Самурай

Кюдзо зашел в комнату следом за Укё и закрыл дверь. Укё сутулился и прикрывал лицо широкополой шляпой и пах обычной для ремесленников смесью машинного масла и пыли. С непривычно размашистыми движениями и лихорадочно блестящими глазами он походил на больного; впрочем, все это было маской, слетающей, едва они оставались одни. Укё перебрался в соседний город после встречи с приемным отцом, причем разговаривали они, как подобает людям, связанным в прошлом симпатией и не имеющим друг к другу особых претензий. Кюдзо держался настороже: он помнил, как спас торговца от посланных Укё убийц, и сомневался, что Аямаро забыл. Тессай, снова командовавший охраной Аямаро, кажется, опасался того же, но после чая позволил себе расслабиться. Он сам провожал их к выходу и тепло разговаривал с Укё, насколько могли тепло общаться бывший слуга и бывший господин. Впрочем, Тессай всегда относился к Укё с известной снисходительностью, прощая ему и высокомерные слова, и своевольные поступки. – Тебя что-то беспокоит? – спросил Укё, сбросив шляпу и всем телом повернувшись к Кюдзо. – Аямаро-сан. Он необычно доброжелателен. – Кюдзо задумался, не следует ли добавить чего-нибудь еще. Чужую неуверенность Укё словно носом чуял и вцепиться мог – не отдерешь, вытаскивая информацию исподволь, по кусочкам. Укё неожиданно поморщился. – Это значит только то, что он меня любит, – самокритично признал он. – Больше чем я заслужил. Кюдзо промолчал. – Не беспокойся, мы уже разобрались между собой. – В свое время Укё отдал Тессаю четкий приказ насчет отца и отправил проследить за его исполнением. – Со стороны отца я не жду подвоха, поверь на слово. Со стороны Аямаро – возможно, но со стороны других подозрительных оборванцев, с которыми встречался Укё, следовало ждать ножа в спину каждую секунду. Большая их часть знала, где поселился Укё, что не прибавляло Кюдзо спокойствия. Укё разводил руками и говорил, что у него нет выбора; вероятно, и было, иначе он не подстегивал события с такой лихорадочной спешкой. В раздражении он был невыносим почти как год назад, и лишь посещение чайных домиков улучшали его настроение. Как-то он затащил с собой Кюдзо, отработанно поприветствовал хозяйку и потребовал обычный заказ. Хозяйка ловко спрятала более чем щедрую плату, и обоих посетителей провели в летний домик во дворе. Укё лично расстелил на полу чистый футон, явно наслаждаясь нагнетаемым молчаливым напряжением. Кюдзо был озадачен, не понимая замысла. – Одно из самых безопасных мест во всем городе, – наконец, сказал юноша, с ухмылкой раскатывая второй футон. – Хозяйка моя старая знакомая, из бывших куноичи, – он специально сделал акцент, подчеркивая, что "бывших" куноичи не существует. – Короче, мастер массажа придет через пять минут. Мастер оказался действительно мастером. Тишину в доме нарушал только вольный треск цикад за окном, не прекращавшийся всю ночь – ни один человек их не потревожил. К утру Кюдзо почувствовал себя отдохнувшим. Укё поглядывал на расслабившегося самурая с самодовольной улыбкой. Это могло раздражать, если бы Кюдзо не видел в его действиях толики заботы. Укё был умным, хотя мало кто счел бы его здравомыслящим. Возможно, сумев определить его место в этой жизни, Кюдзо смог бы определить движущие им побуждения, но тот упорно выбивался из рамок. В минуту искренности он признался, что и сам запутался. – Я пытался стать крестьянином, самураем, торговцем и аристократом, – педантично перечислил он, – ничего из этого мне не понравилось. Я кто-то другой. Они встречались бы все реже, однако Укё вмешался, когда Кюдзо обвинили в уличной драке и последующем убийстве – столь же абсурдное, сколько оскорбительное обвинение. И в конечном счете он помог Кюдзо после пожара – этим эпизодом, собственно, и закончилось их пребывание в городе. ----- Кюдзо запомнил человека со светильником, который поджег зал. Укё, кинувшийся наперерез, отлетел к стене пушинкой. Полыхающие створки Кюдзо разметал, но попал под рухнувшие перекладины, наглотался дыма и гари, пока выбирался сам и выводил спутника. Сейчас горло драло безжалостно, а подняться и дойти до кувшина казалось непосильной задачей. Кюдзо закрыл слезящиеся глаза, пережидая приступ головокружения. – Сильно отравился ваш друг, – деловито и размеренно журчал женский голос. – Ему надо полежать пару деньков. – Я спешу, – раздался голос Укё. – Оставлю его на ваше попечение. Кюдзо недовольно скривился. Он не собирался оставаться в этом доме, где все пропахло лекарствами и застарелыми болезнями, а Укё, похоже, намеревался сбросить его как балласт, формально закрыв все долги. До того, как безумец положил конец их обеду, Укё как раз обронил, что завершил все дела, и встал попенять хозяину ресторана из-за невкусных суши. Может, сам Укё и подговорил сумасшедшего на поджог, с него бы сталось имитировать свою смерть, только не ожидал, что дверь заклинит. Хорошо бы лекарка оказалась принципиальной и взяла деньги вперед – мешок самого Кюдзо остался в сгоревшем доме. После короткого сна он почувствовал себя лучше. Кюдзо поднялся, забрал мечи и плащ и пошел искать хозяев. Невысокая старушка развешивала на заборе пучки трав. Кюдзо одним взглядом охватил отмытые покосившиеся ступеньки, засаженные грядки, кое-как сложенную поленницу и саму женщину. – Доброго утречка, господин самурай, – бодро поприветствовала она. – Ежели пить хотите, то кувшин с водой на кухне, а саке у меня дрянное, только раны промывать и сгодится, завтрак еще не готовила, со вчерашнего онигири остались, только холодные, горяченького-то подождать часок придется. – Как, – ему пришлось прокашляться, – я сюда попал? – Друг ваш принес, вы сильно угорели на пожаре, чудо, что очнулись. Так и знала, что спалят когда-нибудь постоялый двор, люди худые рядом живут, чужеземцев не терпят, а хозяин-то светловолосый, почти как вы. Вы отдохните у меня денек, я травок вам заварю... Говорила она плавно, почти без пауз, не отрываясь от сортировки растений. – Тот, кто принес меня. Где он? – Так ушел. Велел мешочек вам передать и на словах – чтобы выздоравливали. Кюдзо вытряхнул на ладонь кучку серебряных монет, прочитал приложенную записку – всего одна фраза изящно прорисованными кандзи – и с трудом удержался от желания ее смять. Укё сухо извещал, что восьмого числа будет в деревушке за три дня пешего ходу. А ты поступай как знаешь – читалось между строк. Кюдзо задержался на день, чтобы восстановить силы, зато все деньги выложил за летательную машину. Рухлядь, но на раз должно было хватить. Крестьяне вышеупомянутой деревушки безуспешно делали вид, что заняты своими делами, хотя зрелище обещало стать главной темой для разговоров на ближайшую зиму. Укё сидел на заборе дома старосты. Судя по влажным, покрасневшим глазам он рыдал от смеха вплоть до того момента, как летающая телега села у окраины деревни. Правильнее было бы сказать – рухнула: Кюдзо никогда не был хорош в приземлении, считая, что главное – долететь. – Это впечатляло, – сказал Укё, шмыгнув носом, и Кюдзо с досадой обнаружил, что ему льстит скрытое за насмешкой восхищение. (Много позже выяснилось, что Укё управлял самолетом еще хуже – как бы ни хвалил его в пещере Ситиродзи, – предпочитая взлетать с машиной вместе, а приземляться по отдельности. Кюдзо воспринял бы это спокойнее, если бы Укё не излагал ему свои убеждения в процессе поиска второго парашюта.) Укё успел выкрасить свои длинные волосы в цвет воронова крыла, сменить неизменный вычурный костюм на практичную холщовую одежду и сделать что-то с лицом – кажется, это были пополневшие щеки. Теперь он беззаботно болтал в воздухе ногами, в полной готовности поддерживать пустую беседу. Кюдзо отвел глаза, обратил внимание на девушку у колодца: та наблюдала за ними незаметно, словно стесняясь, но сделав шаг, сразу выдала себя плавностью движений – крестьянки так не ходят. – Вода, господин самурай? Кюдзо скупо поблагодарил и плеснул в лицо, освежившись. Пить хотелось, но это могло подождать. – Куда ты теперь? – Завтра подумаю, – пожал плечами Укё. Кюдзо понимающе кивнул. – Есть место охранника до портового города, – деловито сказал он. – Пойдешь? Укё приоткрыл рот, разом став похожим на деревенского дурачка; люди, собравшиеся нанять такового на мало-мальски приличную работу, должны были счесть себя полными идиотами. Кюдзо терпеливо ждал. – Пойду. – Встреча в городе, – Кюдзо задумался, – ты можешь присоединиться на тракте. – Беспокоишься обо мне? Не стоит. Дай еще мне три часа, и меня никто не узнает. – Укё спрыгнул с забора и взмахом руки предложил самураю идти с ним. – Мне нужно прихватить вещи и поесть. Девушка, налившая Кюдзо воды, смотрела им вслед. Лицо крестьянки показалось знакомым, и Кюдзо нахмурился, вспоминая. Не сразу, но припомнил – одна из любимых служанок Укё, которую он таскал за собой. Ну разумеется, девицы, окружавшие бывшего Амануси, не могли быть так просты. У Укё с его безумной, ошеломляющей логикой, чайные домики стали местом для сна, а майко – охраной. – У Варентины здесь знакомая живет, – зачем-то сказал Укё, вероятно заметив интерес самурая к девушке, и без перехода спросил: – Почему я? Ты заскучал без личной майской мухи? Кюдзо в затруднении промолчал. Из рассказов путников следовало, что земли вокруг побережья, где сейчас строилось иностранное поселение, кишели как обычными разбойниками, так людьми даймё, недовольных прибытием чужестранцев. Так или иначе, иметь в окружении проверенного человека было разумно. Для Кюдзо охрана Укё всегда была навязанным долгом: хочешь не хочешь, а выполняй. Укё же по семь раз на дню грозился избавиться от своего охранника, однако не бросал даже там, где удобней было бы бросить, но при этом и не привязывал, не предъявлял на него права. Ценное качество для напарника. – Если дело не в скуке, то в чем? – Укё заинтересованно обернулся. Он научился распознавать оттенки молчания на слух – в тех случаях, когда утруждал себя необходимостью слушать, а не забивать воздух своей болтовней. – Я к тебе привык. Кюдзо ожидал еще семьдесят семь вопросов, но Укё помалкивал и, кажется, оценил услышанное правильно. ***>>> Укё расположился на татами, не торопясь уходить: он все еще чувствовал себя здесь дома, и лишь появление Аямаро заставило его вспомнить об истинном положении дел. Правитель Когакё не выказал ни малейшего удивления, застав бывшего приемного сына и бывшего его телохранителя дружески беседующими. Раньше он не преминул бы нахмуриться, а возможно и отчитать сына. Аямаро не был ни жестоким ни надменным, более чем того требовало его положение; он просто считал, что каждый должен знать свое место. К слугам и охране он относился требовательно, но ценил их по достоинству; не зря его телохранители при нужде не преминули ему помочь. – Укё, – заунывным голосом протянул Аямаро, словно собираясь провести очередной урок бухгалтерии. – Идем, нам нужно поговорить. – Да, отец, – Укё поднялся и прошествовал за Аямаро, краем глаза отметив, что охрана осталась за дверью. Отец занял кресло, в котором обычно выслушивал своих соглядатаев. Укё оценил иронию ситуации и остановился сбоку, опершись бедром о край стола. Сейчас он всецело зависел от милости Аямаро, полновластного хозяина в своем доме и своем городе, однако его это мало волновало. Аямаро испустил тяжкий вздох, колыхнувший его упитанное тело. Он несколько похудел за время, проведенное у госпожи Юкино, но по-прежнему страдал одышкой. Укё с трудом удержался от смешка: именно такими вздохами отец обычно начинал торг, призванный пустить конкурента по миру голым и босым. – У тебя осталось максимум пять дней. Два дня до того, как курьер достигнет Эдо, еще три, прежде чем сюда прибудут люди правительства. Укё собирался всплеснуть руками и поинтересоваться, с какой стати несчастный крестьянин, провинившийся лишь в том, что является одним из клонов почившего Амануси (всем ведь известно, что новый Амануси сейчас находится в Столице под защитой самураев сегуна), вдруг заинтересует временное правительство. Однако из уважения он не стал затягивать разговор. – Благодарю за предостережение, отец. Я уйду, как только закончу свои дела. – Что ты ищешь? – Опиум, – ответил Укё с максимально возможной в его положении искренностью. – Я недолго правил Когакё, но мой долг все еще заботиться о его жителях. Подпольная торговля опиумом и красивыми майко процветала в крупных городах уровня Осаки. Аямаро контролировал паучишек, прижимая их, когда те начинали наглеть, но ниточки сходились к кому-то за пределами Когакё. Укё втихомолку копался в этом со времени переезда из Уэдо. Аямаро поощрял его желание знать все, однако считал, что для грязной работы существуют шпионы. Его сын не должен был появляться среди опустившихся курильщиков опиума. – Ты уже искал и добился лишь того, что на тебя открыли охоту. – Я нашел, – сверкнул глазами Укё, – мне не хватило малости. Догадайся я тогда, что все завязано именно на постоялом дворе – разобрался бы сразу. С ними надо покончить тихо, отец. Поставки опиума не могли обойтись без вмешательства Китая или Англии. Если начнутся гонения гайдзинов, самурайские кланы продавят военную диктатуру, нельзя дать им такой повод. – Оставь это другим. Сейчас никто не будет устраивать громкого процесса. Неугодные просто пропадают. Несмотря на все произошедшее, ты все еще мой сын. Я не хочу тебе такой судьбы. Укё опустил глаза, устыдившись, но муки совести терзали его недолго. Аямаро со вздохом похлопывал по подлокотнику кресла. – Отец, – искренне вырвалось у Укё, – как жаль, что я больше не могу на тебя обижаться! Аямаро подавленно молчал. Сын не кричал, не возмущался несправедливостью, не требовал, чтобы отец немедленно покарал обидчиков. Наверное, пора было жениться. Завести детей, которые несколько лет будут верить в большого и сильного папу-защитника. Печень, опять же, пошаливает... Груда свитков высилась на столе немым воплощением тщетности этих надежд.