Unseen

Видимо, я уже давно привыкла к темноте, даже к той, в которой скрывается неизвестность. Меня больше не пугает мрак или кто-то, кто может из него появиться. Может я и правда привыкла, а может это из-за того, что я знаю, что Луи рядом со мной. Не думаю, что меня вообще может что-то напугать, когда мы с Томлинсоном вместе. Единственное, к чему я не была готова — это резкий и слишком неожиданный удар о холодную землю. Все кости будто перемололо в центрифуге, боль огромной волной парализует тело, на секунду я перестаю слышать, будто оказываюсь в аквариуме. — Твою мать, — доносится слабое кряхтение Пейна. — Они бы хоть подстелили что-нибудь мягкое, никакого гостеприимства в этом Аду. Облегченно выдыхаю, борясь с головокружением. Пытаюсь пошевелиться, но каждое движение отдается резкой и пронизывающей болью. — Ли? — вяло произношу я, пытаясь привыкнуть к полной темноте. — Это ты? — Прости, если ожидала увидеть Папу римского или Леди Гагу в мясном костюме, — чувствую, как холодные ладони ищут мои, чтобы помочь подняться на ноги. — Но это всего лишь я. Встаю, медленно оборачиваясь по сторонам, в надежде увидеть хоть что-нибудь, но нас будто закрыли в темном чулане, не оставив даже долбанной свечки. Темный силуэт парня меня успокаивает, но когда через несколько секунд я понимаю, что нас в этой бездне всего лишь двое, паника снова окутывает меня, не давая сделать вдох. — Где Луи? Кручусь как юла, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, но все бесполезно. Прислушиваюсь к каждому шороху, но кроме тяжелого дыхания Лиама и грохота в собственной голове ничего не слышно. — Он прыгнул с тобой? — киваю, хотя знаю, что Пейн этого не видит. — Томмо должен быть где-то здесь. Держись рядом, а то Томмо убьет меня, если с тобой что-то случится. Крепко цепляюсь за руки Лиама, боясь потерять и его. Оседаю на землю и провожу руками по холодной поверхности, надеясь таким образом найти Томлиносна. Мы слишком многое прошли, чтобы потеряться в гребаной пещере под Адом. Эмоции зашкаливают, и я замечаю красные витиеватые линии, которые короткой вспышкой появляются на моих ладонях. Соберись, Брайтман, и не дай собственной силе отвлечь тебя. Сейчас главное найти Луи, с остальным мы разберемся с ним вместе. Это не похоже на пещеру или комнату; здесь нет стен и потолка — просто кромешная тьма, в которой не выжить ни единому живому существу. Она давит, заставляя паниковать, и если мы не выберемся отсюда, то со стопроцентной вероятностью умрем. — Вот черт, — слышу слабый хриплый голос справа от себя. — Выдавали бы парашюты прежде, чем прыгнуть в это дерьмо. — Лу? — Все в порядке, принцесса. Понимаю, что потерять такого красавчика как я твой — самый страшный кошмар, но к твоему счастью, я все еще живой. Подпрыгиваю на месте и бегу туда, откуда доносится такой знакомый голос. Чувствую джинсовую ткань и радостно порываюсь вперед, коленкой попадая прямо между ног Луи, и парень шипит, складываясь пополам. — Черт, Брайтман, — сквозь зубы кряхтит Томлинсон. — Если честно, я не фанат таких прелюдий. Облегченный выдох срывается с моих губ, и я крепко обнимаю Луи, помогая встать. Томлинсон здесь, рядом со мной, и это самое важное. А раз он рядом, то выбраться из этой темноты нам не составит труда. — Интересно, где мы на этот раз? — с любопытством спрашивает Пейн. — Похоже на какой-то паршивый страшный квест. — Тартар, — спокойно отвечает Томлинсон, словно оказался на теплых островах и теперь проводит нам экскурсию. — Самая страшная часть Ада. — Понятно, ничего нового, — хмыкает Пейн. — Самые темные и страшные места это как раз по нашей части. — Ты в порядке? — спрашиваю я, аккуратно проводя пальцами по лицу Луи. — Не считая того, что ты сейчас как будто водишь зажигалкой по моему лицу, то все просто отлично, — усмехается Томлинсон, и я поспешно убираю ладони. — Но ты знаешь, что мне это нравится. — Оставьте свои дешевые подкаты в стиле «Сплетницы», вам как будто по четырнадцать, — недовольно бубнит Пейн. — Нам нужно выбираться отсюда. — Тебе срочно нужно замутить с Престон, — качает головой Луи и переплетает наши руки. — Ты такой недовольный и дерганный, потому что у тебя недотрах. — Недотрах будет у тебя, если мы не выйдем из этой пучины страха и темноты! — Хочешь покорить Ариэль литературными оборотами? — хмыкаю я. — Не думаю, что получится. — Пошли вы оба, знаете куда? — В пучину страха и темноты? — усмехаюсь, и я почти уверена в том, что Пейн показал мне средний палец. После десяти минут скитаний уверенность в том, что нам будет просто найти выход из Тартара, улетучивается. Чем дальше мы идем, тем больше понимаем, что темнота бесконечна, бессмысленно идти просто наугад. Ни освещения, ни карты, ни маршрута — нам явно нужен другой план. — У нас не так много времени, — тяжело выдыхаю я, продолжая по инерции оборачиваться по сторонам в надежде увидеть хоть какой-то просвет. Я надеюсь, что время в мире живых тянется также медленно, как и здесь, а не летит со скоростью света. Каждую минуту в темноте можно почувствовать — она липкая и тягучая, как горячая резина или жвачка, приклеившаяся на подошву. В мою голову одна за одной врываются мысли о том, что нам не удастся выбраться, что мы заблудимся в этой темноте, и единственное, что заставляет меня верить в то, что мы найдем выход, это Томлинсон. Воображение и память дорисовывают образ Луи, который сейчас спрятан под мраком: взгляд голубых глаз сосредоточенный и серьезный, челюсть плотно сжата, из-за чего скулы кажутся острее любого лезвия. От джинсовой куртки пахнет табаком и кофе, за ухом, как всегда, спрятана сигарета, а на ногах неизменные черные конверсы. Представляю, как Томлинсон неотрывно смотрит на меня, как на его лице появляется хитрая ухмылка, как он кончиками пальцев поправляет каштановую челку, усмехаясь, и мне мгновенно становится жарко. Внутри меня будто вспыхивает целое пламя, дыхание становится прерывистым, и я качаю головой, чтобы прогнать образ Луи, но с каждой секундой ситуация лишь усугубляется. Мне чертовски сильно хочется дотронуться до него, услышать его шепот, ощутить теплые губы на своей шее. Я вспоминаю абсолютно все: поцелуи, прикосновения, слова. Картинки, возникая в сознании яркими вспышками, меняются слишком часто, закрываю глаза и задерживаю дыхание, чтобы избавиться от назойливых мыслей накинуться на Томлинсона с поцелуями прямо здесь. Вспоминаю наш первый разговор по душам и первый поцелуй на малиновых полях после выпитой бутылки бурбона. Когда я снова открываю глаза, я не сразу понимаю, что то, что я вижу перед собой, это не очередная картинка, появившаяся у меня в голове. Потому что вместо кромешной тьмы сейчас я стою на малиновых полях, тех самых, что находятся в Лагере. Небо затянуто светло-серыми тучами, сквозь которые пробиваются солнечные лучи, статуя Афродиты, к которой ведут четыре песочные дорожки, ягоды больше напоминают гирлянду с ярко-розовыми огоньками, прямо передо мной стоит лавочка, на которой мы с Томлинсоном впервые поцеловались. Все выглядит таким реальным, что у меня даже не появляется мысли, что это может быть неправдой. Опускаю взгляд вниз: платье, которым так любезно одарил меня Аид, порвано, клочья подола вяло тянутся по земле, руки и ноги расцарапаны, и только сейчас я чувствую, как теплая струйка крови медленно течет по виску. Позади меня раздаются чьи-то шаги, сердце начинает стучать сильнее, выпрыгивая из груди, легкая улыбка касается губ, а колени начинают подкашиваться. Такая реакция у меня может быть только на одного человека, и мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, что позади меня стоит Томлинсон. Кончиками пальцев Луи медленно проводит от моего запястья к плечу, убирая волосы назад. Дыхание становится сбивчивым, сердце колотится так, словно вот-вот раскрошит все ребра и выпрыгнет наружу. Каждое касание Томлинсона ощущается слишком остро, электрические разряды пронзают тело, оставляя после себя приятную ноющую боль. — И как мы попали сюда на этот раз? — шепчет Луи, горячим дыханием щекоча шею. — Разве это важно? Нам подарили несколько минут наедине, остальное не имеет значения. Томлинсон резко прижимает меня спиной к себе, откидываю голову на его плечо, позволяя оставлять поцелуи на ключице. Луи крепко сжимает мою талию, наверняка оставляя синяки, но мне плевать — чуть приподняв рубашку, он просовывает пальцы в петельки на джинсах, рывком разворачивая меня лицом к себе. Когда я заглядываю в его ярко-голубые глаза, все, что происходило со мной до этого момента, словно стирается из памяти. Существует только Томлинсон и то, что он делает со мной, какие эмоции вызывает одним лишь прикосновением. — Ты в курсе, что ты, — произносит Луи, оставляя медленные и мучительные поцелуи около уголка моих губ, — пиздец, какая красивая? Из меня будто выбивают весь воздух, рваный вздох застревает в горле и все, что я хочу, это наконец почувствовать губы Томлинсона на своих. Он заглядывает в мои глаза, секунда и происходит взрыв. Мы врезаемся друг в друга с нечеловеческой силой, стараясь быть как можно ближе. Луи прижимает меня к себе за ягодицы, а затем одним лишь движением поднимает, и я обвиваю ноги вокруг его талии. Губы слишком сильно горят, словно у меня температура под сорок, на местах, куда я целую Томлинсона, остаются красные следы, его губы становятся обожженными и потрескавшимися, но нам плевать. Луи идет вперед, сажая меня на спинку скамейки, на которой мы поцеловались впервые. Горячие ладони забираются под футболку, электрический ток импульсами проносится по телу, стараюсь прижаться к Томлинсону как можно ближе, пальцами царапая спину. Нам так не хватает друг друга, что мы впечатываемся телами, прижимаемся ближе, оставляя на теле синяки, до боли прикусываем губы — все это для того, чтобы больше чувствовать друг друга. Все лицо Луи усыпано ссадинами, рассеченная бровь кровоточит, алые капли падают вниз, смешиваясь в поцелуе. Наверное, мы делаем друг другу чертовски больно, но сейчас это не имеет значения, потому что единственное, что мы хотим — это близость. Томлинсон с яростью отрывает подол платья, блестящая ткань остается лежать на земле вперемешку с песком. Луи с силой сжимает бедра, из-за чего с моих губ вылетает хриплый стон, и я крепче хватаю парня за шею, притягивая ближе. Рывками снимаю грязную джинсовку, горячими ладонями забираясь под футболку парня. Его руки скользят по моему телу, и создается ощущение, будто ко мне беспрерывно прислоняют электрошокер. Томлинсон убирает мои волосы назад, оставляя жаркие поцелуи на шее, и я прижимаюсь к нему всем телом, выгибая спину, отчего слышу рваный вздох парня. Мы растворяемся во времени, больше нет смысла считать каждую секунду и куда-то спешить. Есть только я и Луи, все остальное не имеет значения. Сильный порыв ветра поднимает песок с земли, слышу звук электрического разряда, и крепко сжимаю ладони в кулаки, чтобы ненароком не спалить малиновые поля, но делаю это слишком поздно: статуя Афродиты, что стоит позади, громко трескается, а края камня плавятся. Раздается глухой удар молнии, а затем нас ослепляет яркая белая вспышка, и когда Томлинсон в очередной раз оставляет грубый поцелуй на моей шее, тело нагревается настолько, что сил терпеть больше не остается. Разжимаю ладони, и вспышка над нашими головами взрывается, оранжевые искры плавно падают на наши плечи, быстро догорая, так и не дотронувшись земли. Снимаю с Луи футболку, пропахшую кофейными сигаретами, и пальцами провожу по татуировкам на груди парня, пока Томлинсон поднимает мое платье до талии, сжимая ее, но в моей голове появляется навязчивая мысль о том, что происходит что-то странное. Я рядом с Луи, чувствую его, но… все это кажется нереальным. — Стой, — бормочу я, нехотя отстраняясь от Томлинсона. — Что-то не так. — Ты про данную секунду или ситуацию в целом? — шепчет парень, зарываясь в мои волосы. — Понимаю, что тебе все еще сложно поверить в то, что такой парень, как я, обратил на тебя внимание, но, к моему сожалению, это так. Это ответ обычного Томлинсона — самовлюбленный и ехидный, да и сам парень выглядит максимально реально, но меня не покидает чувство, что все происходящее сейчас в действительности не должно происходить. Когда Луи отстраняется от меня, заправляя выбившиеся волосы за ухо, и заглядывает в глаза, эти мысли растворяются, словно утренний туман. Смотрю на опухшие губы Томлинсона, и внизу живота вновь появляется приятная тяжесть, а ладони начинают нагреваться с неимоверной скоростью — я снова поддаюсь желанию. Пальцы Томлинсона слишком медленно забираются под подол платья, горячее дыхание обжигает губы, Луи ни на секунду не прерывает зрительный контакт. Задерживаю вдох, ожидая, что сейчас что-то должно случиться, но ничего не происходит. Странно, ведь обычно нам с Томлинсоном никогда не удавалось закончить начатое, нам все время кто-то мешал. Точнее, это был не «кто-то», а один конкретный человек. — Где Лиам? — настороженно спрашиваю я. — Какой Лиам? — Не прикидывайся, Луи. Где Пейн? — О ком ты говоришь, принцесса? Настоящий Луи никогда бы не забыл своего друга. Отталкиваю Томлинсона, вскочив со скамейки, и начинаю медленно пятиться назад. — Брайтман, ты совсем рехнулась? — Томлинсон протягивает свои руки ко мне, но я отпрыгиваю от них, как от бомбы, которая может взорваться лишь от одного прикосновения. — Не трогай меня. Сама не верю, что произношу эти слова. Голос кажется чужим, за меня словно говорит другой человек, но мне нельзя находиться в близости с Луи, если я хочу, чтобы мысли в голове оставались ясными. Когда я прикасаюсь к Томлинсону, то теряю связь с реальностью, внутри меня только одна эмоция — страсть. — Брось, Рори, — мягко произносит Томлинсон. — Я знаю, что ты устала, что тебе страшно, но я рядом, и я никому не позволю причинить тебе боль. Только вместе мы сможем пережить все это. Да, это будет трудно, но после того, как мы освободимся от божественного мира, нас ждет совершенно новая жизнь, — Луи вновь протягивает мне ладонь. — Ты же веришь мне? Его взгляд такой заботливый и взволнованный, голубые глаза ярко светятся на фоне тусклого неба, бледная кожа покрыта ссадинами, под глазами залегли темные круги от бесконечной усталости и погони в надежде спасти мир. Щеки впалые, одежда разорвана, тонкие пальцы по-прежнему тянутся ко мне. Я до невозможности хочу коснуться руки Луи, почувствовать ее тепло и ощутить электрическое покалывание, которое каждый раз заставляет мое сердце бешено стучать, но если я сделаю это, то наверняка снова поддамся желанию. На секунду мне кажется, что я слышу, как с грохотом падает мое сердце. Вдруг я стала маниакальным параноиком, все, что сейчас происходит, реально, и если я не возьму Луи за руку, то потеряю навсегда? Чувствую, как по щекам катятся слезы, из-за мутной пелены на глазах ничего не видно, делаю шаг назад, но спотыкаюсь, запутавшись в собственных ногах. Моей первой мыслью было уходить отсюда, а в мире Богов первые мысли и предчувствия всегда самые правильные. — Прости меня. Не вижу, куда бегу: песок скрипит под ногами, по лицу больно бьют ветки высоких кустов малины, в голове громким шепотом отдаются просьбы Луи верить ему и остаться рядом. Я готова оказаться в любом месте, даже в Балтиморе, главное, подальше отсюда, чтобы не прокручивать в голове момент, в котором я, возможно, разбиваю сердце Луи. Быстро отодвигаю очередную ветку с шипами и падаю, спотыкнувшись о каменный бордюр. Какого черта? Приземляюсь на сухой асфальт, больно царапая колени. Старые дома, краска на которых давно выгорела на солнце, яркий зеленый газон, усыпанный бычками от сигарет, рядом с деревянным забором, исписанным граффити, стоит мой велосипед. Слышно, как кто-то катается на скейтборде, чью-то ругань и детский смех, и я замечаю, что калитка в дом Айлы как всегда открыта нараспашку. Твою мать, это какой-то бред. Вокруг меня много людей: дети идут из школы, волоча за собой яркие рюкзаки, парочка наркоманов раскуриваются прямо около дороги, кто-то гуляет с собакой, парень и девушка выясняют отношения у всех на виду. — Это не может так продолжаться! — слышу я до боли знакомый голос, и, клянусь, мое сердце перестает биться, прежде чем резко упасть вниз. — Ты уже разрушила свою жизнь, Айла, так не разрушай жизнь Рори! — Я вообще не лезу в ее жизнь! — хриплым голосом кричит мать. — Она не нужна мне! — из дома раздается дикий грохот. — А знаете, что? Катитесь обе! Валите отсюда, чтобы я больше никогда вас не видела! — Ты моя дочь, Айла! Я пытаюсь тебе помочь, но ты… — Да не нужна мне твоя помощь! Вы мне не нужны! Слышу самый ужасный звук во всем мире: звук того, как открываются деревянные полки шкафа, а это значит только одно — Айла ищет свою заначку. Под этот звук прошло все мое детство, но слышать его сейчас, вспоминая, сколько боли мне это принесло, гораздо сложнее. — Хотя бы дождись, пока я выйду из дома, — разочарованно произносит женский голос, а затем я слышу, как скрипят половицы на крыльце, и с нетерпением поднимаю взгляд. Этого просто не может быть. Она в спешке сбегает по ступеням, рукой придерживая лиловый шарф, который подхватывает ветер. В руках старая дизайнерская сумка, которую она так любила, длинный темно-серый кардиган накинут поверх белой футболки, синие джинсы и туфли на плоской подошве, потому что она никогда не могла ходить на каблуках. В воздухе пахнет жасмином и медом — только у нее такой запах. — Я до сих пор на что-то надеюсь, — с грустью выдыхает бабушка, взмахивая руками. — Пойдем отсюда, пока она не вышла на улицу и не начала публичный концерт. Бабушка проходит мимо меня, оставляя шлейф парфюма, запах которого я уже начала забывать, поправляя идеально уложенные русые волосы. Тело будто парализовало, не могу сделать ни одного движения, лишь продолжаю смотреть на бабушку так, словно увидела привидение. Хотя, по сути, так и должно быть, но разве привидения бывают такими… человеческими? — Ты чего встала? — Патрис оборачивается, удивленно глядя на меня. — Пойдем, опоздаем на автобус. Бабушка не любила такси. Особенно, которые принимали вызовы в этом районе, потому что водители запросто могли оказаться наркоманами или преступниками, поэтому Патрис всегда ездила на автобусе. Мое сердце разрывается на части, руки дрожат, глаза щиплет от появившихся слез. Я не могу поверить, что вижу Патрис после стольких лет, вижу после того, как похоронила ее и попрощалась навсегда. — Ты плохо себя чувствуешь? — взволнованно спрашивает бабушка. — Нет, — нахожу в себе силы произнести хоть что-то. — Просто я… просто я так скучаю по тебе. — Но я здесь, дорогая, — смеется Патрис и подходит ближе ко мне. — И я никуда от тебя не уйду. Она говорит так, будто не было этих лет без нее, будто не было никакой боли, которую оставил ее уход. Теплая ладонь касается моей щеки, заботливый взгляд серых глаз бегает по лицу, а самая уютная в мире улыбка озаряет лицо бабушки. Если бы Патрис была ненастоящей, то как бы я почувствовала ее прикосновение, как бы услышала запах жасмина? — Пойдем домой, — мягко говорит бабушка. Эти слова оказываются единственными, что я так сильно хочу услышать. Патрис медленно идет в сторону остановки, что-то выискивая в сумке, а я стою около дома Айлы и не понимаю, что мне делать. Я не могла представить, что моя жизнь может сложиться как-то по-другому, но сейчас самый дорогой человек рядом, я чувствую, что обо мне заботятся и меня любят, мне не нужно каждый день рисковать собой, чтобы спасти людей, так что я уверенно иду в след за бабушкой. Получается, вот она жизнь, которая была бы у меня, будь Патрис до сих пор жива. — Не копайся, Рори! Следующий автобус будет только через сорок минут. Возможно, я не до конца понимаю, что делаю, но движения опережают мысли. Я стараюсь догнать бабушку, которая уже перешла дорогу, но на пешеходном переходе включается красный сигнал светофора, и я останавливаюсь, позволяя машинам проехать. Патрис нервно закатывает глаза и взмахивает руками, а я лишь усмехаюсь — она всегда так делала, когда волновалась и бесилась из-за моей нерасторопности. Не могу поверить, что меня ждет жизнь, о которой я всегда мечтала, но что-то в сердце больно царапает, не давая покоя. В голове резко всплывает образ Томлинсона: голубые глаза, фирменная улыбка, яркие толстовки и бесконечные подколы, и я думаю о том, нужна ли мне жизнь без него? Смогу ли я существовать, зная, что больше не услышу слова «принцесса», что больше не почувствую его касаний и настойчивого взгляда? И с чего я вообще решила, что меня ждет новая жизнь? Куда может позвать давно умерший человек? Явно не в счастливое и долгое будущее. В божественном мире может быть все, что угодно, но я еще ни разу не слышала, чтобы мертвым удавалось вновь стать людьми. Возможно такое, что Патрис зовет меня… умереть вместе с ней? Сердце медленно рвется на части, непонимание охватывает меня, и я оглядываюсь в надежде увидеть хоть какой-то знак, но его нет. Таймер на светофоре подходит к концу, и паника накрывает меня холодной волной. Черт, что же мне делать? Я так сильно хочу остаться с Патрис, так сильно, что все внутри меня до боли сжимается. Никто в целом мире не может представить, как мне не хватает ее, и сейчас у меня есть шанс быть с бабушкой, есть надежда на то, что у меня будет нормальная семья.

Я всегда думал, что должен отомстить за смерть своей семьи, что должен сражаться за тех, кого уже нет с нами, но потом я понял, что защищать надо живых.

Слова Томлинсона яркой вспышкой врезаются в голову, заставляя меня принять решение. Красные цифры на черной панели показывают последние три секунды, машины останавливаются, и Патрис выжидающе смотрит на меня, поправляя сиреневый шарф. — Прости, ба, — тихо говорю я, пытаясь сдержать слезы. — Но выбирать нужно живых. На секунду лицо бабушки озаряет удивление и непонимание, но потом она лишь улыбается, слегка кивая, и, клянусь, я никогда не видела настолько душераздирающей картины. Мне хочется кричать так громко, как я только могу, хочется перебежать эту чертову дорогу и обнять бабушку, но если я сделаю это, то потеряю Луи навсегда, сделаю ему чертовски больно, а этого именно то, от чего я бегу. — Любовь — это потрясающая вещь, — вздыхает она, словно что-то вспоминая. — Только ради нее и стоит жить. Патрис выдыхает, легким движением смахивая слезы в уголках глаз. — Я так горжусь тобой, Рори. Улыбаюсь сквозь слезы, стараясь запомнить этот момент до мельчайших подробностей: идеальная укладка Патрис, морщинки вокруг серых глаз, ее старая дизайнерская сумка, которой больше лет, чем мне, бежевый лак на ногтях, самая добрая и родная улыбка в мире. Вздыхаю, последний раз стараясь уловить аромат жасмина и меда, и говорю: — Я люблю тебя, ба. Она посылает мне воздушный поцелуй, перед тем как развернуться и не торопясь уйти, скрываясь за поворотом. Ощущение такое, что я вот-вот упаду в обморок. Часто моргаю, чтобы прогнать пелену с глаз, верчусь на месте в надежде, что какие-то божественные силы перенесут меня в другое место, но ничего не происходит. От этого становится только хуже, ведь соблазн убежать за Патрис растет с каждой секундой. Вдруг я ошиблась, не выбрав ее? Не знаю, сколько времени я торчу здесь — то ли секунда, то ли вечность, и больше всего я боюсь не успеть к ребятам. Боюсь, что когда я вернусь, битва с Титанами закончится, мне страшно увидеть ее последствия. Разворачиваюсь, направляясь к балтиморовскому парку, который находится через дорогу. Пропускаю огромный грузовик красного цвета с нарисованным на нем человеком с отвратительно широкой улыбкой, но когда он проезжает дальше, передо мной больше не оказывается старого парка с бледными лавочками — я стою на пустом поле. Где-то вдалеке виднеются кроны горящих деревьев, вокруг тишина. Сквозь плотные темные тучи просачивается зловеще оранжевый свет, в воздухе летает пепел. Вся трава обгорела, на земле огромная трещина, которая уходит куда-то вдаль, валяются обожженные бревна. Кое-где трава покрыта толстым слоем льда, который тянется по земле и забирается ввысь на кромки деревьев. Все словно умерло, только густой серый дым с разных сторон поднимается вверх с остывающей земли. И тут я понимаю, что опоздала. Мне никогда не было так страшно. Пытаюсь успокоить зарождающуюся панику, потому что тут могло произойти все, что угодно: Томлинсон мог спалить все деревья дотла одной лишь своей молнией, впадина, что красуется на земле, вполне может быть делом рук Малика, стволы деревьев, вырванные с корнями — похоже на телекинез Найла. А может эта устрашающая картинка конец всего. Может, мы проиграли, и теперь целый мир выглядит так. Ни одной живой души, лишь запах гари и духота. Нет, этого не может быть, Стайлс должен был всех защитить. Он точно сделал это, он бы не дал ребятам умереть. Иду вперед, спотыкаясь об ямы и ветки, пытаюсь в этом хаосе разглядеть хоть что-нибудь, но из-за дыма слезятся глаза, и мне приходится постоянно их закрывать. Хочется кричать, но горло саднит, всматриваюсь в каждую тень в надежде увидеть ребят. Земля подо мной гудит, со всех сторон раздается редкое потрескивание деревьев, яркие искры пламени ползут по земле. Иду дальше, прикрывая глаза рукой, пока не замечаю человека, лежащего на земле, и резко останавливаюсь, задерживая дыхание. На пальцах рук множество колец, которые отбрасывают оранжевые блики, каштановые кудри в крови прилипли к бледному лицу, на светлой рубашке в районе сердца горит алое пятно, и все внутри меня замирает. Гарри не мог умереть, это просто невозможно, но если погиб единственный полубог, который мог исцелять и создавать защитное поле, то какова вероятность того, что остальные остались живы? Медленно подхожу к Стайлсу, тяжело сглатывая. Я боюсь подходить ближе, боюсь убедиться в том, что он действительно мертв. На красивом лице незастывшая кровь, все тело в грязи и пепле, глаза открыты, и от одного взгляда мне становится плохо. Пытаюсь перебороть себя и подойти к Гарри, чтобы опустить веки, но не могу. Все внутри сжимается, подступает тошнота, меня заносит куда-то в сторону, и я падаю на спину, запутавшись в собственных ногах. Удар затылком о землю отдается гулом в ушах. Горячий воздух обжигает легкие, голова кружится, но я медленно пытаюсь встать, чтобы продолжить поиски хотя бы одного человека, оставшегося в живых. Переворачиваюсь на бок, распахиваю глаза, и в горле застревает крик. Платиновые длинные волосы ярко горят на фоне черной земли, из ожогов на руках идет кровь, на лице Престон застыл испуг, огромный шрам тянется от уха до груди. Позади нее в неестественной позе лежит Джианни, из носа капает кровь, половина тела покрыта толстым слоем льда. — Карбоне, сукин ты сын, вставай, — хриплю я. Мог погибнуть кто угодно, но только не Джианни. Ему всегда удавалось выйти сухим из воды, удача постоянно спасала его, даже в самых нелепых ситуациях. Неужели тогда, когда способности Карбоне нужны были ему больше всего, они не смогли ему помочь? Мое сердце пропускает удар, чтобы забиться с новой силой. Пульс громко гудит в ушах, на дрожащих ногах пытаюсь встать и вижу то, чего боялась увидеть в самом страшном ночном кошмаре: по всему полю среди обломков на выгоревшей земле лежат тела. Зейн закрывает собой Клио, но эта жертва не смогла спасти ни одного из них; из живота Найла торчит острый обломок, Сая сидит, спиной облокотившись на повалившееся дерево, из глаз, покрытых белой пеленой, идет кровь. Я замечаю его резко и неожиданно, прямо посередине места битвы — узнаю по татуировкам на руках. Собираю последние силы и иду навстречу Томлинсону, чтобы накричать на него и заставить встать, потому что я знаю, что он не может умереть. Луи невозможно убить, он выбирался из самых опасных ситуаций, по сравнению с которыми битва с ублюдками Титанами ничто. — Томлинсон, — зло произношу я, подходя ближе. — Это тебе не Венис-Бич, вставай! Падаю на колени около Луи, в ноги больно вонзаются ветки и камни, но мне плевать. С усилием переворачиваю парня на спину и слегка встряхиваю за плечи. — Томлинсон, поднимайся! Лицо Томлинсона усеяно ссадинами и ожогами, которые горят неоново красным цветом по сравнению с бледной кожей. Под глазами легли темные круги, скулы острые, словно лезвия. Такое ощущение, будто парень спит, и я трясу его сильнее, в надежде разбудить. Вся одежда Томлинсона в крови и пепле. Замечаю белые линии, показывающиеся из-под футболки, и оттягиваю ткань: на груди, прямо в области сердца, вижу ледяную печать, похожую на восьмиконечную звезду, откуда тонкий слой льда медленно расползается по телу. На коже виден контур сердца, который обведен инеем, ощущение такое, будто из груди Луи пытались его вырвать, но в итоге не смогли, решив его заморозить. — Открой глаза, господи, просто открой глаза! Прикладываю руки к сердцу Томлинсона, пытаясь растопить лед, ладони светятся, но ничего не выходит. Слезы падают на футболку Луи, стараюсь унять дрожь в руках, чтобы сконцентрироваться на силе, жадно глотаю воздух, пытаясь прогнать истерику. Мои способности заключаются в огне, так почему я не могу растопить этот долбаный лед? — Только не умирай, Томлинсон. Прошу, только не оставляй меня здесь одну. Я была нужна ему. Я должна была стоять рядом с ним и сражаться за нас, но я опоздала, и теперь все, что мне остается, это смотреть на бездыханное тело парня, которого я люблю. Касаюсь руками лица Луи, ожидая, что именно сейчас он откроет глаза, посмотрит на меня, а затем ляпнет что-то идиотское, но Томлинсон продолжает неподвижно лежать, грудная клетка не поднимается, он не дышит. И вряд ли когда-нибудь сделает вздох. — Пожалуйста, Лу. Просто открой глаза. Мне так хочется поцеловать его, но я не могу, потому что последнее, что я буду помнить о Луи, это холодные губы, которые касаются моих. Крепко сжимаю футболку дрожащими пальцами и обессиленно опускаю голову на грудь Томлинсона. Я так сильно злюсь на себя за то, что не успела, за то, что позволила Луи в одиночку сражаться за нас обоих, и жар в теле моментально усиливается. Ладони начинают гореть так, что с губ вырывается хриплый стон. Быстро убираю руки, боясь обжечь Луи, и только потом понимаю, каким же абсурдом кажется страх причинить боль мертвому человеку. Сердце бешено стучит, каждый глоток воздуха обжигает легкие, будто в моей груди установили петарду, которая вот-вот взорвется. Без того мрачная картинка начинает тускнеть еще больше — глаза покрывает темная пелена. Все, что я успеваю заметить — это красные линии на ладонях, которые быстро ползут вверх по рукам и оставляют за собой точно такие же черные шрамы и ожоги, как у пустых. Не знаю, есть ли смысл сопротивляться моим способностям, которые медленно убивают меня, превращая в существо без души. Если мы проиграли, а все, кто был мне дорог, погибли, стоит ли сражаться за жизнь? Мне хочется кричать от боли, которая разрывает меня изнутри, хочется сжечь целый мир дотла, убить все живое, если оно вообще осталось на этой планете. Щелкаю пальцами, и на ладонях появляются два огненных шара, которые я кидаю в деревья. Они с диким шумом взрываются, клубы дыма валят наверх, кидаю еще несколько шаров, а затем снова и снова, пока по двум сторонам от меня не образовываются целые стены из огня. Я просто уничтожаю все, что вижу на своем пути, пытаясь не думать о ноющей боли в сердце, и, кажется, это работает. От беспорядочных взрывов земля летит наверх, тепловой волной срываю оставшиеся обгоревшие листья с деревьев. Пламя танцует вокруг меня, очерчивая силуэт, огонь пляшет на ободранных краях платья, и на секунду я понимаю, что мне самое место в Аду. С каждым шагом я чувствую себя увереннее, воспоминания о прошлой жизни стираются, и остаться здесь и творить полный хаос кажется уже не такой плохой идеей. Зачем страдать от потерь в мире живых, если я могу ничего не чувствовать и устанавливать свои законы там, где все мертвы? — Сколько нам еще нужно ее ждать? — Мы ждем только пару минут, угомонись. Едва различимый голос заставляет остановиться. Оборачиваюсь, чтобы найти источник звука, и понимаю, что у меня окончательно едет крыша: здесь все мертвы, эти голоса — плод моего воображения. — Ну и где она? — Откуда я знаю, Пейн? Я что, вешал на нее жучок? — Видимо, стоило. Крепко зажмуриваюсь, прогоняя знакомые голоса. Это что, какая-то шутка? Все мои друзья умерли, а теперь меня пытаются окончательно свести с ума их голосами в моей голове? — Давай же, Брайтман, — тихий шепот Томлинсона заставляет холодок пробежаться по моему телу. — Я знаю, ты выберешься. Просто не дай темноте завладеть тобой. Это он. Это не иллюзия, не мое больное воображение, не желание услышать его снова — Луи правда разговаривает со мной. Но как это возможно? Я окончательно запуталась в том, где реальность, а где вымысел. Балансирую на грани миров, переходя из одного в другой, будто путешествую по желаниям и страхам в своей голове. Господи, ну конечно. Чтобы выбраться в мир живых, нужно пройти через страхи и соблазны, только в таком случае вы будете свободны. Я почти поверила Тартару, почти сдалась. Это уже становится до глупости смешным, но получается, что меня снова спасает Томлинсон — если бы не его голос, я бы осталась долбаной злой версией Лары Крофт. Отчаянно пытаюсь прогнать темноту. Что обычно делают в таком случае в сериалах? Идут на свет или прокручивают в голове все самые светлые воспоминания? Никакого ангельского света здесь нет, так что другого варианта у меня не остается, и я вспоминаю все самые хорошие моменты: вечерние кинопросмотры с Пейном и Лан, беседы с Гарри в библиотеке, тренировки в Лагере, вечные попытки Лиама подкатить к Престон, поцелуи Луи, его шутки и улыбку. Ноги подкашиваются, и я падаю на колени, задыхаясь. Не знаю, что происходит: все внутри меня словно делится пополам, и мне кажется, что я сгораю заживо. Не слышу собственного крика и все, о чем думаю, так это о том, когда же закончится эта агония. Мне хочется выдернуть сердце, лишь бы не чувствовать обжигающей боли. Я не могу это контролировать: меня бросает то в жар, то в холод, кислорода то чертовски мало, то дышать становится до жути легко. Тело пробивает лихорадка, но я пытаюсь сконцентрироваться только на том, что я хочу увидеть, а увидеть я хочу своих друзей, причем живыми. Я не останусь здесь. Если я проиграю тьме, Томлинсон достанет меня из-под земли, а потом убьет собственными руками. Я просто не могу сдаться сейчас. Вспышка перед глазами. Ужасная боль. Секунда. Чувствую запах Нью-Йоркского метро. Вокруг меня сплошной шум: прибывающие поезда, чей-то громкий голос, детский смех, велосипедные звонки. Боюсь открывать глаза, потому что… а вдруг я все-таки умерла, и так выглядит рай? Хотя с моей репутацией и наследственностью путь в рай к обнаженным святым ангелам и игре на арфе мне заказан. — Осторожно! Слышу я и не успеваю распахнуть глаз, как кто-то хватает меня за руку, резко дергая на себя. — Разве тебя не учили, что нельзя стоять на дороге, тем более с закрытыми глазами? Я, конечно, понимаю, что ослепительно выгляжу, но глаза стоит держать открытыми для своей же безопасности, принцесса. Позади меня проносится испуганный велосипедист, который едет зигзагами, пытаясь восстановить управление. Оборачиваюсь и вижу дорогу, по которой уже едут машины, а затем взглядом натыкаюсь на Луи. Он крепко прижимает меня к себе, на губах играет самодовольная улыбка, а в голубых глазах светятся белые искры. — Вы из любой ситуации можете сделать прелюдию, — закатывает глаза Лиам. — Мне уже неловко рядом с вами стоять. Мне требуется время, чтобы осознать все, что только что произошло. Передо мной было место битвы с Титанами, которую мы проиграли, я видела погибших ребят, а сейчас я снова стою рядом с Томлинсоном и смотрю в его яркие глаза. — Я окончательно сошла с ума. — Это не новость, — Луи убирает пряди волос, упавшие мне на лицо. — Если честно, я уже думал, что ты не вернешься. — Мне стоит спрашивать, что это была за херня? — Не тупи, Брайтман, — нервно фыркает Пейн. — Все, что ты видела — это пранк Тартара, вышедший из-под контроля. — Когда-нибудь я удалю ТикТок на твоем телефоне, — раздраженно произносит Томлинсон. — Все, что происходило с тобой в Тартаре, — Луи заглядывает мне в глаза, давая понять, что весь этот кошмар уже закончился, — это мысли, взятые из твоей головы. То, чего ты больше всего хочешь или то, чего ты больше всего боишься. Это и было испытанием — пройти соблазны и страхи, если бы ты осталась в своей фантазии, вероятнее всего, умерла бы, отправившись обратно в Ад. — Все всегда заканчивается смертью и Адом, — усмехаюсь я, пытаясь прийти в себя. Не знаю, как я каждый раз умудряюсь пережить это. Иллюзии, несуществующие миры, мысли, которые превращаются в альтернативную реальность — у любого другого человека давно бы съехала крыша, и я правда не понимаю, почему я вообще еще могу здраво соображать. Хотя ответ на этот вопрос стоит прямо передо мной. — Получается, что испытанием Тартара были мои материализовавшиеся страхи и желания? — Томлинсон и Пейн синхронно кивают. — И если бы я осталась в какой-то из вселенных, придуманных мной же, я бы умерла? — снова синхронный кивок. — Все просто, как пальцем об асфальт, — беззаботно пожимает плечами Лиам. — С каких пор ты стал таким сообразительным? — скептически сужаю глаза, смотря на Пейна. — Это был мой талант, который я от вас прятал. — Сколько нас не было? — вспомнив вопрос, который волновал меня еще в Тартаре, спрашиваю я. Что-то внутри меня подсказывает, что нас не было целую вечность — время под землей тянулось слишком медленно, наверное, у нас остались считанные секунды, чтобы успеть на Олимп. — Это тоже очень интересно, — хмурит брови Луи. — Нас не было на земле… двадцать минут. — Что? — Мистер Сообразительность, — Томлинсон обращается к Пейну, который с отвращением на лице разглядывает грязный рекламный баннер при входе в подземку, — есть какие-нибудь догадки по этому поводу? — Моя сообразительность работает не по заказу, а только тогда, когда я сам знаю ответ на вопрос. В любом другом случае я бы устало закатила глаза и ушла от Пейна подальше, чтобы не слушать его бред, но сейчас я рада видеть, что с парнями все в порядке, поэтому могу вытерпеть любой словесный понос Лиама. — Время в царстве мертвых идет слишком быстро — это единственное объяснение. Час там — секунда на земле. Наконец я могу облегченно выдохнуть и прикрыть глаза будучи уверенной, что Луи не исчезнет, а я не окажусь в каком-то другом мире. Все это позади. Знаю, что Томлинсон выжидающе смотрит на меня, но раз нас не было всего лишь двадцать минут, я позволяю себе немного постоять, игнорируя все мысли, и просто насладиться минутой в покое и своеобразной Нью-Йоркской тишине. А еще насладиться присутствием парня, что стоит напротив меня. — Вы долго будете медитировать? — встревает Пейн. — Мне скучно, может, двинем на Олимп? — Хорошая идея, — соглашается Томлинсон и протягивает Лиаму свой телефон. — Вызови пока такси до ворот рая. Пейн спокойно берет в руки телефон и принимается с важным видом что-то в нем искать, и я даже не удивлена тому, что он поверил в чушь про божественное такси, ведь Лиам высматривал Ад прямо на карте, которая висит при входе в метро, будучи полностью уверенным, что преисподняя должна быть обозначена именно там. — Что ты видел, пока был в Тартаре? — решаю задать этот вопрос, пока у нас есть время. Легкая улыбка трогает губы Луи, во взгляде голубых глаз вспыхивает огонек, парень смотрит на меня, приподняв бровь, а затем усмехается, покачивая головой. — Первое, что я увидел — та ночь в отеле-пропасти. То, как мы стояли с тобой в холле, когда ты накинулась на меня с поцелуями. — Технически, это была не совсем я. — Да, конечно, — быстро тараторит Луи, не придавая моим словам особого значения. — Я пытался перебороть свое влечение к тебе, и, должен сказать, это было очень трудно. Усмехаюсь, потому что такая же ситуация была первой и для меня. Видимо, у нас обоих в голове сидит чертовски сильное желание, раз даже Тартар решил использовать его против нас. — Вижу, что у тебя было то же самое, — нагло усмехается Томлинсон. — С чего ты взял? — Ты краснеешь только тогда, когда думаешь обо мне, принцесса. — Да, и это потому, что мне стыдно за тебя. — Будем считать, я поверил тебе, — смех Луи быстро исчезает, брови хмурятся, а взгляд становится серьезным. — Потом я видел, как убивают всех моих друзей. Зейна, Найла, Саю — всех. Это были не Титаны, что странно, учитывая обстоятельства. Просто мы были в Лагере, и тут какая-то тварь начала всех мочить без разбора, устраивая кровавую резню, как в фильмах Тарантино. Знаю, что Луи боится этого больше всего, и я не могу выразить словами, насколько мне жаль, что ему пришлось видеть свои материализовавшиеся страхи. Беру его ладонь, крепко сжимая и давая понять, что то, что он видел, больше не имеет значения. — А затем я видел, как теряю тебя. Эти слова заставляют меня посмотреть Томлинсону прямо в глаза. Взгляд уставший, измотанный и беспокоящийся, будто Луи до сих пор думает, что это может произойти. Мое сердце начинает биться чаще, вспоминаю свой страх, в котором Томлинсон лежал весь в крови с заледеневшим сердцем на обгоревшем поле, и чувствую все его эмоции. Для того, чтобы объяснить, что ты чувствуешь, когда видишь, как умирает твой любимый человек, не хватит слов. Достаточно лишь понять, что ты сам мгновенно теряешь смысл жить, из тебя будто разом выкачивают все эмоции, оставляя лишь страх и отчаяние, будто твоя душа умирает, а телу все еще приходится функционировать. — Не могу вспомнить, где это было. Наверное, я просто не обратил внимания на место, потому что на моих глазах ты теряла контроль. Я пытался тебе помочь, верил в то, что ты услышишь меня, но темнота убивала тебя, Брайтман, и все, что я мог, это смотреть на то, как ты медленно теряешь душу, превращаясь в пустую. Делаю глубокий вдох, сдерживая слезы. Томлинсон опускает плечи, и на секунду мне кажется, что он сдается — Луи так устал бояться за своих друзей, за меня, его жизнь превратилась в бесконечный страх потерять близких. Каждый день он просыпается с этой мыслью, с этой же мыслью ложится спать. — Но это всего лишь иллюзия, так ведь? — измотано спрашивает Томлинсон то ли у меня, то ли у себя самого. — Этого всего лишь иллюзия, — тихо, но решительно отвечаю я. Мы оба видели ужасные вещи, говоря о которых к горлу подступает тошнота, а руки начинают дрожать, но впереди нас ждет что-то более опасное и темное, и мы шаг за шагом приближаемся к этой темноте. Другого пути у нас нет. Приподнимаюсь на носочках и оставляю на губах Луи невесомый поцелуй в знак того, что я буду рядом с ним что бы ни случилось и чего бы мне это ни стоило. — Блин, Томмо, — растерянно говорит Пейн, все еще ковыряясь в телефоне, — у тебя нет никакого приложения, где можно вызвать такси до Олимпа? — Странно, — с наигранным удивлением произносит Томлинсон. — Наверное, я забыл оформить подписку для Богов, которая позволяет заказывать такси прямо на тот свет и дарит запасной нимб на голову при покупке арфы. — Офигеть! Где ты нашел такую подпис… — на лице Лиама наконец-то проносится понимание того, что все это время Луи стебал его, и он корчит рожу, становясь похожим на изюм. — Очень смешно, умник. — Хочу напомнить тебе, Пейно, что ты владеешь телепортацией, поэтому даже если бы было такси для полубогов, мы вряд ли бы его заказали. — Напоминаю, что «Пейно-экспресс» стоит восемь долларов. Вы двое можете воспользоваться семейным тарифом и заплатить по пять. — Ты в курсе, что в Аду есть отдельный котел для жадных и алчных людей? — бубнит Томлинсон, протягивая Лиаму помятую десятидолларовую купюру. — С вами приятно иметь дело! Прошу на борт, следующая остановка Олимп!

***

— Какого хрена? Не знаю, какую скорость мы набираем, когда Лимо телепортирует нас, но судя по сильному удару с чем-то невидимым, неслись мы явно не слабо. — Пейн, черт, — кряхтит Томлинсон, потирая ушибленное плечо, — вам разве не устраивают экзаменов по телепортации? Кто выдал тебе магические права? — У меня болевой шок, — Лиам с широко раскрытыми глазами валяется на мраморном кремовом полу, перекатываясь с одного бока на другой, — поэтому я не отвечу на этот вопрос. — Тогда верни десятку, долбаный Даниэль Моралес! — сквозь зубы шиплю я. — А вы быстро, — раздается голос Малика, и сперва мне кажется, что это галлюцинации от удара головой. — Я даже не успел начать новую серию «Холостяка»! — Не может быть, — Престон расталкивает ребят, что стоят перед ней, выходя вперед. — Не может быть… Глаза Ариэль красные и слегка опухшие, видно, что девушка плакала. Престон прикладывает дрожащую руку к губам и смотрит на нас как на артистов цирка дю Солей, которые парят под куполом без страховки. — Не хочу тебя огорчать, фугу, но я к тебе пришел из самой преисподней, не это ли доказывает мои серьезные намерения насчет тебя? И тут происходит что-то странное: Ариэль срывается в сторону Лиама и крепко обнимает его, повалив на пол. Это действие кажется мне слишком уж нереальным, и я думаю о том, может ли это снова быть какой-то другой мир, в котором блондинка не пытается казаться холодной и черствой, а при первой же возможности обнимает Пейна? — Знаешь, если бы я знал, что будет такая реакция, спустился бы в Ад немного пораньше. Луи помогает мне встать, и я оглядываюсь: просторный светлый холл в бежевых оттенках, белая мебель, на кофейном столике лежат журналы, панорамные окна открывают вид на потрясающий сад с водопадом, пахнет цветами и имбирным печеньем — такое ощущение, что повсюду расставлены ароматические палочки. Я как будто оказалась в приемной у психотерапевта для голливудских звезд. — Как вам удалось так быстро выбраться… — Живыми? — перебивает Пейн шокированного Стайлса, и как только я вижу Гарри, я до конца осознаю, что все, что происходит в данную минуту, реально на сто процентов. — Я и сам не до конца понял. За несколько секунд до того, как нас любезно закинули в Тартар, произошло что-то непонятное, как будто побывали на концерте Мотли Крю. — Время в Аду течет гораздо медленнее, — отзываюсь я. — А... где Ли-Энн? — робко спрашивает Лесли, и все внутри меня падает вниз. Наверное, мы надеялись, что Пиннок вернется точно также, как и мы: пройдет все испытания Тартара и вновь окажется в мире живых, мы не хотели думать, что Ли-Энн действительно не удалось выбраться. Но этот вопрос, заданный вслух, окончательно дает понять, что девушка отдала свою жизнь ради того, чтобы мы смогли спастись. Мы с Пейном переглядываемся, выдыхая, не находя в себе сил произнести это вслух. Что-то внутри болезненно тянет, я чувствую вину за смерть Пиннок, поэтому опускаю взгляд. Луи только лишь обессиленно качает головой, но ребята сразу же все понимают. — Она спасла нас, — это все, что может сказать Томлинсон, давая понять, что эту тему обсуждать он не готов, по крайней мере сейчас. У нас даже нет времени скорбеть по людям, которые отдали за нас свою жизнь, и от этого становится противно настолько, что начинаешь думать о том, что лучше бы ты сам остался в Аду. — Вы все могли погибнуть, — слышу слабый срывающийся шепот Престон, которая помогает Лиаму подняться, и внимательно осматривает его лицо, корчась каждый раз, когда замечает ссадины и ожоги. — Почему вы еще тут? — сдавленно спрашиваю я, стараясь перевести тему. Это плохо, я знаю, но у нас слишком мало времени. — Похоже, что вход на Олимп заблокирован точно таким же защитным полем, что охраняет и Лагерь, — задумчиво говорит Стайлс, поправляя кудрявые волосы. — Именно с ним вы и столкнулись, когда пытались телепортироваться. Мы пришли всего лишь за пару минут до вас, но нам так и не удалось пройти. — Тут нет никакого телефонного справочника? — спрашивает Пейн, оглядывая комнату. — Может получится звякнуть Зевсу и попросить, чтобы он открыл ворота своей дачи? — Здесь ничего нет, — равнодушно бросает Сая. — Похоже на идиотскую шутку, потому что… — Амичи! — взволнованно кричит Джианни, подпрыгивая с белого круглого кресла и придерживая соломенную шляпу рукой. — Это что такое? — он указывает куда-то за наши спины. — Как вы называете эту машину, которая может поднимать людей вверх? Дьяволо, я забыл слово! — У тебя совсем крыша поехала, Карбоне, — закатывает глаза Лан, медленно разворачиваясь. — Тут не было никакого... Раздается звук прибывающего лифта, наверху загорается желтая лампочка, и белоснежные двери медленно раскрываются, приглашая внутрь. — Вот это сервис, — присвистывает Пейн. — Но лучше бы за нами спустили пегасов, или на чем там ездят Боги. — На белых Рендж Роверах, очевидно, — усмехается Луи. — Я больше не куплюсь на твои приколы, Томмо. — Тут все такое чистое, — с отвращением произносит Малик, медленно идя по коридору в сторону лифта. — Мне даже как-то не по себе. — Конечно, потому что в твоем домике разве что крысы не бегают, — закатывает глаза Найл. — Понятное дело, ведь все крысы собрались у тебя в комнате, потому что под твоей кроватью валяются фантики от конфет и недоеденные шоколадки, как у толстой девочки-подростка, которая без конца смотрит «Бриджит Джонс». Хоран лишь машет рукой, что-то бубня себе под нос, заходит в лифт, и как только видит, что Зейн становится между дверьми, быстро нажимает на кнопку, и прозрачные двери лифта закрываются, придавливая между собой Малика. — Очень смешно, Найлер, — цокает языком Зейн. — Что дальше сделаешь? Поставишь мне подножку или съешь меня ночью? — Отвали, Малик, — заливисто смеется Хоран. Мы с Луи пересекаемся взглядами и усмехаемся. Может мы и были в Аду всего лишь двадцать минут, но, черт, как же сильно мы соскучились по бессмысленным перепалкам ребят. И как же я рада, что та картина на поле была всего лишь иллюзией. — Эй, дольче копиа! — кричит Джианни, размахивая маленькой серебряной фляжкой в руке. — Вас еще долго ждать? — Все это похоже на дурдом, — тихо говорю я. — Как-то ты поздновато это поняла, — издает смешок Томлинсон. — Ты не говорила, что у тебя задержки в развитии. — Не забывай, что мы поднимаемся на Олимп, и скоро я смогу сказать Зевсу, что его сын отвратительно себя ведет. — Настучишь на меня моему же отцу? — Луи пропускает меня в лифт, нажимая на самую последнюю кнопку. — Это низко, даже для дочери божественного Сатаны. Прозрачные двери закрываются, и включается типичная сладко-противная мелодия, которую обычно крутят в лифтах отелей или бизнес-центров, а еще во всех фильмах Вуди Аллена. — Это что еще за джазовый концерт? — ворчит Малик, пока Клио успокаивающе гладит его по руке. — А, по-моему, очень мило, — пожимает плечами Стайлс. — Ты случайно с собой гитару не взял? — интересуется Пейн. — А то мог бы подыграть. Мы едем внутри какого-то тоннеля, и я подхожу к стеклянным стенам ближе, как вдруг меня ослепляет солнце. Привыкнув к свету, я смотрю вниз: под нами остались тонны серых тяжелых облаков. — Да чтоб меня, — шокировано шепчет Найл, уставившись перед собой. Прямо перед нашими глазами появляется основание горы, и я непроизвольно поднимаю голову, стараясь разглядеть все до мельчайших подробностей, но в этом нет необходимости — лифт продолжает поднимать нас наверх, даря возможность увидеть нечто более потрясающее, чем самые яркие представления об Олимпе. Мы летим в маленькой стеклянной коробочке по небу, а мимо нас проплывают нежно-розовые облака. Перед нами воинственно возвышается гора, усеянная зелеными садами и водопадами, прозрачная вода которых падает вниз, растворяясь в облаках. Лучи закатного солнца мягко освещают бесконечные мраморные беседки, домики с золотыми крышами, колонны и статуи, которые беспорядочно стоят на выступах Олимпа. Извилистая белая лестница ведет к самой вершине, и чем выше мы поднимаемся, тем быстрее начинает биться сердце. — Неплохую резиденцию себе предки построили, — присвистывает Лиам. — Это невероятно! — восторженно произносит Клио, прикладывая руки к груди. Лифт останавливается, двери открываются, и мы выходим к широкой лестнице с золотыми статуями гораздо выше нашего роста. Белые мраморные ступени блестят под теплыми лучами солнца и ведут на самую вершину, где величественно возвышается пантеон Олимпийских Богов. — Меня сейчас стошнит, — сдавленно жалуется Хоран. — Опять переел тако? — Не будь таким бесчувственным, Зейн, — тепло улыбается Гарри и хлопает Хорана по плечу, а затем взволнованно сглатывает. — Даже мне не по себе от предстоящей встречи с отцом. — О, мерда, как же тут высоко! Замечаю взгляд Томлинсона, который устремлен к пантеону: глаза сощурены, в них с легкостью можно увидеть злость и разочарование, кулаки Луи сжимаются, и я беру его ладонь, стараясь отвлечь от мыслей о Зевсе, с которым парень не очень-то и хочет видеться. — Ты в порядке? — Да, принцесса, — говорит он, не отводя взгляда от пантеона. — Все хорошо. Просто жду момента, когда смогу врезать своему папаше. — Атмосфера тут куда гостеприимней, чем в Аду, — хмыкает Пейн и закидывает руку на плечо Престон. — А как там дела у Посейдоши в подводном царстве? — Мой отец больше похож на старого рыбака, который живет в одиночестве на маяке, чем на Олимпийского Бога, — закатывает глаза Ариэль. — Все эти описания Богов в учебниках, картины и фрески — полная чушь. Атлантида красива, но там до жути холодно. — Это к лучшему, — выдыхает Лиам. — А то я боялся, что тебе так понравится у папаши дома, что ты скажешь, что нам придется переезжать жить к нему, а жить под водой я пока не готов. — Я бы не стала жить с тобой вместе, Пейн, — говорит Ариэль, пытаясь скрыть улыбку. — Как только мы разберемся с Титанами, надеюсь, что больше не увижу тебя в радиусе пятидесяти метров. — Мне было бы обидно, если бы я не знал, что это неправда, ламинария. Гарри постоянно поправляет воротник розовой рубашки, Сая равнодушно стоит позади нас и даже не обращает внимания на пантеон. Зейн и Клио что-то обсуждают, Малик обнимает девушку, успокаивающе гладя по спине. Лесли нервно закусывает губу, а Хоран стоит около каких-то кустов с сиреневыми цветами, а потом резко наклоняется, и содержимое его желудка вываливается прямо на божественные цветы. — Молодец, Найлер, — смеется Зейн. — Прошло несколько минут, а ты уже успел подгадить родителям-снобам. — Заткнись, Зейн! Меня укачало в лифте. И только Джианни все равно, он тихо попивает какую-то бурду из своей фляжки, весело размахивая руками. Верхние пуговицы на гавайской рубашке расстегнуты, и только сейчас я замечаю уродские босоножки на его ногах, будто он только что пришел из двухнедельного похода. — Карбоне больше похож на моего соседа-алкоголика, который каждые выходные ездил на рыбалку, а не на сына Диониса, — усмехаюсь я. — За стиль в нашей команде отвечает явно не он, — смеется Томлинсон и берет меня за руку. Я удивляюсь тому, как раньше одно лишь прикосновение Луи смущало меня, а сейчас только тогда, когда Томлинсон касается меня, я могу чувствовать себя в безопасности. — Ну что, готова познакомиться с будущей родней? — шепчет он на ухо, и я нервно выдыхаю, глядя на пантеон. — Предупреждаю сразу — если я не понравлюсь Зевсу, единственное, что он сможет сделать, так это смириться с твоим выбором, Томлинсон. Луи смеется, крепче сжимая мою ладонь, а затем подмигивает, и мы вместе ступаем на мраморную лестницу, которая ведет к пантеону Олимпийцев.