Самурай

Задремавший Укё почувствовал, как дыхание Кюдзо стало глубже, и сам вынырнул из сновидения. Проснувшийся самурай с минуту лежал неподвижно, потом тихо приподнял голову. По затекшей руке побежали мурашки. – Проснулся? – совершенно не сонным голосом спросил Укё. Кюдзо застыл, словно пойманный вор, уже повернувшись спиной. Лопатки под черной тканью дрогнули, но он был самураем. – Я... – Кюдзо все-таки запнулся, сжал пальцы, очевидно в безуспешной попытке вспомнить ночь. Укё почти ощущал, как его глаза метнулись к соседнему, едва тронутому футону. – Меня ночь напролет лихорадило – как и тебя. Видно, эффект отравы, которой мы надышались. Сделай одолжение, поспим еще пару часов. Мне нужна ясная голова. – Укё бесцеремонно дернул самурая на прежнее место, укладываясь к нему на плечо. Кюдзо лежал очень тихо, не попытавшись сдвинуть одеяло, накрывшее их почти с головой, потом потянулся за спину Укё, к поясным ножнам, однако те еще с ночи пустовали. – Ну хватит уже, – попросил Укё, проводя ладонью по закаменевшим мышцам. Кюдзо вскинул руку, словно намеревался остановить, и Укё перехватил ладонь. – Ты очень напряжен рядом со мной, а это значит двадцать четыре часа в сутки. Тратишь силы не на то. Ёк Хайский хвост, Кюдзо, ты лезешь на клинки, я мчусь прикрывать тебя – вообще-то ты мой защитник! На всякий случай – я скорее признаю свой провал перед сёгуном, чем позволю тебе тупо сдохнуть, ясно? В тишине, повисшей после его злого шепота, раздался еле слышный шорох с потолка, заставивший обоих замереть. Кюдзо приподнялся, готовый кинуться к своим мечам, но Укё первым принял решение, крепко обхватывая его второй рукой и подминая под себя. – Подыграй, – почти беззвучно велел он, задирая под одеялом черную рубашку. Он приподнялся над самураем, откинул одеяло, обнажая их обоих до пояса. – Я тебя не слишком загонял? – подпустить в голос налет вины. – Продержись еще немного. Еще разок и отпущу. Клянусь, больше приставать не буду, если сам не попросишь. Он почти уверен, что пришли подслушать, не убивать – уж очень неудачное место эта спальня в центре крыла, если ты не обозленная баканэко, – довольно не показывать виду и обойдется. Клятое "почти" заставляло прикрывать напарника, подставляясь под возможный удар. В глазах Кюдзо бессильная злость – он тоже понимал расклад и попытался вывернуться. Укё стиснул его в объятиях, с натяжкой тянувших на страстные. – Лежи! – не трудясь понизить голос, велел он и крепко поцеловал в губы. – Я приказываю. Бледное лицо Кюдзо на секунду окаменело, как от плевка, нога уперлась в пол. Сейчас он бы взвился, наплевав на соглядатая, и неизвестно еще, кого бы убил первым. Но Укё безжалостно продолжал, заставляя прислушиваться: – Ты ведь служишь семье Симадзу, так подчиняйся. Я тебе не просто наниматель, я твой господин. Ты должен выполнить любой мой приказ. Разве не в этом заключается путь воина? Укё без труда поддерживал язвительный тон, подчеркивая похотливую двусмысленность произносимого, но взглядом умолял напарника лежать смирно. – Меньше слов! – прошипел Кюдзо, выворачиваясь из-под Укё и, в свою очередь, опрокидывая его на спину. Укё в облегчением выдохнул. На потолке появилось и начало расползаться багровое пятно, быстро набухавшее тягучими каплями. В начале своей кошачьей жизни Эсмералда, несомненно, была великолепной крысодавкой. – Как скажешь, дорогой телохранитель. – Он нахально дернул самурая за пояс и запустил пальцы под петли штанов. – Учти, если мне не понравится, урежу зарплату вдвое. Ты и впрямь недешев. Кюдзо зло сощурился. – Ненавижу тебя. – Серьезно? – Укё так удивился, что даже сел. – А я тебя люблю. Кюдзо не был силен в придворном стиле общения, поэтому он только злобно зашипел, опрокидывая Укё обратно. Тот со смешком распластался на постели. – Люблю, люблю, люблю... – глубокий поцелуй с горьким привкусом нечищеных зубов. "Только не засмеяться, не засмеяться... Идиотский наркотик... Кюдзо, отпусти шею, больно.." – Люблю тебя, молчун, – почти задохнувшись, прошептал он. Легко, несерьезно, так, словно не было этой ночи и совершенно нешуточной ненависти, прорвавшейся яростными слезами. Самурай до мозга костей... чтобы вспомнить, кем является Кюдзо, достаточно было раз увидеть, как он взлетает на пятый этаж вертикально, тремя ударами превращая вражеские пушки в морковку для супа. Долг, честь... ни шагу в сторону от программы, не может, не способен иначе. Укё винил себя: влюбившись сам, он эгоистично культивировал ответное чувство у того, кто даже не понимал, что вырастает в его душе. А чужеземная любовь не простила долга. Ты сам-то понимаешь, за что так ненавидишь меня, Кюдзо? ----- В окружении сегуна вопросы решались быстро, тем более что вопрос у Укё был только один, нелогичный и чудной – кто надоумил пропавших (теперь уже точно – убитых) подарить правителю трехцветного котенка? Ответ его порадовал: право же, Мори подставился сам. Эсмералда не останавливалась на полпути. Остаток дня юноша посвятил сочинению убедительной истории, объясняющей пропажу трупов. Сёгун в нее не поверил, однако Укё, покинувшего замок раньше, чем на свитке просохли чернила, это мало заботило. Попавшейся заброшенной землянке юноша обрадовался как замковым покоям. – Ну наконец-то согреемся, – он зябко спрятал ладони под мышки. Ночь выдалась промозглая. – Дым заметят. – А мы ненадолго, – тон Укё не оставлял сомнения в том, что ему все равно. Кюдзо покачал головой, однако пошел сгребать из угла засохшие циновки, предоставив Укё поиск растопки. – Теперь нас обоих не оставят в покое, – Укё остановился перед ним. – Уже ничего не изменить. Кюдзо не видел в том особых отличий от прежней жизни. Он закрыл глаза и позволил прикасаться к себе мягкими губами. Руки Укё скользнули между расставленных ног, безыскусно поглаживая. Холод и кое-как наваленные доски под руками странным образом напоминали о войне. Кюдзо поймал себя на мысли, что это было правильнее, чем постель. – Я не женщина, – сказал Кюдзо. Укё фыркнул, прикоснувшись к горячей тонкой коже и вызвав у самурая острое желание заткнуть ему рот наиболее простым способом. – Да уж, спутать трудно. И снова горячие прикосновения, чередование тепла и холода. Приятно. Очень приятно. Кюдзо откинул голову, наслаждаясь лаской. Желание поторопить ушло само. Наконец Кюдзо протяжно вздохнул и прислонился лбом к плечу Укё. Слегка учащенное дыхание быстро выровнялось. Спящий ребенок, которого Укё увез из замка, свернулся в углу в тугой клубок. – Согрелся? – спросил Укё, вытирая руку. Кюдзо запахнул плащ. – Ненадолго. Надо разжечь жаровню и поесть. Укё пробормотал длинную фразу на незнакомом языке; впрочем, интонации были скорее восхищенными. – Мне все время казалось, что я веду тебя к смерти, но я ошибся – ты идешь туда сам. Неужели недостаточно просто жить? – Я обещал себе отомстить за гибель старшего сына даймё, – откровенно сказал Кюдзо. – Старая стерва! Для невинной жертвы Укё слишком легко понимал с полуслова. – Так это тебя прочили ему в защитники. Клянусь, я не помогал их убийцам. Да, видел бой, мог кинуться на помощь, а кто они мне – чужие и те, и другие... Столько времени прошло, – Укё в растерянности развел руками, – тебе станет легче? Кюдзо поморщился, как от зубной боли. – С тобой никогда не бывает легко. Укё странно улыбнулся. – Людям свойственно нарушать обещания. Я вот, помнится, обещал девочкам, что избавлюсь от тебя любой ценой... уже пять лет прошло. – Два. – Всего-то? Для меня не меньше пяти. Кюдзо почувствовал беспокойство, но Укё рассмеялся, ничего больше не добавив и прижав к себе до боли – сила у него была потрясающая. Самурай мог бы рассказать, как тяжело было видеть неприкрытую боль в глазах даймё Симадзу каждый раз, когда тот смотрел на спутника сына. Кюдзо не в чем было себя упрекнуть, не по своей воле он остался тогда в замке, но горю не прикажешь и Кюдзо скрепя сердце принял решение уйти, задумавшись о возвращении лишь много лет спустя, когда весть о смерти даймё запоздало достигла его ушей. Как недолго и безоблачно он был рад, вернувшись на свое место, и как в единый миг все развалилось после отданного приказа. Мог бы, но не стал. Отгорело, отболело, на месте пожарища выросла трава. – Жаровня, – напомнил он. Укё сел и в задумчивости пощелкал пальцами. – Если по правде, я ни разу в жизни ее не разжигал... За время отдыха Укё не успел построить плана на дальнейшую дорогу, а зря. Растяжка на тропе явилась для него неожиданностью. От сильного толчка самурая он полетел в кусты, извернувшись, зацепил с собой Кюдзо, отчетливо понимая, что от взрыва обоим не уйти. ----- "...сам-то как думаешь?" Лжец. "...теперь я могу быть в нем уверен". Лжец. Присутствие Укё, как незримая тень войны, заставляло постоянно ждать нападения, наполняло каждый глоток вкусом и запахом, каждый вдох – остротой последнего. Кюдзо страстно хотел покончить с ним, желал этого больше, чем в юности поединка с легендарным Кэнсеем, но еще больше хотел победить. Камбей сказал, что встретил в Столице то, с чем не справиться одним взмахом меча. Произнесено это было не в присутствии Кюдзо и вряд ли бы тот Кюдзо с этим согласился, но Кюдзо нынешний увидел бы в словах Камбея правоты больше, чем сам Камбей. Ты достоин меня? ***>>> Взрыв. Ударило по барабанным перепонкам, и в голове осталась только звенящая тишина. Кюдзо пришел в себя. Солнечные лучи припекали сбоку, рукояти мечей упирались в бедро. Онемела перетянутая в предплечье рука. Кюдзо приоткрыл заслезившиеся глаза. Укё сидел неподалеку, с озабоченным видом изучая карту. – Очнулся. – Где мы? – Кюдзо с наслаждением размотал слишком тугую повязку. Укё пожал плечами, будучи озабочен чем-то другим, и перевернул карту вверх ногами. Кюдзо потер локоть, вспоминая. Снова белое пятно взрыва, свободное падение, резкий рывок – раскрылся парашют. Приземление. Звук рвущейся ткани. Кто-то наклоняется к нему с ножом, и рефлексы срабатывают подсознательно – захват руки с оружием, рывок на себя, рука взлетает по спине снизу вверх... почти воткнувшись в уязвимую точку на шее, погружается в гладкое полотно волос. Обрывки информации складываются – свой. Выпрямленные пальцы, уже прикоснувшись к волоскам на коже, теряют напряжение, не ударяя фалангами, а мягко обхватывая. У лежащего сверху бешено колотится сердце. Он разумно не делает резких движений, только выждав, медленно поднимается на руках. Ладони Кюдзо расслабленно сползают. Укё тихо отодвигается и, больше не пробуя перерезать ремни парашюта, ищет застежки. Только учащенное дыхание напоминает о выплеске адреналина. – Мда, вот так, значит, ты спишь? – Укё шумно выдыхает и все-таки начинает ворчать, по привычке сваливая всю вину на самурая. – В следующий раз буду знать. Следующего раза быть не должно, хочет недовольно ответить Кюдзо, не самоубийца же Укё, чтобы безалаберно лезть к дезориентированному и еще более опасному воину. Но это всего лишь воспоминание, поэтому слова остаются непроизнесенными, а Укё продолжает нести какую-то чушь, словно сказку про Момотаро рассказывает. Кюдзо не собирается слушать эти глупости, но если отрешиться от слов, безостановочное бормотание звучит как убаюкивающее журчание ручья.