Разочарования мирового Вершителя

      Каминари уже перестал оставлять повсюду кровавые следы и отпечатки, а четверо продолжали идти и идти. На удивление, Денки быстро восстановил какой-то остаток сил и шёл почти наравне с Шинсо, который был впереди всех; Изуку же наскоро утратил хоть какую-то мотивацию передвигать ноги, поэтому Шото стал волочь его сам, дав опереться о своё плечо.       Солнце уже собиралось вставать: целую ночь на ногах в дороге было тяжело вынести. Стали зажигаться окна в домах и вывески магазинов, заработал городской транспорт.       Денки вырвался вперёд, хоть и не знал точно, куда следует идти. Редкие — в такую-то рань — прохожие сторонились, спешили по своим делам, ни один не подошёл и не спросил, нужна ли помощь. Денки ощущал гадкий привкус желчи во рту, и хотелось верить, что не настоящей, прямиком из нутра.       — Кто тебя так? — спросил Шинсо, наскоро нагнав его; интонация выдала глубоко запертое чувство вины.       — Сам знаешь кто.       Денки не был расположен к диалогу, угрюмо утирал ладонью кровь у носа и смотрел только под ноги. Синяки и ушибы при таком освещении казались ещё более чудовищными. Хитоши шумно вдохнул.       — После меня ещё добавил… Ему совсем не было жаль?       — Тебе как-то не было жаль мне в нос заехать.       Шинсо сощурился.       — Смотрю, не у одного меня проблемы с контролем, — язвительно заметил он спустя молчание и махнул рукой за спину. — Что он натворил, что вам резко пришлось бежать?       — Не говори о нём в таком тоне.       — Изначально ты был против идеи побега, а теперь у тебя будто и выбора нет, — Шинсо наклонился и сжал Денки руку, прекрасно зная, что тому станет больнее от прикосновения. — Получается, мне нужно было просто посильнее тебя ударить, чтобы ты одумался?       Оба понимали, что Хитоши сразу догадался о причине срочной нужды скрыться. О том, что Мидория признался в своих преступлениях. Но Хитоши не был бы самим собой, если бы не сказал что-нибудь ядовитое — не будь у Каминари стольких травм, он бы хорошенько ему ответил, и за разбитый нос тоже.       Денки проглотил свою злость и посмотрел косо.       — Попытаешься напасть на него, — процедил сквозь зубы, сбросив чужую руку с себя, — будешь иметь дело с…       — Тодороки, тебя тоже касается, — Хитоши нарочито громко перебил его и развернулся к шедшим позади. — Если продолжите плестись, точно попадёмся. Пошевеливайтесь.       Шото поднял голову — следил внимательно, чтобы Мидория не споткнулся — и посмотрел не то растерянно, не то со злобой. И Каминари, и Шинсо замолкли.       Изуку выглядел не как человек.       Казалось, на самом краю города, на втором этаже многоквартирного блока за одной из множества одинаковых дверей находилась квартира, к которой Шинсо уже искал ключи. Оставив в прихожей грязную (окровавленную) обувь, юноши чуть не свалились там же от усталости. Изуку молча попросил Шото его отпустить, и тот с тяжёлым сердцем позволил передвигаться самостоятельно.       Изуку со странным чувством подумал о том, что планировка квартиры очень похожа на ту, что была у него и матери.       Ах да, это чувство.       Изуку тошнило.       — Эт-то квартира твоих родителей? — выдавил он из себя с немалым усилием. — Они ведь придут сюда?       — Об этом не беспокойся, — Хитоши подошёл и окинул взглядом вывернешься наизнанку здесь, и я заставлю слизывать это с пола. — Лучше себя побереги. На улицу, думаю, выходить не стоит так часто.       — П-понял.       Значит, Изуку заперт?       Комнат хватило на всех: Хитоши остался в своей собственной, Денки занял диван в гостиной, Шото сам остановился в одной из комнат для гостей, а Изуку досталась спальня; Шинсо поморщился, но не сказал ничего против. Каминари удивительно быстро восстановился, а Мидории требовалось более всего отдыха.       На кухне в ящиках обнаружилось огромное количество различных таблеток, микстур и медицинских препаратов. Шинсо достал внушительных размеров аптечку, но перебинтовывать кого-либо не собирался — Денки разобрался сам, Изуку улёгся на своей новой кровати и стал пялиться в стену, надеясь, что кровь когда-нибудь перестанет течь; раны затягивались медленно и порождали желание расчёсывать до кости, до тех пор, пока Изуку не превратился бы в обглоданный горем кусок красного мяса.       Назад дороги им не было. Шинсо заверил, что никто в это место не нагрянет, но любой неверный шаг мог означать смерть. Не помогало ещё то, что Хитоши был немногословен, а помогать стремился в более-менее адекватной степени одному Каминари, к Тодороки был подозрителен, а Мидорию вообще будто не замечал. Атмосфера вечно была напряжённой, и воздуха четырём не хватало отнюдь; возможность обезопасить себя на краю страны не представлялась такой радостной в юных умах. Все понимали, что долго такое не протянется. Хитоши пропадал где-то в городе целыми днями, и никто не осмеливался задать вопрос, где именно.       Изуку не разговаривал, почти не ел и совсем не спал. Он выходил из комнаты только в самом крайнем случае, в уборную (по ночам — чтобы проблеваться) и на кухню (чтобы хотя бы попить воды). Вид его напоминал лишь о безысходности, о точке невозврата. Никому не было известно, как помочь или, в крайнем случае, немного приободрить. Шото так же не спал ночами, обдумывая, что же скажет поутру, чтобы заставить Изуку вновь улыбнуться, чуть-чуть, на одно мгновение, Шото ведь не настолько требователен, Шото стерпит что угодно, но каждое утро молчал и провожал друга несчастным взглядом, зная, что того это сделает только несчастнее.       Приходилось сдерживать порыв удалить все заметки в телефоне к чертям.       Каминари вызвался добровольцем на роль повара: в один день он позвал Шинсо и Тодороки на подмогу, но из-за неопытности последнего выпечка подгорела, и кухня наполнилась дымом. Изуку наскоро подбежал к окну, чтобы проветрить помещение — чужая холёная рука схватилась за ручку вместе с ним. Изуку вздрогнул.       В другой руке Хитоши держал нож.       — Не смотри на меня так, я масло резал, — голос его уколол холодом, как и пара тёмных глаз. — Не все такие психи, как ты, чтобы носить холодное при себе постоянно.       Изуку скривил лицо, представив, как Шинсо роется в его вещах. Денки же сразу вскипел от горячности.       — Твою мать, можешь хоть иногда себя сдерживать? — рявкнул он и сильно стукнул кружкой о стол. Шото рядом с ним передёрнуло. — Если начнём гавкать друг на друга, ничем хорошим не обернётся!       — Я всего лишь правду сказал, — повысил голос в ответ Хитоши, отходя на безопасное расстояние от Изуку. — Сам решу, как к нему обращаться.       — Он в этой комнате, хватит так говорить, будто его нет рядом! — голос Денки быстро сел, и он стал хрипеть. — Нельзя так срываться, нам всем сейчас хреново!       — А что тогда сам его сторонишься, как огня? Лицемер чёртов.       — Не смей.       Шото тихо увёл Изуку в его комнату, пока двое продолжали шуметь и пререкаться на кухне — Изуку лихорадило. Шото усадил его на кровати и стал успокаивающе поглаживать по спине и плечам, пока дрожь не утихла.       — Это всё моя вина, — выдохнул Изуку и сильнее прильнул к тёплой стороне друга. — Не надо было меня спасать.       «Ты не прав», хотел сказать Шото. Но язык не поворачивался. О нет, только не он. Не в его сторону.       «Я всегда буду тебя спасать», хотел сказать Шото. Но ведь и это было неправдой.       — Мидория, пожалуйста, — Тодороки заметно съедало беспокойство, и он смотрел куда угодно, но не на Изуку. — Тебе нужно отдохнуть.       — Я не могу.       — Давай ты поспишь хоть немного.       — Не могу. Как только закрою глаза, повсюду… они.       — Кто?       Изуку издал такой звук, будто увидел саму Смерть прямо перед собой. Липкое мерзкое нечто, с ледяными руками, обволакивающее разум и душу.       — Призраки.       Изуку сам был призраком.       Конфликты Денки и Хитоши происходили с завидной регулярностью, стоило Изуку задержаться в поле зрения последнего дольше, чем на несколько секунд; стены были тонкими, и что в комнате Шото, что в своей, Мидория не мог не услышать, какими проклятьями друзья сыпят в его сторону и в сторону друг друга. Ему было бы больно, если бы он не привык к боли так скоро и безнадёжно, опустив руки. Он был уверен, что заслуживает всех злых слов.       Шото старался убедить в обратном ты дорог мне, ты важен для меня, не отворачивайся, но не мог справиться со своими слезами. Изуку поражался его упрямству, впрочем. И не сказать, что не был неблагодарен такой, признаться, абсолютно не заслуженной щедрости.       — Тошно от тебя, пожри хоть чего-нибудь, — проскрипел Хитоши, не отрываясь от телефона. Изуку вздрогнул от громкости голоса и вжал голову в плечи, будто ожидал удара — Шинсо сидел на диване на расстоянии нескольких метров от него. — Так скоро подохнешь, зачем мне второй труп?       О, только не упоминание трупов. У Изуку закружилась голова, и кислород разом покинул лёгкие. Он снова направился к окну, чтобы проветрить голову, но свалился на полпути, потеряв сознание.       — Эй! — только и крикнул Шинсо, резко вскочил и кинулся к нему. — Ты чего, не надо… вставай! Я же не всерьёз!..       Захлебнувшись собственной паникой, Шинсо прижал голову Мидории к себе и активировал причуду — то ли в порыве неконтролируемых эмоций, то ли осознанно, в отчаянии надеясь, что Изуку ответит. «Только не умирай, только не умирай…» — зашептал Хитоши.       Он не может. Ещё слишком рано. Так нельзя.       Испуганно сверкнули фиолетовым оба глаза, когда на шум прибежали Каминари и Тодороки.       — Что ты наделал? — вспыхнул Денки и тоже склонился над Изуку. — Окей, так, это, скорее всего, голодный обморок. Мидория-кун совсем истощил себя.       — Он очнётся? — Тодороки задрожал всем телом. Чтобы не упасть, схватился за дверной косяк.       — Конечно, очнётся, не паникуй, — Каминари хотел бы звучать менее резко, но его злость и нервозность смешивались внутри и клокотали у горла, добавляя желчи в интонацию. — Давай отнесём его вдвоём в спальню.       Шинсо остался сидеть на холодном полу, лихорадочно водя пальцами по месту, где только что лежал Мидория — а потом вскочил и как ошпаренный бросился на улицу, накинув свою широкую куртку.       Денки крепко выругался вслед хлопку входной двери и попросил Тодороки принести воды; тот не хотел отходить от Изуку, но повиновался. Ещё несколько минут спустя, пока Шото возился на кухне (чуть не разбил несколько стаканов и сначала налил воды в тарелку), Изуку открыл глаза.       Денки помог ему сесть и придержал за плечо.       — Всё ок? Дыши глубже, вместе со мной, — он аккуратно повернул лицо Изуку, мягко заставляя смотреть прямо себе в глаза. — Посчитаем до десяти.       Зелёные глаза всё ещё были подёрнуты мутной дымкой, при падении Изуку несильно ушибся, но осознанию действительности ещё нужно было вернуться в разум. Юноша не сразу признал друга перед собой и словно вспоминал его имя.       — К-каминари-кун…       — Голова не кружится? Ты свалился в обморок, — Денки нахмурился, внимательно оглядывая. — Такое с тобой впервые?       — В-вроде как, — Изуку прикусил губу, пытаясь найти хоть одно воспоминание. Вопросы сбили его с толку. — Каминари-кун.       — Весь дрожишь, часто мёрзнешь? Дадим тебе ещё плед. Давай попробуем позаботиться о тебе вместе.       Из глаз Изуку брызнули слёзы. Он схватил Денки за руку с таким рвением, словно от этого движения зависела вся его жизнь.       — Каминари-кун, все эти дни мне не довелось поговорить с тобой… обо всём, что случилось. Я хотел обсудить, то есть, сказать, нет…       — Отдыхай, Мидория-кун. Ты плохо сейчас соображаешь, язык заплетается.       — Это ведь серьёзно! Я так должным образом и не попросил прощения, я даю слово, если бы я мог хоть как-то всё исправить, мне не даёт покоя то, что мы не поговорили хоть раз…       — Мидория. Я же сказал ещё тогда. Всё нормально.       Денки звучал сухо и рвано.       — Нет, всё не нормально, — отрезал Изуку и помрачнел. — И не будет нормальным.       — Ладно, давай буду говорить честно, — Денки сжал его руку сильнее и стал смотреть как-то исподлобья. — Я очень зол сейчас. Зол на тебя из-за случившегося, зол на себя, потому что не смог его уберечь, зол на Шинсо за всё то, что он творит. Мне кажется, я только злобы и полон сейчас, и это пугает. Я зол на всё в этом мире. Я зол на то, что боюсь называть имя Эйджиро вслух, зол на него самого за его слабость. Но я понимаю, что это не сможет длиться вечно. Мы не сможем злиться вечно. И ничто его уже не вернёт.       Изуку шумно шмыгнул — Денки придвинулся поближе.       — Ты ведь тоже понимаешь, верно? Ненавистью ко всему живому ничего не решишь, нам придётся двигаться дальше. Мы со всем справимся, поэтому-то я и повторяю, что всё будет в порядке. Иначе не может быть. Я заранее прошу прощения за то, что буду злиться, буду истерить и устраивать скандалы, буду очень долго сторониться тебя и коситься, но это пройдёт. Просто дай время, нам обоим.       — Ты имеешь полное право меня ненавидеть, — Изуку звучал серьёзно. Каминари замотал головой. — Никто не будет тебя судить.       — Я никогда не собирался ненавидеть тебя. Это чувство ни к чему хорошему не приводит. Знаешь, я натворил слишком много ошибок, слишком много непоправимого, и… я не хочу ранить кого-либо ещё. Не хочу ранить тебя — даже если иногда меня так и тянет врезать. По моей и только моей вине пострадали многие, пострадали наши друзья, учителя, пострадал Эйджиро… Пора разорвать этот порочный круг.       Денки обнял Изуку, и тот окончательно рассыпался в странном чувстве, сравнимом с непередаваемой смесью облегчения и боли, печали высокой и низкой радости, восхищения и омерзения.       Шото стоял у двери, вслушиваясь в диалог; злость полнила и его, выплёскивалась и морозила воду в стакане. В конце концов, стекло разбилось и со звоном посыпалось на пол.       Когда Денки вышел из спальни и отправился на поиски Шинсо, Шото наконец вошёл в комнату. Изуку посмотрел на него, не ожидая никакого действия. И, как обычно, слабо улыбнулся. Шото свёл брови и подошёл ближе.       Если эмоция когда-нибудь захлестнёт и Мидорию, Тодороки хотелось бы быть рядом в этот момент.       …Шинсо стоял прямо у подъезда и в какой раз пробовал зажечь сигарету — мешал не ливень внезапный, а трясущиеся пальцы.       — Ты ведь испугался за него.       — Иди домой.       Денки встал напротив, и затылок стал стремительно намокать, потому что находился уже за пределами сухого участка под крышей.       — Он уже в норме, если ты беспокоишься. А ты точно беспокоишься, даже если пытаешься скрыть.       — Я же сказал: иди домой.       Шинсо наконец справился с огоньком и выдохнул столп дыма в лицо Каминари. Тот выхватил сигарету из его рта и швырнул на мокрый асфальт. Огонёк мгновенно потух.       — Ты охренел? — прикрикнул Хитоши, но голос его хрипел сильнее обычного.       — Домом ты называешь эту квартиру? Шинсо, откуда она у тебя? — Денки сощурился, и глаза его потемнели. — Почему ты ничего не сказал нам?       Шинсо сморщил нос так, будто терпел сильную боль. Каминари ждал, пока вся спина его куртки беспомощно намокала. Пахло сыростью.       — Это квартира моей матери. Она никогда не была обручена с отцом, поэтому и фамилия у неё другая. Я был рождён вне брака, — Хитоши улыбнулся половиной рта, без тени удовольствия. — Отец оставил эту квартиру, как только я поступил в Академию, и я жил здесь один. Не беспокойся, ни в одном из документов Юэй я не указывал ни свой адрес, ни второй адрес отца. Впрочем, не то чтобы сейчас это было самой большой проблемой после пожара и расформирования.       Денки долго молчал. Хитоши успел зажечь вторую сигарету. Пальцы его затряслись ещё сильнее. Дождь забарабанил усерднее по черепице.       — Где твой отец сейчас? — наконец спросил Каминари; Шинсо удивился, что он задал именно такой вопрос после всего сказанного.       — Он как-то не потрудился меня проинформировать. Зато документы пригодились, — он ухмыльнулся удовлетворённо. — Хоть какое-то преимущество из того, что так похожи.       Денки вспомнил фотографию с документа, который Шинсо показывал на кассе: человек на ней был с точно такими же кругами под глазами, морщинами на лбу, носом с горбинкой и с квадратной челюстью, но волосы его были тёмно-каштановыми.       — Вы с ним поссорились?       — Ты так простудишься, возвращайся.       — Если не хочешь говорить, просто скажи, — Денки развернулся, чтобы уходить, но его остановили. — Не надо что-то из себя…       — Эти двое наломали дров, хах. Ты тоже довольно скептичен к ним, я прав? — Хитоши наклонился и сжал чужое плечо. В интонации промелькнуло что-то похожее на подбадривание, мягкое непривычно, с просветом надежды. — Моё отношение к Мидории прежнее. Наш с тобой план не поменялся. Выведем их на чистую воду вдвоём, да?       Какая тупая наивность.       Денки скинул его руку с себя и посмотрел так, будто был готов стереть существование Хитоши молнией в эту же секунду — тот посмотрел сначала в непонимании, потом с раздражением. Разочарован.       — Тогда и мои слова в твой адрес с той ночи имеют прежнее значение. Я никогда не стану помогать тебе в чём-то подобном.       — Друзьями хочешь с ними заделаться? Они оба — убийцы, злодеи, которым…       — Эйджиро тоже убивал, — выплюнул Денки прямо в лицо Шинсо. — И он всё ещё мой друг. Мидория не виноват в том, что такое случилось.       — Ты бредишь, — Шинсо фыркнул. — Когда поверишь в собственные слова, ещё поговорим.       — Когда перестанешь обманывать всех вокруг и себя самого хлипкими убеждениями, которые ничего общего с реальностью не имеют — да, мы поговорим. — Каминари больно пихнул его, уходя. — Если хотел не-убийцу себе в напарники, ты явно ошибся с выбором.       Шинсо хмыкнул и, выправив воротник, направился прямо в ливень прочь от дома.       Морг — низкое серое квадратное здание, потёртое по углам и с маленькими тёмными окнами — как всегда, приветствовал миганием ламп и тишиной, разрезаемой только капанием крана из распахнутой уборной и гудением из системы вентиляции. Шинсо швырнул куртку в сторону вешалки, и та привычно упала на пол. Пахло пугающей стерильностью, подобно тому, как пахнет в больницах, но с привкусом равнодушия. Шинсо подметил давно: пока врачи в белом здании напротив сновали туда-сюда (сквозь окна так хорошо видно пустые старания), спасая или, по крайней мере, продлевая ненадолго жизни, в моргах уже некого было спасать и некуда было спешить.       Шинсо подметил давно, что, к сожалению, уже не боится. Хотя, может, ему просто приходится храбриться и делать вид, что ему всё понятно, всё нормально. Всё отлично.       График не был свободным, и Хитоши старался приходить как можно чаще; как только отец оставил сына на произвол судьбы, тот посчитал своей обязанностью отрабатывать часы за ушедшего в неизвестность родителя, благо, начальство не утруждало себя чрезмерными проверками и даже исправно платило. Хитоши отчаянно хотелось верить в тупость откровенную взрослых. Они не видели дальше своего носа — Шинсо было противно от одного осознания, но приходилось смиряться и нагло пользоваться ситуацией.       Если бы его поймали с поличным… он не представлял, что сделал бы тогда. Уподобляться тем, кого он презирал более всего?..       Читать запылившиеся газеты из ящика стола было слишком стариковским занятием, поэтому Хитоши развлекал себя тем, что листал ленты приложений в телефоне, побитом, со сколотым стеклом. Ячейки за спиной, казалось в первое время, скрипели и открывались посеревшими хрустящими костьми пальцами с облезшей зелёной на изнанке плотью — Шинсо принимал все ловушки сознания и учился не поддаваться остервенело страхам, даже когда одиночество окружало со всех сторон, не оставляло выбора, кидало из стороны в сторону в пустоте сосущей, с которой не хотелось мириться, соединив мизинцы.       Он закинул ноги на стол, и стул накренился. Эхо скрипа отрикошетило от стен. Акустика здесь усугубляла ощущение заточения в каменной коробке.       — Шинсо-кун, новая партия, — раздалось со стороны входной двери. Шинсо поскорее натянул маску на половину лица и подбежал открывать. На пороге стояло несколько мужчин иностранной внешности; одежда их была максимально простой и неприметной, но на воротниках рубашек виднелись крошечные эмблемы какой-то организации. — Давно новых не завозили, принимай, обработаешь как обычно.       Хитоши не выдал своего испуга и молча кивнул, пуская неизвестных внутрь. Поднимать шум не было смысла: никто бы не поспешил ему на подмогу в этой части города, и мужчины пока что не доставали никакого оружия.       — Покрасил волосы? Выделяйся, чтобы не привлекать внимания, а? — один из них засмеялся, и в такт чёрный мешок, который он нёс, грохнулся о стол. Шинсо беспомощно застыл у стены, пряча глаза.       И они спутали его с отцом?       — Оплата как обычно, за десяток тел, — ему вручили абсолютно чёрный конверт, один даже похлопал по спине. — Ты вроде выше был?       — Иссох, видимо, долго привоза не было, ‘м сорри, — вставил другой с таким же смешком. — Спасибо за чистую работу, Хару… можно же по имени, да? Придём в следующем месяце.       Хитоши снова молча кивнул, наскоро пряча конверт во внутренний карман; только сейчас заметил сильный акцент незваных гостей.       Они удалились быстро, не тратя время на оглядывание помещения и вопросы: должно быть, посещали это место действительно не впервые. Диалог за плотно захлопнутой дверью прерывался смехом — Хитоши скатился по двери вниз, убеждая себя, что он не полнился злорадством над ним.       Чёрных мешков и вправду было десять: Хитоши чуть приоткрыл один и тут же отпрянул, увидев пустые глаза на выкате и запачканные кровью и грязью волосы. Без сомнения, эти мужчины принесли ему лишний десяток мертвецов.       «Как думаешь, куда ещё люди убирают трупы?»       Деньги в конверте были совершенно чистыми, без пятен крови, и — о чёрт, их было неприлично много. Отличная плата за молчание и сохранение тел, которых уже не спасти. Шинсо скривил губы в улыбке, а после зашёлся нервным, истеричным смехом, заполнившим голову звоном омерзительным.       И почему он был вынужден продолжать сотрудничество с убийцами, испытывая такую ненависть к ним?..

***

      В глубинах сознания, отравленном чернотой, на пересечении рубиновых горизонтов, в окружении обломков человечества и человеческих цивилизаций восемь богов сидело на бархатных стульях с высокими спинками и красной обивкой; девятый стул пустовал и, стоя на самом краю, опасно накренялся — ветра грозили скинуть его прямо в бездну, откуда ещё никто никогда не возвращался в здравом рассудке.       Человек, сидящий во главе, был совсем юношей; светлые, почти белые волосы доставали до плеч, нетронутое складками лицо едва ли кривилось когда-либо эмоцией, а одежда непримечательная растягивалась длинными бледными пальцами.       — Полагаю, не сочтут за дерзость все присутствующие предложение Пятого о том, что пришла пора представиться нынешнему обладателю, — его голос звучал нечеловечески, космически, как если бы звёзды умели петь, не переставая сиять. — Мальчику необходимо познакомиться со всеми нами.       — Я против этой затеи, — глухо отозвался из-под высокого воротника мужчина справа от говорившего, Второй. Его пшеничные колючие волосы метнулись от движения: он поднял голову, и шрам в виде креста на лбу стал виден отчётливей. — Лишняя головная боль ему ни к чему сейчас.       — Речь не о его состоянии, а о том, что нам предстоит взять контроль над его действиями, и как можно скорее! — Пятый, рослый широкий мужчина с квадратной челюстью и лысиной, сложил руки на груди. — Чёрный хлыст не творил ничего подобного под моим управлением.       — Вынужден согласиться, неизвестно, что ожидает впереди, когда ему станут доступны прочие причуды, — Четвёртый кивнул. — После мы будем нести часть ответственности за совершённые преступления, супротив воли нашей.       — Да неужели вам настолько всё равно на него самого? — Второй встал с места рывком. — После смерти мы все поклялись служить опорой каждому следующему, кто унаследует эту силу.       — Суть долга нашего во имя борьбы со злом искажается, когда Один За Всех в руках неопытных и разрушительных. Эта причуда была рождена не для того, чтобы убивать.       Второй нахмурился: по всей видимости, это слово было своеобразным триггером для него.       — Я тоже убивал, очень и очень много раз, когда жил, — голос звучал ровно, но заставлял всех моментально замолчать и вслушаться. — Я знаю, каково марать руки не в пылу битвы, а по причине неодобряемой. Вы, вопреки вашей святой уверенности в самих себя, тоже. И я не могу представить, что сейчас переживает мальчик, с каким грузом вины пытается справиться, когда все вокруг настроены против него. Да мы все знаем его имя, но никогда не говорим вслух. Почему? Так боитесь Изуку?       Первый блаженно улыбался, внимательно слушая Второго. Его чувства всегда было сложно читать сквозь непроницаемую маску спокойствия.       — Если не объяснить ситуацию Девятому сейчас, он, возможно, будет ещё больше напуган и может ещё раз оступиться.       — Он не оступится ещё раз. Я уверен, — Второй насупился.       — Откуда такая вера в мальчишку? — гаркнул Пятый, пристыженный замечанием.       — Мы с ним похожи.       Первый заулыбался шире и мягко взял Второго за руку.       — Значит, хочешь помочь Изуку? Почему же тогда против знакомства нашего с ним?       — Ему тяжело, нужен отдых. Он ещё не готов.       — Он тебе очень нравится, да?       Второй кивнул несмело. Третий, его верный друг, засопел недовольно.       — Разве не обязанностью Восьмого являлось рассказать наследнику обо всех тонкостях? — пробубнил он.       — Вероятно, не успел или не решился, — лучезарно ответил Первый и кивнул на стул рядом с собой, на котором восседала-струилась золотая переливающаяся оболочка, похожая на дух того, кому ещё было рано прибыть в Сознание. — Была бы у нас возможность связаться с Тошинори…       Дух заплакал, и слёзы впитались его бесформенным телом. Седьмая, единственная женщина здесь, наклонила голову, словно извиняясь.       — К сожалению, мои попытки не увенчались успехом. Достучаться до Тошинори, когда он в нестабильном психическом состоянии, становится гораздо труднее.       — Что же, подождём ещё немного, — Первый закрыл глаза, вслушиваясь в звуки невероятные собственного голоса. — Пока его время не пришло, мы будем здесь.       «Мы будем здесь», — разнеслось эхом по сознанию. Обломки неслись всё дальше в бескрайнем космосе, гонимые потоком беспокойным мыслей, и стул Девятого всё сильнее накренялся под дуновениями невидимых ветров; бездна тянула губы ему в ответ на испуг, протягивала липкие руки и звала самыми разными голосами, надрывающимися, мёртвыми.       Во сне своём Изуку видел призраков.