„Я стоял, заполнившись вдруг свинцом, и держал в ладонях твоё лицо, повторяя пальцами контур скул. Я пропал, любимая, я продул.“ ⒸДжио Россо
- Ты действительно вспомнил? - Санем не верила собственным ушам. - Ты все вспомнил? Под пальцами шуршит ткань легкой куртки, и Санем протягивает руки еще дальше, чтобы обнять его за шею. В маленькой квартире, арендованной специально для нее становится тихо и тепло, стены перестают давить ей на плечи всем своим весом. Все кажется таким правильным, что в груди по-кошачьи вибрирует сердце. Все вокруг снова обретает яркие цвета. Джан мягко ведет большим пальцем от виска к затылку, приглаживая растрепанные волосы, рассматривает маленькое лицо, припухшие глаза в обрамлении острых ресниц, стирает липкие дорожки высохших слез с ее щек. И, наконец, понимает. Все женщины одинаковы. Кроме какой-нибудь одной. Санем утыкается носом ему прямо под ямку между ключицами, и он думает, мол, не сносить мне головы, если это не лучший день в моей жизни. - Я все вспомнил. - Кивает он. - Все от начала и до конца. Девушка кивает и обнимает ладонями его лицо. Кивает и задевает пальцами контур коротко стриженой бороды. Кивает, тянет его на себя и целует в уголок рта. Поправляет куртку, затем снова целует, затем еще и еще, оставляя теплые следы своих губ на его щеке, в уголке рта и почти у самой мочки левого уха. Кивает, обнимает еще сильнее, вжимается крепче, сопит ему в изгиб шеи и оставляет капли горячих слез на плече. - Пойдем. - Санем выдыхает ему в изгиб шеи и отстраняется. Цепляется пальцами в его ладонь так, будто боится, что, если отпустит, он исчезнет навсегда. Будто это - очередной сон, а она никак не может проснуться. - Я напою тебя чаем. - Ты же не пьешь чай. - Тихо смеется и послушно следует за ней. - Но у меня всегда есть коробочка с чаем. - Санем оборачивается неожиданно и резко, долго смотрит ему в глаза и, кажется, даже заходится мелкой дрожью. - На случай, если ты придешь. И Джану вдруг становится как никогда ясно - Санем ждала его всегда. В каждую из самых черных ночей ждала, в каждый из худших дней ждала, поднималась на окно своей комнаты обеими ногами и все равно ждала. Ждала перед тем, как прыгнуть. Ждала после каждой из сотни сессий седативных. - Не стой. Проходи. - Она толкает ладонями дверь на кухню и, коротко обернувшись, проходит первая. Оглядывается вокруг и оказывается в кольце из любимых рук. - Раньше я думал, что… - Плохой Король вдруг становится мягче домашнего котенка, утыкается носом ей в шею и шумно вдыхает. - Думал, что моя жизнь - череда случайностей, всяких совпадений… Но я оказался едва ли не единственным человеком, способным сорвать джекпот дважды. - Прижимается грудью к ее спине и не верит, что можно так скучать. - Что значит „сорвать джекпот дважды“? - Улыбается в перерывах между вздохами. - Сделаем чай? Санем кивает. Маленький чайник задорно кипит и посвистывает срывающимся с носика паром. Санем достает чашки, Джан заливает чайные листья в керамическом заварнике крутым кипятком. Бурые листья, вбирая воду, медленно раскрываются. Джан накрывает чайник крышкой и оборачивается к барной стойке, за которой, подобрав стройные ноги к груди, в мягких домашних тапочках, сидит Санем. Сидит и вырисовывает пальцем замысловатые узоры на глянцевой поверхности стола. Санем больше не вздрагивает с перерывами в каждые полминуты и не вглядывается в пустоту, а просто сидит, и ему делается невероятно хорошо всего лишь от одного взгляда на ее забавную пижаму со звездочками, на ее острый носик и на то, как она закрывает глаза навстречу белому солнцу зимы. Джан Дивит снова может дышать без приступов удушья. - Чай настоялся. - Он с удивлением обнаруживает, что засмотрелся. Вот так просто, как мальчишка загляделся на девушку. Как будто влюбился впервые в жизни. Как будто ему снова тринадцать, а его первая любовь почти вполовину старше него и красива настолько, что, ну просто сносит крышу. Но правда состояла лишь в том, что чувства к Санем Айдын заразнее чумы и испанки. - Не смотри на меня так. - Она опускает взгляд и смущено улыбается. - Не смотри на тебя как? - Почему ты сказал про второй джекпот? - Попьем чаю? Потом наступает время чая. На столе появляются чашки, заварник и чайник. Появляются вопросы, рождаются ответы. Где-то внутри заходится тонкими трещинками стена из боли, злости и отчаяния. Трещинки ползут, догоняя одна другую, собираются в самом центре и, расползаясь лучами в разные стороны, обрушивают стену к ногам Санем. Ей вдруг перестает быть бесконечно страшно, холодно и больно. Воздух становится на несколько градусов теплее. Она задает свой странный вопрос еще один, последний раз и получает ответ. „Потому что я едва ли не единственный мужчина, который влюбился в одну и ту же женщину дважды“. Улыбается ей так, что в глазах рябит. „Как думаешь, за что тебе такое наказание?“ Она смеется и пожимает плечами. „Я буду влюбляться в тебя до конца своей жизни, Санем“ Кивает и пьет черный чай, смешанный с ее собственными слезами. „Но пообещай, что больше никуда не уедешь. Потому что я не уеду никуда“. Секундное молчание. „Разве что в кругосветное путешествие… На нашей яхте“.***
Санем неизвестно, какими правдами она выбила из Джана согласие на встречу с госпожой Хюмой. Сначала он совсем не хотел говорить об этом, сначала он обрывал любые ее попытки втолковать ему, объяснить и попросить о последнем шансе для женщины, ставшей для ее сердца кислотой. Джан был сотню раз против, но почему-то сдался в самом конце, когда она уже думала оставить этот разговор, отложить на неопределенное время. Но он сказал „Да“. Пусть процедил сквозь зубы, пусть вжался пальцами в барный стол, но сказал. И его согласие привело их туда, где они находились сейчас, сцепив пальцы рук в замок. Джан топтался перед дверью, как маленький мальчик, которому не хватало смелости сознаться в своих шалостях, которому нужна была всего лишь крупица поддержки, искра понимания в глазах матери. Он не видел поддержки, не видел понимания, он ни в чем не был виноват, но пришел. Взял Санем за руку и пришел к ее двери, чтобы дать свое прощение, которого - так сказала ему Санем - она, как мать, непременно заслуживает. Санем сказала ему еще, что любая мать, любящая своего сына слепой и жертвенной любовью, способна на более страшные поступки. И ничего, что ее сердце было разбито вдребезги, ничего, что ей пришлось собирать его по кусочкам и ничего, что ей пришлось убеждать себя, чтобы просто жить. Все это ничего, ведь даже ее родной отец пожелал Джану Дивиту провалиться сквозь землю лишь из страха за свою дочь. Госпожа Хюма понимала их любовь лишь с точки зрения своего опыта. И никто не виноват в том, что этот опыт оказался насквозь пропитан болью, унизительным местом нелюбимой женщины и статусом брошенной тем, кого она полюбила однажды и навсегда. Он снова повернулся лицом к Санем. Она снова кивнула ему. Джан оставил на гладкой двери два коротких стука. Спустя минуту на пороге появилось постаревшее лицо Госпожи Хюмы. - Мама. - Он едва не задохнулся вязким воздухом, задавил тугой комок, подпрыгнувший к глотке и сделал шаг вперед, увлекая Санем за собой. - Мы пришли поговорить.***
Джан не мог кричать, не мог плакать да и вообще ничего не мог, кроме коротких хрипов вперемешку с односложными фразами. Он был зол, разочарован и ненавидел с той же силой, как и в самую первую минуту, как в тот момент, когда услышал от матери об их делах с Йигитом. Но в этот раз она не оправдывалась, не плакала. Его мать держалась нерушимой каменной глыбой, его мать признала ошибку и раскаялась. Его мать ждала только прощения. Хюма Эрдавер знала своего первого Ангела слишком хорошо для того, чтобы надеяться на возможность вернуться в его жизнь так, будто ничего не произошло. Она знала свою Душу настолько, что надежды не осталось уже давным-давно. Но, сколько бы стадий она ни прошла, дойти до смирения не получалось. За ее спиной всегда стояла бледная тень надежды, шептала что-то на ухо и сжимала хрупкие плечи, накрытые шалью. Надежда, обещавшая быть ей тихой гаванью, превратилась в оградку вокруг могильной плиты. Одного она понять не могла никак, сколько бы ни старалась - почему Санем Айдын сменила гнев на милость, почему не растерла остатки ее сердца в порошок и почему не увезла ее сына так далеко от матери, насколько это возможно. Сколько она помнила себя - все поступали именно так, она бы сама поступила именно так. Эгоистично, подло и неправильно, но поступила. А потом взгляд постаревших глаз с паутинками морщин вокруг упал на сплетенные воедино руки. Санем подвела его к пропасти и заставила опуститься на колени, заставила посмотреть в обрыв. И все ради того, чтобы ее мальчик нашел на дне бушующего океана прощение. „Отныне я буду стоять за вашими спинами, дети мои“. „И если буду только я - нестрашно“. И Джан вдруг отыскал.***
„Нет, должно быть, пути назад, хоть ты жди миллионы дней. я увижу твои глаза, все вдруг станет в стократ ясней“ Ⓒbillie joy
А затем Санем вдруг заявила, что проголодалась, как бродячая собака. Что голодна настолько, будто лет десять ничего не ела. Она сморщила вздернутый смуглый носик и улыбнулась, втягивая плечи в голову. Затем рассмеялась, уворачиваясь от пальцев Джана на своих щеках, осторожно ухватилась зубами за ребро его ладони и, перехватив тонкими пальцами запястье, вокруг которого был обвязано разноцветное полотно ее банданы, приложила раскрытую ладонь к своей щеке. Младшая Айдын впервые за долгое время была счастлива настолько, чтобы забывать дышать. Настолько, чтобы не до конца верить в реальность происходящего, в мягко вибрирующее под ней сиденье автомобиля, в прикосновения теплых ладоней, в поцелуи на кончиках пальцев и в его голос. И еще не могла поверить, что вполне реальные мурашки не покидают ее позвонки уже полчаса подряд. И каждый раз, когда его губы касаются костяшек ее пальцев - а это случается так часто, что Санем сбилась со счета - осторожный разряд следует вверх по загривку, раскидываясь ветвями в разные стороны. И когда они останавливаются у побережья, когда паркуют авто, когда выходят и когда занимают сиденья за столиком кафе, Джану хочется одного - видеть, как она смеется. Слышать невероятные истории о детстве, падениях с деревьев, куклах, блестках и платьях. Замках из песка, мечтах о звездах и далее по списку. Ему хочется, чтобы Санем Айдын только ему рассказывала о звездах и созвездиях, придуманных ей самой. И он, умеющий находить дорогу по воде, деревьям, ветру и тем самым звездам, обязательно поверит. Он поверит в каждое слово, сказанное Санем. Не посмеет сомневаться, а если посмеет - собственноручно лишит себя рассудка. Потом наступает время обеда, и Санем легко и просто уминает с тарелки Адана-кебаб, печеные овощи и и рис, рассказывает обо всем на свете, о ДжейДжее, о новом филиале, новых сотрудниках, о своем позоре на первой конференции в качестве креативного директора „Фикри Харрика“, о назойливой клиентке, которой, кажется, больше интересен Джан Дивит, чем рекламный проект. Санем смеется так чисто и звонко, что у Джана светлеет лицо. Он смотрит на нее и все не может насмотреться. Как будто не просто влюбился в одну женщину дважды. Как будто взошел на Олимп . Санем поправляет длинные волосы, заправляет темные локоны за ухо, убирает пряди со лба, и Джан никак не может насмотреться. И все же есть несколько вещей в новой Санем Айдын, которые он бы с удовольствием изменил. И первая из них: - Меня пугает твой агрессивный маникюр. - Он тычет указательным пальцем и мизинцем на ее руки. - Красиво, конечно, но вдруг ты в гневе проткнешь мне глаза этими ногтями. - У тетушки Михрибан где-то завалялось чучело с твоим фото. Знаешь, что я делаю, когда мне становится очень плохо? - Санем складывает губы бантиком, удерживая рвущуюся улыбку. - Догадываюсь. - Он кивает. - Но теперь у тебя есть я. И прошу - Он хватается пальцами за маленькую ладонь - Не убивай меня этими ногтями. Если я вдруг тебя разозлю. - Обещаю. - Договорились.***
Джан обещал ей сюрприз. Увел из кафе сразу после десерта, не позволив допить еще не остывший чай. Провел по набережной и почему-то все время поддерживал за талию и уводил в сторону от велосипедистов. Санем казалось, будто она не меньше, чем древняя фарфоровая ваза, а Джана Дивита приставили к ней в качестве охраны и защиты. Будто она - суперзвезда, которую никто не должен увидеть или узнать, а он - исполнительный и дотошный телохранитель, который следует за ней по пятам. Телохранитель, который загадочно молчит на любые попытки выведать тайну сюрприза. Смотрит в телефон, печатает сообщения и не раскрывает секрета даже под натиском бесконечно хлопающих большущих глаз. Санем сдается, надувает губы и чуть хмурится. Шаркает зимними ботинками, запахивает пальто и обещает себе обижаться дольше, чем в прошлый раз, а в прошлый раз рекорд составил целых тридцать секунд. „Тридцать секунд!“ - Сокрушался голос в голове. - „Не думала я, что ты такая слабовольная, девочка. Разве может такое быть?“ - Я, может, и слабовольная, - Санем вышагивала по набережной, запрокинув голову куда-то вверх. - А ты противная! - Здравствуйте, Госпожа-Внутренний-Голос-Санем! - Отсалютовал Джан в воздух. - Ты не туда смотришь, Джан. - Полушепотом отвечает она и поворачивает его в нужную сторону. - Тебе тоже привет. „Хороший мужчина нам с тобой попался, подруга!“ - Голос расстелился мечтательной дымкой в голове. - „Всем на зависть“ Санем хватило только на полубезумную улыбку. Внутренний голос говорил чистую правду. Санем иногда завидовала себе самой. И все же Санем беспокоил такой немаловажный факт, как приезд старшей сестры и зятя. Лейла почему-то не звонила и даже не оставляла гневных сообщений с кучей злобных эмодзи. Санем это немного беспокоило, но не настолько, чтобы звонить старшей сестре первой - мало ли что может быть в голове у беременных, а Лейла была не просто беременной, а беременной на всю голову. Возможно - младшей Айдын так хотелось в это верить - ее строгая старшая сестра пришла в норму и больше не будет звонить и плакать в трубку из-за бушующих внутри гормонов. Да и разговоры с Джаном захватывали ее сознание настолько, что волнению просто не оставалось места в ее голове. Он рассказывал о новых горизонтах, морях, звездах, полях, пустынях и далее. Рассказывал о том, что нигде не было покоя, и она так сильно хотела ему верить. Джан умел говорить красиво, но в этот отдельный отрезок времени был больше похож на мальчишку, которому срочно нужно рассказать обо всех приключениях, которые случились с ним на детской площадке. И он рассказывал, захлебываясь эмоциями, говорил и говорил. Рассказал столько всего, что другой женщине, наверное, хватило бы на десять жизней. Любой другой, но не Санем. Она готова была слушать его всегда. Будто пила из источника и не могла напиться. А потом были фотографии на телефон - красивые и не очень, четкие и не очень, постановочные, живые, разные. Но главное, что были фотографии, главное, что Джан Дивит вспомнил, что такое настоящая свобода. Он уже стал забывать, для чего было сделано тату альбатроса, а потом пришла Санем и напомнила ему об этом. И тогда он понял, что летать может только рядом с ней. Он оставил автомобиль на парковке, взял ее за руку и, сверившись с наручными часами, повел по тропинке в сторону ее дома. На улице стремительно темнело, и Санем едва заметно нервничала, потому что она даже не появилась на пороге фирмы, провела целый день в угоду себе, а сестра не позвонила ни одного разочка. Как будто забыла о ее существовании. Но Джан вел ее за собой так уверенно, будто знал то, чего не знала она. Старший Дивит не волновался, не тушевался и не переживал, отвечая на все ее вопросы одним коротким словом „Сюрприз“. Что это был за сюрприз - Санем Айдын не понимала. И когда на пороге отчего дома их встретила Лейла, мягко придерживающая большой живот руками, позади нее - Эмре, когда она сумела различить веселый голос матери, свист домашнего чайника, когда вошла и заперла дверь дома, все вдруг встало на места, все стало правильным и нормальным. Таким, как должно было быть. Недостающий пазл нашелся, и картинка стала полноценной. Жизнь стала полноценной.***
Когда Санем сообщила, что они с Джаном сошлись уже в который раз, никто, кажется, не удивился. Отец и бровью не повел, мама раскинула пухлые руки для объятий, сгребла их в охапку и наградила поцелуями в обе щеки поочередно. Эмре обнимал сестру, сестра гладила округлый живот. А Санем так крепко держала руку любимого, будто боялась, что история повторится, что повторится авария, что случится еще что-нибудь, на этот дом упадет метеорит, мир затопит сорокадневным дождем. Как будто не может быть все так гладко и легко, и от этого коленки заходились мелкой неприятной дрожью. Но ничего не произошло. Папа довольно выкладывал на свою тарелку сарму, смеялся вместе с Джаном и даже называл его „Сынок“. Мама пыталась накормить ее любимого на год вперед, приговаривая, что ее дочь оставит бедного мальчика умирать голодной смертью. Санем едва успокоилась, когда Джан, подцепив пальцами цепочку на ее шее, вынул из-под одежды кольцо с лунным камнем. Осторожно снял кольцо и, повертев его в руках, повернулся к родителям. Второе, что он хотел изменить в новой Санем Айдын, это… - Прошу руки Вашей дочери, Господин Нихат. Госпожа Мевкёбе. - Мужчина осторожно посмотрел на будущего тестя. Отдаст или не отдаст? Санем замерла с вилкой в руках. - Ну, нет, Джан. - Папа! - Две сестры уставились на отца. - Что ты такое говоришь, папа? - Лейла положила ладонь поверх руки отца. - Нихат! - Голос Мевкёбе стал выше. - Я хочу сказать… - Отец семейства вдруг стушевался, поправил очки и прочитстил горло. - Приходите с родителями и просите руки моей дочки как положено. - Папа, не обижайся, но мне кажется, что не самое лучшее время для принципов. - Санем шумно впечатала вилку в стол. - Папочка, не будьте так строги. - Вмешался Эмре. Нихат заметил взгляд жены. Достаточно красноречивый для того, чтобы сдаться ровно за две секунды, припечатать ладони к столу, подняться на ноги и, выдохнув, продекламировать. - Но у нас же даже ничего нет, Мевкёбе! Разве бывает такая помолвка? - Красная ленточка есть. Да, Эмре? - Джан перевел взгляд на брата. Младший Дивит осторожно вынул из кармана тонкую красную ленточку. Санем перевела ошарашенный взгляд. - Так не бывает! - Нихат! - Госпожа Мевкёбе взглянула исподлобья. - Хорошо! Пусть будет по-вашему. - Он засуетился, скрылся в комнате, а затем вернулся с ножницами в руках. - Давайте. Отдам и все! Эмре вынул из кармана кольцо с агатом по центру. Лейла помогла ему завязать аккуратные узелки. Затем были причитания Господина Нихата, соленый кофе наспех, красная ленточка, два кольца как отражения друг друга, смех, слезы Лейлы и мамы, вопросы Санем о том, где Эмре взял кольцо и как это понимать, лезвия ножниц, занесенные над лентой и хруст ткани под ними. После - поздравления, поцелуи, смех слезы и все на свете. - В который раз я стала твоей невестой? - Ты лучше спроси, сколько раз я делал тебе предложение. И какое-то странное щемящее чувство в груди. Как будто дом, из которого их выгнали, снова был обретен.