Unseen

Новость о том, что сегодня в Лагере будет сам Геркулес, разлетелась за несколько минут, и, если честно, заставила меня немного понервничать. Все говорят, что с приездом Герка мы услышим Пророчество из уст Оракула, и я не совсем понимаю, что должна чувствовать — облегчение, потому что я наконец-то услышу Пророчество и пойму весь его смысл, либо же страх перед чем-то неизвестным, что легко может превратиться в смерть. За две недели, что я нахожусь в Лагере, я поняла, что мое пребывание на занятиях бессмысленно — все вокруг обсуждают мифологию и историю, будто каждый защитил несколько научных работ, хотя некоторые полубоги даже младше меня. Я знаю кое-что о Богах и мифах благодаря бабушке и ее рассказам мне на ночь, но этого оказывается мало. На занятиях я чувствую себя неловко, поэтому решаю просто-напросто не ходить на них, и часто пропадаю в библиотеке за тяжелыми учебниками по мифологии в твердых темных переплетах, украшенных позолотой. Из Лагеря меня никто не отчислит за пропуски. Занятия с Клеменсом хоть и проходят сумбурно, потому что этот старик абсолютно не сдерживает свои эмоции и постоянно на меня кричит, но дают свои результаты — за такой короткий период времени я смогла научиться визуализировать свою силу, а затем превращать ее во что-то материальное. Пока это касается небольших вещей, управление огнем мне дается тяжело, но по крайней мере я учусь контролировать свои силы, чтобы больше не происходило того, что произошло с Луи на сцене амфитеатра. Библиотека в Лагере как целых десять библиотек кампуса факультета искусств. Когда я попала сюда впервые, то удивилась, почему мне не дали отдельного путеводителя по библиотеке — настолько она огромна (зато в одном буклете даже нашлось меню столовой). Трехэтажная, высокие деревянные шкафы беспорядочно расставлены по просторным комнатам, лестницы с тонкими железными перилами переплетены между собой, отдаленно это даже чем-то напоминает коридоры Хогвартса. Снаружи библиотека не выглядит такой большой, и я удивляюсь каждый раз, когда захожу сюда. Возможно, это все из-за непонятной расстановки, которая визуально увеличивает помещение, а возможно пространство просто наколдовали, кто знает, какими приемами пользуются мифические существа. Конечно же не обходится без мраморных скульптур Богов, среди которых я нашла и Аида. Узнала его по трехголовому псу, который сидит рядом. Держа в руках тяжелые книги, останавливаюсь напротив скульптуры отца и внимательно смотрю на нее в который раз. Длинные кудрявые волосы, переплетающиеся с бородой, суровый хмурый взгляд, в котором читается злость и желание властвовать, губы едва трогает хитрая ухмылка, руки крепко сжимают цепь, на которой сидит Цербер, тело закрывает гиматий — то, что я всегда называла просто туникой. Нет, я совсем на него не похожа. Я уже знаю, что на втором этаже, в узком коридоре, который соединяет два зала библиотеки, на стене висит картина, тоже изображающая Аида. Там отец сидит на высоком троне, который подпирают едва заметные человеческие руки — руки умерших. Черные волосы убраны назад, на голове золотая оливковая ветвь, сзади развивается черный плащ. В одной руке он держит весы — символ справедливости, а в другой двузубец — точно такой же, какой сейчас стоит в моем домике, и от одной мысли, что когда-то, возможно, Аид держал это оружие в руках, бросает в жар. В глазах можно разглядеть оранжевые искры — подземный огонь, взгляд такой же суровый, но в отличии от статуи, более… человеческий. Понимающий и спокойный, что ли. К слову, к двузубцу я так и не решилась прикоснуться. В итоге в библиотеке я нашла два разных изображения отца. И так выходит всегда: найдя что-то про Аида, я ищу дальше, надеясь, что этот факт подтвердится, но я сталкиваюсь только с противоположным описанием. Все вокруг личности Аида построено на каком-то контрасте: где-то у него длинные волосы, где-то короткие; где-то он справедливо решает, куда отправиться душе умершего, а где-то только и делает, что истязает и мучает. Я теряюсь в своих же догадках о том, какой на самом деле мой отец, и изо дня в день это… выбивает меня из колеи. — Если честно, меня всегда немного пугала эта скульптура. Оборачиваюсь на знакомый голос и вижу рядом с собой Гарри Стайлса, который с интересом осматривает скульптуру, хмурив брови. — От его сурового взгляда хочется умереть, — подтверждаю я слова Гарри. — Полагаю, это может так и работать, — усмехается Стайлс. — Кто знает, к каким способам он прибегает в своем царстве. Я перевожу взгляд на скульптуру Аполлона, что стоит неподалеку: молодой юноша в тоге и с лирой в руках. Взгляд мягкий и умиротворенный, хочется, чтобы мраморная скульптура ожила и обняла тебя, сыграв на лире. А затем я снова смотрю на своего отца, и по телу бегут мурашки. — Твой выглядит приятнее, ничего не скажешь. — Он, может, и приятнее внешне, да вот все они одинаковые, — кивает Гарри. — Никто из них ни разу не поинтересовался делами своих детей, так что внешность не делает кого-то из них лучше. — Ну, — подбираю нужные слова, — видимо, у Богов и без нас есть, чем заняться. Ну, знаешь, семь миллиардов человеческих жизней, баланс во вселенной, сезон дождей на Бали. Пытаюсь незаметно оглядеть Гарри. Все в нем буквально кричит о том, что он сын Бога искусств и красоты: его внешность, хриплый голос, медленная речь, движения. Смотрю на статую еще раз и понимаю, что Гарри и Аполлон похожи, начиная от красивейших глаз, заканчивая каштановыми кудрями — не может быть сомнений в том, что Стайлс его сын. А потом я снова смотрю на Аида и… Не знаю, я просто не знаю. — Может, это даже к лучшему, — говорит Гарри. — То, что вы не похожи. — А ты, значит, еще и мысли читать умеешь? — Нет, — Гарри хрипло смеется, поправляя волосы. — Мне и исцеления вполне хватает. Исцеление — даже способности Стайлса до ужаса прекрасные. — У тебя на лице написано, как тебя волнует факт, что ты можешь быть похожа на Аида, — добавляет он. Мы с Гарри пару раз сталкивались и разговаривали на такие темы. Обычно я ни с кем не делюсь своими переживаниями, разве что с Лиамом, но видимся мы с ним не так часто, как хотелось бы. Со Стайлсом впервые мы поговорили на обеде несколько дней назад — обсуждали обстоятельства, при которых я попала сюда. Я вспомнила его образ, который смутно видела через густую пелену, застилавшую глаза, в тот вечер, когда лежала под сосной, думая, что и Пейн, и я точно должны откинуться. Гарри расспрашивал меня о жизни, о работе в кафе, о моих интересах, и слушал так внимательно, что мне хотелось выдать ему абсолютно все о себе. Я не боюсь разговаривать с Гарри о чем-то личном, мне даже приятно это делать. — Иногда я думаю о том, что… Не знаю, о том, что Хирон ошибся? Что все ошиблись, и я на самом деле просто Рори Брайтман, обычная американка, а не дочь Аида. Когда ты смотришь на своего отца, — поворачиваюсь лицом к Гарри, — ты чувствуешь что-то? Хоть что-нибудь? Гарри задумывается, потирая подбородок. Рукава его бордовой атласной рубашки закатываются, показывая множество маленьких татуировок. В голове непроизвольно всплывает образ Луи, и я правда не понимаю, где и когда они умудрились набить столько тату. Видимо недалеко есть какой-то тату-салон для Богов, где расплачиваются «Драхмой Экспресс». — Когда я просто смотрю на него, нет. Но когда я играю на гитаре или когда в голове назойливо вертятся мысли или придуманные строчки для песен, то у меня возникает ощущение, что кто-то находится рядом со мной. Будто он направляет меня на какие-то мысли, после чего творческий процесс идет гораздо проще. Конечно, Гарри Стайлс пишет песни и играет на гитаре. Было бы странно, если бы он этого не умел. — Надеюсь, что мне не придется сжигать всех дотла, чтобы почувствовать связь с отцом, — издаю смешок я. — Да, я тоже на это надеюсь. Я люблю наши короткие разговоры с Гарри, они помогают разложить все по полочкам и чувствовать себя спокойнее. — Ты не в восторге от всех этих Пророчеств и прочей фигни, да? Гарри усмехается, смотря на меня сверху вниз, и уводит взгляд, а я мысленно обещаю себе с этой минуты выражаться как можно более интеллигентно в присутствии Гарри, потому что он разговаривает как настоящий джентльмен, а моя речь больше похожа на высказывания старого моряка. — Возможно, я чересчур романтичен, но я верю в мир без войны. А еще я объективен, и если тебе интересно мое мнение, то я думаю, что победы над Титанами нам не одержать. Как ни крути, мы дети, а Титаны веками творили жизнь на земле, управляли целыми стихиями. Все равно, что поставить раненую лошадь и тигра сражаться. — Ну, Гарри Поттер тоже был ребенком, когда замочил Волан-де-Морта. — Это всего лишь книга. — До недавнего времени Боги для меня жили лишь в учебниках по истории. — Что ж, — Стайлс убирает руки за спину, сцепляя их в замок, и чуть склоняется вперед. — В этом есть что-то разумное. — Раз ты веришь в мир без войны, как получилось, что для битвы с Титанами выбрали именно тебя? — Я и сам толком не знаю, — вздыхает он. — Наверное, это все из-за парней. Я попал сюда в шестнадцать, когда Луи, Зейн, Найл и Лиам уже были здесь. С тех пор мы и дружим. Сая, потом Клио — когда я узнал, что близкие мне люди оказались выбранными пройти Посвящение, то я почувствовал, что должен быть рядом с ними. Можно сказать, что меня не выбирали, я сам себя выбрал, а никто и не был против. Возможно, прозвучит слишком пафосно, но я не хочу, чтобы меня защищали, особенно мои друзья. Я сам хочу защищать их. При самом худшем раскладе, лучше умереть с ними, чем жить с мыслью о том, что дорогие тебе люди отдали за тебя жизни, а ты так ничего и не сделал. — Вы тут все такие благородные? — спрашиваю я, и Гарри смеется. — Нам просто есть, за что сражаться. Эта фраза заставляет меня вспомнить слова Луи. Тогда он выплюнул это буквально мне в лицо, будто осуждал, что в моей жизни нет того, за что я готова умереть, что мне некого спасать. Что если… что если это действительно так? Черт, я не знаю. — Кстати, спасибо, что спас меня тогда. Вспоминаю тот вечер, когда за нами гналась фурия, и понимаю, что я так и не поблагодарила Гарри за спасенную жизнь. — Без проблем, — улыбается Стайлс, и на его щеках появляются ямочки. Стайлс уходит так же незаметно, как и появляется, а я иду на второй этаж и усаживаюсь на полу между деревянными шкафами, раскладывая книги перед собой. Каждый раз я думаю, что мне повезет, и я найду какую-то зацепку, которая раскроет мне что-то об отце, но каждый раз меня будто щелкают по носу, причем очень больно, оставляя без ответов. Не знаю, сколько времени я читаю здоровенную книгу по греческой мифологии, когда замечаю впереди себя мельтешение. Томлинсон сидит напротив меня в другом крыле библиотеки, выступающим над первым этажом. Он расположился на полу точно так же, как и я, прямо под портретом Зевса — глаза Верховного Бога и Луи совсем одинаковые, такие же чистые и ярко-голубые как небо. Нет сомнений в том, что Томлинсон сын Бога грома и молний. — Я, конечно, понимаю, что охренительно привлекателен, — говорит Луи, не отрываясь от книги, — но может ты перестанешь так беспардонно пялиться на меня, Брайтман? — В твоем лексиконе есть слова, вроде «беспардонно»? — Да, а еще в моем лексиконе есть слова, которые девушкам слышать не стоит, так что лучше не провоцируй меня. — Ты предупреждаешь меня? Не замечала за тобой раньше такой галантности. И, кстати, ты первый со мной заговорил, так что из нас двоих провокатор именно ты. Луи усмехается и отрывается от книги. Замечаю, что на ней лежит какой-то блокнот, а в руках Томлинсон держит ручку. Наверное, готовится к какому-нибудь божественному опросу по истории религий. Рядом с ним валяются обертки от шоколадок, спутанные наушники и исписанные листы. Сейчас он выглядит обычным студентом, который готовится к экзамену в библиотеке. — Прогуливаешь занятия? — спрашивает Луи после нескольких минут молчания. — Рановато зарабатываешь репутацию плохой ученицы. — Лучше репутация плохой ученицы, чем безнадежно глупой. Томлинсон понимает, о чем я. Он и сам говорил, что мне придется тяжело — все вокруг знают хотя бы какой-то минимум того, чего должен знать полубог, а я лишь через раз подогреваю предметы и отвечаю на вопросы преподавателя о древнегреческих мифах. — И как успехи в самообучении? — Паршиво, — усмехаюсь я. — Это невозможно, — рукой машу в сторону книг, которые валяются на полу. С Томлинсоном мы встречаемся только на занятиях по самообороне и контроле силы. Остальное время Луи пропадает где-то с Зейном или Найлом, общается с нимфами и о чем-то спорит с Хироном, так что сейчас мне даже приятно разговаривать с ним, несмотря на всю его самовлюбленность и наглость. Когда я встречаюсь с Томлинсоном, все его колкие комментарии и ехидные фразы заставляют меня забыть о том, где я нахожусь. Когда я с Луи, мне почему-то кажется, что мы обычные люди в человеческом мире. — И чем же ты тогда занимаешься? — безынтересно спрашивает Луи, снова уткнувшись в книгу. — Ищу способ, как убить тебя, разумеется. — Не надейся, Брайтман. У тебя рука не поднимется уничтожить такую красоту, — Луи рукой обводит воздух возле своего лица. — Тем более, если ты решишь меня убить, тебе больше не о ком будет мечтать перед сном и пялиться при любой удобной возможности. — После этих слов единственное, что я хочу сделать, это как раз убить тебя. Томлинсон усмехается, и меня даже раздражает, что он смотрит в свой блокнот, старательно что-то туда записывая. Мне хочется, чтобы он поднял свои голубые глаза на меня, хочется взглянуть в них, потому что бывают моменты, когда я нахожу там умиротворение и что-то максимально простое и человеческое. Иногда взгляд Луи становится единственной нормальной вещью из всех, что меня окружают. — На самом деле я ищу что-то про своего отца, — устало выдыхаю я. Луи поднимает взгляд, откладывая ручку, и оценивающе смотрит на меня. — Не трать время, принцесса, — это прозвище Луи дал мне еще неделю назад, когда я просто не смогла съесть отвратительный гуляш, который подают на обед. Томлинсон считает меня слишком нежной, что ж, пусть считает, у меня будет преимущество, чтобы надрать ему задницу. — Ты ничего не найдешь. Если хочешь познакомиться с папочкой, то есть только один вариант. — Я не собираюсь умирать ради того, чтобы нанести Аиду личный визит. — Значит ты не так сильно хочешь что-то узнать про него. — Спасибо за поддержку, — фыркаю я, упрямо пробегаясь глазами по учебнику. — Не хочешь покурить? — через несколько минут спрашивает Луи. — У тебя закончились сигареты, и ты зовешь меня потому, что думаешь, что они есть у меня? — Нет, — поджимает он губы в ехидной ухмылке. — Из нас двоих сигарет нет у тебя, так что мое предложение выгодно для тебя вдвойне. — Почему это вдвойне? — Я одолжу тебе свои сигареты, а ты сможешь раздевать меня своим похотливым взглядом дополнительные пять минут. — И все же, — откладываю книгу я, складывая руки на груди. — Ты можешь покурить один и сэкономить свои сигареты. — Могу, но ты задаешь очень много вопросов, и иногда это отвлекает и расслабляет. — Иногда расслабляет, а иногда? — Иногда бесит так, что хочется тебя придушить, — пожимает плечами Томлинсон. — И от чего же мои вопросы отвлекают тебя сейчас? — Вот видишь, опять слишком много вопросов, — издает смешок Луи, поднимаясь на ноги. — Так ты идешь? Что же, я хотя бы попыталась узнать, что он пытается найти в книгах и что так старательно выписывает в блокнот. Немного думаю, но в итоге соглашаюсь, и мы выходим на улицу, заходя за библиотеку. Луи протягивает мне сигарету, и я с удовольствием принимаю ее, потому что мои давно кончились. — Аид самый скрытный из всех Богов, — говорит Луи, довольно выпуская дым. — Об остальных-то мало, что известно наверняка, про Аида едва ли можно что-то найти. — Это очень обнадеживает, спасибо. — Если бы ты была Богом смерти, ты бы хотела, чтобы о тебе знали? Думаю над вопросом Луи, вертя сигарету в руках. Откуда он их только берет? Он как персонаж Моргана Фримена из «Побега из Шоушенка»: Луи магическим образом достает из внешнего мира все, что ему нужно. — Наверное да. Чтобы не складывалось ложного впечатления. — Какое может быть ложное впечатление о Боге смерти? — усмехается Томлинсон. — Может быть он фанатеет от Данкин Донатс, а по всему Аду развешаны гирлянды для гостеприимства, а мы тут надумали, что Аид варит всех в котле из адского пламени. — Ага, а Цербер пьет шоколадное молоко из розовой миски. — Вот именно, — киваю я, а Луи усмехается. — Что ты знаешь о Зевсе? — Кроме того, что он Верховный Бог? — Луи щурит глаза, смотря на огонек угасающей сигареты. — Говорят, что он самый справедливый из всех, кто когда-либо населял Землю. — Это все общие фразы. — Ты хочешь, чтобы я сказал, какую марку трусов он носит? — А ты знаешь? — Я нет, но ты можешь узнать, какая марка трусов у меня, — подмигивает Томлинсон. — Спасибо за предложение, но вынуждена от него отказаться. Не хочу показаться доступной, так что марку твоих трусов я узнаю, только если ты пригласишь меня на три свидания. — Думаю, что мне захочется тебя прикончить уже на первом. Луи все еще улыбается, покачивая головой. Сегодня Томлинсон не такой, каким бывает обычно: слишком мало говорит, не нарушает личного пространства, не грозится надрать задницу в драке. По Луи видно, что он о чем-то думает, и эти мысли полностью его поглотили, но я решаю не лезть к нему в голову. — Вот вы где! — перед нами появляется запыхавшийся Найл. — Я по всему Лагерю вас ищу. Герк приехал, собирает всех около Оракула. Я не видела Геркулеса прежде, да и знакомиться с ним особо не хотела. Меня не покидает ощущение, будто как только нас друг другу представят, то Пророчество вступит в силу, и все мы отправимся на непонятное Посвящение. И, возможно, это будет последнее место, куда мы сможем отправиться. Мы подходим к Оракулу — это небольшая церковь из почерневшего камня позади Большого дома, рядом с лесом. Внешне это здание выглядит немного ненадежным и слегка устрашающим, словно может разрушиться в любую секунду, и я надеюсь, что нам не придется туда заходить, но что-то мне подсказывает об обратном. Мы идем с Луи рядом, но не говорим. Каждый из нас погружен в свои мысли. Я сразу замечаю Геркулеса — достаточно приятный мужчина, но совсем не такой, каким я себе его представляла. Невысокий, среднего телосложения без горы литых мышц и бицепсов, на лице легкая золотистая щетина. Замечаю, что его правое ухо проколото, а одет он в кожаную куртку и черные джинсы. — Это же этот парень разрывал пасти львам и чистил конюшни? — тихо спрашиваю я, догоняя Луи. — Господи, Брайтман, — цокает языком Луи, — иногда я жалею, что тебя научили разговаривать. И, да, это тот самый парень. Золотистые волосы слегка завиваются, загорелая кожа блестит на солнце, зеленые глаза внимательно осматривают каждого полубога. Он больше похож на австралийского серфера, а не на того, о чьих подвигах слагают легенды. Геркулес больше всех в этом Лагере похож на обычного человека, и единственное, что выдает в нем полубога, это зеленые глаза, в которых буквально горят золотистые искры. Это как-то слишком по божественному красиво. — Рад вас видеть живыми, — слегка улыбается Герк, бегло пробегаясь по нам взглядом. — Я так же рад видеть вас, мисс Брайтман. А вот я не совсем уверена, что рада знакомству с вами. Встаю рядом с Лиамом, который ободряюще гладит меня по плечу. Последний раз все вместе мы собирались, когда Хирон пытался строить из себя профессионала тимбилдинга. Тогда у него ничего не вышло, но картина, которую я вижу перед собой, ничуть не изменилась: Зейн стоит рядом с Клио, аккуратно обнимая ее за талию, Ариэль устало и недовольно оглядывает остальных, о чем-то перешептывающиеся Луи и Найл, безынтересный вид Саи, потрясающе красивый Гарри, стоящий позади Лан, немного пьяный Джианни и Илай. Он всегда стоит, словно скала, мне кажется, что он даже не дышит. — У меня на сегодня запланирована встреча с креативным директором adidas, думаем над тем, чтобы выпустить новую коллекцию кроссовок с каким-нибудь божественным принтом, так что я перейду сразу к делу, — строго произносит Геркулес, поглядывая на часы на запястье, и я напрягаюсь. — Каждый из вас слышал о Пророчестве либо от ваших семей, либо вы узнали о нем тут, это неважно. Всех вас объединяет то, что вы никогда не слышали его из первых уст, и сейчас я предоставлю вам такую возможность. На данном этапе для нас главное держать вас в курсе всего, предупрежден, значит вооружен. Чем раньше вы услышите Пророчество, тем быстрее мы поймем, что вы действительно избраны для битвы. Так мы сможем начать активную подготовку к сражению с Титанами. Это именно то, чего я ждала с того момента, когда в моей жизни только появилось это идиотское слово, но я не думала, что это произойдет настолько быстро и резко. Возможно, остальные полубоги готовились к этому в течение длительного времени, но лично я до сих пор не могу поверить в то, что умею взрывать предметы, так что такие неожиданные появления начальства с приказами узнать о Пророчестве, кажутся немного странными. Но мое мнение тут явно никого не интересует. — Держитесь за свои ляжки, девочки, — издает тихий смешок Зейн. — Сейчас Герк натравит на нас своих гадалок. — Интересно, у них есть стеклянный шар? — искренне недоумевает Найл. — Ага, а в котел они кидают лягушачьи лапки. — Может, вы замолчите? — шипит Ариэль, поправляя свои платиновые волосы, заплетенные в толстый колосок. Слава богу, да что уж там, слава всем богам, что они уберегли меня от встречи с Престон один на один. Лишь ее взгляд темно-синих глаз способен взбесить меня. Презрение в мою сторону, да и не только в мою, из нее исходит огромными волнами, будто я маленький катер, который так отчаянно хочет потопить Престон. Есть люди, которые не нравятся с первого взгляда. Ариэль Престон для меня как раз такой человек. Лиам рассказал, что она всегда была занозой в каждой заднице, и им очень жаль, что дочь у Посейдона больше похожа на дочь Джокера и Сталина. Зейн говорит, что у нее постоянные месячные, а Сая просто фыркает каждый раз, когда Престон открывает свой рот. — Когда вы войдете в церковь, то разум отделится от тела, — рассказывает Герк, но его перебивает Джианни. — Порка путана, мой разум как раз только соединился с телом после вчерашнего вечера! — возмущается Карбоне, потирая переносицу. Его рубашка помята, желтые штаны ярким пятном рябят в глазах, и на голове все та же соломенная шляпа, поля который прикрывают глаза Джианни. Мне точно стоит как-нибудь заглянуть на огонек в домик Диониса, чтобы немножко выпить. — Хороший способ, чтобы наконец-то протрезветь, — басит Илай. — А тебе не мешает немного расслабиться, — парирует Карбоне, снимая солнечные очки. — Нельзя же пить только стероиды, потом ни одна синьорина не будет удовлетворена твоими навыками в постели. Если честно, я и сама думаю, что Илай что-то употребляет, потому что даже будучи полубогом, иметь такое рельефное тело просто невозможно. Саммерса можно прямо сейчас отправлять на соревнования по бодибилдингу, Илай точно порвет там всех остальных. А помимо конкурентов он порвет и свою рубашку от одного малейшего движения. — Надеюсь, я могу продолжить? — спрашивает Геркулес, и все в момент замолкают. — Когда вы зайдете в церковь, то каждый из вас будет видеть разную картинку, все зависит от вашего восприятия, характера и родственных связей с Богами. Понадобится вся ваша концентрация и осторожность: Оракул поддерживает жизнь, забирая энергию у приходящих к нему. Он питается вашими страхами и опасениями, так что следите за своими чувствами — чем больше вы боитесь, тем сильнее становится Оракул, а вы слабеете. Я рассчитываю на вашу серьезность к делу, в ваших же интересах оставаться как можно более собранными. После жду вас всех на арене для демонстрации сил, а некоторых, — Герк переводит внимательный взгляд на меня, — для знакомства. Мы все переглядываемся с недоверием, и только сейчас я замечаю у почти развалившейся двери в церковь Хирона, к счастью, в человеческом обличии. Мне пока трудно привыкнуть, что бампер у мистера Кингсли лошадиный. Спокойной кажется только Сая, даже в глазах Илая мелькает страх перед неизвестным. Еще бы, предсказания и магия неотъемлемая часть жизни Лан. Даже если Сае страшно, то она не показывает этого, скрываясь за маской безразличия. Ариэль уже не такая смелая, какой была несколько секунд назад, и просто стоит, переминаясь с ноги на ногу около двери в церковь. Все стоят, как вкопанные, никто не решается войти первым. В черных глазах Мартины, слегка прикрытых челкой, вообще можно прочитать животный страх. Я думала, что кто-то придет и с выражением прочитает нам оставленное Мойрами Пророчество, а по итогу нам придется заходить в стремную церковь, которая в человеческом мире запросто смогла бы стать местом для сходки сатанистов, и проходить немыслимые задания. — Ладно, сосунки, — усмехается Зейн. — Раньше начнем, раньше закончим. — Зейн, — как только Малик отходит от Клио, она перехватывает его руку, заставляя стоять на месте. Клянусь, это самый прекрасный голос, какой я только слышала. — Пойдем, — Зейн мягко сжимает ладонь девушки, а потом что-то шепчет ей на ухо, отчего Клио слегка улыбается, покачивая головой. Малик открывает старую скрипучую дверь, внутри не видно ничего, кроме кромешной темноты, и либо у меня уже едет крыша, либо из церкви и правда доносится запах сырой земли. Клио лишь сильнее хватается тонкими пальцами за плечо Зейна, они делают несколько шагов и скрываются в темноте. Из церкви не слышно ни единого звука. — Вы знали про то, как это работает, да? — тихо спрашиваю я Лиама, головой указывая на церковь. — Не совсем, — хмурится он. — Но нам рассказывали о существовании Оракула и о том, как не отдавать ему свою энергию. Мне жаль, что тебя сразу бросают во все это дерьмо. — Есть что-то, что я должна знать? — Просто сохраняй спокойствие и не растрачивай свои эмоции, когда окажешься перед Оракулом, — уверенно говорит Пейн. — Иначе можешь свалиться в обморок и даже не услышать Пророчество до конца. Смотрю на дверь в церковь с сомнением, пытаясь ответить себе на вопрос, не покидающий меня с того момента, как я попала сюда: а не послать бы всех к черту? — Что, Брайтман, смелости не хватает? — слышу голос Луи прямо над ухом, и фыркаю. Парень проходит мимо, насмешливо сканируя меня взглядом, а потом вздергивает бровью, словно ждет, когда я пойду вслед за ним. Немного странно идти в неизвестность. Я не боюсь того, что может ожидать нас в церкви, я боюсь самой церкви, она будто живая, как в том мультике, где оживший дом пытался замочить трех подростков. Герк сказал, что мы попадем в наш внутренний мир, и мне даже страшно подумать о том, что я увижу, когда переступлю порог. Моя квартира в Балтиморе? Кафе? Прогулки с бабушкой? Дом Айлы? Ад? Тайные желания? Страхи? Мечты? Варианты залетают ко мне в голову так быстро, что я едва могу их осознать. Отскакивают от стенок сознания, словно мячик для пинг-понга. Одно я знаю точно: я не могу стоять тут вечно и зайти в церковь последней я тоже себе не позволю, поэтому делаю шаг навстречу Томлинсону, пытаясь показаться более смелой. — Отдыхай, наслаждайся происходящим, — говорит он, пока мы вместе заходим в церковь. — Пользуйся моментом, потому что на арене я точно надеру тебе задницу. Только посмотрите, привычный Луи Томлинсон вернулся!

***

*** Передо мной нет ничего. Пустота. И я даже не могу сказать, какого она цвета — белого или черного, передо мной просто ничего нет. Как будто я ослепла. — Томлинсон, что это за хрень? — спрашиваю я, взмахивая рукой, и чувствую мягкую ткань толстовки Луи. — Твое будущее — такое же беспросветное и непонятное. Отчаянно пытаюсь зацепиться за край толстовки парня, чтобы как можно дольше оставаться рядом с ним, но когда я моргаю, картинка меняется: я вижу зал готической церкви. Оборачиваюсь в поисках Луи, но его уже нигде нет. Томлинсон только что был рядом и отвечал мне, он ведь не мог просто испариться за одно мгновение? Я до конца не привыкла, что в этом мире возможно все. Стою в проходе между скамей из черного дерева. Воздух затхлый и душный, видно, как летает пыль. Высокие своды заставляют поднять голову так, что шея начинает болеть. Ни единого витража, ни фресок, ни икон, лишь звездчатый свод, а резные решетки закрывают круглое окно на самом верху. Медленно опускаю взгляд вниз: стены из серого мрамора, в некоторых местах черные и обгоревшие, по ним тонкими острыми линиями ползут серебряные узоры. Тут даже сам воздух кажется серым, словно кто-то наложил черно-белый фильтр. Пол прозрачный, под ним густая серая дымка. Замечаю, что стою босиком — ноги мгновенно замерзают, холод резко покалывает ступни. На полу нарисована кривая толстая белая линия. Ее будто рисовали от руки, она ведет далеко вперед к самому алтарю, над которым возвышается статуя. Не могу разглядеть, что это, и начинаю идти, медленно переставляя ноги. Понимаю, что сама того не замечая, иду по нарисованной линии, словно по узкому мосту. Мне не хочется идти по другому пути, не хочется ступать в сторону, будто если я прекращу идти по полосе, то весь стеклянный пол упадет, а густой темно-серый дым холодными щупальцами затянет меня вниз. Вокруг такая тишина, что сперва мне кажется, что я оглохла. Ни единого шороха, ни одного сквозняка, даже не верится, что где-то в мире может быть так тихо. Замечаю, что ближе к алтарю на скамьях кто-то сидит, но быстро осознаю, что это всего лишь каменные статуи, изображающие людей в длинных балахонах с капюшонами, натянутыми на склонившиеся головы. Статуи кажутся настолько хрупкими, будто сделанными из фарфора, и мне до ужаса хочется прикоснуться к одной из них, но я сдерживаюсь. Может, тут как в пещере из «Аладдина» — стоит до чего-то дотронуться, как все начнет рушиться, оставляя меня под завалами камня и мрамора. Зачем-то пересчитываю статуи и узнаю, что их всего пять. Как только я прохожу все статуи, решаю обернуться — у них нет лица, руки приложены к пустоте в капюшоне, словно они ладонями ловят невидимые капающие слезы. Лишь одна статуя, которая расположена поодаль от всех остальных, будто пронизывает меня взглядом, спрятанным под длинным капюшоном, закрывающим несуществующие глаза. Не думала, что мой внутренний мир настолько хреновый. — Странно, ни блесток, ни сопливых салфеток, ни плакатов Зака Эфрона, — словно гром в голове возникает голос Томлинсона. — Ты уверена, что ты вообще девушка, принцесса? Даже не знаю, радоваться мне ему или нет. Реальный ли этот голос, или он просто плод моего воображения? Луи где-то рядом со мной или насмешливо наблюдает сверху вниз, словно смотрит кино с моим участием? — Если честно, я думал, что у тебя в голове буду обнаженный я, но у тебя все явно запущеннее. Странно, что с такими мрачными мыслями тебя не забрали в психушку. Господи, откуда голос Томлинсона вообще взялся в моей голове? Подхожу к алтарю и поднимаю голову: на меня смотрит каменная статуя ангела. Необработанная, неотшлифованная, просто сделанная из обычного булыжника, но я четко могу рассмотреть женские черты лица. Большие грустные глаза смотрят на меня сверху вниз, руки приложены к сердцу, губы слегка приоткрыты, словно вот-вот с них сорвутся какие-то слова. Пытаюсь найти в этом ангеле кого-то знакомого, но чем больше я смотрю на него, тем больше мне кажется, что это… я. И в следующую секунду я действительно вижу свое лицо. Дыхание учащается, я тянусь, чтобы дотронуться пальцами до холодного камня, но прежде, чем я делаю это, статуя начинает раскалываться. Трещины темной паутиной расползаются по лицу ангела, я в спешке отступаю, запинаясь, и падаю назад, крепко зажмуриваясь. Холод от пола вонзается во все тело, серый дым обволакивает мою грудную клетку, затягивая вниз, будто зыбучие пески, и в какой-то момент единственным, что мне хочется, становится просто поддаться чему-то незнакомому и позволить ему забрать меня к себе. Какая-то непонятная сила заставляет меня распахнуть глаза и сделать резкий вдох, прогоняя щупальца густого дыма. Главное не паниковать, не показывать свой страх и бессилие. Но я не хочу снова смотреть на серые стены готической церкви, не хочу снова видеть белую кривую линию на полу, не хочу снова смотреть на статую над алтарем. Это просто сведет меня с ума. — Ты такая же, как я, — голос Айлы распространяется по всей церкви, и мне до ужаса хочется закрыть уши руками, чтобы больше его не слышать. — Интересно, здесь есть что-то вроде буфета? А то от всей этой мрачной картинки я резко проголодался, — теперь в моей голове говорит Лиам. Отлично, сколько голосов я еще услышу? — Боже, ты такой настырный, умудрился попасть даже в сознание Рори, — произносит Сая. — О, Мао Цзэдун, и ты здесь! — Не бойся, Рори, — мягкий тембр возвращает меня куда-то далеко в детство. — Ты сильная, у тебя все получится. Кажется, что я схожу с ума, потому что отчетливо слышу свою бабушку, которая умерла уже много лет назад. Мне нужно срочно открыть глаза, а то от всех этих появившихся голосов в моей голове, я точно потеряю рассудок. К сожалению, картинка не меняется: я все так же лежу на холодном полу, надо мной небольшое окно, закрытое резной решеткой, готические узоры сползают по стенам вниз. Но тут я замечаю, что из трещин на статуе просачивается ярко-синий цвет. Он настолько контрастирует с обстановкой вокруг, что мне приходится прикрыть глаза рукой. Неуверенно встаю на ноги и снова подхожу к статуе, но все же решаю остаться на некотором расстоянии. — Ты боишься меня? Оборачиваюсь в поисках человека, который это сказал, но я по-прежнему в церкви одна. Холодок пробегается по коже, верчусь, высматривая источник звука, но никого не нахожу. Пульс стучит громче, когда понимаю, что этот голос также звучит в моей голове. Вспоминаю слова Лиама, и пытаюсь не показывать, что мне действительно немного страшно. — Нет. Пытаюсь открыть рот, но у меня не выходит. Мне достаточно лишь подумать об ответе, он сам всплывет в моем сознании, отвечая на вопрос, заданный призрачным голосом. — Я не люблю, когда мне врут. — А я не люблю, когда меня запугивают, — более уверенно говорю я. — Прикрываешься смелостью? Не самый плохой вариант. Я понимаю, что голос, который звучит в моей голове, принадлежит статуе ангела, что стоит напротив меня. Выходит, я отвечаю сама себе. От этого реально можно слететь с катушек. — Подойди. Возникает ощущение, что я вот уже который день играю со смертью: одно неверное движение, одно неправильно сказанное слово, и моя жизнь оборвется, но по какой-то причине я до сих пор остаюсь жива. Раз меня не убили минутой раньше, то не убьют и сейчас. Эта мысль стала постоянной в моей голове. Но, черт, какая же она неправильная. Чем дольше я стою около статуи, тем хуже себя чувствую: голова кружится так, будто я только что сошла с карусели, меня мутит, и я понимаю, что готова свалиться в обморок в любой момент. Я будто тряпичная кукла, из которой медленно вытягивают по ниточке. Однажды, может, завтра, может через века, могущественное Начало восстанет из глубин, чтобы погасить солнце и звезды, остановить время и погрузить мир во тьму. И дарованы будут сутки, чтобы проститься, ибо через двадцать четыре часа Титаны начнут уничтожать все, что нам дорого, все, что мы любим, оставляя лишь страдания и смерть. Слышу все, словно через вакуум, пытаясь отчаянно ухватиться за каждое слово. Все, что я осознаю, так это то, что в Пророчестве употребляется слишком много союза «и», Богиням судьбы нужно стать более современными, а то Пророчество звучало бы слишком скучно, если, конечно, от него не зависела бы моя жизнь. И погрузится мир в бесконечную тьму, возрождая Хаос. Сойдут с ума люди, разразятся войны, рассвирепеет природа. И в конце Земля либо сгорит в огне, либо застынет во льдах навсегда. Это будет время, когда мы уже не сможем выбирать. Что ж, я думала Богини судьбы смогут придумать что-то более оптимистичное и вдохновляющее. Не очень хочется спасать мир, когда все изначально обречено на провал. И только силой двенадцати, чьи узы ведут на Олимп, возможно остановить день Судный и вместе с тем продолжить жизнь на Земле. Через страхи, кошмары и соблазны обретут себя, либо погибнут. О, а вот это уже что-то. Отправятся они в путь, теряя себя и друг друга, и встретятся они в Армагеддоне, и никто не сможет узнать исход битвы сей, пока она не закончится. Как бы я не пыталась цепляться за реальность, глаза начинают закрываться, а слух резко пронзает ультразвук. Чувствую вибрацию в ногах, значит Оракул говорит что-то еще, и я правда стараюсь это услышать, но слабость волной накрывает меня, и я шатаюсь, сходя с белой линии далеко в сторону. Секунда и наступает тишина. Еще одна, и я открываю глаза. Передо мной снова бесцветная пустота. Моргаю, и вот я стою около полуразвалившийся двери в церковь, словно я никуда отсюда не уходила, и пытаюсь прислушаться к звукам. Ноги подкашиваются, я теряю равновесие, но меня кто-то ловит. Из-за расфокусированного зрения не могу понять, кто успел схватить меня прежде, чем я оказалась бы не земле. — Рори! Рори, ты слышишь меня? Я-то слышу, но вот сказать ничего не могу. Через какое-то время это состояние на грани обморока отступает, зрение возвращается в норму, и я вижу обеспокоенный взгляд Найла перед собой. — Слава богу, я уже подумал, что ты собралась отбросить коньки. Я пропускал все занятия по медицинской помощи, так что вряд ли бы смог тебя откачать. Найл усаживает меня на землю, и я облокачиваюсь спиной о стену старой церкви, делая глубокий вдох, и радуюсь тому, что воздух больше не пахнет сыростью. — Не хило тебя размазало, Брайтман, — слышу я взволнованный голос Лиама. — Пошел к черту, — бубню я. Из меня будто выкачали все силы. Не могу пошевелить ни единой частью тела, даже слова даются с трудом, словно я только что пробежала многокилометровый марафон. — Многих еще нет, — мощный голос Илая врывается в голову. — Мартины, Зейна, Клио, Джианни и… — Томлинсона, — хмуро произносит Сая. — Луи нет. Глаза открываются сами, как только Лан произносит имя парня. — Сколько вы ждете? — спрашиваю я сидящего рядом Найла. — Около двух часов, — хмурит брови Гарри. — Я вышел из церкви первый. По всей видимости, время в церкви идет гораздо медленнее — секунды, проведенные там, равны минутам в реальном мире. Я знаю, что с Луи ничего не случится, но не переживать не получается: что можно так долго делать в этой чертовой церкви? Не удивлюсь, если Томлинсон начал спорить с Оракулом о том, что его прикид давно вышел из моды. Из домика появляется Зейн, и его внешний вид заставляет всех присутствующих испугаться: Малик весь забрызган каплями крови, а одежда в некоторых местах порвана. На лице ярко-красным цветом горят свежие царапины, Зейн сплевывает кровь прямо на куст розовых цветов, что растет рядом с церковью. — Как будто побывал на рок-фестивале, не хватало пьяных подростков, блюющих в кусты, — бесцветно усмехается он, оглядываясь в поисках Клио, но Зейн только лишь хмурит брови и сжимает руки в кулаки, когда не находит ее. Никто не осмеливается спрашивать, что видел Малик. Никто вообще не интересуется тем, что видели в церкви остальные. Когда заканчивается третий час, то я начинаю прокручивать в голове все самые ужасные события, которые могли случиться с Томлинсоном. Когда заканчивается четвертый час ожидания, мы уже знаем, что от двери церкви до ближайшего дерева ровно четырнадцать шагов — Зейн только и делает, что ходит туда-сюда, ожидая Клио. Он не может ничего сделать, не может ее найти и хоть как-то помочь, и от этого Малик становится еще более агрессивным: готова поспорить, если поднести к нему спичку, она сгорит в момент. Гарри и Сая стоят в стороне и обсуждают что-то, активно жестикулируя; Илай продолжает стоять на месте — за два часа, что я смотрю на него, он ни разу не присел; Ариэль вовсе хотела уйти — ее остановил Лиам. Мы теперь что-то вроде команды, значит, ждать будем все вместе и до последнего. — Знаете, — говорит Лиам, — когда несколько альпинистов взбираются в гору, и трос перестает их выдерживать, то последний обязан обрезать его вместе с собой, чтобы не быть лишним грузом. — Пейн поворачивается к Престон. — Как думаешь, кто тут из нас лишний груз? Глаза Ариэль вспыхивают темно-синим, она хочет сделать шаг навстречу Лиаму, но Зейн останавливает ее. — Моя девушка там, — показывает он пальцем на дверь. — И я ничего не могу сделать. Если ты и дальше продолжишь страдать херней, то, клянусь, я уничтожу тебя, и плевать я хотел на спасение человечества. Я спасу его, разорвав тебя на части. Глаза Ариэль светлеют, но гнев не уходит. Руки по-прежнему сжаты в кулаки, но Престон действительно пугается угроз Малика, поэтому делает шаг назад. Слышу глухой звук прямо из церкви, и решаю, что мне послышалось, но когда звук повторяется, то я вскакиваю на ноги, устремив взгляд в темноту, отчаянно стараюсь разглядеть в ней Луи. Клио выходит так, будто изо всех сил пытается не упасть в обморок — слегка пошатываясь и размахивая руками, чтобы держать равновесие. Зеленые глаза девушки полузакрыты, колени подкашиваются с каждым шагом, и Зейн моментально подбегает к Адамиди, чтобы помочь ей присесть. Тонкими пальцами Клио обхватывает плечи Зейна, крепко обнимая, позволяя слезам течь по щекам. — Все хорошо, — шепчет ей на ухо Малик. — Это закончилось, Кли, я рядом. Клио часто кивает, прижимая Зейна к себе. Мне так и не удалось поговорить с ней наедине, но одну вещь я все же смогла понять: нет большего страха для Клио, чем потерять Зейна. Вероятнее всего, она и видела это в церкви. Понимаю, что не хочу смущать ребят своим присутствием, и решаю немного отойти от них, давая возможность поговорить. Подхожу к Лан, которая сидит на поваленном дереве чуть в стороне от всех, и присаживаюсь рядом. Пару минут я молчу, гипнотизируя взглядом вход церкви, ожидая, что Томлинсон вот-вот выйдет из нее. — С ним же все в порядке? — неуверенно спрашиваю я у Саи, боясь отвлечь ее от собственных размышлений. — По-другому и быть не может, — спокойно отвечает она. Следующим появляется Джианни, и даже со встречи с Оракулом Карбоне умудряется возвратиться с бутылкой вина. Пророчество понравилось только ему, потому что Джианни только и делает, что говорит о том, как хорошо они посидели с Оракулом за кружкой пива. Карбоне очень простой и открытый парень, понятное дело, что в его голове нет мыслей о смерти, нет ненависти и прочего дерьма. Может поэтому Пророчество для него — обычная встреча со старым знакомым, а не медленно убивающая пытка, которая заставляет тебя думать о смерти. Мартина появляется уже тогда, когда на улице начинает темнеть. Небо становится фиолетовым, где-то далеко серые тучи гонит прохладный ветер, загораживая уходящее солнце. Тут не поют птицы, не стрекочут насекомые, не слышно пролетающих в небе самолетов. Наверное, в этом виноват купол, что защищает Лагерь — он не позволяет посторонним звукам проникнуть внутрь. Так же, как не позволяет посторонним людям. Или существам. А возможно само место рядом с этой церковью пропитано страхом и приближающейся кончиной, поэтому любое живое существо старается держаться отсюда подальше. Образ Мартины слегка размытый и прозрачный, и сперва мне кажется, что это я настолько устала, что зрение стало расфокусированным, но потом понимаю, что это все сила Каррары — она умеет исчезать. Судя по выражению ее лица, Мартина не на шутку испугалась, поэтому способности появились непроизвольно. Чем больше проходит времени, тем четче становятся мелкие длинные кудри девушки, ярче цветочное платье и загорелей кожа. Это действительно похоже на настоящее волшебство. — Все в порядке? — спрашивает Найл. — Да, — испуганно отвечает Мартина с испанским акцентом. — Все хорошо. Мне интересно узнать про девушку хоть что-нибудь, но сколько бы я не спрашивала про Мартину, все лишь пожимают плечами. С ней особо никто не разговаривает, ее считают странной и слабой и удивляются, как вообще ее выбрали пройти Посвящение. Я уверена, что Мартина что-то вроде темной лошадки и еще даст всем просраться. Но ее скрытность иногда настораживает, так что лучше просто всегда держать испанку в поле зрения. Осторожность в этом мире самый ближайший синоним к слову «жизнь». В Лагере зажигаются факелы, освещая песчаные дорожки, звуки драк и металла стихают, все полубоги уходят в свои домики, и только мы по-прежнему сидим около темно-синей двери в церковь Оракула, ожидая Томлинсона. Джианни заснул на лавочке, Ариэль играется с водой в ручье, меняя направление течения, Гарри и Сая о чем-то разговаривают, Лиам играет в телефон, пытаясь отвлечься. Каждый чем-то занят, чтобы хоть как-то облегчить ожидание. И когда знакомый силуэт появляется на пороге церкви, с моих губ срывается облегченный стон. — Ну что, недоумки, успели соскучиться? — улыбается Томлинсон, расставляя руки в стороны, словно он вернулся из долгого военного похода назад к своей семье. — Мы уже начали волноваться, — Зейн обнимает друга, похлопывая его по спине. — Вот же сукин сын, заставил понервничать! — Я немного заблудился, кто же знал, что с собой нужно было брать компас. Мы с Томлинсоном встречаемся взглядами, коротко киваем друг другу в знак того, что все в порядке, а затем Луи улыбается одним уголком губ. Синяя дверь в полуразрушенную церковь громко захлопывается, не разрешая посторонним мешать покою Оракула, мы кидаем последний взгляд на здание, и молча расходимся в разные стороны, будто ничего не произошло.