„в клетке волчице тесно, ногти ломай о дверь. ярость порой полезна что же ты терпишь? бей.“ Ⓒbillie joy
Джан наблюдал уже десятую минуту подряд. Молчал и боялся даже вдохнуть, потому что знал - отравится ядом, который выдыхала Санем Айдын в этот самый момент. Она напоминала ему динамит, упрятанный кем-то жестоким и кровожадным в крохотную коробочку с завитушками по ободку. Динамит без таймера - неизвестно, когда рванет. И только одно ясно, как белый день: когда рванет, все подлетят на воздух. Битва, заранее обреченная быть проигранной. Его мать сидела в кресле напротив, сминая пальцами край плиссированной юбки. Когда решилась на этот звонок - была уверена, что лишится не только Души, но и девочки, которая подарила этой Душе крылья. Подумала еще, что, возможно, стоит отменить разговор тет-а-тет, передать письмо и снова исчезнуть, спрятаться трусливым зайцем в норе и переждать бури. Но не вышло. Столько лет она пряталась от правды, столько лет бежала, не оглядываясь. Пришло время остановиться и посмотреть в глаза всему, что съедало ее день за днем бесконечно долгие годы. Хюма Эрдавер собрала волю в кулак и пришла с повинной к дочери, которую не заслужила ни на мгновение. К дочери, которая появилась у нее так поздно и внезапно, что она и не заметила, как тронулась корочка льда на сердце. „Я хочу, чтобы ты увидела Санем моими глазами, мама“. - Сказал ей сын, растягивая губы в мечтательной улыбке. „Я увидела Санем твоими глазами, душа моя“. - Кивнула она много позднее. - „Теперь твоя очередь. Смотри!“ Младшая Айдын вцепилась пальцами в край стола и опустила голову. Под тонкой рубашкой проглядывались острые лопатки, сведенные к позвоночнику. "Зверь, загнанный в угол, всегда кусает больнее остальных" Она не ожидала услышать такую правду. Год жизни под успокоительными, еда, которую заталкивали в нее насильно, таблетки, много таблеток, психиатрическая лечебница, клочки бумаги, которые успокаивали ненадолго - и все из-за того, что она просто не нравилась Хюме Эрдавер. Потому что она просто-напросто не верила в их любовь. - Санем, дорогая, - Дважды несостоявшаяся свекровь поднялась из своего кресла навстречу молодой женщине. Санем обернулась, упираясь бедрами в стол. Из тесного высокого хвоста, стянутого на макушке, выбилось несколько прядей. - Я понимаю, как это звучит. - Хюма осторожно коснулась ладони девушки. - Но… Пойми меня. - Госпожа Эрдавер зажмурилась, выдыхая. - Я думала, что эта любовь - не более чем метания глупого сердца. Я ошибалась. - Санем тряхнула головой, выгибаясь в шее. И глаза холоднее самых холодных льдов. - Я очень сильно ошибалась насчет вас с Джаном. - Недомама кивнула в сторону сына. - Но, когда поняла свою ошибку, было уже очень поздно. Санем стряхнула сухую ладонь женщины со своей руки. Оторвалась от стола и сделала несколько шагов в сторону двери. - То, что я Вам не нравлюсь, Госпожа Хюма, - Младшая Айдын судорожно втянула носом воздух. Слишком много сил было нужно собрать воедино, чтобы не выгнать ее прямо сейчас. Чтобы не скатиться до грубости, чтобы не разбить хрупкое материнское сердце, наступившее на горло собственной гордости. Но как же хотелось, как же сильно хотелось заставить ее почувствовать приступы отчаяния, боль отречения, страх и агонию. Санем не могла. И поэтому, глотая липкий воздух, продолжила. - То, что Вы меня не любили и не хотели видеть невесткой… Я знаю. Это не новость. - Тонкие руки, унизанные браслетами. Губы, стянутые в полоску. Санем врезалась длинными ногтями в ладони, трезвея от боли. - И то, что Вы это сделали. - Проступившая на виске вена. Санем осознавала, но не до конца. - Пусть будет. - Она втягивает шею в плечи. - Пусть будет, ничего не изменить. Вы сделали это ради сына, не ради меня. - Кивает. - Но… Скажите, разве Джан это заслужил? Разве такой любви он заслужил от матери? - Уголки губ, ядовито ломающиеся. Полуулыбка или полу-оскал. - Хотя, скажите мне, госпожа Хюма. - Выбирает слова. - Вы правда считаете себя матерью? - Санем Айдын стала не просто копией Джана Дивита. Она несла его внутри себя. - Санем… - Нет, правда, скажите мне. - Взмахом ладони отрезает любые пути отступления для той, что пришла с повинной. - Вы считаете, что Джан заслужил такую мать, как Вы? - Пожалуйста, Санем. Милая, я и так разбита. - Голос Хюмы как волк под полной луной. Воет. Санем Айдын кивает и жмет на рычаг дверной ручки. Толкает стеклянную дверь так, что рама дребезжит. Стекло звенит, почти лопаясь в ушах разрывами гранат. В коридоре оборачиваются и замирают. Санем давит в себе последнюю попытку оставаться милосердной. Тонкие брови сходятся на переносице. - Госпожа Хюма, покиньте мой кабинет, пожалуйста. - И больше ничего. На лице ни одной лишней эмоции, а голос стальными прутьями стягивает горло госпожи Эрдавер, и она повинуется. Кивает, как сирота в доме богатых господ и уходит, провожаемая насмешками и позором. Уходит, ссутулив плечи и, кажется, постарев сразу на десять лет. Она уходит, запирая за собой дверь. Дверь, которую Санем Айдын так долго пыталась открыть, но не могла. Так долго пыталась, что, наконец, устала и оставила всякие попытки. Закрыла на все замки. Джан выходит следом. Проходят секунды, и Санем отмирает. Оглядывается по сторонам и видит зияющую пустоту, стопки ненужных документов, чашку с недопитым кофе (чай она больше не пьет ни с Джаном, ни без него), ручки, карандаши, погасший экран ноутбука. И на место оцепенения и пустоты приходит пылающая ярость, приходят гнев и злость. Приходят слезы, подобные крутому кипятку, смывают подводку и тушь, разрезают идеальный макияж напополам, остаются грязно-бурыми разводами на щеках и шее. Санем скулит, царапая пальцами горло, потому что завыть в голос нельзя - к ней обязательно прибегут сотрудники, ДжейДжей обязательно позвонит родителям, Лейле, Эмре, кому-нибудь еще, и ее обязательно закроют в лечебнице уже навсегда. В этот раз слова о том, что „Посмотрите, я совершенно в порядке“ не помогут. Им просто не поверят. И Санем беспомощно воет, скулит, всхлипывает так тихо, чтобы не слышал никто, врезается лбом в стол на каждый удар собственного сердца. Врезается, впечатывается, пытаясь выбить мозги из черепной коробки, пытаясь не думать о том, что самое настоящее в ее жизни так бессовестно отняли. У нее отобрали жизнь. Вырвали порхающее в груди сердце и растоптали подошвой грязных ботинок. Целый мир с цветами, запахами и голосами разобрали по камешкам и выбросили гнить на дно Босфора. Отобрали черный чай в чашке-груше, отобрали "Л", как "Любовь", отобрали Море, Звезды и Огонь. „Пусть его душе будет тесно в его теле!“ - Санем отняла пылающую голову от стола. - „Пусть душе его места не найдется!“ - Кричал отец. - „Пусть лишится ее, раз посмел разбить сердце моей дочери!“ - Снова и снова, как неисправная кассета в старом магнитофоне. Голос отца, пожелавшего ей провалиться в Преисподнюю. Он не понимал тогда, что Санем пойдет за Джаном куда угодно - поднимется к самым высоким на свете горам, спустится в кратер вулкана, сгорит в огне, промокнет под проливным дождем. Сделает то, что люди не делают. Нихат не понял, что эти, сказанные в приступе агонии, слова адресовал родной дочери. Санем проводит ладонями по лицу, стирая липкие дорожки слез. Хватается ледяными пальцами за телефон и набирает нужный номер. - Я жду тебя через полчаса в своем кабинете, Йигит. - Под ребрами закипает сталь.***
Джану кажется, что он пришел совершенно не вовремя. Кажется, будто оказался не в то время и не в том месте, потому что офис гудел словно улей, обсуждая „бедную Госпожу Санем, очевидно, совсем слетевшую с катушек“. Стоило ему сделать два шага от порога, и все вокруг затихли, разглядывая своего начальника с головы до ног, будто бы он был той самой причиной, по которой „несчастная Госпожа Санем сошла с ума“. Он и без этого чувствовал себя виноватым во всем, что с ними произошло, виноватым за каждый свой поступок, за каждое слово и за каждый день, что она провела одна. Но взгляды сотрудников выбивали из него дух получше любого спарринга. Били наотмашь по голове чем-то тяжелым. Слишком тяжелым для того, чтобы подняться. После очередной перебранки с матерью просто хотелось побыть в тишине, послушать голос разума. Перевести дух. Он шел в кабинет с твердым решением, наконец, разобраться во всем, что происходит между Санем и ним. Сказать, что не может без нее и, наверное, никогда не сможет. Наверное, сошел с ума, помешался, как последний идиот. Двинулся по фазе, потому что… Много разных причин, почему. И ворох самых непонятных картинок в голове кружится, как назойливые насекомые в жаркий летний день. „Плохой король! Идем.“ Он врастает ногами в землю. - Плохой король? - Он будто уже говорил это. „Ты обещал мне танец“ Джан закрывает глаза, и в черноте плотно сомкнутых век кружится Санем, плохо перебирая ногами. "Почему ты бросил эту девушку? Я о Полен" Эмре разглядывает его с нескрываемым интересом. „Я влюбился в другую“ Эмре улыбается ему. „Как сумасшедший влюбился.“ Как сумасшедший влюбился. Руки, ноги - все спутывается. „Будто вот-вот с ума сойду“ Джан прячет лицо в ладонях, растирает пальцами закрытые глаза и видит. О, Аллах! Сколько всего, о чем он забыл. Сколько всего было, о чем он забыл? „Я влюбился в тебя, Санем“ - Господин Джан! - ДжейДжей вырастает перед его лицом так внезапно, что старший Дивит делает шаг назад и едва не падает, снося руками поднос с чаем, который с грохотом падает к ногам Селин. Картинки в голове словно замирают. - Господин Джан! Вы срочно должны идти в кабинет! - Дженгиз размахивает руками и хрипит ему прямо в лицо. - Срочно, Господин Джан! Идите! - О, Всевышний! Что произошло, ДжейДжей? - Лоб прорезает глубокая складка. - Объясни нормально. - Там Санем. - Лихорадочный вздох. - Если Вы не остановите ее… - Еще один и еще. Свистящие вздохи вперемешку с хрипами, и Дженгиз словно осатанел от неспособности выразить словами свои ужас, страх, беспокойство и все на свете. Словно проглотил язык, словно у него отняли голос и оставили только способность жалобно скулить. Селин подбирала с пола осколки. Джан бросает короткий взгляд на ассистентку, а затем, почти срываясь на бег, шагает к кабинету. Позади остается недоумевающий офис, впереди - неизвестность и Санем, которая все еще кружится зажмурившись, перед его глазами. Он влетает в кабинет на полном ходу и, едва не врезаясь в чью-то спину, тормозит. Останавливается и только затем до него вдруг доходит, кого Санем Айдын, схватив за воротник пальто, трясет подобно дереву со спелыми яблоками. - Если еще хоть раз появишься перед моим лицом. - Голос Санем как десятибалльное землетрясение. - Я не пожалею тебя, Йигит! - Его голова дергается подобно болванчику на лобовом стекле только остановившейся машины. - Я сделаю с тобой то же, что ты сделал со мной! Я завершу то, что начал Джан, если ты еще хоть раз в этой жизни появишься перед моими глазами! Останешься жалким калекой навсегда! Йигит хватает ее за запястья, и в голове рвутся снаряды. Санем останавливается, замирает, тянет уголки губ вниз. В вырезе блузки, под кожей на шее натягиваются жилы, тонкие ключицы двигаются на каждый вдох и выдох. Вверх-вниз. Санем запрокидывает голову, чтобы смотреть сверху вниз. Санем смотрит только так. Как будто в мире нет человека более жалкого, чем Йигит. Мужские пальцы вминаются в кожу чуть ниже горошин ладьевидных костей, и Джану вдруг кажется, что отрубание рук - вполне себе заслуженное наказание.„И я срываюсь вслед, ускорив шаг, осатаневшей и голодной тварью.“ ⒸДжио Россо
Когда он вырывает узкие запястья, вытягивает из перестрелки взглядов и прячет ее у себя за спиной, когда почти проваливается в волчий рык, когда, хватаясь пальцами за скользящий шелк блузки, срывается и задевает ладонью горячую кожу на пояснице, когда она прижимается всем телом к его спине и дышит прохладой куда-то под затылок. Джан сходит с ума еще один - контрольный - раз. Йигит везде - в больнице, где лежит Санем. В хижине, где догорает дневник Санем. В доме тетушки Михрибан, где живет Санем. Он везде, где есть Санем. Следует за ней по пятам, как тень. Встает между ними подобно самой крепкой стене. Сжигает хижину, чтобы Санем не узнала. Делает предложение руки и сердца Санем. „Я больше не куплюсь на твои игры“ - Уходи и больше не возвращайся сюда. - Джан закрывает глаза и считает. Раз-два-три. - Ты делаешь большую ошибку, выбирая его, Санем. - Йигит делает шаг назад. Санем почти кидается вперед, почти прыгает, готовясь, кажется, в самом деле разорвать его в клочья. Замирает, почувствовав ладонь у себя между лопатками. - Я сделала большую ошибку, когда поверила тебе, а не мужчине, которого люблю. Йигит Озтюрк хлопает дверью, уходя в последний раз, и Санем умоляет всех святых, чтобы это был точно последний раз. Самый последний раз. Санем делает шаг. И взлетает.***
- …Таким образом, - Господин судья заносит миниатюрный молоток с резной ручкой над наковальней и оглядывает зал. Объективы фотокамер направлены прямо в лицо обвиняемых. - Все обвинения с компании „Фикри Харрика“ сняты. Судейский молоток впечатывается в деревянный постамент. Голос судьи тонет в вспышках фотокамер, звуках аплодисментов и одобрительного гула. Джан Дивит жмет руку своего адвоката. Айлин Юксель вздрагивает всем телом и поднимается из-за стола. Санем Айдын спешит следом, боится не успеть. Хочет спросить, понять и, может, отпустить. Выбегает в открытые двери здания суда, перебирает ногами, пытается догнать. И не успевает. „Ужасная авария произошла возле здания суда“ - Скажут потом в новостях дикторы с отточенной бесконечными тренировками артикуляцией и очень быстро забудут о том, что часом назад обсуждали несуществующий факт мошенничества со стороны рекламной кампании с почти незапятнанной честью. „Пьяный водитель сбил пешехода и врезался в фонарный столб.“ „Пешеход погиб на месте.“ „Ведется следствие“ И это, наверное, будет звучать глупо и наивно, но Санем Айдын действительно жаль, что все вышло именно так.