***
— Я надеюсь, ты смотрел «Возвращение домой», иначе мы не сможем глянуть вторую часть прямо сейчас, — Изуку уже нырнул под мягкий плед, держа телефон с загруженным видео. Увидев полное непонимание на лице Шото, улыбнулся. — Ну тогда начнём с первой! — Третья твоя самая любимая, верно? Помню, ты говорил, — Шото устроился поудобней, осторожно, чтобы плечи не соприкасались слишком сильно. — Помимо твоих рассказов о том, м, космическом корабле и его экипаже. — Ох, верно, тот сериал нам тоже нужно будет посмотреть вместе! Может быть, и Каминари-кун присоединится! — Изуку весь засветился, невероятно довольный тем, что Шото внимал всем его рассказам о гиковских штуках. — Приобщим тебя к интернет-культуре фандомов, хи-хи. — Я не против. Тодороки правда не был против. Совместный просмотр фильмов, знакомство с многими шутками, которые назывались «мемы», тысячи эмоджи от Мидории в чате, неловкие касания невзначай коленями во время обеда, и, о чёрт, Шото одновременно проклинал и благословлял ту минуту, в которую ему пришла мысль предложить Мидории засыпать в одной кровати — разумеется, только ради согревания его ледяных ладоней! Хотя, признаться, Шото был уверен, что передаёт свой жар невольно и днём, потому что иногда стерпеть было просто невозможно, потому что Мидория был и оставался невозможным в самых прекрасных и чудовищных смыслах. Потому что Шото действительно начинало казаться, что Мидория нарочно задерживает на нём взгляд, нарочно облизывает губы после прогулок, нарочно так мило смущается от любого слова. Шото надеялся лишь, что не говорит ничего вульгарного или, не дай вселенная, непристойного — иначе сгорел бы на месте. Ведь ещё совсем рано переходить черту, да? Мидория говорил, они друзья. — Смотри, как тесно сплелись! — мягко прозвенел его голос, и Тодороки незамедлительно поднял голову, оторвавшись от галереи снимков в своём побитом телефоне. — Как расцвели, всего-то стоило чуть-чуть поухаживать! Изуку стоял перед горшками с цветами, которые вместе с Тодороки притащил недавно из магазина, в резиновых перчатках и с пульверизатором в руках. Маленькие нежно-розовые бутоны тянули головки к окну, чтобы поглотить побольше света. Лицо же Изуку сияло улыбкой — по его рассказам, в доме матери было множество живых растений, и такой маленький кусочек обыденности из прошлой жизни его очень радовал. Шото, сидевший на диване в этот момент, не заметил, как завис во времени и пространстве, откровенно любуясь. — Вот блин, продул Мидории двадцатку! Серьёзно? — Каминари выглянул сбоку и преградил своей головой весь обзор, глядя на Тодороки в упор. — Не мог что ли мне подыграть, Тодобро? Шото только пару раз моргнул. Изуку засмеялся, подходя ближе. — А я тебе говорил, что это глупый спор. С чего вообще твоя точка зрения оказалась бы правильной? — Я и так часто проигрываю в пари, думал, хоть в этот раз повезёт! — Денки сделал вид, что обиделся, но на самом деле заулыбался до ушей. — Беспроигрышный же вариант, ну. — Ты просто дурачишься. — Что за пари? — Шото отложил телефон в сторону. — Очень умное пари для умных людей, — Денки сложил руки на груди. — Мне просто не повезло сегодня, ок! — Каминари-кун сказал, что ты не умеешь улыбаться, — Изуку закатил глаза. — Опустим тот факт, что каждый человек умеет. — Но Тодоброки особенный, понимаешь! — Он такой же, как и мы, прошу тебя, — Изуку засмеялся снова. — Скажи ему, Тодороки-кун. — Хорошо, но что насчёт его зубов? Думаешь, у него есть зубы? Я буду отрицать их существование, пока своими глазами не увижу! — Так ты все свои двадцатки мне отдашь. Наблюдая за этим бессмысленным, но очень оживлённым спором друзей, Шото невольно издал смешок, заставивший обоих разом обернуться. — Честно, ребят, ну что за глупость, — произнёс юноша и прикрыл рот рукой, сдерживая громкий смех. Ему вдруг стало искренне весело, и сама по себе ситуация была весьма забавной. Изуку заворожённо уставился. — Ну отлично, теперь он ещё и смеяться умеет! — Денки театрально вскинул руки и удалился в другую комнату. — Я банкрот! — Прощу долг, если помоешь посуду! — весело отозвался Изуку вдогонку Денки и наконец приблизился к Шото, обращаясь уже к нему. — Не знал, что у тебя есть ямочки. Шото встрепенулся и неловко провёл пальцем по щеке, скрывая смущение. — Только на правой стороне. Я и правда не часто улыбаюсь, раз ты так говоришь, наверное. — Ничего страшного, ещё наверстаем. В глазах Изуку что-то искрилось, что-то потрясающе тёплое, невероятное, отчего и в груди Тодороки стало теплее. Изуку поспешил сморгнуть чувство нахлынувшее и, сняв резиновые перчатки, любезно протянул банку с шипучим сладким содержимым. — Прости, — прошептал Шото, потянувшись в ответ. Изуку убрал банку и поднял указательный палец, давая знак. Шото спохватился и сразу исправился. — Спасибо большое. — Вот, быстро учишься, — улыбнулся Изуку, становясь ещё чуть ближе. Шото почувствовал, как от сердца расплывается негой возвышенность. — Осталось внести в привычку, и будет здорово. — Я готов благодарить тебя за что угодно, честно, — горячо признался Шото на одном дыхании, не отрывая глаз. — Ты этого заслуживаешь. Изуку фыркнул смешливо и прикусил губу, но что-то в его силуэте заставило насторожиться. Вернувшись к опрыскиванию цветов, он не раз оборачивался на Тодороки, будто бы силился убедить себя, что ему послышалось, и только. — Не странно ли это? — спросил Изуку однажды в поздний час, снимая тёплую кофту. — Ты о чём? — спросил Шото, уже в своей — удивительно мягкой, Изуку проверял пальцами — пижаме. — Ну… то, что между нами. Происходит. — А что такое? Изуку прикусил ноготь, обдумывая, стоит ли сказать всё что на уме или лучше промолчать во избежание только больших непониманий. Шото забеспокоился заметно. — Если ты про то, как я тебя согреваю причудой, то я мог бы… — Нет, не только про это. Просто… не бери в голову. Изуку замялся и стал ковырять заусенцы. Шото осторожно притянул его к себе, как всегда это делал, чтобы Изуку расслабился. — Хочешь об этом… поговорить? Ты знаешь, я готов выслушать. — Не могу, — тот отрицательно покачал головой. — Может, когда-нибудь потом. Даже если бы я смог правильно это объяснить сейчас… — Ещё не пришло время? — Шото понимающе кивнул. — Мне нужно подождать ещё немного? — Прости. — Нужно говорить «спасибо», — Шото снова слабо улыбнулся, искренне, довольный собой. Изуку стушевался, но ответил тем же. — «Спасибо за ожидание меня, Тодороки-кун». — Я хороший ученик, да? — Самый лучший. Шото просиял. Изуку поджал губы до белизны, обдумывая будто, стоит ли говорить ещё о чём-то. — Ты… помыл волосы? Можно, я… — он приблизился, привстал на локтях и втянул воздух носом. — Тот самый розовый шампунь, с клубникой? — О, да, он самый, — Шото скромно поправил свои ещё влажные локоны. — Для моих волос много шампуня не нужно. — Вкусно пахнет очень, — Изуку снова опустил голову на подушку и придвинулся; его рука под влиянием неведомой силы будто стала поглаживать плечо Тодороки, расправлять складки мягкой футболки без единого рисунка или надписи. — И ты вкусно пахнешь всегда… приятно. Пахнешь тобой. Шото не выказывал никакого протеста, позволял к себе прикасаться без намёка на дрожь и боязнь. Только наблюдал с интересом, с вниманием неутомимым, ожидая. — И сам по себе ты очень приятный… — Изуку продолжал оглаживать его, и постепенно рука залезла под ткань футболки, где не были застёгнуты пуговицы, внимая теплу голой кожи. — Мягкий. Шото побоялся вдохнуть и разрушить тем самым момент. Воздух отяжелел, поддавшись порывам. Изуку ещё минуту с улыбкой, полной чистого чувства, смотрел на свои пальцы и то, как они соприкасаются с чужой кожей, и расстояние между телами сократилось. А после к Изуку пришло осознание, он поднял глаза наверх. И всё сломалось. — Господь боже, — прошептал он в ужасе кромешном и моментально убрал руку, прикрыв ею рот. — Я не хотел… Шото впал в оцепенение, даже языком не смог пошевелить. Изуку отодвинулся, лёг на спину и закрыл лицо руками в настоящем страхе. Мгновения затянулись, будто кто-то жестокий заключил в них целую вечность, уши заполнил белый шум. — Тодороки-кун, прости меня, пожалуйста, я правда не… Боже мой, я не собирался, это… случайно вышло, честное слово! — Изуку говорил глухо, и голос его дрожал. Слёзы подступили быстро. — Я-я пойму, если тебе будет противно находиться со мной рядом, это ужасно… — Он повернулся лицом и скривил рот. — Я мерзкий человек. — Не говори так, — Шото попытался придвинуться, но Изуку отпрянул, как от кипятка. — Ты так доверяешь мне, ты считаешь меня своим другом, а я… Этого не должно было произойти. — Мидория, успокойся. — Прости меня. Мне жаль. Шото потянулся к нему и прижал к себе, бережно, но достаточно крепко, чтобы Изуку не смог вырваться. Тот стыдливо глотал слёзы, зарываясь носом ему в плечо. — Всё в порядке, слышишь. Всё в порядке, — Шото был в состоянии сказать только это, не смог придумать хоть что-нибудь. Как дать ему понять, как рассказать о чувствах, вздымающих грудь? У Шото такое впервые, Шото совсем не сведущий в подобном, и едва ли возможность есть облечь мысли в правильную форму слов. — Ты… ты боишься меня? — Нет. — Ты должен… — Мы уже это обсуждали, Мидория. Я не собираюсь покидать тебя. — Это неправильно. Я не заслуживаю, — Изуку запнулся, решив перефразировать, — хорошего отношения к себе. Почему ты меня не отталкиваешь. Шото знает ответ. Шото чувствует, что знает. Всё ведь очевидно, почему он не скажет прямо сейчас, когда Изуку так разбит и подавлен, когда нуждается в утешении более всего? Может, потому что Шото провинился сам. Потому что это он тот единственный, кто не заслуживает всего хорошего. Всего Изуку. — Ты устал, — сказал он вместо ответа на вопрос. — Давай поспим, а потом ты расскажешь всё. Я тоже должен разобраться, что я чувствую и как это объяснить, — Шото стал поглаживать курчавую голову, и Изуку издал звук, похожий на вой боли и всхлип одновременно. — Мне тоже следует просить прощения. Изуку боялся готовиться к самому худшему, ему скулы сводило от досады и боли, и плечи хотелось царапать сильнее прежнего. Шото держал крепко, достаточно, чтобы Изуку не стал себя истязать прямо сейчас, пока они жмутся друг к другу в попытке согреться и утихомирить души ревущие. Сердцам же и разумам давно не было покоя, и Изуку от близости дыханий губы кусал до крови, пока она не запачкала футболку. …В парке неподалёку в час после обеда было не так много народу. Рядом с детской площадкой толпились родители, радостно визжали дети, песок шелестел, задевая листья. Сезон постепенно клонился к осени, даже солнце тянулось к горизонту. Изуку ощупал шершавую скамейку, проверяя, не окрашена ли она, и со вздохом уселся. Шото тут же пристроился рядом. Никому до них не было дела, всем было всё равно на потрёпанный вид Изуку и его косой хвост, но он всё равно с ожесточением поправлял его и горбился. Шото держал спину ровно. — Очень… тёмный у Шинсо-куна район, — Изуку поёжился, пытаясь подбирать максимально нейтральные слова. — Хотя люди, конечно, везде одинаковые. — Я бы не был так уверен, — Шото нахмурился и оглядел толпу. — Не раз видел здесь подозрительных личностей. Не на детских площадках, впрочем. — И кто же для тебя «подозрительная личность»? — Изуку слабо улыбнулся, но поглядеть на Шото всё ещё не решился. — Например? — Например, Шинсо. — Шинсо-кун? И почему он кажется тебе подозрительным? — Он что-то хочет сделать. Мне не нравится, как он относится к тебе. Я хочу его ударить, — Шото говорил абсолютно ровно, даже монотонно, и Изуку прыснул от такой интонации. — Опасный. — Мм, у него точно есть причины так ко мне относиться. — Я их не вижу. Никто не смеет тебя ранить. Изуку поджал губы и засопел. — А я думаю, он делает всё правильно. Конечно, он пытается вести себя холодно и отстранённо, но на самом деле Шинсо-кун очень добрый человек, я так чувствую. В этом он напоминает мне кое-кого, — он хихикнул, брови Тодороки взмыли вверх. — Посмотри, он предоставил нам крышу над головой и еду, хотя мог не помогать вообще. Мы должны быть благодарны ему, разве нет? — Ну да, но… — И посмотри на всех этих людей вокруг! Радостные улыбки, звонкий смех, неужели этого мало для доказательства искренности? — Изуку очертил окружение руками. — Я верю, что в каждом есть доброта. Что-то светлое. Шото поразмыслил немного, усмехнулся и снял свою кепку, чтобы надеть на курчавую голову друга: — В этом весь ты, наверное. — И посмотрел в глаза, снова улыбаясь. — Может, тогда поищешь свет и в себе самом? Он выглядел так, будто любуется настоящим солнцем, источником всего света на планете. Изуку густо покраснел и постарался спрятаться за козырьком. — О, смотри, мороженщик приехал, — заметил Тодороки. И действительно, чуть поодаль расположился маленький цветной фургончик. — Хочешь? — Н-ну, если у нас есть деньги… — Должно хватить. Я куплю тебе, клубничное вроде любишь? — Постой, разве не я должен купить мороженое, раз обещал? — складки на лице Изуку чуть разгладились от светлой эмоции и воспоминаний. — Ничего страшного. Посиди здесь, я быстро. Тодороки удалился. Изуку кивнул ему вслед и сильнее натянул кепку на голову. Хоть внимания к персоне и не оказывалось, его всё не покидало ощущение постоянной слежки. Рядом с Тодороки становилось легче. Изуку вздохнул. На другой конец скамейки сел кто-то посторонний, и он робко начал: — П-простите, тут занято, — и замер. Темноволосый мальчик, которого Изуку встретил в магазине однажды, вскоре после смерти Киришимы. Почему-то его лицо удалось хорошо запомнить и признать спустя столько времени. — Ты потерялся? — спросил мальчик, и Изуку растерянно заморгал. Не он ли должен был задать такой вопрос? — Вот ты где! — вскричала молодая мать, увидев неопрятного незнакомца рядом с сыном. — Больше не разговаривай с неизвестными мальчиками, я же говорила тебе! Она быстро увела ребёнка, с ужасом таращась на Изуку, и тот сжался в комок с большим усердием. Ему резко стало очень некомфортно, и тошнота подкатила к горлу. Вот бы Тодороки вернулся поскорее. Тодороки чинно встал в очередь к фургону. Перед ним стоял крепкий широкоплечий парень в стёганой куртке и громко ругался с продавцом. Шото не обратил бы внимания, но голос заставил напрячься. — Такую внешность сложно не приметить, тёмные кудри, веснушки, яркие глаза, — парень хлопнул рукой по стеклу, отчего продавец и люди в очереди вздрогнули. — Попробуйте вспомнить ещё раз! — Я вам ещё раз говорю, молодой человек, всех покупателей не упомнишь, — продавец прикладывал усилия настоящие, чтобы не разозлиться и не накричать в ответ. — И даже если бы я встретил того, кого вы ищете, я не стал бы следить, куда он пойдёт. Как вы себе это представляете? — Это дело срочной важности! — парень тцыкнул и обернулся — обернулся опасно, так, что лицо Шото попало в его круг обзора — но, похоже, не признал. Или сделал вид, что не признал. — Значит, пойду искать дальше. Инаса Йоараши. Точно он. Шото не мог ошибиться. Он сказал это с такой интонацией, что внутри Тодороки спустился какой-то важный крючок, нажался рычаг, запускающий механизм невиданной сложности мыслительного процесса, но простой в исполнении. Шото не раздумывал долго. Он только выдохнул пару раз, сжал кулаки, подорвался с места. И повалил Инасу с ног — тот успел отойти лишь на пару метров. Прохожие закричали. — А я чувствовал, что ты где-то здесь! — заревел сквозь оскал кривой Инаса и сцепил зубы: сильные руки, одна нестерпимо холодная, другая раскалённая огнём, сдавили ему шею локтями и заставили хрипеть от боли. — Осталось только найти твоего друга, Старатель младший! Шото вцепился ему в бритый затылок и с характерным звуком вдавил лицо в землю — Инаса глухо взревел. Он был намного крупнее Тодороки, и освобождение было лишь вопросом нескольких секунд, но заведённые за спину руки пронзало болью, и Шото держал крепко, а вспышка адреналина только прибавила сил. Шото стал лихорадочно соображать. На звуки встревоженной толпы явно уже прибежал Мидория. Если Тодороки сейчас обернётся, велика вероятность, что Инаса обернётся вместе с ним и его увидит. Если Тодороки нарочно отведёт взгляд, Инаса может заподозрить что-то неладное и всё равно увидеть Мидорию. Если Тодороки его отпустит и побежит защищать Мидорию, Инаса атакует их обоих. — Все бегите отсюда! — зарычал не своим голосом Шото, обводя взглядом всех прохожих. Он молился, чтобы Мидория понял его знак. — Здесь опасно! Инаса зарядил мощным потоком воздуха из ладоней, и Шото отбросило назад. Ледяной всплеск помог затормозить и не потерять равновесие. Прохожим повезло намного меньше: неожиданно и резко поднявшись в воздух, они закричали, гонимые ветром. Сверкнула чёрная молния, и отростки неведомой тёмной энергии стали опускать бережно пострадавших обратно на землю, одного за другим. Шото обернулся в изумлении — испуганный вторым пробуждением неизвестной причуды внутри себя, Изуку парил в эпицентре одного из потоков, помогая окружающим сквозь разрывающую мясо на руке боль. Глаза Инасы загорелись дикостью животного: он наконец нашёл, кого искал. И сразу двинулся в его сторону, как хищник, приготовившийся к прыжку на добычу. — Нет! — взревел Шото и выстроил ещё одну стену из льда, преградившую путь Инасе. С громким вздохом Изуку приземлился на землю, и Шото подбежал к нему, отгораживая от всего мира руками. — Беги, беги скорее отсюда, слейся с толпой, я его задержу! — Тодороки-кун!.. — Изуку весь дрожал и пытался оттащить друга с собой назад. — Я тебя не оставлю тут с ним… — Мидория, я прошу тебя, — в глазах Шото отчётливо отпечаталась мольба. — Пожалуйста, скройся, пока ещё есть шанс! Изуку сделал один шаг, но не побежал. — Ну! Он дёрнулся, приблизился к Тодороки, провёл ладонью по его щеке — так, что у обоих ресницы затрепетали — и, выдохнув, вернул тёмную кепку на цветную голову. Когда Шото убрал её с глаз, Изуку уже мчался вдоль дальней аллеи. Не успел Шото облегчённо выдохнуть, как Инаса прорвался через преграду и атаковал новой чередой. Приготовив обе руки, Тодороки уже пообещал себе подпалить весь парк, если только понадобится во имя спасения Мидории, но Йоараши кинулся вслед убегающему, наплевав на поспевающие сирены и общие крики. Шото чертыхнулся и бросился за ним. Изуку бежал, не разбирая дороги, сбивал зевак, пробирался сквозь толпы, но спиной чувствовал приближение противника, его сбивчивое дыхание, его тяжёлую поступь и неумолимую мощь, и они кружили ему голову, заставляли бояться, спотыкаться и падать. Ранее Изуку доводилось сталкиваться с противниками и посерьёзней, и прежде он не думал о побеге от битвы — тем более, когда она угрожала жизням ни в чём неповинных людей. Но сейчас им овладела паника, банальный страх, такой человеческий и горло грызущий, что лишь одно желание гремело в голове только бы отстал, только бы потерял мой след. В одном из тёмных переулков Изуку спрятался за мусорным баком, боясь шелохнуться, внимательно вслушиваясь в каждый шорох; гул крови в висках мешал сосредоточиться. Спустя пару минут юноша рискнул аккуратно выглянуть и встретился с прожигающими всё живое чёрными глазами. — Выходи, не будь трусом! — неприемлемо весело крикнул Инаса и протянул вперёд кулак, готовый ударить в любой момент. Изуку, шатаясь, вышел из укрытия и выставил трясущиеся руки вверх в жесте сдающегося. — Прошу, давай не станем драться. Я не хочу тебя ранить. — О! — воскликнул Инаса и заулыбался до ушей. — Все вы, развалины, говорите одно и то же. Изуку смутился, но задавать вопросы не стал. Инаса, почувствовав свободу говорить что вздумается, продолжил тираду. — Киришима тоже-е каждый раз, выходя на ринг, строил из себя хорошего парня, только чтобы отмутузить противника вусмерть через минуту. Не могу его винить, тактика была беспроигрышной, да и его настрой мне нравился. — Киришима-кун? Ты видел его там? На боях? — Изуку неосторожно ступил вперёд и сложил руки. Значит, ему не привиделось. Значит, он был прав. Даже Даби его не обманул, хотя мог. — Проще сказать, кто его не видел. Но я не скажу, потому что мало кого оттуда знаю, — Инаса пожал плечами, будто говорил о чём-то совершенно обыденном, повседневном. Взгляд его был не затуманен отпечатком долгих размышлений над словами, и это сказывалось на и без того незамысловатой речи. — Лучше ты мне скажи, где найти Киришиму сейчас? Изуку вздрогнул. — Я… я не знаю, где его тело сейчас, прости. Если оно вообще уцелело. — Тело, значит. Всё-таки он мёртв. Ну, — Инаса приготовил второй кулак, — будет что рассказать тому блондинистому парню. Сердце пропустило удар. — Т-ты о Каччане? В смысле, о Кацуки Бакуго? Вы с ним пересекались? Не на побоищах ведь?.. Кацуки ведь не мог там присутствовать, правда? Изуку буквально почувствовал, как потеют от волнения ладони. — Да, он всё ищет, то тебя, то Киришиму. Определиться не может, — Йоараши цокнул языком и опасно приблизился. — Мне вот Старателя младшего обещал, как только тебя найду. Изуку очень не нравилось, как он называет Тодороки. — И зачем… Каччан ищет меня? — Вот не знаю. Как я понял, в полицию отвести тебя не собирается. Чудной. — Это неправильно. Пусть лучше, — Изуку выдохнул, — совсем забудет обо мне. — О, о тебе точно забудут! Когда я тебя побью. Инаса засмеялся, довольный своей шуткой. Изуку оглядел местность на возможность побега. Этот парень крупный и причуда у него мощная, а пользоваться своей Мидория всё ещё очень боится. В данном случае преимущество даже в чистой физической силе точно не у Изуку. Сбить с ног противника не получится, как и обхитрить, с такой-то скоростью действия. — Пожалуйста, давай обсудим всё спокойно. — Конечно обсудим! Хэй, — Инаса прищурился и тупо заулыбался — Изуку отшатнулся, — я же тебе весь план сейчас слил. Вот дурак, а. — Я не хочу тебя бить, — Изуку прозвучал металлически, с оттенком еле различимым угрозы. Инаса снова захохотал. — А я вот страсть как хочу. Изуку закрыл лицо и принялся сквозь боль принимать удары. Сила подталкивала его к дальней стене, откуда не было выхода. Переулок оказался тупиком. — Я не люблю атаковать котят, которые не могут противостоять, давай же, нападай в ответ, не вздумай прятаться! Инаса прямо источал задор всем естеством, в каждой фразе, а Изуку начинала давить со всех сторон тревога, вкупе с причудой урагана буквального. Если он начнёт бить в ответ, возможно, Один За Всех снова убьёт невинного человека. Если Изуку не станет даже защищаться, он рискует жизнью. Инаса, надвигающийся, неумолимый, не выглядит как тот, кому ведома пощада. Попрощавшись напоследок со всей человечностью оставшейся, отложившейся в костях, сшитых наспех, Изуку выдохнул и зарядил точно в цель — Инаса вылетел из пространства трёх стен, ближе к тротуару, где его подхватила и заковала пылающая ледяная волна. Изуку вскричал от испуга. — Мидория! — Тодороки, даже не оглянувшись на раненого Инасу, который теперь не мог пошевелить и пальцем из-за льда, кинулся к Изуку. — Нашёл тебя! — Тодороки-кун… я… — О, вот и снова ты, — Инаса с трудом разжал челюсть. — Действительно, «вечно с Мидорией». Шото нервно спрятал Изуку за собой, выгораживая, тот робко запротестовал. — Чем ты думал, когда атаковал нас в парке? — Вообще-то, ты первый начал, сын Старателя. Накинулся на меня сам, да-да. — Перестань меня так называть, — Шото сдвинул брови в непонимании. — Что тебе нужно от нас? Ты от полиции? — Не нравишься ты мне. И отец твой тоже, — Йоараши скривился так, что острый кусок льдины врезался ему в скулу. — Не люблю вас всей душой. Всё хотел найти тебя и выбить всю дурь, раз у меня лицензия теперь есть. Да, не совсем по-геройски, но и ты не герой. Полукровка ты, и кровь у тебя холодная. Грязная. Шото сжал кулаки. Ударить ещё раз? Инаса может задохнуться. Изуку потянул за рукав. — Ещё и с преступником водишься. Сам скоро таким станешь, э-э, — Инаса ухнул, наконец сумев вытащить одну ладонь из-под корки. — Сейчас как выберусь! — Пойдём отсюда, Мидория. Шото полнился злостью, но безопасность Изуку была превыше всего — он оттащил его назад, прочь от старшекурсника Шикетсу, и поволок вглубь узких лабиринтов меж серых построек гетто, чтобы скрыть след — в спины звенела приближающаяся полицейская сирена. — Ты ранен? Насколько тяжело? — Шото с ужасом провёл по разбитой в мясо правой руке Изуку. — Ты весь в крови! — Н-не волнуйся, я в норме… — Как же ты меня напугал. Когда снова появилось это чёрное… я уже подумал, что всё, — Шото не находил слов; вцепился в ткань толстовки ободранной Изуку и надрывно взревел. — Зачем ты помог им всем? Кто тебя просил? Изуку опешил. — Им нужна была помощь… они ведь ни в чём не виноваты, даже защититься нечем! Я должен был их спасти! — Не тогда, когда тебе самому нужно спасаться. — Но я не мог оставить тех, кто нуждается во мне! — Мидория, твою мать, ты в розыске! Тебя не должно волновать что-то подобное сейчас, о себе подумай! — Шото вцепился в его плечи и закричал как резаный. — Ты хоть осознаёшь в полной мере, в каком ты положении? — Не надо так. Мне больно. — Мне тоже очень больно, когда ты поступаешь так… безрассудно. Беспощадно к себе. Ты совсем о себе не заботишься, — Шото задрожал всем телом, голос его сел. — Я хочу понять тебя, но почему ты никогда не думаешь о своей сохранности в первую очередь? Изуку облокотился о стену спиной и неловко провёл пальцами по локтям. — Я н-не знаю… не могу по-другому, вот и всё. Шото убрал руки и навалился на противоположную стену, буквально в метре от Изуку. Теснота удушила воспоминанием о первом диалоге наедине ещё на Спортивном фестивале. Когда Шото по глупости раскрыл Изуку свою родословную. Когда рассказал о своей травме. Когда разбередил сам себе давний шрам. А Изуку в ответ протянул сломанную руку — знак помощи. Шото сглотнул, предчувствуя, как в этот раз не сможет сдержать буйство левой стороны от вспышек ощущений. — Йоараши-кун сказал, что ты первым завязал драку… Это правда? — Изуку не звучал укоризненно или разочарованно, но Тодороки прямо почувствовал прилив вины. — Зачем ты это сделал? — Он искал тебя, спрашивал о тебе. Если бы он только повернулся в ту сторону, где ты ждал меня, я бы… — Шото выдохнул и опустил руки, сильнее вжимая голову в плечи от слишком красочной картинки в воображении. — Я не мог допустить. — Пострадали люди, — впервые Мидория добавил в голос льда; непереносимого, колючего. — Какое это имеет значение, если мог пострадать ты? — Тодороки-кун. Так нельзя. — Я знаю, я понимаю, что это аморально, что так герои не поступают, — Шото передёрнул плечами, сбрасывая дрожь. — Но и я не могу по-другому, пойми. И не хочу. Между ними терзало существованием своим расстояние тысячи тысяч километров, никак иначе. Шото был бы рад протянуть руку наконец, переплести пальцы, как в том сне, убежать куда-нибудь с ним, пока ещё что-то чувствует, пока время не истекло до прощания, но… — Я только хочу, чтобы ты был в безопасности. Чтобы ты был в порядке. Хочу убеждаться в этом каждую секунду и быть рядом, насколько это возможно. До тех пор, пока ты не будешь против. Хочу защищать тебя, чего бы это ни стоило. Наконец, всё встало на свои места. Изуку издал короткий всхлип. — Почему? — Потому что ты мне нравишься, — Шото часто заморгал, чтобы не расплакаться совсем и скривил лицо от боли душевной. — Как обычно нравятся. Как человек, личность, герой… как парень. Разве не было очевидно? Изуку задержал дыхание. Из глаз Шото брызнули слёзы — всё-таки не смог смирить внутри. — И мне всегда так страшно, когда ты бросаешься в самое пекло, будто твоя жизнь ничего не стоит, в отличие от жизней других. Вот что неправильно. Вот чего нельзя допускать. Мне просто… страшно. Постоянно. За тебя, — Шото попытался заземлиться в стену немилосердно холодную пальцами, попытался стать её частью, исчезнуть в бетоне, но ничего не вышло. — Ты спрашивал, что мне снится. А мне снишься только ты. И мне кажется, я знал с самого начала, почему. И мне было страшно признавать и признаваться. Тебе. Отчаяние пожрало полностью, наконец нахлынув, захватило разум и потрясло. В тесном переулке, куда с трудом добирался шум привычной будничной жизни слепых окружающих, Тодороки трясся и хрипел жалобно, будто это его насквозь проткнули признанием и искренностью, будто ему было просто необходимо эти слова выплеснуть и дать себя на растерзание этим сильным рукам сплошь в шрамах. Тодороки не мог надышаться перед своей смертью. Думал, что не имеет права. Стрельнула болью спина, и он чуть согнулся, прикрыв ладонью рот, чтобы не закричать в полный голос и не сорвать окончательно связки. Кепка упала. — Скажи что-нибудь… Пусть ничего не говорит. Пусть оставит Тодороки здесь одного. Или лучше! Пусть ударит его, изобьёт до смерти, оставит трупом лежать на асфальте гнилом, потому что как посмел надеяться. Изуку приблизился — для этого было достаточно одного короткого шага, — протянул ладонь, и Шото зажмурился, готовый к удару. Изуку убрал руку с его рта, взглянул в заплаканные глаза и — боже, приблизился ещё чуть-чуть, встав на цыпочки. Настолько, чтобы Шото успел обжечься его дыханием. И воздушно поцеловал, едва коснувшись солёных от слёз губ. Шото не успел предпринять хоть что-нибудь, продлить мгновение, прижаться локтями к стене или же вцепиться в плечи Изуку, Шото просто застыл, заледеневший испугом, воспылавший чувством, ощутил, как внутри спускаются все возможные рычаги и крючки, все механизмы в движение приходят, всё начинает петь и болеть одновременно, как загорается солнечное сплетение и поражает внутренности, раньше преисполненные лишь желчи и ненависти. Шото в силах только принять эту жалкую секунду, растянуть осязаемо в своей голове и проглотить свою беспомощность в моменте благоговейно. Ноги подкосились и колени подогнулись, он чуть проехал вниз по стене, отчего Изуку спустился с цыпочек. Когда губы разъединились, Шото долгую минуту не хотел открывать глаза вдруг это всё сон вдруг мне показалось, а когда всё же разлепил веки, встретился с зеленью радужек напротив; от бьющего со стороны света они засияли особенно ярко. Ох. — Я боялся, что зря надумываю того, чего на самом деле нет, — о господи, Мидория улыбается. — Хотя, чем больше времени проходило, тем очевиднее становилось… вот это вот всё, с твоей стороны. — О, понятно, — во рту Шото было совсем сухо, и он не смог сказать что-либо ещё, даже если собирался. Облизать губы после такого казалось чем-то неприличным. — Неловко. — Полагаю, ты просто не мог держать чувства в себе. — Да… Просто не мог. Не считал нужным, где-то на подкорке сознания. Изуку сдвинул брови. — Ты тоже мне нравишься. Очень. Просто я думал, лучше для тебя будет, если ты отстранишься. Боже, Мидория улыбается. И это всё, что важно сейчас. — Наверное, было действительно глупо принимать решение за тебя, — рука поправляет выбившуюся переднюю кудряшку, и Шото готов поклясться, что сейчас снова расплачется. — Да, глупо. — Я постараюсь больше не… то есть, я буду ещё… э, — Изуку наконец осознал всю ситуацию целиком и начал запинаться, краснеть неотвратимо. — Господи, я просто. С-спасибо, что признался и… всё такое, вот. Мне п-пр… Шото засмеялся коротко сквозь хрипотцу после слёз. Изуку встрепенулся от красоты звука и умолк. — Ты очарователен. — Аээ, спасибо? Ты тоже очень… удивительный, я… — Изуку выставил руки и, на свою беду, упёрся ими прямо в грудь Тодороки. Тот, уже не стесняясь ямочек на одной стороне, заулыбался и обхватил его скулы, подёрнутые смущением — со светом прожигающим в глазах, с искренностью кричащей: — Пожалуйста, ещё один раз. — И поцеловал сам, сильнее, порывистее, остервенело, до замирания пульса. Изуку обмяк в руках, прильнул в ответ с опаской, чуть запрокинул голову, пока Шото склонился над ним, прижал к себе до хруста, до бурления крови в висках, до потемнения в глазах. Они целовались совсем неумело, забывали вдыхать носом, забывали обо всём вокруг, врезались друг в друга, обвивали руками, не знали, когда пора закончить, а потому растягивали прикосновения, до упора, пока головы совсем не опустели. Сирена тревоги вторила шуму среди улиц.***
— …здесь, в одном из городских парков, совершенно недавно прошла настоящая потасовка, местные власти прикладывают все усилия, чтобы устранить нанесённый ущерб. Для полной обрисовки картины происходящего было опрошено несколько свидетелей, — девушка поправляет очки в виде двух сердец и направляется вглубь парка, держа на протянутой руке телефон с включённой камерой. Видео немного трясётся. — В основном, комментарии очевидцев сходятся в одном: как и было зафиксировано камерами, двое устроили драку с использованием причуд, что, как известно, уголовно наказуемо в Японии. — Как вы справляетесь со стрессом в такое время? Надеетесь на лучшее, но готовитесь к худшему? — в предыдущем видео эта же девушка сидит перед двумя родителями, у обоих заблюрены лица. — Всё же, потеря ребёнка — большое несчастье, мои родители проходили через то же самое. — О, вы редко бываете дома. Частые разъезды и командировки? Как знакомо. — Настоящая трагедия — быть свидетелями подобных происшествий. Мне действительно интересно, что могут сказать об этом ученики и учителя бывшей Юэй. — Как можно об этом молчать? — Я не собираюсь оставаться невидимой. — Тем не менее, на сегодня это всё! — С вами была Хагакуре Тору! — И это канал Девочки, Которую Видят! Множество роликов слились воедино, создав бесконечный гул. Оджиро Маширао убрал телефон и поприветствовал свою гостью. Она повадилась навещать его с завидной регулярностью, чуть ли не каждый день — опустив чрезмерный интерес к своей пострадавшей персоне, юноша не мог предположить, чем так привлекает подругу в плане общения. Возможно, Хагакуре просто хотелось сближения с тем, кто, как и она, пал жертвой одним из первых, ещё с USJ, и остался незамеченным. А быть незамеченной Тору очень не любила. — Полагаю, тебе просто необходимо быть настолько напористой, — улыбнулся Оджиро и положил руки на стол. Хагакуре хлопотала рядом, распаковывая несколько больших апельсинов, которые принесла с собой. Пространства небольшой кухни в его квартире явно было мало для энергетики девушки, рвущейся наружу из каждой поры. Мягкие волосы и рюши на розовой футболке с рукавами-фонариками подпрыгивали при каждом резвом движении. — А как иначе? В моей профессии без этого никак, — Тору поставила перед ним чашку и аккуратно залила кипятком, чтобы не разбрызгалось. — Тебе понравилось предпоследнее видео? — Про подпольные бои? Да, весьма… необычная подача у тебя. — Ты вспоминаешь максимально нейтральные слова, — Тору смешливо прыснула, очевидно довольная собой. В чайнике не осталось кипятка для неё самой, поэтому она залила ещё воды. — Мне кажется, ты просто слишком вызывающе себя вела с родителями Киришимы-куна. — Они сами были не против интервью! Я всего лишь задавала вопросы и выписывала их ответную реакцию, — девушка пожала плечами и достала с безмолвного разрешения друга конфету из вазочки. — Ничего криминального. Папа похвалил! Сказал, в расследовании помогает любая мелочь. Оджиро улыбнулся уже более вымученно. Он прекрасно знал, что Тору у отца самая любимая дочурка, ради которой тот что угодно сделает. Даже на ринги пустит, несмотря на опасность грязи и размазанных по стенам тел. Лишь бы довольна была. Лишь бы вернулась живой, а остальное пустяки. — Ролик про Мидорию-куна всё упрашивают удалить, те, что сверху, — Тору надула губы обиженно. — Даже Айзава-сенсей звонил, представляешь? Между прочим, одно из самых популярных на канале. Скажи, как я могу подорвать репутацию уже разрушенной школы, м? — Не создавай впечатление, будто судишь обо всём поверхностно. Сама ведь прекрасно понимаешь, как обстоят сейчас дела. И лучше не ухудшать положение, и без того шаткое. — Я всего лишь делаю свою работу, Мышонок, — Тору подскочила, нетерпеливая к закипанию чайника, и начала приплясывать. — Просто говорю правду. — Нет, ты строишь теории. Мне кажется, это неприемлемо. — Почему ты его так упорно защищаешь? — Сначала ты уговариваешь меня ничего не говорить о тебе Мидории, потом приводишь к нему полицию в праздник… Неужели тебе его не жаль? — Почему мне должно быть жаль? — Тору умело изобразила удивление, отчего сильнее свело скулы. — В том видео со скрытой камеры ты звучала растерянно. Когда его наручниками сцепили. Тору помолчала всего секунду, будто расценивая риск. — Помни, у нас контент фэмили-френдли. Мне же нужно поддерживать свой всепрощающий приветливый образ для канала, — отпила из кружки и блаженно прикрыла глаза. — Всего лишь игра, убедительная, но игра, не более. — Сомневаюсь. — Он же преступник, — Тору усмехнулась. — Один раз поговорил с ним и сразу записал в друзья? — А ты не говорила с ним ни одного раза, но уже считаешь своим врагом, — Оджиро нахмурился на напускную, нарочитую несерьёзность девушки. — Мидория-кун хороший человек, добрый и отзывчивый. Смелый, сильный, даже слишком. Мы не знаем и половины того, что с ним случилось. Я уверен, ему просто не повезло… как нам с тобой. Признаться, Маширао часто расстраивала её выдуманная необходимость поддерживать такой образ неутомимой светлой девчонки, равнодушной к чужим несчастиям. Потому что он знал, что Тору волнуется. Тору много чего видит и, к сожалению, много чего знает. Она фыркнула и снова села на стул рядом, посерьёзнев. — Как бы то ни было, и не нам судить его. Моё дело — рассказать аудитории, что случилось, и только. — Ты не рассказываешь беспристрастно. — Девиз моего канала как раз в том, что каждый имеет право отстаивать свою точку зрения. — Но ты чаще всего говоришь то, что многие хотят услышать, а не то, что думаешь конкретно ты. — Мышонок. Тору ещё раз отпила из кружки и посмотрела с читаемым чувством. Оджиро вздохнул. — Мне просто хочется, чтобы ты была честна с собой, ладно? — Непозволительная роскошь! Я могу быть честной разве что с тобой, мой хороший, — девушка заулыбалась слабо и дотронулась нежной рукой до коленки юноши. Тот крепче вцепился в колёса инвалидной коляски, подмечая, как Тору, как и обычно, не боится притрагиваться к нему без перчатки. По её коже снова пойдут раздражение и сыпь. — Давай условимся, что мы расхожи в мнениях о многих людях, и не будем пока затрагивать тему, раз нам мало что известно? — Окей, — Оджиро кивнул удовлетворённо. — Только береги себя. — Пока редакция не попросит крови, конечно, буду! — она засмеялась и присела перед ним на корточки, во взгляде — ни намёка на притворство. — Я же знаю, что ты в редакции пока не работаешь. — Ещё немного, и точно куда-нибудь примут! Заживём с тобой, устроимся по профессии, и всё будет хорошо, да? Хагакуре провела бережно по его ногам, разминая мышцы, бормоча под нос какие-то детские заклинания. Оджиро улыбался, готовый к любым проказам с её стороны. Пока Тору навещала его и во всех красках описывала каждый будний день, ему становилось по-странному… уютно. Словно так и должно быть. Как-то раз Тору в особенно печальный вечер призналась, что не может никому полностью довериться — после пленения Все За Одного и отнятия причуды. Никому, кроме Маширао. Это звучало ужасно в тот момент, но в какой-то мере и приятно. Словно они остались вдвоём во всём мире, брошенные, покалеченные, предоставленные на растерзание обществу. Оджиро не желал прослыть эгоистом, но ему пока что нравился такой расклад. Прощаясь с матерью друга в прихожей, Тору услышала в раз очередной «пожалуйста, помоги ему». Кивнула, наученная вежливости, добродушно попрощалась и упорхнула, пообещав прийти завтра после обеда. Героиней ей уже не суждено было стать примерно оставшуюся вечность, о карьере даже в сфере поддержки не могло быть и речи, будущее представлялось туманным. А так хоть кому-то могла бы стать полезной, хоть одного спасти — что более весомо, по своей воле, а не по чужой указке. В конце концов, если солнце так жестоко к своим детям на Земле, не будет ли проще вырвать ему глаза? Хагакуре раскрыла свой шёлковый зонт с притворной приторной улыбкой. Светило не могло навредить ей теперь, как бы ни старалось.