Unseen

— Узы, ведущие на Олимп… Лиам уже минут сорок ходит по деревянной беседке около озера, размышляя над Пророчеством. Вспоминает все слова, ищет какой-то скрытый смысл, сопоставляет это с реальностью, будто он разгадывает какую-то конспирологическую теорию о том, что королева Елизавета на самом деле робот, которого оставили среди людей инопланетяне. Будь у него собственный кабинет, по всем стенам давно бы висели красные нити, соединяющие фотографии с многочисленными вопросительными знаками и вырванными листами из книг про мифологию. — Я помню, как ты отгадывал детскую загадку неделю, — говорит Найл, запихивая в рот вилку с лапшой. — Боюсь, нам придется ждать десятилетие, пока ты разгадаешь Пророчество, если, конечно, на него вообще есть хоть какой-то ответ. Воскресенье — единственный выходной в Лагере. Не нужно ходить на занятия по алхимии, носить тяжелые доспехи и узкие шлемы, размахивать мечом и стрелять из лука. Не надо пытаться вытащить из себя силы, поджигая стога сена около конюшни (где на самом деле живут не только кони, но еще и пегасы). Не нужно калечить кого-то, чтобы показать, насколько улучшились твои способности. Я люблю воскресенья, потому что они заставляют меня вспомнить мою жизнь до всего этого сумасшествия. Вспомнить обычные посиделки с Саей и Лиамом, обычные походы в кино, обычный итальянский ресторанчик недалеко от дома, обычные лекции в университете. Моя прежняя жизнь не была такой разнообразной, как хотелось бы, но… не знаю, иногда я слишком сильно скучаю по обычным вещам. Но самое важное, что происходит по воскресеньям — это поставка еды в столовую, а вместе с едой мы получаем и наши личные заказы. Полубогам нельзя выходить из Лагеря в целях безопасности, поэтому вещи из человеческого мира мы получаем благодаря дежурным по столовой. Согласна, похоже на тюремные передачки, но это то, ради чего большинство полубогов живет целую неделю. Сигареты, шоколадное мороженое, цветные маркеры — каждый просит то, по чему соскучился больше всего. Найл мечтал о китайской еде несколько дней, поэтому сегодня весь мой домик завален бумажными коробками с изображением красного дракона. Друг Найла оказался дежурным на этой неделе и согласился привезти нам что-нибудь из реального мира. Благодаря Хорану, мне досталось целых три пачки сигарет. — По-моему, в Пророчестве все было сказано достаточно четко, — закатывает глаза Лан, запрокидывая ноги на перила. — Хватит искать тайный смысл там, где его нет, Пейн. — Кимчхи, думаешь, ты тут самая умная? — по-детски спрашивает Лиам, отвлекаясь от тетрадки, куда он записывает все свои предположения, на что Сая лишь издает протяжный вздох, потирая переносицу. — Вообще да, я так думаю. Эти перепалки продолжаются почти час, но в итоге мы задаем еще больше вопросов, ответы на которые не получаем. Я согласна с Саей в том, что все, что было сказано Оракулом, довольно понятно, но в то же время понимаю, что в этом мире не может быть все так легко. Должен быть какой-то подвох. — Почему все так уверены в том, что узы, ведущие на Олимп, вообще относятся именно к нам? — задаю вопрос я больше от скуки. Я бы хотела верить в то, что двенадцать неудачников не единственный вариант спасения человечества, что на самом деле Супермен и Человек Паук существуют, и они сыновья кого-то из Олимпийцев, потому что тогда всё будет гораздо проще, но с каждым днем эта надежда растворяется в воздухе. Я задаю этот вопрос абсолютно всем, ожидая услышать, что где-то на другом краю земли есть еще один ребенок Аида, и что спасти мир — это его предназначение, но всякий раз я сталкиваюсь с одним и тем же ответом: — Мы дети Богов-Олимпийцев, ближайшие наследники, — пожимает плечами Найл, откусывая яблоко, прежде макнув его в кисло-сладкий соус, оставшийся от лапши. Фу. — В мире нет людей, кроме нас, в чьих жилах текла бы кровь Богов, — заканчивает Лан. — Неужели нет никого? Ни братьев, ни сестер? — все мотают головой. — Тогда почему у Ареса армия детей, ими можно забить целую школу, а у Верховных Богов только по одному ребенку? Все замолкают, переглядываясь, и я понимаю, что ни у кого нет ответа на этот вопрос, но… — Есть закон, запрещающий Верховным Богам спускаться на Землю чаще, чем один раз в столетие, — обыденно говорит Лан, и по удивленным лицам Найла и Лиама я понимаю, что прежде они не знали об этом. — Контакт со смертными отвлекает, делает их самих похожими на людей, способности слабеют, а из-за этого нарушается баланс всего мира. Верховные Боги — это основа, то, благодаря чему есть небо, земля и вода, и, если хоть что-то выйдет из строя, начнутся катаклизмы, разрушения и войны. У них были дети до нас, но сейчас их нет в живых. — Почему полубоги не бессмертные? — удивляется Лиам. — Это какая-то дискриминация. Значит, спасать человеческие задницы должны мы, хотя из нас двоих, — Пейн показывает пальцем на себя, а затем куда-то в небо, — именно вас, — он выставляет палец наверх, — даже химическим газом не стравить. Я усмехаюсь и возвращаюсь к очередной книге про Богов, которая лежит у меня на коленях. — Вечно дети разгребают родительское дерьмо, — тяжело вздыхает Найл. — Откуда взялся этот закон? — уточняю я у Саи. Я перерыла сотни книг, записей и личных дневников, но нигде не нашла эту информацию, что приводит меня к двум вариантам: либо об этом нигде и не сказано, либо я тупая картонка, которая не в состоянии даже в учебниках найти то, что мне нужно. — Мойры ввели его. Когда-то давно Богам разрешалось спускаться на землю тогда, когда они захотят, и они начали слишком злоупотреблять этим бонусом. Тогда Мойры решили, что будет разумным ограничить появление Олимпийцев на земле, но сделать это нужно было очень грамотно, чтобы не прервать божественный род. Тогда-то они и решили, что Верховные Боги могут спускать на землю раз в столетие, остальным же установили срок по десять лет. — И откуда же ты о нем знаешь? — задает вопрос Лиам, наклоняясь ближе к Лан, и, сузив глаза, пронзает ее требовательным взглядом. Пейн похож на нелепого детектива из криминальных ситкомов, не хватает лишь настольной лампы, которой бы он светил в лицо Сае, дожидаясь ответа. Наступает пауза, слышно, как шумит вода в озере, но я продолжаю выжидающе смотреть на Саю, дожидаясь ответа. Лан смотрит куда-то вдаль, за горизонт, сквозь верхушки деревьев, словно где-то там, далеко отсюда есть место, которое ей дорого. Ее лицо как всегда не выражает эмоций, но взгляд почти черных глаз слишком грустный для обычной Саи. — Я воспитывалась амазонками, они многое знают о Богах. Они многое знают обо всем. Последнее время я устала удивляться открывающимся фактам, я просто не могу округлить глаза или выдать поражающийся вздох. После пустых, фурии, своих способностей и Пророчества все эти божественные штучки стали восприниматься спокойнее. Сая оказалась девушкой из несуществующего племени? Что ж, ладно. Несуществующее племя оказалось настоящим? Этого и следовало ожидать. А вот Найл и Лиам удивляются так, будто они только вчера узнали о всей этой древнегреческой тусовке. — Подожди-ка, — Пейн останавливается посередине беседки, выставив руки вперед, — ты правда росла с амазонками? Почему мы только сейчас узнаем это, долбаная ты сакура? Вместо ответа Лан лишь нагло вскидывает бровь, а затем закатывает глаза, будто интерес Пейна появился на пустом месте. — Исправьте меня, если что не так, — начинаю я, закрыв книгу. — Амазонки — это женский феминистический клуб, который прется от стрельбы из лука и езды на конях? — Никогда не встречала более точного описания, — издает смешок Лан. — Амазонки — это древнейшее женское племя. Эти женщины самые мудрые из всех, кто населяет эту планету, они быстро учатся и нет такого дела, которое амазонки не смогли бы выполнить. Они постоянно кочуют, так что определенного места, где бы они жили, просто не существует. Ты никогда не сможешь их найти, амазонки сами ищут тебя, если ты представляешь для них хоть малейший интерес. То, как Лан рассказывает о племени (которое, кстати, еще минуту назад являлось для меня выдумкой), заставляет меня неотрывно смотреть на нее. Я никогда не видела такую Саю: воодушевленную, наперебой рассказывающую о чем-то. Сейчас наша компания похожа на обычное сборище друзей, которые собрались у кого-то дома, чтобы отдохнуть (если не считать тем наших разговоров, вряд ли вы у себя дома с друзьями разговариваете о Богах и амазонках): Лиам вообще сидит в пижаме, и я мысленно благодарна ему за то, что розовый халат, который он заказывал в Балтиморе в каком-то интернет-магазине, он решил оставить дома. Найл в коричневом джемпере и обычных джинсах вообще больше похож на бизнесмена, вышедшего пообедать, и только Лан не изменяет своему стилю даже в воскресенье: черная водолазка, обтягивающие кожаные штаны того же цвета, солнце отбрасывает блики на ее волосы, из-за чего с некоторых ракурсов они кажутся темно-синими, в носу сверкает маленькое колечко-пирсинг. А я… ну, это просто я, сегодня ведь выходной, а дома в выходные дни я обычно хожу в спортивных штанах и старом растянутом свитере. Куча пустых коробок из-под лапши валяются на деревянном столе, в металлической кружке Пейна шипит пиво, несмотря на то, что сейчас только полдень. Пейн сказал, что алкоголь помогает расширить его сознание, и немного выпив для блеска глаз, он точно отгадает все загадки Пророчества. Стоит ли говорить о том, что этого не произошло? — Как так вышло, что тебя воспитывали амазонки? Знаю, Сая не любительница разговоров, но раз уж она начала такую тему, то я не отстану от нее. В этом месте вообще сложно что-либо узнать, и когда представляется такая возможность, надо хвататься за нее так же крепко, как Роуз из «Титаника» за ту долбаную дверь. — Мне было пять, когда это произошло, так что сама ничего не помню — все, что я знаю сейчас, рассказали мне амазонки. Лан говорит медленно, а вид у нее такой, будто она рассказывает самые скучные факты из своей жизни. Хоран уже весь извелся, ерзая на стуле, Пейн с волнением заламывает пальцы, пристально рассматривая Саю. — Мы ехали в машине с отцом. В ту ночь был сильный туман, так что он просто не заметил, как со стороны на нас летел грузовик, и мы перевернулись прямо на дороге. Удар пришелся на водительскую дверь, отец погиб моментально, а меня чудом выбросило на обочину. Я помню, что там было много народа, но никто не замечал меня, словно я была невидимкой. У меня не хватало сил на то, чтобы заплакать или закричать, я просто лежала и в ужасе смотрела на то, как люди обходят меня стороной. Ни прохожие, ни полицейские, ни скорая — никто не видел меня, — Лан останавливается, хмуря брови. Ей странно вспоминать о своем прошлом, ведь обычно она ничего никому не рассказывает. — Амазонки чувствуют эмоции женщин, так что они нашли меня, потому что почувствовали страх и боль. Оказалось, что я лежала на обочине под защитным куполом, наверное, таким же, что охраняет Лагерь, поэтому-то меня и не видели обычные люди. Мне повезло, что амазонки оказались рядом, они спасли меня. — Откуда взялся этот купол? — с непониманием спрашивает Найл. — Ты не могла сделать его сама, это ведь не твоя сила. — Я думаю, что это Геката постаралась, — кивает Лан. — Только отец знал правду, и окажись я одна, мои видения точно свели бы меня либо в психушку, либо в могилу. — То есть, — немного встряхиваю головой я, — твоя мать спасла тебя? — Вроде того, — пожимает плечами Сая. — Думаю, она знала, что рано или поздно от меня будет какой-то толк. Обидно терять бесплатную рабочую силу, которая беспрекословно пожертвует своей жизнью, чтобы спасти всех остальных, включая самих Богов, — усмехается она. Я бы хотела сказать, что Геката спасла Саю из-за того, что она ее мать и что она любит ее, но как только эта мысль появляется у меня в голове, я сама издаю смешок. Как можно верить в родительскую любовь, если с тобой за всю жизнь ни разу не нашли способа связаться? Да, поддержание баланса в мире — это, конечно, хорошее дело, но, черт, разве сложно было хотя бы один раз дать о себе знать? Ведь они вполне могли сами рассказать нам всю правду о том, кем мы являемся и назвать причину, по которой мы вряд ли встретимся вновь. Разве мы не заслуживаем одной встречи? Да что уж там, некоторые из нас были бы рады простой поздравительной открытке на день рождения. — И как ты оказалась в Лагере? — Амазонки воспитывали меня, обучили всем навыкам, помогали управлять силой, и в одиннадцать лет я оказалась тут. Становилось опасно находиться с ними, потому что моя сила притягивала пустых и хрен пойми кого еще, я не хотела, чтобы хоть кто-то пострадал. Я и сюда не хотела приходить, но для меня безопасность семьи дороже моих собственных желаний. Смотря на Саю сейчас, я и правда вижу в ней амазонку: решительная и воинственная, всегда старается быть честной, даже если ее честность может кого-то ранить. В голове появляется картинка, как Лан сидит верхом на коне, черные волосы развивает ветер, за спиной стрелы, а одета она во что-то в духе «Зены — королевы воинов». Я не исключаю того, что у меня слишком стереотипное видение амазонок, но Сая достаточно хорошо вписывается в эту картинку. Когда мы жили в Балтиморе, я серьезно думала, что Лан была ниндзя, потому что обычные люди не бывают настолько замкнутыми в себе и скрытными, но амазонки тоже вполне подходят. — Охренеть, — присвистывает Пейн, — вот это ты даешь, бенто. Знал бы о том, что ты амазонка, давно бы с тобой замутил. Сая лишь невесело усмехается, выходя на веранду. Ей должно быть тяжело: променять свободу и независимость на жизнь в Лагере по правилам. Возможно, это и есть причина, по которой она согласилась вернуться в человеческий мир, чтобы помочь Лиаму охранять меня — ей хотелось получить хоть немного свободы. — Ты, наверное, думаешь, как сбежать отсюда, — как можно более равнодушно спрашиваю я, подходя к Лан. Саю раздражает, когда к ней проявляют интерес. — Каждый день. — Если все-таки продумаешь план побега, скажи мне. Знаю, ты предпочитаешь делать все в одиночку, но в Балтиморе мы неплохо уживались. Сая усмехается, покачивая головой. — Единственный шанс сбежать отсюда — победить в битве. Только тогда мы будем свободны. Куда бы не пошли, нас все равно найдут. Только вопрос в том, кто это будет — полубоги или кто-то, кто хочет нас убить. Эти слова тяжелым грузом падают на мои плечи. Я даже ощущаю эту тяжесть физически, поэтому облокачиваюсь руками на перила веранды. — Сначала я думала, что сойду с ума, — Сая смотрит за озеро, туда, где кончается защитный купол. — Мне казалось, что меня посадили в клетку. После того, как все время перебираешься с места на место, видишь удивительные вещи, жизнь на одной территории медленно убивает. Я стала концентрироваться на своих способностях и изучать магию, чтобы хоть как-то себя занять. Но каждый раз, когда я закрываю глаза, я представляю ту жизнь. Я столько всего видела, в таких местах бывала, а сейчас единственное разнообразие в моей жизни — это меню в столовой. Можешь подумать, что я совсем с катушек слетела, но больше всего на свете я жду этой войны. — Будешь сражаться за свою свободу? — Сая кивает, не отрывая взгляда от горизонта. — А потом уйдешь к амазонкам? — и снова легкий кивок. — Ты столько времени провела тут и сможешь просто уйти? Тебя здесь совсем ничего не держит? Сая окидывает взглядом Лагерь и останавливается на домике Аполлона. — Нет, — выдыхает она. — Ничего.

***

*** — До сих пор не могу свыкнуться с тем, что ты амазонка! — восклицает Лиам, пока Пелагея, злая повариха в нашей столовой, взмахивает половником, чтобы склизкая коричневая жижа, похожая на рагу, упала с него на тарелку Пейна. — Ты достаточно долго перевариваешь информацию, Ли, — Сая равнодушно смотрит на салат, зелень в котором почему-то имеет фиолетовый оттенок. — Тебе бы стоило чуть больше читать, это развивает работу мозга. — Я недавно скачал электронную книгу, — гордо произносит Пейн. — Называется «Мадам как предпринимательница: управление карьерой в публичном доме». — Даже боюсь представить, что ты собрался делать с этой информацией, — издаю смешок я, с отвращением наблюдая за тем, как Пелагея с трудом размешивает затвердивший гуляш в огромном железном чане. Оказалось, что сложнее всего привыкнуть не к своим магическим способностям, не к заносчивости Томлинсона и не к лошадиному заду мистера Кингсли — сложнее всего видеть вместо обычной поварихи гекатонхейру. У Пелагеи шесть рук, и я понимаю, почему она работает в столовой — полубогов много, а раздать еду нужно быстро, но довольно странно забирать свою тарелку из пятой руки, которая растет откуда-то… в общем, откуда-то она точно растет. — Охренеть, моя подруга амазонка! — А ты не мог бы не орать об этом на всю столовую? — недовольно шипит Сая. — Да ладно, момо, не парься! — Лиам хлопает Лан по плечу, и та закатывает глаза. — Я бы на твоем месте закатил огромную тематическую вечеринку. — Я не для того скрывала это десять лет, чтобы ты растрепал все за один день! — Зачем вообще скрывать это? — спрашиваю я, когда мы садимся за стол. — Это ведь неистово круто, ты что-то типа азиатской Лары Крофт. — И горячо, должен признать. — Могла бы организовать кружок любителей стрельбы из лука. — Любая информация о тебе может использоваться против тебя самого, — говорит Сая, с грохотом ставя свою тарелку с супом на стол. — Поэтому не распространяйтесь об этом, иначе я наложу на вас заклятие молчания — недавно прочитала его в книге по темной магии. Смотрю на наш стол и вздыхаю: я даже не знаю, из чего сделана эта еда. На вид все похоже на воду из лужи или на кошачий корм, размоченный в воде, а по запаху напоминает что-то среднее между дохлой крысой и старыми духами какой-нибудь бабушки из дома престарелых. Я, вроде как, начинаю привыкать к этому, но первая ложка всегда дается слишком тяжело. Лан слишком часто поглядывает куда-то в сторону, и я незаметно слежу за ее взглядом и убеждаюсь в своих догадках: она смотрит на стол, за которым сидит Гарри Стайлс. Я не стала расспрашивать Саю об этом сегодня утром, когда она с грустью смотрела на домик, где живут дети Аполлона, не буду спрашивать и сейчас. Уверена, она ничего мне не скажет, но у меня нет сомнений в том, что у нее что-то есть к Гарри. Вопрос лишь в том, как сам Стайлс относится к ней, и, судя по ее грустным взглядам, все не очень хорошо. Я часто сравниваю Лагерь со старшей школой, но… теперь до конца убеждаюсь в том, что это и есть старшая школа, просто вместо математики тут учат швыряться молниями. — Пелагея забыла дать мне карри, — вздыхает Пейн, надувая губы. — Ты сюда еще и карри добавляешь? — недоверчиво спрашивает Лан, смотря на глубокую металлическую тарелку с рагу. — Кашу маслом не испортишь, — пожимает плечами Лиам. — Чем больше специй, тем лучше. — Это месиво не исправит даже карри, — вздыхаю я, ловя слезливый взгляд Ли. — Отсоси, Пейно, я не пойду за карри, — смотрю на Пелагею, что яростно размахивает половниками. — Я вообще боюсь к ней подходить. До сих пор не привыкла, что у нее несколько рук. — Ты что, ручная расистка? — спрашивает Лиам, презрительно сужая глаза. — Я не ручная расистка, — цокаю я. Понимаю, что сейчас Пейн может начать нести всякий бред, лишь бы не идти самому за гребанным карри, поэтому, чтобы огородить себя от потока ненужной информации, легче пойти к Пелагее самой. — Простите, — говорю я, пока повариха стоит спиной ко мне. Одна ее рука мешает рагу, две другие отдают тарелки, а еще одна чешет свою пятку под деревянной стойкой. — Простите, вы не могли бы дать карри, пожалуйста? Пелагея разворачивается и вопросительно смотрит на меня, будто я спросила, почему южный полюс называется южным, ведь там все равно холодно. Рука надо мной грозно сжимает половник, и я уже пожалела, что пришла сюда, потому что в какой-то момент мне действительно кажется, что этот половник может прилететь мне прямо в лицо. — Деточка, у меня что, десять рук? Пелагея разворачивается обратно, раскладывая рагу по тарелкам, а я остаюсь стоять в ступоре. — Даже не знаю, как вам ответить на этот вопрос, — бормочу я. — И чего ты стоишь? Иди, возьми сама. На кухне, задняя дверь. Интересно, была бы я сейчас в реальном мире в кафе, рассказывая все, что со мной приключилось Сэм, через сколько минут она бы позвонила в психушку? Выхожу из беседки, и передо мной проносится парочка полубогов, которые размахивают своими мечами в разные стороны. Один из них пробежался прямо по моей ноге, и я опускаю взгляд вниз, чтобы взглянуть на грязные отпечатки на светлых кедах, заворачивая за кухню. — Можно было бы быть понежнее, — бубню себе под нос я. Как только я поднимаю взгляд, то вижу Томлинсона и Малика, что стоят прямо около кладовой. Они пытаются говорить тихо, но по их жестам понятно, что будь у них воля, они бы орали друг на друга, пока их голосовые связки бы не порвались. Они и правда выглядят как что-то божественное: Зейн в кожаной синей куртке похож на байкера из крутого фильма, а Луи в очередном словно стритстайл модель, вернувшаяся с недели моды в Нью-Йорке. Смотрю на свои испачканные в пыли кеды и нелепые широкие джинсы, и мысленно усмехаюсь. Что ж, я дочь Бога смерти, мне позволительно выглядеть «не комильфо». И все, что я делаю, это заворачиваю обратно за кухню и прячусь так, чтобы меня не видели. Я не хочу подслушивать, скорее, это просто легкая паника — мало ли какому разговору я могу помешать. И я правда хочу уйти, даже делаю несколько шагов в сторону столовой, но слова Луи и Зейна будто приковывают меня к земле. — Ты уверен в этом? — вздыхает Малик. — Может, мы изначально неправильно поняли это, мы же не в гребаном «Коде да Винчи». — Я уверен, Зи. Этому нет другого объяснения. Наступает тишина, и я снова порываюсь уйти, как Малик задает очередной вопрос: — Значит, у Пророчества есть концовка, которую никто не слышал, — тихо размышляет парень. — Но тебе удалось послушать его до конца? — Да. — А ты уверен, что только ты слышал его полностью? — Да, иначе все давно подняли бы шум. — Твою мать, — устало выдыхает Зейн. — Только этого нам сейчас не хватает. Что будем делать? — Ничего, — твердо говорит Луи. — Мы не можем растрепать это всем, пока не найдем способ исправить. — Я больше не могу врать Клио. Она и так думает, что что-то не так, и я просто… — У нас нет другого выхода, Зи. Ты делаешь это ради нее, просто помни об этом. — Нам нужно искать варианты, — отчаянно произносит Малик, и, кажется, он сам не верит в свои слова. — Должен быть другой способ, это же долбанные Боги, не может быть все так однозначно. — Я надеюсь, что есть другой путь. И если он существует, клянусь, мы найдем его. — Не хочешь рассказать об этом Брайтман? Она хоть и не особо шарит за божественные штучки, но, думаю, что сможет нам помочь. О, спасибо за комплимент, Малик! Снова наступает тишина, и я даже могу представить лицо Томлинсона: брови нахмурены, взгляд сосредоточенный, скорее всего, он потирает тонкими пальцами подбородок, тщательно обдумывая вопрос Зейна. — Нет. Она ничем не сможет помочь. Принцесса пропускает все занятия и до сих пор не может управлять огнем, вряд ли она что-то сможет сделать в этой ситуации. Не знаю, почему, но мне становится обидно от того, насколько беспомощной я кажусь в глазах Томлинсона. Неужели он и правда думает, что от меня нет никакого толка? Не важно, о чем они говорят: о попытке поменять меню в столовой или о спасении мира, почему они не хотят говорить этого нам? Я не испуганная маленькая девочка, пора бы ему это понять. Резко выхожу из-за угла, сжимая руки в кулаки и из последних сил стараясь не расплавить Томлинсона ко всем чертям. Парни замечают меня, и озадаченные выражения лиц тут же меняются на беззаботные улыбки, а серьезный разговор на пустую болтовню. — Гектор реально чуть не убил того пацана, — усмехается Малик. — Его лицо выглядело так, будто он пил смузи из включенного блендера, — Томлинсон смеется, а Зейн делает вид, что только что увидел меня. — Привет, Рори Брайтман! Давно тебя не видел! Как жизнь? — Отлично, — бесцветно отвечаю я, открывая заднюю дверь кухни. Долбаные актеры. Спиной чувствую, как эти двое испепеляют меня непонятливыми взглядами, а потом слышу еле разборчивый шепот Зейна: «Удачи, бро». Боковым зрением замечаю, что Малик уходит, и я упорно ищу карри среди миллиона баночек со специями. Половицы под ногами скрипят, Томлинсон облокачивается плечом на шкафчик с приправами, не отрывая от меня заинтересованного взгляда. — Что с настроением, принцесса? Кто-то обидел? Злость накрывает меня холодной волной, но я стараюсь держать себя в руках, чтобы мое лицо не крутили сегодня в выпуске божественных экстренных новостей за то, что я сожгла Томлинсона дотла. Меня так бесит вся эта недосказанность и ложь, что мне хочется просто накричать на кого-то и убежать подальше, чтобы никто и никогда больше не мог мне врать. Лучше прожить всю жизнь в одиночку, чем путаться в том, где правда, а где ложь. Вся эта божественная сторона мира и так покрыта для меня мраком, так Томлинсон пытается скрыть что-то связанное с Пророчеством, хотя, если подумать, это что-то напрямую касается и меня. Но больше всего меня бесит то, что мне казалось, что я могу доверять Луи — с самого первого дня он всегда был рядом, вводил меня в курс дела, помогал, пусть и не самыми стандартными способами (я про тот самый, когда Томлинсон решил кинуть в меня свою молнию в амфитеатре). Может и не сразу, но Луи всегда рассказывал мне обо всем, а сейчас он знает какую-то важную информацию, которая касается всех, но упорно собирается ее скрывать. — Все замечательно, — равнодушно выпаливаю я. — Я может и не умею читать мысли, но по твоему лицу написано, что ты врешь. И это Луи Томлинсон говорит мне о вранье! — Ходишь на занятие по прорицанию? — Нет, просто у тебя такой вид, будто ты хочешь меня убить. — Вот тут ты угадал, — резко бросаю я, с грохотом закрывая верхний шкафчик. — Я уже говорила тебе о том, насколько ты сообразительный? — Используешь мои же фразы против меня? — улыбается Луи, но я продолжаю упрямо искать долбанный карри, стараясь не обращать на парня никакого внимания. — Так ты скажешь мне, что случилось? — улыбка с лица Томлинсона исчезает, и я разворачиваюсь к нему лицом, желая хоть немного его задеть. — Не кажется, что ты своими вопросами лезешь не в свое дело? — Воу, принцесса, — Луи поднимает ладони вверх, — если у тебя плохой день, так и скажи, не нужно выливать свою агрессию на меня. Черт, как же хорошо у Томлинсона получается врать! Если бы я не слышала его разговора с Зейном, то купилась бы на расслабленную манеру и фальшивое желание узнать, как у меня дела, как полная идиотка. — Хочешь знать, что у меня случилось? — с вызовом спрашиваю я, подходя к Луи почти вплотную. — Так вот слушай. Мне надоело, что каждый здесь считает меня наивной дурочкой, которая ни на что не способна. Меня достало то, что ко мне подходят и спрашивают, как мои дела не потому, что они действительно хотят это знать, а для того, чтобы заговорить мне зубы. Я прекрасно понимаю, что не в моих силах сбежать отсюда, но в моих силах огородить себя от лжи и двуличия, так что, если ты не против, я пойду и доем свое рагу. Чувствую, как от меня исходит жар, и я толкаю растерянного Томлинсона в плечо, оставляя за собой легкий запах гари.

***

*** Несмотря на то, что в Лагере живут сотни полубогов, не всегда есть, с кем поговорить. В Балтиморе мы с Саей могли не разговорить неделями, и меня это вполне устраивало. Пейна не хотелось грузить своими мрачными мыслями и портить ему всегда хорошее настроение, да мне в принципе никому не хотелось рассказывать о своих переживаниях. Попав сюда, я начала искать кого-то, в ком могу найти поддержку, с кем можно просто обсудить все происходящее. Чем больше людей тебя окружает, тем больше тебе хочется с ними чем-то поделиться. Вот это парадокс. Если честно, мне это не нравится. Начинаю думать, будто я становлюсь слишком слабой для того, чтобы решить свои проблемы самостоятельно, так что сегодня никто не услышит моих размышлений о том, что я видела в церкви и что это может значить, я смогу разобраться с этим сама. Да и сегодняшний инцидент с Томлинсоном останавливает меня от общения с кем бы то ни было. Автоматически в моей голове возникает мысль, что в этом месте лучше никому не доверять. Не знаешь наверняка, какие секреты скрывают полубоги. После ужина сразу иду к себе в домик, размышляя над словами Саи. Только эта идиотская битва может подарить нам нормальную человеческую жизнь, точнее, не сама битва, а благоприятный ее исход, и это сильно усложняет задачу. А благоприятный исход только один — остаться в живых. Зато, теперь у меня есть два стимула надрать задницу Титанам: выжить и освободиться. Захожу в домик, где горят факелы, погружая комнату в приятный полумрак, и беру с полки книгу, которую взяла сегодня в библиотеке — там есть целая глава про Мойр, и я подумала, что нужно узнать про Богинь судьбы чуть больше, имея в виду тот факт, что именно они придумали Пророчество, поставив на кон мою жизнь. Тем более, мне надо чем-то себя отвлечь после сегодняшнего разговора с Луи. Сажусь на прохладный деревянный пол, облокачиваясь спиной о кровать, и открываю тяжелую книгу в бархатном темно-синем переплете, украшенным потрескавшимся от времени серебром. Даже не представляю, сколько лет этой книге, но выглядит она как древний экспонат музея или вставная челюсть мистера Локка, что часто приходил к нам в кафе — на вид ему было лет двести. Приходится не дышать, переворачивая страницы, я вряд ли смогу расплатиться, если испорчу этот путеводитель по Богам. Оказывается, что про Богинь судьбы известно многое. Мойры — три сестры, которые прядут нить человеческой судьбы. Клото плетет нить из всего, что попадается ей под руки — так рождается человек. Лахесис тянет нить в разные стороны, переплетает ее с судьбами других людей, а Атропос перерезает нить, лишая человека жизни. Они четко следят за тем, чтобы человек следовал своему предначертанному еще до рождения пути. Перелистываю тяжелые пожелтевшие страницы, останавливаясь на описании Мойр. Некоторые представляли их седыми старухами, чьи лица полностью покрыты морщинами, другие думали, что три сестры воплощают три разных периода жизни человека — детство, зрелость и старость, поэтому Клото была маленькой девочкой, Лахесис девушкой, а Атропос старой женщиной. Мое внимание привлекает картинка, на которой нарисованы три прекрасные девушки: на щеках розовый румянец, широкие синие глаза, бледная, будто прозрачная кожа, длинные черные волосы, переплетенные с золотыми нитями. Девушка, что изображена посередине, в одной руке держит нить, в другой ножницы, взгляд жесткий и надменный. Мойры будто смотрят на тебя сверху вниз, словно ты ничего не стоишь. Они гораздо выше деревьев, нарисованных сзади, наверное, художник хотел передать превосходство Богинь судьбы над всем существующем в этом мире, но один лишь их взгляд делает это. В книге не написано о том, что именно Мойры являются создательницами Пророчества и закона, запрещающего Верховным Богам спускаться на Землю, и я понимаю, что если мы хотим узнать об этом больше, то нам определенно нужно искать амазонок, чтобы получить ответы. Они точно должны знать больше, чем написано в книгах. И в моей голове возникает логичный вопрос: как найти того, кто не хочет, чтобы его находили? Все идет по бесконечному замкнутому кругу, вопросов становится все больше, но ответы так и не появляются. Откладываю книгу и осматриваю комнату, взглядом натыкаясь на двузубец Аида. Столько времени я нахожусь в Лагере, но до сих пор не могу найти в себе силы, чтобы прикоснуться к оружию. Это место точно делает меня чересчур сентиментальной и пугливой. Гарри как-то сказал мне, что чувствует чье-то присутствие, когда он играет на гитаре или поет, и я боюсь, что взяв в руки эту огромную вилку для креветок, я почувствую своего отца рядом. И, если честно, я не очень-то и хочу ощущать незримое присутствие Бога смерти рядом с собой. Этот проклятый двузубец как конфета, спрятанная от ребенка на самой верхней полке кухонного шкафчика: брать нельзя, но очень хочется. Подхожу к оружию ближе, рассматривая его: выше меня, сделано из черного металла, в некоторых местах обгоревшее, наконечники по-прежнему острые, хотя я даже не представляю, сколько прошло лет с тех пор, как оно было сделано. Воображение рисует картинки, как Аид двузубцем протыкает человека, забирая его душу в Царство мертвых навсегда. Меня достало, что некоторые считают меня ни на что не способной трусихой, и в этот момент я четко обещаю себе взять всю свою волю в кулак, дотронуться до двузубца и доказать всем, что я не прячу голову в песок при виде опасности, что от меня есть толк. Зажмурившись, резко выдыхаю и хватаю рукой оружие. Жду несколько секунд, но ничего не происходит, и я аккуратно по очереди открываю глаза. Не знаю, чего я ожидала — может того, что земля под ногами расколется, и при всем своем убийственном великолепии появится Аид в языках красного пламени на парочку с Цербером на поводке с шипами. Руку начинает покалывать, по телу пробегается вибрация, которая с каждой секундой становится все сильнее, будто ко мне прислонили электрошокер, потихоньку прибавляя мощность. И вот ладонь уже горит, но я не могу отпустить оружие просто потому, что мне интересно, что может быть дальше: все прекратится, я призову огонь из Ада, взорвусь? Глаза застилает темная пелена, и мне до ужаса хочется воспользоваться своей силой на полную мощность. Сейчас я чувствую себя непобедимой, настолько сильной, что я бы запросто могла справиться со всеми Титанами в одиночку. Из ниоткуда взявший ветер подхватывает мои волосы, по телу проносится заряд энергии, и за все время, проведенное в Лагере, я еще не чувствовала себя настолько сильной. Интересно, что будет, если этот Лагерь сгорит дотла? Тишину резко пронзает человеческий возглас, и я отпускаю двузубец, который с грохотом падает на пол. Думаю, что мне послышалось, но тут же слышу крики людей, а земля под ногами начинает трястись так, что я подпрыгиваю на месте. Только не говорите мне, что я действительно позвала своего папочку из Царства мертвых. Но лучше бы я сделала это, по крайней мере у нас был бы с ним шанс договориться и, возможно, посидеть за чашечкой чая, обсуждая новости в жизнях друг друга. Издалека доносится звериный вопль как в самом настоящем кино про монстров: громкий, мощный, как будто нереальный. Выбегаю из домика на улицу, пытаясь оглядеться, но я не вижу ничего, кроме растерянных полубогов, бегающих туда-сюда и достающих оружия. Протискиваюсь сквозь толпу, когда ощущаю новый толчок, и еле-еле остаюсь на ногах. Все в панике кричат что-то, но мне не удается сконцентрироваться и понять, что происходит, потому что меня толкают в разные стороны, будто я на долбаном Вудстоке. Третий толчок ощущается гораздо сильнее, и я уже лечу на землю, как вдруг меня кто-то ловит, и, судя по тенденции спасать меня, это может быть только один человек. — Какого черта происходит? — спрашиваю я, вцепившись в руку Томлинсона, потому что земля под нашими ногами пляшет так, будто это покрывало, которое встряхивают от крошек. Я не хотела с ним разговаривать, но я не учла нестандартные обстоятельства, которые могут с нами произойти, хотя стоило бы. Всегда забываю, что нахожусь в мире Богов. — Тематическая вечеринка, — усмехается Луи, смотря вдаль. — Ты когда-нибудь бывала на корриде? Томлинсон хватает меня за руку, утаскивая за собой. Я как тряпичная кукла волочусь сзади, врезаясь во всех, кто попадается мне по пути, пока мы наконец не доходим до одного из домиков. Золотая эмблема молнии над дверью это все, что я успеваю разглядеть, но мне и так становится понятно, что мы пришли в домик Зевса. — Что происходит? — снова спрашиваю я. — Я уже успел соскучиться по твоим вопросам, Брайтман, — улыбается Томлинсон, подходя к шкафу. — Сегодня утром ты не была такой разговорчивой. Закатываю глаза, наблюдая за тем, как Луи достает огромный золотой щит с резным орнаментом. — Заряжай пушку! — слышу я крик издалека, и мои глаза округляются. — Какую к черту пушку? — спрашиваю я, пока Томлинсон одной рукой хватает щит. — У нас сегодня гости, — спокойно произносит он, выбегая на улицу. — Твою мать, Томлинсон, ты можешь хотя бы один раз… Поднимаю глаза, и вижу перед собой нечто настолько ужасное, что фурия кажется мне новой мисс мира. Защитный купол пытается пробить нечто, высотой в десять раз больше обычного человека, мой взгляд бегает по существу, пытаясь собрать картинку воедино. Голова быка с огромными рогами, человеческий торс облачен в железные доспехи с шипами, в руках молот, черные копыта пробивают землю, пытаясь рогами протаранить купол. — Минотавр, — догадываюсь я, вспоминая ужасные картинки из книг по мифологии. — Самообразование не прошло даром, да? — Да чтоб вас всех по кругу! — слышу недовольный возглас Зейна, который встает рядом с нами. — Сегодня, мать его, воскресенье, я только прилег посмотреть «Холостяка» в свой единственный выходной, а на нас снова нападают! Эта тварь ответит за испорченный вечер! — Ну что опять за херня? — Лиам оказывается передо мной, и в любом другом случае я бы обязательно посмеялась над его видом: атласная синяя пижама переливается под яркими вспышками огня, на его лице болтается тканевая маска, а короткая челка собрана в маленький высокий хвост прямо на макушке. — Я включил плейлист Тейлор Свифт в надежде отдохнуть, а тут опять устроили голодные игры? — Знаешь, это странно, — улыбается Томлинсон, словно в нескольких десятков метров от нас не стоит чудовище, которое пытается всех убить. — Но тебе так идет этот видок домохозяйки, что мне тоже захотелось полежать с маской. — Это невозможно, — шепчу я. — Он не сможет пробить защитный купол, на то он и защитный, — земля снова сотрясается, и я чувствую себя маленькой фигуркой человека в огромном стеклянном шаре, что обычно всем дарят на Рождество, а какой-то маленький противный мальчик нещадно трясет этот шар. И тут, словно высмеивая мои слова, обычно невидимый купол при каждом ударе рогов минотавра начинает светиться голубым, пуская цветную паутину из трещин на самую вершину. С каждым новым столкновением свет становится ярче, и в какой-то момент маленькие кусочки купола начинают гаснуть, и я понимаю, что то, что, казалось, невозможно разрушить, рассыпается на моих глазах. Время будто остановилось: полубоги с ужасом смотрят на чудовище, что пытается уничтожить нашу защиту, и все это до жути похоже на какой-то долбанный последний день Помпеи — такой сильный страх я вижу в глазах некоторых полубогов. — Этого не может быть, — за спиной Зейна появляется Клио, и я бы восхитилась ее внешним видом, если бы не одна маленькая проблемка, которая через минуту своими огромными копытами перетопчет весь Лагерь. — Держись рядом, ладно? — тихо говорит Луи, заглядывая мне в глаза. — Мне не нужен личный телохранитель. — Знаешь, Брайтман, драться с минотавром легче, чем пытаться найти с тобой общий язык. Сколько бы я не выделывалась и не строила из себя обиженную (хотя мне действительно безумно неприятно отношение Луи ко мне), если Томлинсон предупреждает о чем-то, то дело действительно дрянь. — Малик, — усмехается Луи, когда его ладонь покрывается белыми искрами, — ты когда-нибудь ел бычий пенис? В руках Зейна появляется блестящий серебряный меч, а на лице самодовольная ухмылка. — Нет, милый, а что? — Сегодня у тебя будет эксклюзивный шанс попробовать его! — Да пошел ты!