я тебя понял, брат. Ты сказал то, что думал. Эмре нахмурился и вышел из авто. Склонился в проеме открытой двери и кивнул. - Пойдем. Поздороваешься хотя бы. Тебя давно не видели. Соскучились. - Я подожду в машине. - Пойдем, говорю! Не проявляй неуважение к моим тестю и теще. Джан шумно выдохнул. Кивнул. Вышел следом и провел ладонью по стянутым в хвост волосам. Меньше всего ему хотелось видеть осуждение в глазах тетушки Мевкёбе. Больше всего хотелось упасть в ноги и извиняться до тех пор, пока она не простит. И, даже если простит, разрыдаться словно маленький мальчик на ее коленях. Потому что сделал много. Достаточно хотя бы для того, чтобы ненавидеть его до конца своих дней. И если она вдруг будет держать в сердце черную ненависть - Джан готов и к этому. Растоптал, предал, бросил их дочь. „Ты ушел. Я осталась и, как видишь, сошла с ума“. Двери открылись, и Лейла впорхнула в объятия мужа так стремительно, что Эмре едва не оступился на лестнице. Господин Нихат обнимал жену за плечи. И только Санем не было. Только Санем не было. Санем не было! - А где Санем? - Эмре, прижимая одной рукой Лейлу, другой обменивался рукопожатиями с тестем. - Разве не уехала повидать Вас, папа? Они вошли в дом. Эмре гладил живот жены, пытался почувствовать толчки своих сыновей, улыбался так, что Джан слеп от света его глаз. Затем снова был ужин, на который пригласили и Джана. Был стол, воркующие Лейла и Эмре, любимая долма Джана, тетя Мевкёбе и дядя Нихат. Были все, кроме Санем. Не было Санем, исчезла, растворилась. Тетя Мевкёбе дважды поднималась в комнату дочери, но возвращалась ни с чем, виновато улыбалась, вжимая голову в плечи. Но Санем не выходила. Санем не считала нужным посмотреть ему в глаза. Санем не видела в его присутствии ничего особенного. Пусть лучше ударит. Пусть ударит, пусть толкнет, накричит. Пусть убьет его на этом самом месте, если захочет. Пусть убьет, сломает, разотрет его кости в порошок. Только пусть спустится и посмотрит ему в глаза. Чтобы он смог прожить еще одну ночь. - Санем наверху? - Он, наконец, решается и выходит из-за стола, указывая пальцем в сторону лестницы. - Я поднимусь, если вы не против? Госпожа Мевкёбе кивает, и Джан уходит, широкими шагами пересекая коридор. В груди что-то переворачивается. Сводит с ума, заставляет сбиваться со счета вдохов и выдохов. Заставляет взлетать по лестнице, перепрыгивать ступеньки, бежать, искать, не дышать и молиться. Заставляет молиться, заставляет верить в Бога так, как никогда. Санем заставляет его верить в Бога. Он влетает в ее комнату. Безошибочно. Распахнутое окно и холодный ночной ветер. Пустая комната и кусок простыни. Джан высовывается по пояс и… - Ты серьезно? - Кричит и смеется. Смеется и кричит, и ему кажется, что он сходит с ума, потому что где-то уже видел подобное. - Ты сумасшедшая, Санем. Она останавливается и запрокидывает голову к окну. И что-то в ее глазах разрывается сотней ярких искр, лопается и осыпается на макушку. Джан приземляется на асфальт рядом с ней и смотрит в глаза. Разглядывает ее собранные в пучок длинные волосы, разглядывает худое лицо и пульсирующую вену на шее. „Я же говорила, если посмотрит - умрешь“ - Шепчет голос внутри.