„Каждый мой полуночный кошмар неизменно сводится к одному: я глотаю губ чьих-то ласковый жар, оступаюсь и делаю шаг во тьму.“ ⒸДжио Россо
Санем опаздывала. Санем так ужасно опаздывала, что оставляла хаос в каждой комнате большой съемной квартиры. За ней дорожкой из разбросанной одежды, крошек, бумажек, шарфиков и разномастных лодочек без пары тянулся бардак. Она, конечно, разберется с этим потом, после того, как закончится рабочий день. После. Если останутся хоть какие-то силы для уборки. „Молодец, Санем! Просто молодец!“ - Бормотала младшая Айдын, втискиваясь ногой в узкий ботинок на высоком каблуке. Только она могла так несвоевременно проспать работу. Целый час будильник разрывался трелью у самого ее уха с перерывами в восемь минут через две. Но самое ужасное заключалось, наверное, не в этом - Санем часто приходила на работу в то время, когда ей хотелось. Еще чаще - запиралась дома на несколько дней, координируя работу сотрудников прямо из своей постели. Такое случалось довольно часто, и уже никто не удивлялся странности новой начальницы. Все знали: Госпожа Санем давно и основательно повредилась умом на почве личной драмы. Все знали, что Госпожа Санем странная до скрипа в зубах, что она способна запросто подняться со своего директорского кресла и закончить переговоры на полпути, извиниться и уйти, подцепив пальцами длинное вязанное пальто в пол. И потом старшая сестра долго и упорно расшаркивалась перед потенциальными клиентами, чтобы не потерять контракт. Зато свою работу Госпожа Санем делала блестяще, и ей прощались некоторые ее странности. Но сегодня не было переговоров, не было клиентов, не было совещаний или собраний. Сегодня приезжали сестра с зятем. И Лейла будет очень недовольна. Лейла вообще очень часто недовольна с тех самых пор, как округлый живот уже невозможно стало прятать под широкими платьями и брюками. Лейла часто заводится с пол-оборота и визжит как новорожденный поросенок, которого отлучили от материнской груди. Лейла злится, кричит и потом, в самом конце монолога, обязательно взрывается совершенно несвойственными ей слезами. Эмре находит это совершенно очаровательным. Санем кажется, что ее старшая сестра совершенно очаровательно тронулась головой. И в тот момент, когда младшая из сестер втискивает вторую ногу в маленький ботинок насыщено-песочного цвета, она уже неприлично опаздывает. Белый телефон разрывается в миниатюрной геометричной сумочке, и ей так хочется заложить уши руками, чтобы не слышать. Звонок прекращается спустя бесконечно долгую минуту, и Санем выходит из оцепенения, срывает с вешалки болотное пальто и с головой ныряет в холодный ветер уходящего декабря. Зимнее солнце скрипит высоко в небе. Спустя еще четверть часа Санем опаздывает ровно настолько, чтобы развернуть автомобиль на середине пути и вернуться домой, прикинуться ужасно больной и может даже изобразить приступ рвоты для полного комплекта. „И глаза болят просто ужасно.“ - Думает она, потирая большим пальцем левой руки кожу под бровью. Выруливает на съезд и, мешкаясь ровно полторы секунды, плавно вжимается босой ногой в педаль газа. Еще четверть часа уходит у Санем на то, чтобы все-таки добраться до офиса и не убиться где-нибудь по дороге, снова влезть в неудобные сапоги, которые приходится стягивать в машине для удобства при вождении, поправить макияж, причесаться и войти в здание фирмы, не привлекая внимания дотошного ДжейДжея. Последнее обычно получается всегда из рук вон плохо - Дженгиз наблюдает за ней так, словно он ее личный психиатр. Младшая Айдын входит и с удовольствием отмечает отсутствие злого лица старшей сестры прямо на входе в офис. Неужели, они еще не приехали? Тогда почему на лицах сотрудников Санем замечает сперва напряжение, а после - страх? - Что здесь происходит? - Санем опускает тяжелую ладонь на плечо лучшего друга и, откидывая длинные волосы на спину, наклоняется. Чтобы смотреть на происходящее с точки зрения Дженгиза Оздемира. Затем, ничего так и не увидев, выпрямляется, поправляет сбившееся в тоненькие складочки на плечах платье, снова откидывает ладонями длинные темные волосы, заправляет упавшие на лоб локоны за ухо и, наконец, шагает. ДжейДжей только успевает махнуть рукой в сторону кабинета, за дверьми которого ее, судя по всему, не ждут. Ровно девять шагов спустя, Санем может различить уставший полушепот зятя, тяжелое дыхание сестры и… Самое главное. „Я уезжаю завтра.“ - Джан говорит. „Меня ничего здесь не держит.“ - Говорит. И она, кажется, слышит, как на голову сверху сыпется горстка влажной и колючей земли. В груди замирает сердце, змеей к глотке ползет приступ рвоты. Санем снова не чувствует ни рук, ни ног - как полтора года назад, как полгода назад, как каждый раз, когда он уходит. Как каждый день, когда думает, что он снова уйдет. Санем снова не чувствует языка, кусает щеки, отрывает зубами почти что полноценные куски и не чувствует ни боли, ни металлического привкуса во рту. Ничего. И будто забывает, что умеет дышать. Санем не чувствует, как пальцы заводит судорогой, не чувствует, что задыхается. Не чувствует, как глухая боль волнами бьет в левое плечо и изгиб шеи. Ноги несут ее вперед. В дверях ее встречает сестра, смотрит в глаза пугающе долго и как будто извиняется, но за что - непонятно. Рвано гладит по плечу, но зачем - непонятно. Шумно выталкивает воздух из легких, но зачем… Непонятно. Стеклянная дверь чертит порог. Эмре припечатывает ладонь к груди брата. Глухой шелест рубашки из шамбри. Эмре уходит, запирает за собой дверь кабинета. Эмре на нее даже не смотрит. Санем шагает. Санем считает шаги. - Ты уезжаешь завтра? - Говорит - не спрашивает. Санем не слышит свой голос, Санем слышит только короткие удары собственного сердца в ушах. - Почему? - Ты была права, Санем. - Вот-вот, и снова нет. И снова Джан не попадает в ту самую тональность, снова ничего, снова ее имя висит в воздухе и бьется в конвульсиях, как повешенный на центральной площади Парижа преступник. Джан пробивает взглядом дыру в ее голове. - Я не полюблю тебя снова, сколько бы ни пытался. - Джан смотрит куда угодно, только не ей в глаза. - Наша любовь была случайностью, стечением обстоятельств. Ей вдруг кажется, что она оглохла одним мгновением. Оглохла, ослепла, потеряла все чувства разом, лишилась возможности стоять, потеряла хотя бы зыбкую почву под ногами. Кажется, будто небо рухнуло на голову, звеня в ушах хрустом ломающихся костей, будто в руках лопнуло ее собственное сердце, раскидав кровь и ошметки по лицу и шее. Будто для Санем Айдын началась ее личная Варфоломеевская ночь. Она открывает глаза. Солнечный свет бьет в лицо с такой силой, что жжет сетчатку. Рядом дребезжит навязчивой мелодией будильника миниатюрный белый телефон. Санем Айдын ужасно опаздывает.***
Он ждал ее в офисе целых четыре часа кряду. Набирал знакомый номер, наверное, полсотни уже раз, отправил мириады сообщений, оборвал телефоны невестки и брата - безрезультатно. Ни Эмре, ни Лейла, ни кто бы то ни был, не смогли дозвониться до Санем Айдын. Она злила его, заставляла переживать, волноваться, хвататься за голову и бежать, как послушная собачонка, на звук открывающихся дверей каждый следующий раз. Заставляла сходить с ума от ожидания. Джан ждал ее так, как не ждал ни одного подарка в жизни. Джан видел в ней все, что не досталось ему ни в один из многих дней рождения. Его глаза, будто прилипшие к этим проклятым дверям, горели от усталости, но Джан продолжал смотреть, продолжал гипнотизировать чертов вход - как будто это могло помочь. Как будто действительно помогало не тронуться рассудком окончательно. Как будто было чем трогаться. Спустя четыре долгих часа стало ясно одно - Санем спряталась, забаррикадировалась, задвинула шкафом дверь и теперь сидит в своей комнате. Санем не выйдет на связь, не ответит на звонки, не напишет сообщения. Санем ему даже в лицо не посмотрит. Санем то ли боится его, то ли просто ненавидит. В последнем он был не уверен, хотя и в первом - тоже. У нее нет причин прятаться и бежать, хотя у него - тоже. Старший Дивит растирает ладонями напряженную шею и опускает голову на стол. Он больше не в состоянии сидеть и ждать, как Золушка ждала своего принца. В конце-концов, в этой сказке он - Принц. И либо он встанет и пойдет искать свою Золушку, либо сказка закончится, так и не начавшись. Он хватает куртку, в спешке брошенную на маленький белый диван, перебрасывает через предплечье и застывает у двери. „Я сделала большую ошибку, когда поверила тебе, а не мужчине, которого люблю“ - Кричала она неделю назад, бешено округлив глаза и высовывая свой точеный смуглый носик из-за его спины. Как она дышала в затылок после… Он был готов поместить голову в отверстие гильотины, чтобы доказать - в мире нет ничего лучше ее медленных выдохов куда-то ему под затылок. Санем остывала постепенно, как медь, а он готов был лопнуть от звона ее голоса в черепной коробке. Она сказала, что любит. Ему не могло померещиться. Ведь не могло? „Ты про любовь говорила в прошлом или…?“ - Спросил он ее еще вчера. Как спрашивал неделю подряд после того неприятного инцидента. Санем молчала. Как и всю неделю до. Давила его короткими выдохами, остро вздернутым подбородком, шипами черных ресниц, как самым сильным на свете прессом. А потом схватила сумочку, смела его со своего пути и просто ушла. Без объяснения причин, без ответов. Влепила дверь в металлический косяк, будто оставила алеющую пощечину на его лице. И если это - ее ответ, тогда он заставит ее изменить решение. Найдет способ. Убедит ее. Джан Дивит ужасно опаздывал.***
Джан спешил настолько, что дважды вылетел на встречную полосу, обгоняя ползущие с черепашьей скоростью автомобили. Он до дрожи боялся снова опоздать. До звона в ушах боялся приехать и наткнуться на пустой перрон, в воздухе которого все еще, заблудившись, кружится запах ее волос. Увидеть поезд, что с механическим скрежетом отчаливает с путей. На полном ходу врезаться в вязкое чувство страха и отчаяния. Джан паркуется кое-как, почти не волнуясь за судьбу автомобиля. Кое-как вываливается на тротуар, кое-как захлопывает дверь. Три раза не попав на нужную кнопку блокирует двери. Поднимает глаза к дверям. Кое-как. Его не ждут здесь, ведь он не додумался даже позвонить заранее, известить о своем скором визите, но это и не нужно. Ведь в таком случае Санем сбежит снова. Сбежит, как сбегала сотни раз с побережья, где они не могли сказать друг другу ничего, кроме колких фраз. Как будто камни и впрямь были прокляты, а Девичья башня стала символом любви, в конце которой один из влюбленных обязательно взойдет на эшафот. В конце они оба подставили шею под тупое лезвие топора. Его совершенно точно не ждут в этом доме, но Джан, собирая пальцы в кулак, оставляет на деревянной двери три неуверенных стука. Он, возможно даже, пришел к порогу совершенно пустого дома, но уйти не может. И в тот момент, когда в дверях появляется недоумевающее лицо тетушки Мевкёбе, он напрочь забывает, зачем вообще пришел и что собирался сказать. Потому что стыд и страх, сплетаясь, заползают ему прямо за шиворот, цепляются когтями за позвонки. Потому что стыд, оказывается, гораздо сильнее каждого из его слов, которые он прокрутил в голове вперед-назад, разложил на буквы, заучил, как самую важную из бесконечного вороха молитв. Стыд оказывается едва ли не самым сильным ядом на рубцующихся ранах. - Проходи, дитя. - Дверь распахивается так широко, что он может видеть весь их небольшой коридор. - Не стой в дверях. Джан разжимает пальцы и делает шаг вперед.***
„слышу голос твой, не могу забыть только с каждой секундой все ближе дно ты наверное мог бы меня не любить. я молюсь, чтобы это был только сон.“ Ⓒbillie joy
Первой эмоцией Санем становится отчаяние. Так сильно чувство беспомощности и апатии бьет по ней едва ли не впервые - наотмашь, замахнувшись так, что в ушах звенит еще долгое время после. Она рывком поднимается с постели, цепляясь длинными ногтями за холодную и мокрую от пота простынь, вбивается взглядом в окно напротив, за стеклом которого зачинается рассвет, наощупь находит телефон, стонущий неприятной мелодией. „Тебе просто приснился плохой сон“ - Убеждает ее голос в голове. - „Всего лишь сон, девочка“ - Говорит внутренняя Санем. Но Санем настоящая не верит ни единому слову своей нематериальной подруги. Не верит, хоть и пытается. Опускает ступни на мягкий ковер, нащупывает пальцами ног мягкие домашние тапочки, ныряет узкими ступнями в горлышки флисовой обуви и все равно не верит. Обходит комнату по кругу, затем еще и еще раз, но не верит. В одиноко брошенном на смятую подушку телефоне светится входящий вызов, вибрация тонет в ворохе гусиных перьев. Санем не просто не подходит к беленькому исчадию Ада, Санем бежит из комнаты, как черт от ладана, запирает за собой дверь, прячется на кухне. Делает все, чтобы не услышать вибрации, которая неизбежно приведет ее в офис, где неизбежно будет лицо Джана, возвышающееся над ее головой как минимум сантиметров на двадцать. Если она ответит хоть на один чертов звонок, на одно ничтожное сообщение, если хоть пальцем прикоснется - ночной кошмар оживет. Санем даже не сомневается в правильности своей теории. Она уже давно разучилась сомневаться. Она просто делает то, что от нее ждут, и сама ничего не ждет взамен. Кофемашина с остервенением дробит кофейные зерна, пропуская их сквозь острые лезвия. И Санем с почти мазохистским наслаждением слушает, как внутри ворочается, крошится и рвется ее сердце. Срывается с неудобного барного стула без спинки, шаркает по холодному кафелю кухни, цепляется пальцами за край высокого столика, пытается дышать и не думать. Возможно, настоящий Джан пойдет дальше того, кто пришел к ней во сне. Возможно, он все обдумал и решил огорошить ее горькой правдой по телефону. Возможно, он перестал быть тем смелым Джаном Дивитом, в которого она влюбилась раз и навсегда. Возможно даже, что она всегда любила только Джана из своих фантазий, и настоящий Дивит никакого отношения к надуманному образу идеального возлюбленного и вовсе не имеет. Соври себе, Санем. Конечно, соврать себе всегда проще, чем признать правду. В маленькой лжи не будет вреда, ты научишься жить без него, мир не рухнет, и все пойдет своим чередом. Ты ведь блестяще умеешь лгать. Лучшая ученица. Джан, даже если и любил тебя когда-то, не вспомнит больше о своей любви, не станет ворошить прошлое. Уберется восвояси, вернется к самому себе, вернется к Полен. Потому что, как она там говорила, даже после самых крышесносных приключений Джан Дивит всегда возвращается в тихую гавань под названием Полен Озтюрк. Ты была лишь приключением, глотком свежего воздуха в пыльной комнате, но сейчас ему пора возвращаться обратно, потому что даже самый чистый воздух приносит боль в легких и головокружение непривыкшему телу. Санем пьет дымящийся кофе, осушает чашку четырьмя глотками и повторяет круг. Что угодно, только бы не сдохнуть прямо здесь и сейчас, только бы не вцепиться обеими руками в смартфон и не ответить на звонок. Что угодно, только бы не услышать знакомую фразу еще один раз. Этот станет для нее контрольным. Пулей в висок, топором над тонкой шеей, выступом на карнизе многоэтажного дома. Он может уйти молча, без пафосных речей, без потери памяти. Уйти и больше не вернуться, и она клянется себе, что больше не встанет по обратную сторону ограды Босфорского моста. Она убеждает себя, что будет жить дальше, что ничего внутри больше не рухнет к ее ногам при виде пустого кабинета в „Фикри Харрика“. Просто потому что больше нечему рушиться. Спустя четыре лениво тянущихся часа звонки внезапно обрываются. В спальне становится пугающе тихо, и Санем, наконец, поднимает затекшее тело с барного стула. В чашке остывает недопитый кофе. Это был восьмой по счету раунд, который она с треском провалила. В спальне становится так тихо, что младшей из сестер Айдын вдруг кажется, что она сошла с ума, а квартира, которую для нее арендует компания не более, чем обычная психушка. В конце-концов, это должно было случиться еще давно, ее не должны были забирать из клиники, родители не должны были убеждать врачей, что их дочка совершенно в порядке, зять не должен был подключать все свои связи, чтобы вытащить ее из цепких лап санитаров. Всего этого не должно было случиться. Санем Айдын требовалась помощь, но еще больше - седативные препараты. А еще больше - избавление. И она тихо затворяет дверь спальни, прижимается спиной к глянцу древесного полотна и не дышит. Ноги, укрытые теплом домашней обуви скользят по паркету - Санем не дышит. Длинные волосы цепляются за рычаг дверной ручки, путаются и рвутся. Санем не дышит. Санем не может вздохнуть. Ночной кошмар яркими картинками оживает в ее голове. „Я не смогу полюбить тебя снова“. На раз вбивается затылком в древесную твердь. „Ты была права“. На два замахивается головой. „Наша любовь была случайностью“. На три едва не пробивает затылком дверь.***
Тетушка Мевкёбе суетилась на кухне, ловко вынимала из полок тарелочки, чашечки, ложки, вилки и далее по списку. Весело тараторила в перерывах между сервировкой стола и уборкой. Госпожа Мевкёбе нервничала так сильно и так явно, что Джану становилось немного не по себе каждый раз, когда она бросала на него полный надежды взгляд больших карих глаз с сеточкой морщинок вокруг. Госпожа Мевкёбе была такой матерью, которую, наверное, каждый мужчина желает себе. Теплая, мягкая и всепрощающая. Жертвенная. Мама. И как она говорила „Сынок“. И как улыбалась, поджимая губы. Как говорила ему „И ты не уезжай“. Джан замер, напрягая плечи. Пустота в закрытых глазах сменялась картинками, в каждой из которых - глаза Госпожи Мевкёбе. В каждой из которых столько любви, что хватило бы с излишком. - Госпожа Мевкёбе, - Старший Дивит выпрямляется на стуле, разворачивает плечи, скидывая стыд. - Санем сегодня не приехала в офис. - Он внимательно наблюдал за улыбкой, сползающей с лица женщины. - Я не хочу быть невежливым, Госпожа Мевкёбе, но… - Джан выталкивает воздух из легких. Скребет пальцами коротко стриженную бороду. Считает удары сердца. - Я пришел, чтобы убедить ее поехать. - Мужчина опускает голову так низко, как только может. Не смотрит, старается избегать обеспокоенного взгляда Госпожи Мевкёбе, вжимает голову в плечи, как провинившийся ребенок. - Она дома? Я могу поговорить с ней? - Милый… Мевкёбе садится на стул напротив и опускает смуглую ладонь на его колено, заставляя вздрогнуть и поднять глаза. Заставляя вспомнить. „Если потерял - значит, и не находил вовсе“. Джан смаргивает образы с ресниц. „Сначала спутник - потом дорога“. Но образы не то, что не исчезают, но давят на него еще сильнее. Падают на голову водопадом ответственности, страха, надежд и какого-то странного, щемящего чувства в груди. Джан хмурится. - Вы говорили, - Он осторожно подбирает слова. - Что дороги не заканчиваются. - Тихий выдох. - Дитя - Что, если все мои дороги заканчиваются у ног Санем? - Ты вспомнил? - Чуть тише спрашивает. - Не знаю, тетушка Мевкёбе. - Вдох-выдох. - Я настолько запутался, что не знаю - где правда, а где ложь. Женщина судорожно хватается за смятый клочок бумаги, без дела лежащий на столе, разворачивает, крутит в руках. Думает. А затем, торопясь и сбиваясь, встает, не глядя хватает первый попавшийся под руку карандаш и что-то, вдавливая грифель в хлипкое полотно бумаги, вычерчивает поверх незнакомых Джану ярких буковок. - Это адрес Санем. - Она вкладывает в его ладони глянец какой-то ненужной листовки с адресом в правом нижнем углу. - Она снова переехала. В этот раз, думаю, насовсем. Джан кивает и собирает пальцами беспорядочную гармошку. - Поезжай. Поговори с ней. - Хватает ладонями его руки и мягко встряхивает. - Санем упрямая, но не глупая. Возможно, ничего не выйдет сегодня. Но завтра или через несколько дней - она обдумает все и придет с ответом. Джан прощается так быстро, насколько это вообще возможно, широкими шагами пересекает расстояние до двери, ныряет ногами в уличную обувь и, раскрывая дверь настежь, вырывается вперед. Ему кажется, что обязательно нужно ехать прямо сейчас, не теряя ни мгновения, но все же тормозит авто возле бакалейной лавки отца любимой женщины. Он выпрыгивает из машины, хлопает дверью. Он уверен в правильности своих поступков, как никогда. Нихат от неожиданности даже поднимается со своего кресла, стряхивает невидимые пылинки с одежды и хмурится. Он не был готов видеть Джана. Не готов был распахнуть объятия человеку, разрушившему его дочь до основания. Не готов был тогда, и не готов сейчас. И, наверное, не будет готов никогда, пусть сам сказал старшей дочери о том, что готов. Где-то на дне сознания еще трепыхаются воспоминания о тех днях, где его луноликая дочь сидела, уткнувшись в собственные колени, напротив окна и поднимала голову на каждый свист тормозов. И этот проклятый свист тормозов был чуть ли не единственным звуком, на который она реагировала. Сидела, покачиваясь вперед-назад, и молчала. Не слышала ни голоса матери, ни слов отца. Вырывалась из рук и сидела, бесконечно сидела, глядя в одну-единственную точку перед собой. Проходили дни, недели и месяцы, но все, на что хватало Санем - это помесь человеческих слез, криков птиц и животного рыка. Его дочь сошла с ума, умоляла вложить ей в руки пистолет, а на курок она сумела бы нажать, Нихат не сомневался. Его дочь умоляла дать ей яду. Однажды Санем начала разговаривать с точкой в стене. Однажды Санем ступила обеими ногами на карниз и едва не шагнула вперед. Однажды Санем треснула пополам. И с тех пор Нихат поклялся себе, что никогда не посмотрит в глаза человеку, совершившему такое с его девочкой. И не просто не посмотрит - он поклялся станцевать на его костях, когда придет время. Если оно придет. - Господин Нихат. - Джан вжимал голову в плечи. Снова. Снова. - Я Вас не отвлек? - С добром ли? - Тяжелый отцовский взгляд на его лице. Снова. Снова. Джан представлял себе встречу не в таких красках. Ему казалось тогда, что отец Нихат как минимум бросит ему в лицо камень, плюнет под ноги и осыпет градом проклятий. Но, оказалось, что три слова могут рубить лучше любого топора и душить лучше всякого шнурка. Джан задавил в груди беспомощный вой, проглотил горячий тугой комок, наступил на горло собственной гордости и шагнул в неизвестность. - Простите. - Всего одно слово, после которого ни вздохнуть, ни заплакать. После которого считать секунды и не дышать. - Простите.„Юность бестолкова, как мыльный шар, горяча, как лето. Просто не травите нас, дайте шанс выдержать всё это.“ ⒸДжио Россо
Они молчали друг другу в лицо так бесконечно долго, что Джану на мгновение поазалось, будто вокруг рушится целый мир. А они все еще стояли. Один - безжалостно влюбленный и навечно виноватый. Второй - Отравленный горем и безутешно скорбящий. А потом Нихат заговорил. Заварил терпкий черный чай, разлил его по изящным стаканам, купленным любимой Мевкош, усадил нежеланного гостя напротив и заговорил. По всем правилам он простил его, потому что должен был простить, потому что иначе чужие грехи останутся камнем в его кармане. По всем законам Божьим и прочим простил. Но отцовское сердце так горячо и остро ненавидело Джана, так безжалостно сгорало в огне черной злости, что Нихат ничего не мог с этим сделать. Он бы с удовольствием отпустил, забыл и продолжил жить дальше, но осунувшееся лицо его дочери приходило в каждом из снов. Ее глаза-стекляшки преследовали его в каждом из дней. Голос, падавший до безумного шепота, стоял в его ушах набатом. Каждый день, что он слышал этот ее шепот, каждый день, когда она произносила имя любимого остался в памяти. Нихат легко и играючи создал себе самого страшного врага. Каждый раз, когда его маленькая девочка рвала дрожащими пальцами волосы на голове - Нихат ненавидел Джана Дивита так искренне и по-настоящему, что готов был вырвать его жалкое сердце. Но мальчишка пришел. Мальчишка пришел и разом вырос в его глазах до мужчины, готового бороться и с самим собой, и против целого мира.Мальчишка вырос до мужчины, способного укрыть его подобную лесным цветам дочь от грозы.
„Я струсил, Господин Нихат. Но, обещаю, больше не будет места трусости“. „Я вверяю тебе мою девочку, Джан. Но, обещаю, вырву душу из твоей груди, если ее сердце снова взорвется“. Он уходил с тяжелой головой и легким сердцем. И пусть он не помнил слишком много, пусть события стерлись из его головы, но он помнил одно - он любил так, как не всем дано. Джан Дивит готов повторить кульбит еще раз. И в тот момент, когда он, торопясь и сбиваясь, паркуется у высотного жилого дома, когда, сгорая, отстегивает ремень безопасности, отшвыривает железную пряжку от себя, когда, срываясь на бег, шагает к подъезду, он знает лишь один факт, одну-единственную аксиому. Он влюблен. Он так влюблен, что красота Тадж-Махала меркнет перед улыбкой Санем Айдын. Джан волнуется, сцепляет пальцы в замок, приглаживает ладонью волосы на голове и лице. Поправляет не по-зимнему легкую куртку на плечах. И звонит. Раз, два, три. Нет реакции. Раз, два, три. Джан наугад нажимает на значки с фамилиями жильцов. Спустя долгих пять минут ему улыбается удача, и добрые соседи впускают его. Старший Дивит спешит, взлетает вверх по ступенькам и проговаривает все, что хотел сказать ей еще вчера, еще две недели назад, еще месяц назад. Он, оказалось, давно был готов признаться и очистить голову от жрущих нутро мыслей. Очиститься от сотни вопросов внутри себя. От сомнений, страхов и оглушающего отчаяния. Джан заносит ногу над ступенькой и замирает. Воспоминания вдруг восстают из пепла, одно за другим, возвращаются на свои места, заполняют пустоту в голове, сводившую его с ума. Воспоминания кружатся вихрем в голове и так складно и правильно ложатся одно на другое. Тысячи воспоминаний, и каждое - о Санем. Санем везде, Санем причина и цель всего. Санем начало и Санем конец. Санем - все его пути и все моря. Санем - его горе, его печаль, его радость, гордость и счастье. Он неуверенно опускает ногу над ступенькой, и картинки прошлого наступают с новой силой, бьют по голове так хлестко, что Джан сжимает рукой балюстраду, хватается за голову другой рукой и едва избегает падения. Кровь стучит набатом в ушах, сердце гулко бьется в горле, разливая толчки по плечам и груди. Джан дышит так глубоко, как только может, силится контролировать ритм сердца, но проигрывает самому себе. Он делает шаг, затем еще один - осколки воспоминаний собираются в яркий витраж. Джан дышит в перерывах между шагами, дышит, считает секунды, открывает глаза и снова закрывает. Но идет вперед так, как никогда, наверное, еще не шел. Наконец, удается вздохнуть полной грудью, перевести дух. Он не искал ее в двух потерянных годах, клянется, что не искал, но потерянные два года пришли к нему сами, даже не постучавшись. Выбили дверь ногой и вошли, мол, встречай. „Удивительно вот что“ - Джан снова замер на лестнице, занося тяжелый ботинок над ступенькой. Снова. - „Ты бы выбрал ее в каждую из жизней. Кем бы она ни была, что бы ни любила. Кого бы она ни любила, Джан“. Его собственным голосом в голове говорил некто совершенно другой. Мужчина, которым он был в своих самых дерзких мечтах. Не мальчишка с горкой глупых и пустых обид, не ребенок - мужчина, незыблемый как мегалиты. Настоящий, спокойный и уверенный в своей любви к одной только женщине на свете. Джан Дивит делает шаг, и земля под ногами обретает твердость гранита.***
Санем встречает его невесело. Даже слишком невесело. Открывает дверь и высовывает в проем маленькое опухшее от слез лицо и смотрит на него снизу вверх, хмурится и тянет уголки губ вниз. - Зачем пришел, Джан? Она разглядывает его сияющее лицо и не до конца понимает, почему любовь всей ее жизни улыбается, как ребенок. Ей сложно даже раскрыть глаза пошире, чтобы увидеть, как он тяжело дышит. Он молчит, и ее сознание прорезает страшная мысль. Неужели, он пришел к ней, чтобы сказать лично, что уезжает? - Зачем пришел? - Повторяет младшая Айдын и почти падает назад, но вовремя отставляет ногу. Флисовые тапочки мягко скользят по кафелю, и Санем отступает на шаг. Джан улыбается, как мальчишка, тяжело дышит и не может отвести взгляда. Он любит ее. Тысячу раз любит. Тысячу раз готов влюбиться в нее, тысячу раз потерять память только ради одной-единственной возможности: влюбляться в нее раз за разом. - Джан? - Ее спутанные волосы неровно лежат на плечах, и она, кажется, даже пыталась вырвать себе целый клок возле виска. Санем это не удалось в полной мере, и Джан благодарит всех богов, что ей этого все же не удалось. А еще он молится, чтобы она сейчас его услышала и поняла. - Дениз. - Он делает шаг вперед, оказываясь в просторном коридоре. - Йылдыз. - Запирает входную дверь за своей спиной. - Атеш. Санем молчит ровно минуту, пустым взглядом рассматривая подвески на его шее, кольца на пальцах, браслеты на руках, очки… - Ты вспомнил? В глазах столько боли, страха, отчаяния и… Надежды. Бескрайнее море, выходящее из берегов, и имя ему - надежда. Он легко кивает и зарывается носом в спутанные волосы, в которых неизменно живет запах Санем. Запах, который только ему принадлежит.