Unseen

Лежу на кровати, гипнотизируя взглядом деревянный потолок, и прислушиваюсь к шуму на улице. Такое ощущение, что у костра собрался целый стадион, чтобы посмотреть на хоккейный матч — разговоры и смех настолько громкие, что хочется воткнуть себе беруши, залезть под одеяло и, забив на все, лечь спать. Интересно, какую картину я увижу, когда выйду из своего домика? Мистер Кингсли сказал, что на самом деле он кентавр, увижу ли я его в настоящем обличии? Что еще меня ждет за дверью? Русалки, люди с головами кошек, летающие пони? А, у них же есть название… как же их… черт. Точно! Пегасы. Готова ли я увидеть то, о существовании чего даже не подозревала? Это все равно, что волноваться перед важной контрольной или собеседованием — знаю, сравнение не очень подходящее, зато раздражающее тянущее чувство в животе одинаковое. Будто ты чего-то безумно ждешь, но одновременно и боишься. Решаю немного потянуть время и осматриваю свой домик. Двуспальная кровать, застеленная темно-бордовым покрывалом, большой письменный стол, на котором помимо кипы пожелтевших бумаг стоит чернильница и темное перо. Деревянные шкафы заполнены книгами и, подойдя ближе, рассматриваю названия на разноцветных корешках - "Мифы Древней Греции", "История войн", "Девять кругов Ада - подробности, которые нужно знать". Даже греческий словарь есть. Обернувшись, смотрю на огромную карту, растянутую на стене. Она больше похожа на тонкий гобелен - местами потертая, но общий смысл ясен. На карте изображен Ад. Река пересекает карту практически поперек, за ней нарисованы развалины, которые когда-то возможно были городом, который сгорел в огне. Чем дольше я смотрю на карту, тем сильнее ощущаю тревожность. Мне начинает не хватать свежего воздуха, поэтому, выдохнув, принимаю решение наконец выйти на улицу. Сначала меня одолевают сомнения, но потом в голову врываются сказанные несколькими людьми (и не совсем людьми) фразы о том, что это мой мир. Раз это мир, которому я действительно принадлежу, то мне нет смысла убегать от него, тем более, что бежать сейчас мне некуда. Голоса становятся гораздо громче, когда я открываю дверь, и запах костра мгновенно ударяет в нос. Посередине площади горит яркое пламя, а вокруг него на лавочках сидят люди. Я сразу замечаю Луи: он разговаривает с каким-то шатеном, которого раньше я не видела, он громко и заразительно смеется над каждой сказанной Томлинсоном фразой. Сая стоит с высоким кудрявым парнем, Зейн сидит рядом с безумно красивой девушкой, и у меня возникает ощущение, что ее отфотошопили в реальной жизни, потому что нельзя быть настолько безупречной: медные волосы до плеч, которые от света костра кажутся блестящими, большие зеленые глаза, пухлые губы — она похожа на диснеевскую принцессу. Между ней и Зейном видно напряжение, хоть парень и держит ее за руку, и я догадываюсь, что это та девушка, о которой ребята говорили в машине. По всей видимости, они состоят в отношениях. Ощущаю на своих плечах резкое прикосновение и слишком громкое «бу!», от неожиданности разворачиваюсь, выставив руку с сжатым кулаком вперед, и Пейн, скорчившись, делает пару шагов назад. — Охренела? — вопит он, а на его лице застыло такое выражение, словно он получил пулю прямо в живот. — Ты что, долбанный каратэ-пацан? — Черт, прости, Ли, — подхожу к другу ближе, аккуратно придерживая за плечо, и стараюсь сдержать смех. — Не надо было меня пугать, я сейчас очень нервная. — Боже, за что мне все это? — Пейн поднимает глаза к небу, и сейчас он больше похож на умирающую на сцене французскую проститутку, которая просит у высших сил простить все ее грехи. — Теперь на моем прекрасном теле останется синяк! — Да я же еле до тебя дотронулась! — Ты словно вонзила в мой живот кинжал, Брайтман! Мне плохо, голова кружится, нужно срочно присесть. И как только этот парень оказался сыном Гермеса, потому что он больше похож на ребенка парня из пузыря и баночки обезболивающего. Мы присаживаемся на бревно, что располагается немного поодаль от костра. Лиам медленно дышит, пытаясь успокоить «ноющую боль в его животе», и я понимаю, что единственным способом, который может отвлечь его от моего небольшого избиения, это согласиться с тем, что Пейн в этом Лагере самый крутой. — Слушай, — в очередной раз оглядываю костровую, — ты тут уже давно, наверное, знаешь об этом месте больше, чем все остальные. — Если бы у нас проходил конкурс «Мистер Лагерь», я бы обязательно выиграл, — гордо заявляет Лиам, забывая об ударе и выпрямляя спину. — Не сомневаюсь. Может расскажешь, кто есть кто? — Это место без меня загнется, — разочарованно произносит парень, закатывая глаза, будто он сам строил Лагерь, собирая его по каждому бревнышку. — Ты права, я лучше всех знаю это место, кто, если не я, расскажет тебе о нем, — Пейн воодушевленно потирает руки, и я радуюсь тому, что своим трюком убила сразу двух зайцев — успокоила Лиама и напросилась на краткую презентацию жителей Лагеря. — Итак, слева от нас сидят нимфы — девушки, конечно, красивые, но мозг выносят еще хуже ревнивой жены, никогда не заводи романтические отношения с нимфами, пробовал, знаю. — Все нимфы девушки? — поспешно отвожу взгляд от скамейки, на которой сидят нимфы, потому что они больше похожи на моделей Victoria’s Secret, а я в своей фланелевой рубашке рядом с ними напоминаю бездомную, спящую на вокзале. — Да. — Тогда можешь не переживать за мои романтические отношения, я как-то больше по мальчикам. — Предупреждаю на случай, если тебе захочется новых ощущений. Ну знаешь, новая жизнь, новая я, — Лиам делает вид, что накручивает прядь волос на палец, и я издаю смешок. — С противоположной стороны сидят сатиры. Уж не знаю, по какому принципу люди попадают в этот Лагерь — ощущение такое, что их набрали из шоу «Самые горячие парни Америки», но когда я опускаю взгляд вниз, то замечаю, что… — Они что, снизу ослы? — Нет, козлы. Не вздумай рядом с ними упоминать ослов, они очень обидчивые, могут лягнуть так, что долетишь до Калифорнии. — А где вампиры и русалки? — спрашиваю я, взглядом выискивая кого-то похожего на семейство Калленов или людей с рыбьими хвостами в переносных аквариумах. — Брайтман, ты, видать, головой сильно стукнулась, — настороженно смотрит на меня Лиам и прикладывает свою ладонь ко лбу, измеряя температуру. — Их не существует, ты детских сказок перечитала? Действительно, нимфы и сатиры существуют, а вампиры и русалки — сказочные выдумки, как же я могла упустить этот момент! — Прости мне мое невежество, — бормочу я. — Как-то не успела прочитать энциклопедию по божественным существам. — Вон там, — Пейн аккуратно показывает в сторону, где сидит группа девушек, — музы. Только сейчас я замечаю тихое пение, доносящиеся с их стороны. Девушки абсолютно разные, ни одна не похожа другую, но их голоса так сливаются, что кажется, словно поет один человек. Я готова удалить все песни из моего плейлиста и скачать их альбом, я серьезно! — Музы обычно появляются от перепихона Бога и какого-то увлеченного и талантливого человека, типа музыканта или художника. Жаль, что моя мама не умеет петь, я был бы дико горячим музыкантом. Справа от них купидоны, — перевожу взгляд и вижу симпатичных парней с милыми кудряшками. Не удивительно, что они купидоны, и я усмехаюсь. — Если музы рождаются от союза Бога и творческого человека, то как получаются купидоны? — Знаешь, Боги порой ведут себя как люди, а когда они спускаются на землю, чтобы устроить себе отпуск в стиле «Мальчишника в Вегасе», то им капитально сносит крышу. Купидоны появляются от союза Богов с девушками по вызову, стриптизерами, сексологами. Видишь Брендона? — Лиам аккуратно показывает на безумно горячего парня с идеально ровными белоснежными зубами и светло-карими глазами, и я киваю. — Он сын Амура и какой-то порноактрисы. — Знаешь, а я бы вполне смогла представить его в каком-нибудь дешевом порно. — Вполне возможно, — смеется Пейн. — Брендон пару раз сбегал из Лагеря, чтобы сняться в эротическом кино. — Обалдеть, — качаю головой я. — Все это просто какое-то безумие. — И не говори, — вздыхает Лиам. — В детстве в это поверить гораздо легче: в то, что что-то невозможное на самом деле правда. Взрослея, ощущение присутствия магии в жизни испаряется. Я снова оглядываю костровую, пытаясь из такого большого количества людей распознать детей от Богов-Олимпийцев, но выходит у меня скверно. Тут столько людей, что все лица смазываются в одну нечеткую картинку. — У тебя вряд ли получится, — говорит Лиам, словно читая мои мысли. — Но я готов принять твои ставки. — Та девушка, что сидит с Зейном, — Ли переводит взгляд на парочку, — она такая красивая, что кажется ненастоящей. Дочь Афродиты? Пейн удивленно смотрит на меня, вскинув брови, и довольно кивает. — Неплохо, Брайтман. Сто очков Гриффиндору! — Ты слишком часто смотрел «Гарри Поттера», Пейн. — Кто знает, когда я посмотрю этот шедевр еще раз, — пожимает плечами Лиам. — Ее зовут Клио, — не могу оторвать взгляда от идеального лица девушки. — Они с Зейном, вроде как, вместе, но у них сложная история. Они постоянно расстаются, сходятся, а потом расстаются снова. Как можно расставаться с девушкой, похожей на произведение искусства? — Она тоже полубог, которого избрали сражаться с Титанами? — Ага, — кивает Лиам, и из его рта на коленки падают несколько крошек от пирога. — Зейн тут рвал и метал, когда узнал об этом. Говорил, что никогда не пустит ее на войну с древнегреческими дегенератами, если она наступит. Даже вломился в домик Афродиты, угрожая, что если они не переизберут кандидата, то он засунет в задницу каждому копье его отца, но помимо своего дара, у Клио есть еще один: она удивительно быстро может найти с Зейном компромисс и успокоить его. — Дочь Богини любви и сын Бога войны, — мечтательно произношу я. — Очень романтично, о таком люди пишут книги. — Клио очень милая девушка, вам надо пообщаться как-нибудь. Есть еще догадки? Оглядываю толпу, пытаясь найти кого-то, кто мог бы привлечь мое внимание. — Та девушка, — взглядом указываю на высокую блондинку, — может быть, дочь Афины? — Нет, — Пейн смеется и качает головой. — Это дочь Атланта, посмотри, какая мощная, у нее бицепсы больше, чем у меня! Смотрю на девушку еще раз и замечаю, что в некоторых местах у нее даже рвется одежда из-за плотных мышц. Лицо слишком суровое, брови нахмурены, и, если бы не золотистые локоны и открытые сандалии, я бы легко могла подумать, что это парень. — Настоящая машина для убийств, — передергивается Пейн. — Один раз меня заставили с ней сражаться, я тогда думал, что не уйду живым с арены. — У вас что, еще и бои между собой проходят? — глаза автоматически расширяются от услышанного, и я уже представляю, как ребенок от какого-нибудь Бога наваляет мне при первой же возможности. В Балтиморе я не особо занималась спортом, если не считать утренние пробежки до остановки и катания на велосипеде. Я не могу похвастаться силой и выносливостью, как все остальные в Лагере. Тут всегда ходят с мечами в ножнах и в металлических доспехах, а у меня с собой только пачка сигарет, что опять же указывает на отсутствие спорта в моей жизни. — Не скажешь, чья дочь Сая? — спрашиваю я, когда замечаю Лан разговаривающей все с тем же кудрявым парнем. — Она дочь Гекаты — Богини мрака и магии. Теперь мне понятно, откуда у Саи такой закрытый и строгий характер. А еще ясно, в кого у Лан дар предвидения. Я могла бы и догадаться, что Лан — дочь самой загадочной Богини из всех, которые существуют. Ощущаю на себе чей-то взгляд и оборачиваюсь, натыкаясь на Томлинсона. Луи даже не пытается сделать вид, что не пялится на меня, и я вскидываю бровь, на что он лишь усмехается. Неожиданно все замолкают, и из темноты появляется мистер Кингсли, но… в своем мифологическом обличии. Мне приходится немного поднять голову, чтобы увидеть его лицо, потому что из-за того, что его ноги превратились в туловище коня, он стал гораздо выше. Смотрю и не могу поверить, что это правда, пытаясь найти хоть что-то, что скажет, что это всего лишь голограмма. Мистер Кингсли не похож на того человека, который всегда ждал студентов в аудитории: обычно всегда аккуратно уложенные волосы сейчас кудрявые и в полном беспорядке, словно он только что вернулся с занятия серфингом, вместо рубашки и галстука кожаный коричневый жилет со шнуровкой на груди, и, пожалуй, я не буду говорить о том, что вместо брюк и начищенных лакированных туфель у мистера Кингсли лошадиный зад. Судя по тому, как все замолкли, когда он только появился, его тут явно уважают. — Сегодня особенный вечер, — его голос кажется громче, чем обычно, будто он говорит в невидимый микрофон. — Впервые все дети Богов-Олимпийцев собрались за этим костром. Чувствую, как все украдкой смотрят на меня, но сижу с важным и непоколебимым видом, будто это не я только что приехала в летний лагерь для сложных подростков, а все остальные.  — Такое событие случается достаточно редко, так что этот день можно считать праздником, который воссоединил нас! Все одобрительно вскрикивают, поддерживая Хирона, слышатся глухие удары стаканов, шипящая жидкость, похожая на пиво, выплескивается из металлических кружек, липкими каплями оставаясь на пальцах полубогов, но их это мало волнует. — Сегодняшний день — прекрасный момент, чтобы вспомнить нашу историю, — шум стихает, все переводят заинтересованные взгляды на мистера Кингсли, который медленно ходит вокруг костра, сдержанно жестикулируя руками. — Когда-то миром правили Титаны, — продолжает он, а пламя, которое освещает костровую, приходит в движение, вырисовывая очертания жутких монстров. Все это до смешного и правда похоже на детский лагерь, и из-за нервов и усталости я издаю смешок, и сама не понимаю, как следующие слова вырываются у меня изо рта: — А мы жарить зефир на костре будем? — спрашиваю я довольно громко, и некоторые осуждающе смотрят на меня, и я вижу, как Луи усмехается, качая головой. — После появления третьего поколения Богов, Олимпийцев, стало понятно, что жестокая власть Титанов должна перейти к Богам — сильным, справедливым и могущественным. Битва Богов длилась десять лет, обрекая жителей земли на страдания и боль. Наводнения, землетрясения, ураганы — все это обрушилось на смертных. Рассказ мистера Кингсли сопровождается картинками, которое вырисовывает пламя. Я будто смотрю анимированный фильм, только нарисованный не компьютерной графикой, а огнем. Вот монстры сражаются с Олимпийцами, а в следующую секунду видно обычных людей, которые разбегаются в разные стороны от падающих с неба каменных глыб. — Олимпийцы одержали победу и свергли Титанов в глубины Тартара, возложив на себя все бремя правления миром. Но всему приходит конец, и когда-нибудь зло возродится, чтобы отомстить и уничтожить весь мир, воссоздавая его заново, погруженным во тьму и хаос. Согласно Пророчеству, много лет назад созданному Богинями судьбы, нас могут спасти только дети Богов-Олимпийцев — лучшие из лучших, чья душа и помыслы чисты, чье сердце открыто, кто готов пожертвовать собой ради всего мира. — А что делать, если не готов жертвовать собой? — шепотом спрашиваю я Лиама, дергая его за рукав свитшота. Пейн думает, что мой вопрос риторический, поэтому просто пожимает плечами, но меня правда это волнует. Мне двадцать один, я не планирую умирать, даже если моя смерть спасет все человечество. — Каждому дому нужно выбрать одного кандидата — наиболее достойного, храброго и честного, кто, по мнению остальных, способен спасти обреченных на смерть. После этого каждый выбранный полубог должен доказать, что в Пророчестве действительно упоминалось именно о нем, что он достаточно силен для того, чтобы вступить в схватку с Титанами. Для этого каждому избранному от божественных домов нужно пройти Посвящение. Это сложное испытание, оно вытащит из вас все страхи и опасения, может даже погубит, но если вы окажетесь достойными защитить человечество, то пройдете его и получите благословение на битву. — Что за долбанные голодные игры? Костер вспыхивает с новой силой, от чего люди даже отклоняются назад с удивленными возгласами, а яркие искры разлетаются в разные стороны, исчезая в темноте. Ну просто охренеть. С каждой минутой пребывания здесь моя безопасность подвергается сомнению, хотя мне говорили, что должно быть наоборот. Вокруг костра начинаются громкие обсуждения того, когда Пророчество вступит в силу, когда выбранных полубогов отправят на Посвящение, что за испытание нам придется пройти, делают ставки на то, кто окажется тем самым. Жаль, что у Аида больше нет детей, я была бы не против, если бы вместо меня все эти Посвящения проходил кто-то другой. Все разбиваются по кучкам: кто-то остается на месте, кто-то уходит в свои домики. Видно, что некоторые уже выбрали своих лидеров — тех, кто пройдет Посвящение. Группа полубогов направляется к домику Афины, и я вижу, как все ободряюще хлопают по плечам темнокожего парня с горой мышц. Он скромно улыбается, и я понимаю, что он действительно сын Богини мудрости — парень не кичится тем, что его избрали лидером, не бьет себя в грудь, его это смущает, а взгляд такой, будто в его голове куча мыслей, и он старательно выбирает ответ на каждый вопрос, всплывающий в его сознании. Я не понимаю, почему все настолько спокойные, словно никого не пугает мысль о возможной смерти. Томлинсон сидит напротив меня, разговаривая с Зейном, Сая испепеляет взглядом кудрявого парня, который стоит в незнакомой мне компании, а Лиам вовсе играет в «Фруктового ниндзю» на телефоне.  — Нет, — качаю головой и резко встаю с места. — Нет, я возвращаюсь домой. Направляюсь в сторону домика, чтобы собрать вещи и свалить отсюда нахрен. Я не готова ко всему этому: к летающим тварям, Посвящениям и теоретической гибели во имя земли, я не долбанный Тони Старк. Если нам суждено погибнуть, то я предпочту умереть как смертный человек, а не как полубог в бою с неизвестным. Я не смогу сделать этого, у меня не хватит смелости. — Рори! — Слышу голос Лиама позади меня. — Рори, стой! Пейн хватает меня за локоть и разворачивает, требуя остановиться. — Лиам, это чересчур. Окей, люди без душ, фурии и суперспособности, я принимаю это, хоть и с трудом. Мне до сих пор кажется, что я нахожусь в каком-то малобюджетном кино. Но непонятные испытания, которые мы должны пройти, это слишком. Я правильно понимаю, что если не пройду это Посвящение и не получу благословение хрен пойми от кого, то умру? — Технически, — Лиам нерешительно дергает плечами и покачивает головой, — ты права. Но хочу сказать, что ты вряд ли умрешь, потому что ты единственный ребенок Аида. А если и умрешь, значит в мире существует твой брат или сестра, которого не нашли, но это маловероятно. — Кто вообще это решает? Призрачные высшие силы, Иисус, Джей Зи? Кто решает просто уничтожать людей, если они неподходящая кандидатура для спасения мира? — Никто никого не уничтожает, это… что-то вроде естественного отбора. — Что ж, я против такого отбора. Я не хочу умирать, Лиам. Это нечестно — получается, у меня нет выбора, и я обречена на все эти Пророчества и остальное дерьмо, в то время как дети Афины могут сделать выбор самостоятельно, это нечестно, — снова повторяю я и иду в свой домик. Громко хлопаю дверью, облокотившись на нее спиной. Что мне теперь делать? Если я вернусь домой, то останусь совсем одна: ни Лиама, ни Саи рядом со мной не будет. Мистер Кингсли вряд ли теперь будет появляться в университете, о бесплатных лекциях придется забыть, и тогда я с большой вероятностью не сдам вступительные экзамены. Не поступлю в университет, буду продолжать работать в этом обшарпанном кафе у автозаправки точно так же, как Сэм. Ситуация осложняется тем, что меня могут убить из-за этого чертового проявления силы, но раз уж меня не замочили за двадцать один год, то почему должны сделать это сейчас? Что будет, если я останусь? Хирон сказал, что нам нужно пройти Посвящение, которое может нас убить, и я заранее могу сказать, что погибну, потому что готовности отдать жизнь за кого-то другого во мне нет. Получается, что я в любом случае умру? Пытаюсь справиться с подкатывающей паникой, медленно выдыхаю и выхожу на веранду позади домика, которая выходит на озеро. Факелы освещают деревянную пристройку, распространяя мягкий свет, темная водная гладь успокаивает, и я позволяю себе абстрагироваться от всех мыслей, прежде чем принимать какое-то решение. Входная дверь скрипит, и через секунду рядом со мной появляется Томлинсон. Он точно так же, как и я, опирается руками о деревянные перила и всматривается в озеро, пару минут не произнося ни единого слова. — Мы смотрим на что-то конкретное, или ты просто пялишь в темноту? — наконец произносит парень. Решаю не отвечать на этот вопрос, потому что… потому что просто так решаю. — У тебя снова перепады настроения? Может есть какие-то таблетки от твоих эмоциональных качелей? Скажи, где они лежат, я принесу тебе пару штук. — А для тебя все шутка, да? — не выдерживаю и разворачиваюсь к Луи лицом. — То, как ты с улыбкой разбрасываешься своими чертовыми молниями, убиваешь непонятно кого, думаешь, что смерть - это смешно, да? Парень непонимающе смотрит на меня, в голубых глазах отражается пламя факела со стены. На Томлинсоне надета белая толстовка и зеленые спортивные штаны, и я правда не понимаю, откуда у него столько одежды. А еще что-то говорил про мои фланелевый рубашки, которые я взяла с собой. — Что ты имеешь в виду? — Все это. Лагерь, твои силы, добровольное желание на смерть. Никого из вас не смущает, что вы можете умереть? — Рано или поздно это случится с каждым. — Поздно, Луи, поздно. Одно дело просто жить, а другое жить с осознанием того, что в один прекрасный день ты пойдешь останавливать Титанов от разрушения мира и погибнешь. Вас с одиннадцати лет готовят к этому, может, вы и смирились, но я не собираюсь становиться пушечным мясом. Луи коротко кивает, сужая глаза, и по одному его виду я понимаю, что он сейчас будет спорить со мной. — И что ты будешь делать? — нагло спрашивает Томлинсон. — Вернешься домой? Будешь работать в своем паршивом кафе, жарить картошку и оплачивать счета, откладывая каждый цент? — Что же, это звучит не страшнее смерти. — Не важно, со скольких лет мы находимся здесь, — продолжает Луи. — Важно то, что у каждого из нас есть, за что бороться. У некоторых в человеческом мире остались семья и друзья, которых они хотят спасти от гибели пусть и ценой собственной жизни. Некоторые хотят отомстить за смерть близких, а некоторым уже вовсе нечего терять. И если тебе не за что сражаться, то это исключительно твоя проблема. — Ты не имеешь права упрекать меня в том, что у меня нет семьи, за которую я могла бы отдать свою жизнь. — Кто сказал, что я тебя упрекаю? — усмехается Томлинсон. — Брайтман, у тебя какое-то предвзятое отношение ко мне с самого начала. Будто я только и ищу повода, чтобы тебя задеть. — Но именно это ты и делаешь. Томлинсон замолкает, поворачиваясь лицом к озеру, тусклый свет факелов освещает его скулы, которые сейчас кажутся острее любого лезвия, взгляд голубых глаз спокойный и задумчивый, и я искренне не понимаю, как он может соблюдать самообладание, когда ему прямым текстом говорят о том, что он может умереть. — Ты многого не знаешь, Рори Брайтман. — Например? — Например, что Посвящение служит не только для того, чтобы определить полубога, о котором говорится в Пророчестве. Оно так же помогает вычислить пустого. — Но пустые не могут зайти в Лагерь, вы сами говорили об этом. — Могут. Есть люди, которые продают свою душу, чтобы прислуживать Кроносу, а есть те, которые мечтают стать полубогами. Их немного, но они есть, и мы сами не знаем, как они проникают в Лагерь. Может быть это смешно, но мы думаем, что это сила мысли: они настолько верят в то, что являются особенными, такими, как мы, что это действительно работает и обманывает защитный барьер Лагеря. Возможно, это определенное условие сделки с Кроносом, а может, они нашли способ разрушить барьер, мы не знаем наверняка. Ничего, кроме Посвящения, не поможет нам убедиться в том, что среди нас нет предателей — если это так оно просто убьет их и все. — Тогда это Посвящение должны проходить абсолютно все, а не только люди, которых выбрали наугад. — Все не так просто. Пустые, хоть и являются существами без души, очень умные и хитрые. Некоторые из них годами могут втираться в доверие, становиться лидерами в своих домах, показывать прекрасные результаты на тренировках, у других просто не остается сомнений в том, что они идеально подходят для борьбы с Титанами. Если не будет Посвящения, то в момент битвы они спокойно могут метнуться на сторону этих задротов, мечтающих разрушить мир, и тогда силы просто-напросто не будут равны. Секунда, бум, и мертвые уже не только мы, но и все человечество. Черт, как же у них все сложно! — Это все равно не меняет сути. Признаюсь тебе честно: единственный человек, за которого я была готова отдать свою жизнь, давно мертв. Я не альтруистка, не мать Тереза и не Иисус Христос, я не готова жертвовать собой ради людей. Может, это эгоистично, может ты скажешь, что я трусиха, но мне плевать. — Странно, — беззаботно произносит Томлинсон, облизнув губы. — Что странно? — Странно то, как ты держишься за свою жизнь. Я не хочу обидеть тебя, по крайней мере сейчас, но у тебя никого нет: Айла та еще сучка, Лиам и Сая здесь, они не вернутся обратно. Что у тебя есть? Жилье и паршивая работа? В твоей жизни нет ничего, за что можно было бы держаться. — Сам факт того, что я живу, что я хожу, дышу, вижу. Моя жизнь может быть дерьмовой, я знаю, но я так же знаю, что могу это исправить. И ради этого мне хочется жить. Если я умру, что останется после меня? — брови Луи хмурятся, парень поджимает губы. — Фотография лучшего работника месяца в подсобке кафе? Я слишком мало сделала для того, чтобы умирать. Наступает тишина, Томлинсон наконец-то понимает, что я имею в виду. Вдалеке слышатся радостные голоса, пение муз и шум воды, будто мы все празднуем чей-то день рождения, и нам ни слова не говорили о смерти. — Почему ты так уверена в том, что ты погибнешь? — серьезно спрашивает Луи, продолжая смотреть на темную водную гладь. — Я слышала, что говорил Хирон. Посвящение убьет любого, в ком нет замашек Иисуса, а за двадцать один год я их так в себе и не заметила. — Ты только недавно узнала о том, что являешься дочерью Аида, верно? — настолько очевидный вопрос сбивает меня с толку, и я нерешительно киваю. — Представь, сколько еще вещей ты можешь о себе не знать, Брайтман. Как человек узнает, что любит шоколад, не попробовав его? Этот вопрос ставит меня в тупик. Нельзя сравнивать человеческую жизнь с шоколадом. — Одно могу сказать точно — спасение людей абсолютно не моя история. — Ты врешь, — с мягкой улыбкой Томлинсон поворачивается ко мне лицом, взгляд ярко-голубых глаз заставляет нервничать, и я начинаю судорожно думать о том, когда я могла обмануть Луи. — Когда Сая побежала в Лагерь за Гарри, чтобы он смог исцелить Пейна, ты осталась рядом с ним. Ты можешь управлять огнем, и своим касанием ты буквально помогала Лиаму не замерзнуть и оставаться в сознании. Ты спасла его, не задумываясь, хотя сама была слишком слаба. Это разве не говорит о том, что ты способна пожертвовать собой ради друга? Я едва заметно вздрагиваю, мыслями возвращаясь в темный лес, где под сосной мы с Пейном ждали возвращения Саи с Гарри. Тогда я не думала о том, чтобы пользоваться своими способностями, я просто была рядом с Лиамом, пытаясь хоть как-то облегчить его боль. И я уж точно не думала о том, что могу умереть, отдавая Пейну последние силы. Получается, что все, о чем говорит Томлинсон, может быть правдой. Во мне может быть что-то, о чем я не догадываюсь, какие-то качества, которые я в себе не раскрыла, но… Черт, все так сложно. — Ты сказал, что у каждого есть причина, чтобы сражаться с Титанами, — Луи кивает, продолжая взглядом внимательно изучать мое лицо. — Какая причина у тебя? Томлинсон хитро улыбается, облизывая губы, и я лишь закатываю глаза на этот его дешевый фокус, вычитанный в справочниках по соблазнению. — Мы с тобой не в тех отношениях, чтобы ты лезла ко мне в душу, Брайтман, без обид. — Справедливо. Зато теперь я точно знаю, что такая причина у Томлинсона есть. Разговор с Луи прояснил некоторые моменты, но главный вопрос остался тем же: что мне делать дальше? Возвращаться домой или принимать свой новый дом? — Я не тот человек, который должен говорить тебе об этом, — смотрю на Томлинсона и вижу в его взгляде сомнение. — Но может это поможет тебе определиться с тем, что ты будешь делать дальше, — Луи замолкает, заглядывая в мои глаза. Когда он так серьезно и внимательно смотрит на меня, я теряюсь. Мне неловко от пристального зрительного контакта с этим парнем. Кажется, будто одним своим взглядом Томлинсон пробирается в мое личное пространство, разрушая стены одна за другой. А еще он точно знает больше меня, и от этого становится вдвойне некомфортно. И как ему только удается всегда выглядеть так, словно он вернулся со съемки для глянцевого журнала? Каштановые волосы всегда в приятном беспорядке, на губах играет улыбка, из-за которой вокруг глаз образовываются едва видимые морщинки, щетина на острых скулах. Томлинсон точно прибегает к каким-то божественным бьюти-штучкам, иначе я просто не знаю как объяснить его внешность, которая совершенно не вписывается в один ряд со словами "бои на мечах", "смертельные тренировки" и "сражения с мифологическими чудовищами". — Ты никогда не думала о смерти своей бабушки? Нет-нет-нет, только не это. — Что ты имеешь в виду? — Причину, по которой она умерла. — У нее остановилось сердце, — отрезаю я. — Простая остановка сердца, ничего необычного, и врачи это подтвердили. Откуда Томлинсон вообще знает подробности моей личной жизни? Тут что, изучают предмет «Биография Рори Брайтман: дочь Аида и официантка в закусочной»? — Она знала о тебе, Рори. Знала о том, кто ты такая. И защищала тебя. — Только не говори, что мою бабушки убили… — Пустые, — кивает Луи. — Она успела передать тебя Айле как раз перед тем, как за ней началась охота. — Это невозможно, — упрямо качаю головой я, отказываясь верить в сказанное Луи. — Ты так же говорила про Лагерь, но ты здесь. С какого момента вся моя привычная жизнь пошла наперекосяк? С момента рождения, с момента, когда Айла должна была рассказать мне о том, кто мой отец, но не сделала этого, или с момента, когда я увидела двух пустых около кафе? Я никогда не смогу узнать ответ на этот вопрос. Во мне просыпается злость и обида. Если бы только Айла сказала мне обо всем, если бы я знала, то смогла бы защитить бабушку, и она была бы жива. Вся моя жизнь сложилась бы по-другому, мы бы смогли уехать далеко отсюда, туда, где никто ничего не знает о Богах и Титанах. Она могла бы быть сейчас со мной. — Как так получается, что моя собственная жизнь мне не знакома? — Это не самая большая проблема, — грустно усмехается Луи. — Поверь мне, есть вещи гораздо хуже этого. Значит, единственного человека, которого я любила, убили пустые. И тут меня одолевает такая ярость, что ладони в миг начинают гореть, но я отчаянно пытаюсь игнорировать это жжение, сжав руки в кулаки. Мне хочется выскочить за пределы защитного барьера Лагеря, чтобы встать посередине дороги, привлекая внимание этих ублюдков, а потом сжечь их дотла за то, что убили мою бабушку и лишили меня права на хорошую и обыкновенную жизнь. — Тише-тише, — издает смешок Томлинсон. — Твой дом деревянный, спалишь — никто не будет строить тебе новый, в Лагере и без этого полно других дел. Становится так жарко, что я прямо сейчас готова прыгнуть в озеро. Если бы мне померили температуру, я бы нисколько не удивилась тому, что градусник мог бы лопнуть от такого жара. Хватаюсь за деревянные перила на веранде домика, и под моими руками они чернеют, словно кто-то держал их над огнем. Пытаюсь бороться с желанием разнести все к чертям, как вдруг ощущаю легкое покалывание на своих руках. Открываю глаза и вижу ладони Томлинсона на своих. От них исходит мягкое белое свечение, и я чувствую, как мне становится немного легче. — Ты не умеешь контролировать свою силу, зато это умею делать я, — отвечает Луи на вопрос, который с легкостью можно прочитать по моим глазам. — Забираю у тебя негативные мысли, чтобы ты не подожгла меня. В очередной раз. Ладони перестает жечь, свечение прекращается, но руки Луи все еще лежат на моих, и когда он их убирает, то тепло мгновенно испаряется. Теперь каждый мой вдох не приносит боль, температура тела возвращается в привычное состояние, даже становится немного холодно, но эта приятная прохлада приводит меня в чувство. — Еще один твой фокус? Дополнение к суперспособностям мини Зевса? Томлинсон усмехается, качая головой, и на моем лице легкая улыбка появляется сама собой. — Когда ты начнешь контролировать силу, сможешь делать так же — не только управлять своей, но и помогать другим. — Да у вас тут просто лагерь альтруистов. — Да, осталось только на общем костре жарить зефир на палочках, — Томлинсон вспоминает мой сегодняшний вопрос, и я издаю смешок. Луи Томлинсон загадка для меня: сейчас он готов вывести меня из себя, а в следующую минуту помочь. Сначала специально раздражает меня, а потом успокаивает, хотя я понимаю, что эта помощь вынужденная: им нужно, чтобы я осталась в Лагере, иначе Пророчество начнет действовать, и они не смогут одержать победу над Титанами, потому что их силы будут не равны, если я решу сбежать. Что ж, у него очень убедительно получается втираться в доверие к людям, потому что сейчас мне почему-то хочется верить в каждое сказанное Луи слово. Странно, что мне комфортно с Томлинсоном (только в то время, когда он не бесит меня), хотя я знаю его всего-то несколько суток. С ним есть, о чем поговорить и помолчать. Мы оба смотрим на черную водную гладь, думая о своем. Мне бы хотелось узнать, о чем сейчас думает Луи, потому что меня раздражает тот факт, что он откуда-то знает обо мне гораздо больше, чем нужно, а я о нем не знаю практически ничего. Ловлю себя на мысли, что если вернусь в свою старую жизнь, то вряд ли увижу Луи еще раз. Я вообще вряд ли увижу хоть кого-то из Лагеря. Понимаю, что мне не хочется терять Лиама и Саю, а еще мне не хочется терять этого наглого заносчивого шатена. Я хоть и хочу испепелить его большинство времени, но с ним как-то веселее принимать информацию, которая с каждой секундой оглушает меня новыми и новыми фактами. Небо настолько ясное, что звезды горят неоново-белым, освещая верхушки деревьев бесконечно длинного леса, который простирается за озером. В этом месте есть что-то волшебное, магию можно почувствовать в воздухе. Пытаюсь присмотреться и разглядеть над озером хотя бы тонкую грань защитного купола, про который мне рассказывали, но безуспешно. — Завтра твой первый день, — говорит Томлинсон, оттолкнувшись от перил. — Познакомишься со всеми, поймешь, что тут к чему. Луи уходит, и я медленно плетусь за ним. — Спокойной ночи, Брайтман, — бросает он, прежде чем выйти из моего домика. — Спокойной ночи, Томлинсон. — Готовься, на занятиях по боевым искусствам я надеру тебе задницу! — Луи закрывает за собой дверь, и я смеюсь. Если секунду назад я хотела, чтобы он остался еще хотя бы на минутку, то сейчас я рада, что он ушел.