Unseen

— Я ненавижу эту игу, — недовольно бормочет Лиам, пока остальной народ подтягивается на арену. Весь Лагерь собирается на стадионе, где прямо посередине стоит что-то вроде пустого бассейна, из которого виднеются длинные острые шипы. Он располагается на высоком пьедестале, к которому ведут веревочные лестницы, а сверху всех этих декораций для «Пилы» висит человеческий манекен с табличкой «помоги мне!». — Потому что ты постоянно в нее проигрываешь, — закатывает глаза Сая. — Нихрена не из-за этого! Просто она глупая и неправдоподобная. Кто в жизни будет подвешивать человека над бассейном с ядовитыми шипами и ждать, пока его спасут? — Бассейн правда с ядовитыми шипами? — переспрашиваю я, тщательно разглядывая конструкцию. — Конечно, они ядовитые! — Пейн раздраженно взмахивает руками. — Ты только посмотри туда: грязный бассейн с вонючими шипами, говорю вам, его не чистили со времен сотворения мира. Я не пойду туда даже если меня вызовут, — вопросительно смотрю на Лиама, который с брезгливостью передергивается. — Что? У меня аллергия на антисанитарию. — Не бывает аллергии на антисанитарию, — тяжело вздыхает Лан. — Бывает, раз у меня она есть! — Господи, дай мне терпения, — качает головой Сая. Народа на стадионе становится все больше, почти все трибуны заполнены, и я ловлю себя на мысли, что высматриваю в толпе Томлинсона. Конечно же, я понимаю, что вчерашний поцелуй едва ли мог значить что-то серьезное: мы оба были выпившие, оба нуждались в собеседнике, нам обоим было страшно, хоть Луи и пытался этого не показывать. Никто из нас не знает, чего ждать от Посвящения. Возможно, сегодня вечером мы будем уже мертвы, а поцеловаться с симпатичным парнем напоследок не такое уж и криминальное дело. За месяц, что я нахожусь здесь, я четко поняла одну вещь: все полубоги живут настоящим. Не тратят времени на раздумья о будущем, просто наслаждаются моментом, ведь в этом мире в любую секунду может появиться что-то (или кто-то), что разрушит твои планы. Никто не думает о сегодняшнем Посвящении, все просто идет своим чередом. На трибунах общаются полубоги, кто-то разминается перед игрой, нимфы в коротких оранжевых юбках, похожих на форму для чирлидеров, прыгают около арены. Сегодня я решаю принять политику полубогов «живи одним днем» — буду думать о несуществующей аллергии Пейна на антисанитарию, предстоящей игре и поцелуе с Томлинсоном. Я скептически отношусь к Посвящению и стараюсь не думать о нем, как о возможной смерти. Как сказал Хирон, это уникальное событие, и всем, кто наблюдает за ним, ужасно повезло быть частью спасения человечества. Смешно, учитывая тот факт, что за это самое человечество жизни придется отдавать именно нам. А может и не придется, кто знает. Если честно, все эти псевдо-воодушевляющие слова начинают меня дико раздражать. Это становится похоже на какую-то секту, где нас пытаются убедить в том, что пожертвовать собой — благородное дело, и ничего в этом страшного нет. Зато все остальные люди будут счастливы! Ощущение, будто на меня надевают пояс смерти, посылают гулять по парку и приказывают ждать, когда взорвется бомба. Теперь я понимаю, негативное отношение Зейна к этому месту: Лагерь защищает полубогов от опасностей внешнего мира, но воспитывает их, чтобы воспользоваться в своих целях. Будто мы животные, которых приготовили для убоя. Я не смирилась с тем, что могу умереть. Я смирилась с тем, что у меня нет другого пути, по которому я могу пойти, но это не значит, что этот путь обязательно приведет меня к смерти. Я верю, что Посвящение не такое страшное, как о нем говорят. Нахожу Луи в толпе и встречаюсь с ним взглядом. Томлинсон салютует мне, а я закатываю глаза, усмехаясь: более подходящего приветствия нельзя было найти? И как теперь мне следует вести себя с ним? Делать вид, что вчера на малиновых полях ничего не произошло, спросить о нашем поцелуе напрямую или ждать, пока он первый не подойдет ко мне? Черт, за всеми этими Богами, монстрами и способностями я совсем забыла, как следует вести себя с парнями. — Что ты такого сделала, что Ли-Энн смотрит на тебя, как тигр на свою жертву? — шепчет Лиам, кивая в сторону, где сидят музы. Аккуратно смотрю на девушек, и встречаюсь с презрительным взглядом одной из них. Кудрявые черные волосы достают до поясницы, смуглая кожа выделяет ее на фоне остальных девушек, сидящих рядом, карие глаза пристально смотрят на меня. Она больше похожа на пантеру, и, если честно, кажется, что она вот-вот прыгнет на меня и разорвет на части. Все ясно, очередная фанатка Томлинсона. — Без понятия, — пожимаю плечами я, снова смотря в сторону Луи, но парень уже повернулся к нам спиной. Пейн смотрит на меня, потом следит за моим взглядом и натыкается на Томлинсона, поворачивается к Ли-Энн. Снова смотрит на меня, на Луи, на Ли-Энн, и так несколько раз. — Да чтоб меня! — слишком громко кричит он, и полубоги, сидящие на трибуне перед нами, оборачиваются в непонимании. — Извините, ради Бога! — Пейн прикладывает руку к груди, и я усмехаюсь. — У вас что-то было с Луи? — тихо спрашивает он. — Ничего не было. — Ты врешь. — А ты что, телепат? — Нет, я всего лишь мастер в любовных делах. — Мастер в любовных делах, напомни мне, пожалуйста, когда у тебя в последний раз была девушка? — Да иди ты, Брайтман! — обиженно надувает губы Лиам, и я смеюсь. Даже Сая издает смешок. — Ты плохой человек, просто отвратительный, раз напоминаешь мне о временном отсутствии моей личной жизни. И вообще, это не отсутствие, я осознано взял паузу, чтобы отдохнуть от девушек. — Это они взяли паузу, чтобы отдохнуть от тебя, Пейно. — Ты и Томлинсон? — скептически спрашивает Лан, приподнимая свои солнечные очки. Они придают Сае крутость и независимость, готова поспорить, что она носит их только поэтому, а не потому, что солнце светит ей в глаза. — Слабо верится. — Да, слабо, потому что ничего не было. Не хочу болтать лишнего и раздувать из обычного поцелуя целую драму. После вчерашнего с Луи мы так и не говорили, так что мало того, что я не знаю его отношения к этой ситуации, так я сама и не поняла, как к этому отношусь я. За месяц в Лагере со мной произошло больше, чем за двадцать один год в Балтиморе. — Колись, — шепчет Пейн мне на ухо, подъезжая на трибуне почти вплотную. — Что произошло между тобой и Томмо? Я эти флюиды за версту чую. — То же мне, ищейка, — издаю смешок я, украдкой косясь в сторону Луи. — Ничего не было, просто прогулялись до малиновых полей. Лиам громко ахает, хватаясь за сердце, будто он истеричная бабка в поликлинике, которой надо попасть к врачу без очереди. — Это же все равно, что прелюдия! — Прогулка по полям? — вскидываю бровь я. — Знаешь, Ли, нужно срочно найти тебе девушку, кажется, что ты начал забывать, что такое романтические отношения. — Если бы вы гуляли около Парфенона или северного леса, я бы и слова не сказал, — отнекивается Пейн. — Но вы были на малиновых полях. Лиам выжидающе смотрит на меня, словно от словосочетания «малиновые поля» в мою голову должна прийти какая-то очевидная мысль. Проходит несколько секунд, Пейн все так же прожигает меня нетерпеливым взглядом, и только тогда, когда я непонимающе пожимаю плечами, он чертыхается. — Малиновые поля — это место, посвященное Афродите, а Дита является Богиней чего? — Любви. — Молодец. Эти поля пропитаны романтической аурой, если при наличии физического влечения там оказались двое людей, то обстановка работает на них, как спусковой механизм — бум, и вы уже занимаетесь прелюбодеянием и остальными сексуальными штучками. — И это работает только тогда, когда в людях есть чувства друг к другу? — Да, это же поле, посвященное Богине любви. Афродита любит, когда два блуждающих сердца наконец находят друг друга. Можно сказать, что она подталкивает и заставляет быть более решительными. Уж не знаю, что именно подтолкнуло меня вчера на поцелуй с Луи: Афродита или бурбон. Если Лиам говорит правду, выходит, у нас с Томлинсоном есть взаимные чувства друг к другу? Я, конечно, считаю Луи симпатичным (ладно, до одури симпатичным), но… черт, чем больше я начинаю об этом думать, тем больше путаюсь в собственных эмоциях. — Привет, бандиты! — радостно здоровается Хоран, присаживаясь рядом со мной. Чувствую, как Ли-Энн все еще взглядом прожигает во мне дыру, но больше я не поворачиваюсь в ее сторону. Мне как раз не хватало разборок с фанатками Томлинсона. На арену выходит наш тренер, мистер Роджерс, и, слава богу, в человеческом обличии. Мистер Роджерс и так похож на черного Дуэйна Джонса, который орет абсолютно на всех, если видит, что хоть один отлынивает от физических тренировок, а когда он в образе сатира, коим и является, мы с Лиамом не можем сдержать смех. Очень странно видеть накаченный торс в комбинации с козлиными ногами. На мистере Роджерсе оранжевые кепка и футболка с оливковой ветвью, на шее болтается свисток, а на ногах убитые кроссовки года так восемьдесят шестого — физруки даже в божественном мире остаются физруками. — Приветствую всех инвалидов на ежемесячной игре «Спаси горожанина», — под аплодисменты и свистки Роджерс рукой указывает на манекен, болтающийся на ветру. — Я распределю некоторых из вас на пары, которые будут соревноваться друг против друга — одни спасают, другие мешают. Задача героев — спасти горожанина, пока не истекут пять минут, задача злодеев — помешать героям это сделать. Вам разрешается пользоваться своими силами и любым оружием. Можете сильно не переживать, сегодня в лазарете дежурит Стайлс, он быстро подлатает все ваши ушибы, хотя настоящие полубоги должны справляться со своей болью один на один! — мистер Роджерс подносит к лицу папку-планшет, недовольно закатывая глаза. — Да начнется игра, и давайте все дружно попросим Зевса, чтобы этот Цирк Дю Солей закончился как можно быстрее. Раздается такой громкий свисток, что Найл роняет свой сэндвич на землю, разочарованно откидывая голову назад. Голос у мистера Роджерса настолько звонкий, что ему даже не требуется микрофон, чтобы докричаться до самых дальних трибун. — Даже вселенная говорит тебе прекращать столько есть, — Сая снова поправляет свои солнечные очки, запрокидывая ноги на трибуну спереди. Пяткой Лан задевает какую-то девушку, и как только она оборачивается, чтобы возмутиться, Сая лишь вопросительно поднимает брови, и через секунду разозленная, но испугавшаяся блондинка уже пересаживается на другое место. — Хоть бы меня не вызвали, — молится Пейн, сложив руки на груди. — Пожалуйста, Будда, Брюс всемогущий и Канье Уэст, спасите меня от сегодняшней игры. — Тревор Скотт, Рамира Гонсалес, Эбони Найт и Майк Возняк, надевайте защиту и бегом на арену! Когда Лиам понимает, что его имя не назвали, то облегченно выдыхает и посылает воздушный поцелуй в небо. На арену выходят четыре полубога, и у одного из них явно мания величия, потому что он начинает демонстрировать свои мускулы и заставлять толпу аплодировать ему громче. — Скотт и Найт, вы злодеи или герои? — спрашивает тренер, пока полубоги закрепляют железную защиту у себя на теле. — Конечно герои, тренер Роджерс! — улыбается парень. Его зубы такие белые, будто софиты, мне даже приходится прищурить глаза. — Тревор Скотт, — поясняет Найл, съедая протеиновый батончик целиком. — Сын Ники, Богини победы. Он еще ни разу не проигрывал в этой игре, оно и понятно. — Тот еще придурок, — фыркает Лиам. Тревор снимает с себя футболку, кидая ее в сторону муз, где как раз сидит Ли-Энн, но девушки не в восторге от раздутого эго парня, поэтому одна из них, блондинка с короткими волосами, пинает футболку, смешивая ее с песком под ногами. К слову, Тревор не обращает внимания на этот жест и продолжает красоваться перед девочками в коротких оранжевых юбках, которые принимаются смущенно хихикать и подмигивать парню. — Такой самоуверенный. Спорим, у него маленький член? — говорю я, и Хоран заливисто смеется, давясь попкорном. — Как собралась проверять? Вздрагиваю от тихого голоса за моей спиной и оборачиваюсь: Томлинсон сидит на корточках, жует жвачку и улыбается одним уголком губ. Смотрю на довольное лицо Пейна, который уставился на нас, будто пришел в кинотеатр на романтическую комедию для подростков. Сае все равно, она наблюдает за тем, что происходит на арене, а Найл делает вид, что его вовсе здесь нет, при этом очень громко отпивая из своего стакана через розовую трубочку. Отлично, уже весь Лагерь думает, что у меня интрижка с Томлинсоном. — А у тебя есть варианты? — спрашиваю я, и как только Луи открывает рот, чтобы ответить, перебиваю: — Секс втроем можешь даже не предлагать. — Очень жаль, — вздыхает Луи, усаживаясь рядом. — Отказываешься от тройничка с таким парнем! — Спасибо, но Тревор совсем не в моем вкусе. — А я говорю совсем не про Тревора, — подмигивает Томлинсон, надувая из жвачки пузырь, который громко лопается через секунду. Как только я поворачиваюсь к Луи лицом, чтобы в очередной раз сказать о том, что его самомнение больше, чем мышцы Илая, он наклоняется ближе, отчего мы почти что сталкиваемся лбами, и кивает в сторону арены: — Я понимаю, что тут хороший вид, — Томлинсон очерчивает воздух около своего лица, — но ты лучше смотри на стадион, а то все пропустишь. Да он издевается надо мной! Зло прищурившись, отворачиваюсь от наглой ухмылки Томлинсона и стараюсь сконцентрироваться на игре с идиотским названием «Спаси горожанина». Когда полубоги надевают всю экипировку и берут в руки оружие, они встают по разные стороны арены, оставляя пьедестал с подвешенным манекеном посередине. Мистер Роджерс сидит на высоком стуле, будто украденном у спасателя на пляже, а сзади него на огромной панели появляется таймер с красными цифрами. — Что за идиотская версия «Последнего героя»? — спрашиваю я, подавляя смешок. — А тебя не просто удивить, принцесса, — Томлинсон отклоняется назад, положа руку на выступ за моей спиной. Вот же говнюк. — Смотри дальше. А дальше раздается громкий свисток, таймер зажигается, и шипы в бассейне начинают крутиться, превращая всю конструкцию в огромную мясорубку. Манекен опускается чуть ниже, и теперь я поняла весь смысл игры: если герои не спасут «горожанина» за пять минут, то его уничтожит огромный шредер. Полубоги начинают драться, да так, что мне кажется, будто тут снимают сцену для «Убить Билла» — не хватает только литров крови, брызгающей во все стороны, но если все продолжится в таком же духе, то скоро мы ее увидим. Тревор ловко уворачивается от ярких вспышек, которые посылает второй парень, а девушки тем временем размахивают мечами, явно намереваясь убить друг друга. Когда Эбони, что играет в паре с Тревором, обезоруживает копию молодой Сальмы Хайек, она бежит в сторону платформы, пытаясь забраться на нее по веревочной лестнице. Обезумевшая Эбони прыгает ей на спину, вцепившись руками в волосы, и они обе падают на землю, поднимая пыль. Тревор все еще уворачивается от вспышек, словно только что выполз из «Матрицы», а потом отражает свет одной из них с помощью своего меча, отчего она ослепляет парня-злодея. Таймер показывает, что осталось меньше двух минут, и сын Ники ловко запрыгивает на платформу, где мечом отрезает веревку, на которой висит манекен, и ловит его одной рукой. Раздается громкий звук, конструкция прекращает двигаться, а на экране, где только что был таймер, теперь красуется надпись «победили герои!». Раздаются громкие аплодисменты, Тревор взмахивает манекеном так, будто это кубок, который он выиграл на Олимпийских играх, и только Пейн недовольно протягивает «у-у-у». — Что и требовалось доказать, — взмахивает руками Лиам. — Тревор снова дошел до конца один. Все куплено! В Лагере процветает коррупция! Со стадиона молодую копию Сальмы Хайек и Эбони выносят на носилках с многочисленными ушибами и парочкой переломов. В следующих группах играют Зейн, сучка-Ариэль и Илай, а когда вызывают Клио, Малик резко подрывается с места, преграждая Адамиди путь на арену и выкрикивая угрозы, вроде «я собственноручно сломаю хребет каждому, кто хотя бы тронет Клио», на что она оставляет на его щеке поцелуй и уходит играть. Хотя «играть» не совсем подходящее слова для всего происходящего, я бы сказала «сражаться». Против Клио играют две девушки, одна из которых может раскидываться оранжевыми энергетическими шарами, но ни один из них так и не попадает в Адамиди. Когда я поворачиваю голову влево, то замечаю, что Малик сидит рядом с Найлом и что-то яростно шепчет ему на ухо, и тогда я догадываюсь, что Зейн попросил Хорана применить телекинез, чтобы Клио не пострадала. Из тридцати шести человек с травмами ушли (или их унесли) двадцать восемь. Мистер Роджерс говорит, что осталась последняя десятая игра, и я расслабляюсь, потому что вероятность того, что меня вызовут на арену в последний момент, равна… — Луи Томлинсон, Натали Уинтерс, Рори Брайтман, и, прости господи, Джианни Карбоне. Бегом на арену! Равна ста процентам. Шокировано смотрю на друзей, которые точно так же смотрят на меня, и понимаю, что помощи ждать от них не придется. Слышу смешок Томлинсона, который самоуверенно спрыгивает с трибун на арену. Раздаются громкие аплодисменты и девчачьи крики поддержки, и Луи ослепительно улыбается каждому сидящему на стадионе. Все еще думаю, что это глупая шутка мистера Роджерса, но когда на арене оказывается девушка, которую я не видела раньше, а с самых высоких трибун шатающейся походкой спускается Джианни, то понимаю, что это не прикол. — Черт, Брайтман, это отстой, — говорит Лиам. — Спасибо, твое сочувствие бесценно. — Я помолюсь за тебя Бейонсе, прочитал в журнале, что она для девушек работает как талисман для придачи уверенности. Нехотя плетусь вниз под пристальными взглядами, и даже спиной к полубогам я могу почувствовать один-единственный прожигающий насквозь взгляд Ли-Энн. Я надеюсь, что у нее нет никакой силы, иначе она обязательно ей воспользуется, подойди я к Луи ближе, чем на несколько метров. — Твоя подружка явно хочет, чтобы меня унесли отсюда на носилках, — мрачно говорю я Томлинсону, слегка кивая в сторону, где сидят музы. Луи удивленно смотрит туда, а затем, усмехнувшись, поворачивается ко мне. — Ли-Энн не моя подружка. — Она об этом знает? — Томлинсон, Уинтерс, герои или злодеи? — спрашивает мистер Роджерс, что-то записывая. — Злодеи, — усмехается Луи, не переставая смотреть на меня, отчего я обессиленно запрокидываю голову назад. Мало того, что я в паре с пьяным Карбоне, так мне еще и придется спасать несчастного манекена. Джианни расслабленно подходит ко мне, поправляя воротник золотой рубашки, пуговицы на которой застегнуты неправильно. — Мио дио, хорошо, что я выпил перед игрой, дело пойдет лучше! Все надевают защиту, даже Джианни, который несколько минут всех убеждал, что она ему ни к чему и что его защищает вино. — Дам тебе бесплатный совет, Брайтман, — Луи останавливается рядом со мной, чуть присев, чтобы шепнуть на ухо: — держись поближе к Карбоне, этот сукин сын очень везучий. Томлинсон подмигивает мне и уходит на другую сторону арены, где его уже ждет Натали. Она оказывается миниатюрной брюнеткой с прической в стиле Твигги, и я удивляюсь, как ее вообще не сдувает ветер с дороги. Надеюсь, она не превращается в каменного человека. — Ну что, белла сеньора, готова выиграть в этой битве? — Джианни снимает с себя шляпу и бросает ее в сторону. — Ты-то, я вижу, уже точно готовенький. Луи громко смеется, раздается свисток, и таймер начинает обратный отсчет. И что мне теперь делать? Карбоне не нашел занятия полезнее, как посылать воздушные поцелуи какой-то блондинке, сидящей в толпе, и тут я вижу, как одичавшая Натали бежит на него с мечом, громко выкрикивая что-то похожее на язык из игры «Симс». Как только я хочу крикнуть ему, чтобы уматывал как можно скорее, пьяный итальянец спотыкается о собственную ногу, падая в сторону, и Натали, не успевая затормозить, врезается в защитные ограждения арены. Черт, теперь я поняла, что имел в виду Луи: удача — вот способность Джианни. Видимо, поэтому он еще не спился. — О, дьяволо! — громко кричит он, вскидывая руки наверх, а затем отряхивая колени. — Испачкал любимые брюки! Пячусь назад, подальше от разъяренной Натали. Неизвестно, что придет к ней в голову, а раз уж Карбоне удачливый засранец, то я оставлю их разбираться между собой. Спиной врезаюсь в кого-то, и мне даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, что сзади меня стоит Томлинсон. Луи самодовольно улыбается и машет мне одними лишь пальцами, на что я закатываю глаза, а затем он резко выставляет руку, чтобы нанести удар, но я вовремя блокирую его. Повезло, что в Балтиморе я ходила на бокс. Правда всего лишь два раза. Томлинсон бьет с другой стороны, но я снова останавливаю его удар. За Луи стоит платформа с манекеном, и я стараюсь придумать в голове план, как туда добраться, обхитрив Томлинсона, параллельно защищаясь от ударов парня. Надеюсь, со стороны я похожа на крутого спецагента из боевика, а не на неуклюжую лошадь на коньках. — Ждешь, когда я начну разговор? — спрашивает Томлинсон и прижимает меня спиной к себе, обхватив рукой шею. — Да, — ударяю Луи локтем в живот и освобождаюсь от крепкой хватки. — Было бы неплохо, тем более, ты сам спровоцировал вчерашнюю ситуацию. — Я спровоцировал? — Луи ставит мне подножку, через которую я перепрыгиваю. — Я бы не поцеловал тебя, если бы ты сама этого не хотела, принцесса. Принесите мне калькулятор, чтобы я смогла посчитать, сколько в Томлинсоне наглости и самоуверенности! — Ты потащил меня на малиновые поля, — пытаюсь ударить Луи в живот, но он перехватывает мою руку, заламывая ее, и снова резко прижимает меня к своей груди. — Я тут узнала забавный факт: оказывается, что эти поля действуют на людей, заставляя влюбляться друг в друга. Ударяю пяткой прямо в колено Томлинсона, отчего его хватка ослабевает, и я успеваю выбраться. — Только ты забыла один нюанс, — Луи хватает меня за руку, заставляя развернуться, и заглядывает прямо в глаза. — Малиновые поля не действуют на людей, которые ничего друг к другу не чувствуют. Зло вырываю руку и бегу к платформе, чувствую, как покалывает ладони от нахлынувшего адреналина, а затем слышу ругательства Луи: вся его железная защита нагрелась, и он старается снять ее как можно скорее, чтобы не получить ожоги. Усмехаюсь и бегу дальше, как вдруг слева от меня, буквально в полуметре, оказывается молния, которая ударяет в землю, поднимая столбы пыли. Укрываюсь руками, и тут молния оказывается уже с другой стороны. Томлинсон гребаный придурок, я убью его сразу же, как мы выйдем отсюда! — Джианни! — кричу я, быстро обернувшись: Карбоне пытается отбиться от Натали, размахивая своей соломенной шляпой. — Беги наверх за долбаным манекеном! Нагреваю рукоятку меча Натали, отчего она с криком кидает его на землю, и Джианни, резко оживившись, очень манерно и слишком по-пьяному бежит в сторону платформы. Какого черта меня поставили в пару с итальянским Джеком Воробьем? Таймер показывает, что осталось тридцать четыре секунды. В теории, мы с Джианни должны успеть спасти «горожанина», но тут Карбоне ногами путается в веревочной лестнице, и я тяжело вздыхаю, начиная забираться по второй. Веревки от прикосновения горящих ладоней чернеют, в глазах мерцают яркие темные пятна, я останавливаюсь и, резко зажмуриваясь, встряхиваю головой, чтобы прогнать странное состояние. Почти оказавшись наверху, я чувствую, как что-то тянет меня вниз, и, опустив взгляд, вижу Томлинсона, который дергает лестницу. Секунда — и я, зажмурившись, лечу на землю, готовясь больно удариться всем телом, но вместо этого я чувствую лишь теплые руки, которые ловят меня. — Не напомнишь, в который раз я спасаю тебя? — улыбается Луи. Томлинсон ставит меня на место и пальцем указывает на таймер: три, две одна. Время вышло. Крутящиеся шипы уничтожают манекена, кромсая пластик на мелкие кусочки. — Ты почти победила, Брайтман, — говорит Луи, хлопая меня по плечу. — Не расстраивайся, в следующий раз я обязательно тебе поддамся.

***

Сижу на костровой, наблюдая за тем, как медленно садится солнце, отбрасывая теплый розовый свет на Лагерь. Высокий яркий костер согревает, разговоры полубогов успокаивают, и я понимаю, что у меня есть еще около часа, чтобы насладиться уютной и спокойной атмосферой перед тем, как шагнуть в неизвестность. Закаты здесь всегда по-особенному красивые. От реальности меня отрывает хриплый голос Гарри: он сидит где-то напротив меня, за пламенем костра, играет на гитаре и поет, скорее всего, одну из своих песен: — Gotta see it to believe it, sky never looked so blue. So hard to leave it, that's what I always do, so I keep thinking back to a time under the canyon moon. Сзади него сидят девушки, в одной из которых я узнаю Ли-Энн. Они подпевают ему, создавая необыкновенную гармонию. Если бы было можно, я бы слушала это вечно. Да, вынуждена признать, что поет Ли-Энн волшебно, мне даже не так сильно хочется надавать ей по лицу за ее сегодняшние взгляды в мою сторону. Сая сидит рядом со мной в кожаной куртке и дырявых узких джинсах, свет костра отбрасывает тень на иссиня-черные волосы. Лицо как всегда не выражает эмоций, лишь легкое презрение — оно во взгляде Лан живет постоянно. Но я-то знаю, кому именно оно сейчас принадлежит. — Сказала бы ему о том, что чувствуешь, — устало говорю я, вытягивая ноги вперед. Лан поворачивается ко мне лицом, вопросительно приподнимая бровь. Мы с Саей не особо разговаривали по душам в Балтиморе, но сейчас, когда я узнала, что Лан кто-то способен понравиться, меня так и тянет поговорить на эту тему. — Давай без душещипательных разговоров, ладно? — Я просто хочу, как лучше. — У нас с ним слишком разные взгляды. Когда все закончится, я уйду к амазонкам, а Гарри останется в Лагере. Он мечтает сделать из него не фабрику по подготовке защитников мира, а место, которое действительно можно назвать домом. Мы разойдемся с ним в разные стороны, так что нет смысла вообще что-то начинать. Сая так мечтает вырваться на волю, снова колесить по миру, что глупо будет спрашивать, захочет ли она остаться в клетке, даже если Гарри и ответит ей взаимностью. Такие люди, как Лан, страдают от своей же независимости, никого не подпуская к себе и не привязываясь, чтобы в любой момент исчезнуть. — От Пейна тебе будет не так просто избавиться, ты ведь понимаешь это? — спрашиваю я, на что Сая усмехается. Лиам идет к нам, пританцовывая ламбаду, и тут рядом со мной кто-то садится, протягивая железную кружку. Судя по тенденции неожиданно появляться около меня, это точно Томлинсон. — Тут занято, — бросаю я, кивая на место, которое занял Луи. — Ничего страшного, — кричит в ответ Пейн. — Разбирайтесь в своих отношениях, я пойду собирать гербарий и не буду вас отвлекать. Лан, бросив короткое «пойду выпью», уходит вслед за Лиамом, оставляя нас с Луи вдвоем. То же мне, друзья называется. Томлинсон все еще держит кружку передо мной, и, обессиленно выдохнув, я принимаю ее. — Хочешь снова напоить меня? — А в прошлый раз получилось? — Раз мы поцеловались, то определенно получилось. Луи смеется, отпивая из кружки, и что-то мне подсказывает, что в ней тот же бурбон, который мы пили с ним на малиновых полях. Делаю глоток, чувствуя, как напиток приятно обжигает горло, и оказываюсь права — тот самый бурбон. — Откуда ты берешь выпивку? — спрашиваю я, гоняя жидкость по кружке. — У меня есть парочка секретов. Даже на такой простой вопрос Томлинсон отвечает загадками. Покачиваю головой, глядя на искры, которые поднимаются над костром, чтобы через несколько секунд исчезнуть в наступающей темноте. Под мягкое пение Стайлса некоторые начинают танцевать, и среди немногочисленных парочек я замечаю Зейна и Клио. — Я раньше думала, что Эдвард и Белла самая красивая пара, но, — указываю в сторону Малика и Адамиди, — сейчас понимаю, насколько сильно я ошибалась. — Уверен на сто процентов, что следующее поколение полубогов будет воспевать их отношения, — соглашается Луи. Мы сидим в тишине еще немного времени, смотря на то, как Зейн нежно танцует с Клио, прежде чем Луи неожиданно произносит: — Я не собираюсь извиняться за вчерашний поцелуй, если ты этого ждешь. Его прямолинейность иногда загоняет меня в угол, я даже не знаю, как ему ответить. — Конечно, ведь извиняться в принципе не в твоем стиле, — говорю в кружку я, отчего создается небольшое эхо. — Я бы извинился, если бы знал, что ты этого не хотела. — По-твоему, я хотела, чтобы ты поцеловал меня? — Я думал об этом, — довольно пожимает плечами Луи. — И когда это произошло на малиновых полях, окончательно убедился. Открываю рот, чтобы ответить, но подходящих слов не находится, потому что… потому что Луи прав. Я действительно была не против, в какой-то мере даже хотела этого. Не знаю, что это было: алкоголь, влечение или пролетевшая искра, но я не хочу отшучиваться и врать Томлинсону о том, что совсем ничего не почувствовала между нами. Раз он сказал, что никогда не врал мне, то и я не хочу начинать. — Это физиология, — отмахиваюсь я, и Луи смеется. Когда Томлинсон смеется, я всегда смотрю на его лицо: голубые глаза прищурены, улыбка будто озаряет все вокруг, а еще он всегда немного опускает голову, из-за чего челка падает ему на глаза. Черная толстовка с надписью «abcdefuckyou» заставляет меня мысленно усмехнуться. На ногах все те же высокие конверсы, и вся эта картинка заставляет меня думать о том, что я была бы не против поцеловать его еще раз даже за пределами малиновых полей. — Как ты? — спрашивает Луи, глядя на меня. В оранжевом свете костра его глаза становятся бирюзовыми, и я пытаюсь найти в них хоть какой-то намек на волнение или страх, но там нет абсолютно ничего. Когда Луи начинает говорить о Посвящении или о другом дерьме, в которое мы попали, его эмоции будто отключаются, настолько он ненавидит это. — Я боюсь, — пожимаю плечами. — Страшно ждать неизвестности. — Помню один раз, когда я был в Балтиморе и… — Следил за мной, — киваю я, и Томлинсон усмехается. — Не следил, а наблюдал. Так вот тогда какой-то парень вломился к вам в кафе и начал угрожать, требуя деньги, — вспоминаю одну из многочисленных попыток ограбления кафе. — Ты тогда с невозмутимым видом открыла кассу, выскребла всю мелочь, подошла к этому придурку и просто высыпала ее ему в ладонь. Тебе было наплевать, что на тебя был направлен травмат, ты просто отдала ему гребаную мелочь, — издает смешок Томлинсон. — У нас всегда было мало выручки, мне даже стыдно, что этот козел решил ограбить именно нас. — Это мне в тебе и нравится, — Томлинсон протягивает свою кружку, чокаясь с моей. — При любой ситуации ты всегда остаешься собой. — Я начинаю сомневаться в том, так ли это. — Не сомневайся. Ты всегда поступаешь правильно, делаешь правильные вещи и подбираешь правильные слова. Если этому учат в человеческих школах, то я жалею, что вырос здесь. — Один раз я взяла двадцать долларов из кассы и так их и не вернула. Не могу назвать это правильным поступком, — Луи улыбается, покачивая головой. — И поверь, Лагерь не самое плохое место. В голове возникает образ Айлы и картинка из далекого детства: маленькая я, пришедшая из школы домой, где вместо оладий и апельсинового сока на столе валяются пустые бутылки, косяки и пакетики с порошком. Интересно, Айла вообще жива? — Знаешь, я думал над твоим вопросом, — непонимающе смотрю в голубые глаза. — Почему мне нравилось смотреть за тобой, — поясняет Луи. — Я любил наблюдать за твоей жизнью, потому что так я пытался забыть свою. Томлинсон смотрит вперед, где солнце практически ушло за горизонт. Не пытаюсь найти слов сожаления или поддержки, потому что знаю, что Луи этого не любит. Он вообще не любит рассказывать про себя, но когда он это делает, я просто слушаю его, боясь, что в какой-то момент он остановится, и я больше ничего о нем не узнаю. — Какой она была? — Томлинсон поднимает на меня глаза. — Какой была твоя жизнь до того, как ты оказался здесь? Луи едва заметно улыбается, после чего допивает содержимое кружки до конца. Я знаю, что Томлинсон старательно избегал рассказов о своей жизни раньше, но сегодняшний день исключение. Он сам начал эту тему, будто давая разрешение задать все интересующие меня вопросы. — Мы жили в Миннеаполисе — я, родители, две младшие сестры-близняшки. У нас был типичный американский дом: большой, светлый, с белыми ставнями, впереди веранда, везде цветы. Мама очень любила цветы, у нее был свой цветочный магазин, Миа и Картер постоянно торчали у нее после школы, им нравилось собирать букеты. Папа работал тренером школьной команды по футболу, он обожал его. Даже на заднем дворе поставил ворота, я с утра до ночи пинал с ним мяч, — Томлинсон грустно улыбается, вспоминая те времена, когда он мог быть рядом с семьей. — Так ты, значит, футболист, — стараюсь отвлечь Луи от убивающих воспоминаний. — Не удивил. — А ты думала, что я занимался балетом? — Ну, в этом был бы какой-то шарм. — Какой шарм может быть в прозрачном трико, натянутом на мужике? — О, поверь мне, — киваю я, — когда парень танцует перед тобой в прозрачном трико, в этом и правда что-то есть. — У тебя очень странные желания, Брайтман. Но, так и быть, когда-нибудь я станцую для тебя в лосинах. Смеюсь, а затем снова смотрю на Томлинсона, ожидая, что он продолжит рассказ. — Так значит, у тебя образцовая американская семья? — Да, мы были той семьей, чью фотографию размещают на коробке с хлопьями, — снова мягко улыбается Томлинсон, а меня передергивает от одного слова «были». — Я понял, что со мной что-то не так в тринадцать лет, когда в доме начали ломаться микроволновки, и каждый раз, когда я пытался зарядить телефон, меня ударяло током, от разряда которого обычный человек запросто загремел бы в больницу. Сначала мама думала, что у нас проблемы с электричеством, но потом она поняла, что это я. Ветер полностью стихает, закатные лучи почти скрылись за верхушками деревьев, напоследок тепло пробегаясь по лицу. — Она рассказала мне о том, кем я являюсь. Не знаю, я сразу поверил ей: у меня не было такого, что я крутил пальцем у виска и сбегал из дома, как это делал Малик. Я поверил ей сразу же, потому что понимал, что другого объяснения тому, что происходило нет: как только я дотрагивался до электрических приборов, они ломались, я мог держать провода голыми руками. Тогда мама и рассказала мне про Лагерь, но вместе мы решили, что мне не стоило туда ехать — я думал, что был в безопасности. Один раз, когда я возвращался из школы домой, на меня напал пустой — я тогда первый раз в жизни увидел их. Мне повезло, я смог вырваться, но когда об этом узнала мама, она испугалась и буквально насильно отвезла меня в Лагерь. — Представляю, как ты ненавидел это место. — Я мечтал его уничтожить, — Луи поднимает голову, убирая с глаз челку. — Мне не давали увидеться с семьей, не выпускали даже за ворота на шоссе. Тут такая политика — никакого общения с родными в первый год в Лагере. Это период адаптации, ты начинаешь понимать, что возможно тебе больше и не удастся вернуться к обычной жизни и ты принимаешь этот факт. А дальше тебе говорят о том, что видеться со своими близкими — слишком опасно, не только для тебя, но в первую очередь и для них, ведь по запаху полубога пустые легко могут отследить его. Эти задроты просто идут на запах, как долбаные детективы-камикадзе, а когда находят место, где был полубог, убивают всех без разбора. Я узнал, что пустые убили мою семью через четыре месяца после того, как это произошло. Эти слова оглушают так, будто меня ударили по голове пыльным мешком, и мне приходится приложить усилия, чтобы услышать то, что говорит Луи. — Они отдали за меня жизни, а я даже об этом не знал. В моей голове нет ни единой мысли. Я даже не уверена, что испытываю хоть малейшую эмоцию: все словно остановилось, будто я персонаж кино, которое поставили на паузу. Я знаю, что значит потерять близкого человека, но я не представляю, каково это — потерять всю свою жизнь. Все, что так любил Луи, все, чем он дорожил, исчезло, а он даже об этом не знал. — Если бы я был рядом тогда, они были бы живы, я бы смог их защитить. — Это не твоя вина, — быстро вставляю я, пытаясь перебить Томлинсона. — Даже если бы ты был с ними, ты был ребенком, Луи. Ты сам мне говорил, что невозможно контролировать силы на начальном этапе, так что ты мог погибнуть вместе с ними. Выпаливаю как можно скорее, после чего бесшумно выдыхаю, прикрывая глаза. — Если бы меня не было здесь, никто бы не пострадал, — вспоминаю, как Луи говорил мне о том, что убил троих полубогов, и я догадываюсь, что контроль над силой он потерял как раз тогда, когда узнал, что его семья погибла. — Видишь, Брайтман, не одной тебе кажется, что Лагерь — это не твое место. — Знаешь, — я ставлю чашку на землю, — возможно, Лагерь как раз для таких, как мы. Нам больше некуда идти, так может, это и правда наш дом? Ловлю заинтересованный взгляд Томлинсона, и именно сейчас я понимаю, что между нами очень много общего: оба потеряны, оба без прошлого и без будущего, идем по одному пути, который даже не зависит от нас. — Но станцевать в лосинах для меня теперь ты просто обязан. Луи мягко смеется, и то невидимое, что сжимало мое сердце, ослабляет хватку, позволяя спокойно дышать. Его смех будто растворяет весь страх, и на секунду я даже забываюсь, где мы находимся. С этого момента история Луи Томлинсона будет всегда сопровождать меня и напоминать о том, что судьбы людей слишком разные, и как бы ты не думал, что у тебя все плохо, в твоем окружении найдется человек, который буквально прошел через Ад. В Лагере не нужны часы, чтобы понимать время, тут его подсказывает интуиция и погода. Когда последний луч скрывается за горизонтом, погружая все в сумерки, я понимаю, что нам пора идти. Я больше не слышу хриплого голоса Стайлса, Зейн и Клио перестают танцевать, Лиам больше не липнет к какой-то девчонке с темными волосами, вытанцовывая вокруг нее странные брачные танцы. Мы все переглядываемся и собираемся возле входа на костровую, чтобы направиться к северному лесу. — Удачи, Луи, — слышу я сзади, когда мы с Томлинсоном проходим место, где сидят музы. — Спасибо, Ли-Энн, — подмигивает Луи девушке. — Удачи, Луи, — пискляво передразнивает девушке Лиам, отчего я издаю сдавленный смешок. — Ну что, отряд самоубийц в сборе? — весело спрашивает Зейн, и я думаю о том, возможно ли хоть чем-то напугать Малика. Он такой радостный, будто мы едем в Диснейленд. — В данный момент твои шутки не уместны. Впрочем, как и всегда, — раздраженно произносит Ариэль, закатывая глаза. — Мне в принципе повезло, что я умею шутить. — И действовать всем на нервы. — Престон, а вот тут как раз победила ты! Надоедливее тебя может быть только жирная назойливая муха, которую хочется прибить! Мы шагаем навстречу высоким соснам, подошва кед вязнет в сырой земле, неприятное чувство расползается внутри, словно нефтяное пятно в открытом море. Отбрасываю все мысли кроме одной: единственное, о чем я прошу Бога, Богов, Дональда Трампа, Леди Гагу, не важно, так это о том, что где бы я сейчас не оказалась, я не была одна. Оглядываю всех по очереди, поражаясь напускной невозмутимости (кроме Пейна, на лице Лиама неприкрытый ужас и страх), и останавливаю взгляд на Мартине: голова опущена, лицо скрыто мелкими кудрями, она часто опасливо оборачивается, глаза бегают в разные стороны. Клио подходит к ней, аккуратно обняв за талию, что-то шепчет на ухо, и Мартина с благодарностью коротко улыбается. — Мы как будто идем к воротам Мордора, — бубнит Хоран. — Может вы перестанете ныть? — сначала мне кажется, что что-то тяжелое с громким звуком падает на землю, но потом я понимаю, что это всего-то голос Илая. — Кому-то точно нужны антидепрессанты, а не стероиды, — весело говорит Джианни, протягивая Саммерсу бутылку вина, которую он прихватил с собой. — Как у тебя вообще печень выдерживает столько пить? — спрашивает Сая. — Это называется неуязвимость. Считаю ее своим вторым даром, сеньорина. — Это называется долбое… — А это что еще за хрень? — спрашивает Лиам, привлекая наше внимание. Перед нами открытая поляна, окруженная высокими соснами. Свет от вечерней луны просачивается через верхушки деревьев, и в голову стремительно врывается строчка из Пророчества: «Отправятся они в путь, встретившись под Луной». И я бы нисколько не удивилась этой картинке, если бы на поляне полукругом не стояли двенадцать ванн, наполненных… льдом? Черные, на серебряных ножках, не знаю, откуда их достали, но они похожи на те ванны, которые стояли во дворцах во время викторианской эпохи. Рядом с каждой ванной стоит человек, и издалека они кажутся одинаковыми: темный балахон, капюшон накинут на голову, кожа кажется прозрачной, и создается впечатление, что это не люди, а призраки. Кто знает, может они и правда восставшие из мертвых, я уже ничему не удивлюсь. — Добрый вечер, полубоги, — из темноты появляется Хирон. Вид у него очень уставший, а одежда мятая, непривычно видеть его таким. — Я рад видеть вас. — А мы-то как рады, что пришли, просто безумно, — вставляет Зейн. — Пророчество вступит в силу в любой момент, и мы должны проверить, справитесь ли вы с ним или нет, — вздыхает Хирон. — Для этого вам и приходится сейчас стоять здесь. — Можно один вопрос? — неуверенно спрашивает Лиам, поднимая руку. — Вы же ванны не для спа-процедур поставили, да? — Посвящение происходит в мире, который находится между Богами и обычными людьми. У него нет названия, потому что его не существует буквально. Это что-то вроде четвертого пространственного измерения — этот мир находится за пределами нашего ограниченного восприятия, и чтобы попасть туда, нужно… умереть. Замираю, пытаясь понять, послышалось мне или нет, но судя по шокированным лицам всех остальных, мистер, мать его, Кингсли и правда только что сказал, что нам нужно умереть. — Так, — Лиам вскидывает руки, нервно проводя ими по волосам, — я, конечно, не гинеколог, но это пиз… — Что вы имеете в виду под «умереть»? — переспрашивает Ариэль, и это становится единственной умной вещью, которую она сказала за все наше знакомство. — Ваше сердце должно перестать биться, но разум останется работающим. Это похоже на состояние комы, только наоборот. — Значит, чтобы попасть в этот мир между Богами и людьми, мы должны впасть в кому? — уточняет Стайлс, нахмурив брови, на что получает утвердительный кивок Хирона. — Но кто нас выведет из комы, когда нам нужно будет вернуться назад? — Для этого есть хранители, — отвечает мистер Кингсли, и я догадываюсь, что хранители — это те самые призрачные друиды в темных балахонах, которые стоят около ванн. — На них бы сейчас надеть лосины, — слышу я тихий шепот у своего уха и усмехаюсь. Некоторые подходят к ванным ближе, рассматривая огромные куски льда внутри. Найл вертится около хранителя, который смотрит в одну точку, и машет перед его лицом руками — с нашего появления он ни разу не моргнул. — Они вообще живые? — спрашивает Хоран, подставляя палец под нос хранителя, чтобы проверить его дыхание. — Можно и так сказать, — отвечает Хирон. — Хранители — это единственные существа, которые могут спокойно передвигаться по всем трем мирам — миру живых, мертвых и миру, который находится между ними. Я подхожу к ванне, проводя пальцами по ее краям. Лед кажется неестественно холодным, мне даже больно поднести руку к прозрачным кускам. — Лед останавливает божественную кровь, что вводит в вас в гипотермическую кому. Без этой крови ваш организм не может функционировать, и сердце перестает работать, однако ваше человеческое сознание не умирает. Вам будет казаться, что вы видите сон. — Это все похоже на полный бред, — качаю головой я, рассматривая ванные, стоящие передо мной. — Обычно в фильмах после этого все нахрен умирают! Каждый из нас понимает, что мы можем возмущаться, сколько угодно, но обратного пути нет: нам нужно сесть в эту гребаную ванну, чтобы попасть в загадочный мир между Богами и людьми, у которого нет названия. Черт, такого даже Джеймс Кэмерон не сможет придумать! Не знаю, могу ли я доверять хранителям — их вид напоминает мне пустых; не знаю, могу ли я вообще доверять мистеру Кингсли или кому-то, кто сейчас так же, как и я, осматривает ванну, осознанно готовясь впасть в кому. Оглядываюсь в поисках Томлинсона, который стоит, спрятав руки в карманы джинсов. Ему не нравится эта идея, уж слишком много нюансов, но выхода у нас нет. — Извините, но мне нужна гарантия того, что мы проснемся, — с умным видом произносит Пейн. — У вас есть документы, которые надо подписать? Может, заключим договор? Когда каждый полубог встает около ванны, опасливо глядя на лед, который даже при легком прикосновении причиняет боль, и тогда Хирон спрашивает: — Вы готовы? — Это полное дерьмо, конечно же нет! — восклицает Пейн. — Давайте просто покончим с этим! — Твою мать, я не могу. — Хватит, давайте! Возгласы появляются с разных сторон, словно пролетающие пули. Я могу быть не уверенной во многих вещах, но я точно знаю, что мы не можем умереть вот так. У нас впереди слишком много дел, и пока я собственноручно не надеру задницу Титанам, хрен меня похоронишь! — Как думаешь, — Луи поворачивается ко мне, — нас пытаются обмануть? — Может быть, — пожимаю плечами я. — Не узнаем, пока не проверим. Это нужно сделать хотя бы потому, что мы с Томлинсоном обязаны своими жизнями нашей семье. Перешагиваю через высокую стенку, погружая ногу в лед, и тысячи острых иголок моментально вонзаются в тело. Стараюсь не подавать вида, что мне чертовски больно, чтобы еще больше не пугать ребят. Ногу ужасно сводит, и я аккуратно и медленно пытаюсь перекинуть вторую, держась за края ванны. Слышу, как остальные тоже залезают прямо под обжигающий лед. Прозрачные кубики бьются друг о друга, и я стараюсь собрать из этого звука мелодию и сконцентрироваться на ней, чтобы хоть что-то отвлекало меня от пронзающей боли. — Тут блядски холодно! — пискляво кричит Пейн. — Вы бы хоть предупредили, я бы надел термобелье! Джианни делает глоток вина прямо из бутылки и садится в ванну вместе с ней; на лице Гарри нет ни единой эмоции, лишь хмурая складка закрадывается между его бровей; Клио часто дышит, чтобы успокоить подкатывающую панику. Это нужно сделать. За мою бабушку, за семью Луи и за всех, кто когда-либо погибал от рук Титанов и Кроноса. Я резко сажусь, погружаясь в подтаявшую ледяную воду, тело моментально сводит, не могу пошевелить даже пальцем. Пытаюсь воспользоваться силой, чтобы согреться, но ничего не выходит. Медленно вдыхаю и выдыхаю, стараясь забыть о том, что нахожусь в воде с кусками льда, которые медленно парализует мое тело. — Сколько у нас времени? — спрашивает Гарри. — Пока вы не найдете истину, вы не вернетесь назад. А затем я вижу, как хранитель около ванны, где сидит Клио, резко приходит в движении, его полупрозрачные руки оказываются под водой, крепко сжимая плечи Адамиди, и давят вниз, не давая девушке возможности вынырнуть из-под толщи воды. Малик моментально подрывается, но хранитель реагирует быстрее — он также загоняет под воду Зейна. — Лучше бы нас посвящали текилой, — улыбается Томлинсон. — Еще увидимся, принцесса. Томлинсон салютует мне, подсинивая, и уходит под воду сам, но бледные руки хранителя делают все, чтобы убедиться, что Луи не вынырнет. Порываюсь подбежать к нему, но чувствую, как чьи-то пальцы холоднее, чем куски льда, дотрагиваются до моих плеч. Вокруг крики и всплеск воды, издалека доносится пение муз, пытаюсь сопротивляться, боясь задохнуться, но хранитель слишком сильно давит на меня, не давая вынырнуть. Наконец решаю расслабиться, какое-то время смотря на звездное небо из-под толщи прозрачной воды. Чувствую, как кислород в легких заканчивается, и я выдыхаю последний раз прежде, чем оказываюсь в темноте.