В это же время, через год. (by this time next year)

Несмотря на категорическое «мы об этом не разговариваем», было, мягко говоря, «заметно», что что-то произошло, что-то изменилось. И не столько в их спорах и стычках, которых внезапно стало в разы меньше, сколько в их работе на площадке. «Что произошло между тобой и Королём?» «Не называй его так», — Хината огрызается на автомате, а вот его щёки накаляются от воспоминания о том, о чём они не разговаривают. Они не разговаривают, но он думает об этом, особенно лёжа в постели, под головой ветровка Кагеямы и запах, слабый, но всё ещё здесь. И он вспоминает: тёплое давление на губах, вздрогнувшая грудь Кагеямы, чувствует через рубашку, прижаться к нему и… «Ты покраснел», — замечает Цукишима, ухмыляясь. «А вот и нет!» (Но вот, блин, таки да!) Цукишима подбрасывает мяч в воздух и вздыхает.  «Ладно, как скажешь. Ты не покраснел. Так что там между тобой и не-Королём?» «Ничего.»  Кагеяма убьёт его, если он кому-нибудь расскажет о случившемся, а уж тем более Цукишиме. Прошло почти три года, и он до сих пор не отвязался с этим грёбаным прозвищем. Как же долго он тогда будет стебаться с них, узнав о том, о чём Хината определённо не думает в эту минуту? «Это сказывается на волейболе». — Цукишима бросает мяч ему прямо голову. Как будто, в подтверждение, Хината путается с приёмом, и мяч заезжает ему прямиком в челюсть. Он крякает и хватается за быстро расползающийся красный след. «И раз это отражается на вашем волейболе, это отражается и на команде», — продолжает Цукишима. — «Нам удалось пройти через отборочные, и я не проиграю Весенние Межшкольные, только потому что вы с Кагеямой не можете собраться». «Это не повлияет на команду», — бормочет он. Цукишима выглядит так, будто готов действительно врезать ему, и уже не мячом. Зато у Ямагучи, должно быть, есть какой-то встроенный датчик «перехвата Цукишимы при смертоубийственных намерениях», потому что в этот момент он выскочил из-за угла, весь с головы до пят взвинченный:  «Цукки, ты еще не закончил? Поспешим домой, мама готовит карри.» «Заткнись, Ямагучи», — говорит Цукишима. И имеет это ввиду. «Извини, Цукки», — говорит Ямагучи, и снова исчезает за углом. Цукишима, убедившись, что тот достаточно далеко, тыкает Хинату в грудь так сильно, что, вероятно, будет синяк, и чеканит:  «Мне все равно, что с вами, ребята, происходит. Просто разберитесь с этим». «Цуккииии», — снова слышен голос Ямагучи. Очевидно, карри достаточно заманчивая альтернатива, чтобы оставить задницу Хинаты в покое, потому что Цукишима бросает последний мяч в корзину к остальным и уходит, злобно сверкая глазами. Вероятно, это самое близкое к моральной поддержке, что Хината когда-либо слышал. И если Цукишима из всех людей взялся его подбадривать, то он действительно должен взять себя в руки. Что, вероятно, означает поговорить с Кагеямой, и о том, о чём говорить нельзя. Ацтой. * * * Хината никогда не утверждал, что он не трус. Потому что он тот ещё трус. Самый настоящий трус. Трусишка. Трусище. Во-первых, он пишет Кагеяме записку, а технически это не разговор, зато нет неловкого заикания, горящих щёк, и не нужно смотреть друг на друга, если это просто перекинуть комок бумажки с запиской. И даже не запиской, а одним из его обычных рисунков, глупая карикатура о том, что их математические задачи оживают и нападают на них, но по тому, как Кагеяма вздрагивает и смотрит на него, когда Хината подкидывает комок на стол, можно подумать, что это пришельцы и что прямо потрошить его собрались. Затем он разворачивает листок, и появляется эта маленькая крошечная полуулыбка, и сердце Хинаты сжимается. Не хорошо, думает Хината, прижимая руку к груди. Вот дерьмо. Это совсем не хорошо. Кагеяма не отвечает, но он кладет листок в карман, как будто он собирается сохранить его. Эта дурацкая улыбка достаточно успокаивает Хинату, чтобы послать ещё один, и ещё один, пока он не набирается достаточно уверенности, чтобы наконец что-то написать: «мы в порядке?» Весь воздух из лёгких Кагеямы выходит одним быстрым вздохом. Он нацарапал «да» на обороте и поднял так, чтобы Хината мог прочитать, однако бумажку не отдаёт. Он складывает её и кладёт в карман со всеми остальными листками, что Хината бросил ему этим вечером. Хината немного против такого расточительства, потому что у него определённо похудела тетрадь, а йены на деревьях не растут, знаете ли, но он полагает, что, если учитель их словит, то лучше один рисунок, чем десять. И затем, конечно, есть абсурдно смущающий вопрос, который он даже не может поверить, что собирается задать ему, и он немного рад, что Кагеяма спрячет его в карман, прежде чем учитель сможет прочитать: «Свободен в это воскресенье? Кагеяма краснеет, сжимая руки, стоически уставившись прямо перед собой. Затем он кивает один раз, резко. Хината думает, что это довольно странная реакция, но по большей части он просто рад, что всё, что они испортили, когда они определённо не поцеловались, похоже, исправляется. Он усмехается и поднимает два пальца вверх. Нерешительно Кагеяма отвечает ему тем же жестом, пусть и в единственном числе, хотя он выглядит несколько смущенным — и это, как думает Хината, так и есть. Дружба налажена, беда предотвращена. * * * Это воскресенье оказывается кануном Рождества. Ага… У него никогда не было девушки, поэтому он никогда не задумывался об этой дате, кроме того, что в эти дни деревья в центре города очень красивые, и много разноцветных огней на всех витринах. Он без единой задней мысли садится на ступеньку гэнкана, засовывает ноги в зимние ботинки и обматывает вокруг шеи шарф. Его мама шаркает за спиной, а Нацу выглядывает из-за её юбки, и они обе держат дымящиеся чашки какао. «У Онии-тяна свидание», — ярко и громко замечает Нацу, и Хината так сильно тянет за шнурки, что выпускает их и случайно бьет себя по лицу. «Что?! Как… — у меня нет свидания!» Мама поглаживает спутанные волосы Нацу и поднимает брови.  «Так что вы просто встречаетесь с подругой», — говорит она с недоверием. «Другом. Да.» «В канун Рождества», — добавляет она, подчёркнуто делая глоток какао, чтобы показать, насколько сильно она сомневается. Рядом с ней Нацу кивает, подражая ей, и выпивает из своей кружки. Хината благодарен шарфу, закрывающему половину его лица, за то что он скрывает как выражение ужаса, так и его полномасштабный румянец. До этой несуразицы с Кагеямой он никогда в своей жизни не краснел так сильно. «Приятным» дополнительным бонусом идут немедленные, почти убийственные спазмы желудка. Теперь он, черт возьми, разнервничался. «О, нет», — до него наконец доходит. Он обхватывает обеими руками свой живот и медленно раскачивается взад-вперед. «Не нервничай ты так». Мама осторожно отстраняет его руки и сжимает их вокруг своего какао. — «Вот, выпей немного и дыши». «Я умру», — говорит он, вспоминая странную реакцию Кагеямы, когда тот согласился на потусить, и ему кажется, что Кагеяма, наверное, помнил о празднике, и всё равно согласился. «Ты не умрёшь». — Мама отстраняет Нацу и оправляет юбку, усаживаясь на ступеньку рядом с ним. На её лице появляется это совершенно открытое выражение, каким она смотрит, когда очень старается убедить его довериться ей. У неё появляются морщины, маленькие гусиные или вороньи лапки, которые показывают, как она счастлива своей сложившейся жизнью. В той части своего мозга, которая не паникует (это очень маленькая часть), он думает, насколько уместно, что вороньи лапки олицетворяют счастье на человеческом лице. Когда он не подаёт никаких признаков, что собирается выдать ей всё с потрохами, она скрещивает ноги в лодыжках и забавно шевелит домашними тапочками.  «Так, кто эта подружка-друг?» «Это Кагеяма-нии», — говорит Нацу, усаживаясь на мамины колени. Это очень обычный, традиционный и даже формальный жест, какого она до сих пор за всю свою жизнь не сделала. Поэтому, конечно, она этот момент привлекает всеобщее внимание к себе и отвлекает от него. Вроде. Но этого недостаточно, чтобы отвлечь от новости о его свидании. Только это не свидание. Не слыша больше протестов (Хината ничего не говорит, просто пытается с головой спрятаться в свой шарф, как черепаха), мама кивает и сжимает губы, издавая тихое «мммм». Она берёт обратно горячий какао из рук Хинаты, делает ещё один глоток и передаёт снова ему. Мир, как ни странно, не рушится. Хината осторожно стягивает шарф достаточно низко, чтобы сёрбнуть какао, он горячий, но не обжигает, сладкий и предел совершенства. «Итак», — небрежно говорит мама, как будто они обсуждают погоду. — «Куда ты и Кагеяма-кун идёте на свидание?» «Это не свидание», — настаивает он. — «Я не знал, что это Рождество, когда звал его потусоваться». «Это свидание», — говорит Нацу, потому что она заноза родом из ада. Она хихикает и прячется за спиной мамы, когда он тянется, чтобы отвесить ей, проливая при этом какао и драгоценные зефирки на ступеньку. «Нацу-чан, помоги тут прибраться. Шоё, нечего затевать с сестрой войны». «Эй, она первая начала!» «У онии-тяна свидание с Кагеямой-нии», — тянет Нацу нараспев, осторожно отставляя свою кружку, затем бросается на кухню прежде, чем возмездие её может достать. «Это не-» «Я знаю», — прерывает мама. Она хмурится на дверь и несколько раз мягко постукивает тапочками, затем кивает себе, поднимаясь на ноги. — «Подожди тут немного», — говорит она, затем уходит за Нацу, огибая шоколадную лужицу. Хината всё ещё пытается прийти в себя от вселенского смущения, связанного с тем, что его младшая сестра наговорила, и что она, вроде, типа, победила его здесь, поэтому он довольствуется тем, что остается на ступеньке и борется со странным трепетом в животе. Когда мама возвращается (Нацу проносится мимо нее с полотенцем и с энтузиазмом кидается растирать по полу лужу), она отсчитывает йеновые банкноты из своего кошелька. Она доходит до пяти тысяч, прежде чем кажется довольной, и прячет их между мягкими, оробевшими пальцами Хинаты. Это больше денег, чем она когда-либо давала ему на один день зависания с друзьями, и он держит их и смотрит на них, смысл, стоящий за этой суммой, камнем давит на его сознание. «Прежде чем ты начнёшь паниковать, это просто на подарок», — говорит мама. Улыбаясь, она берёт кружку из его рук, обходит неистовующую Нацу (та уже бежит обратно, чтобы кинуть полотенце в бельевую корзину) и прислоняется к дверному проёму. — «Друзья всё ещё обмениваются подарками, верно?» «Верно», — говорит он рефлекторно. Его некооперирующим пальцам не с первой попытки получается успешно положить деньги в свой кошелек. Он бы хотел заметить, что друзья, которые просто друзья, обычно не дарят друг другу подарки, когда они отрываются вместе на Рождество, но зачем, если это и так, как ни смотри, не свидание.  * * * И, как на это ни смотри, это свидание. Потому Кагеяма смотрит как и куда угодно, только не на лицо Хинаты, и выглядит сам с иголочки.  Они встречаются на станции, и Кагеяма достаточно распарен от поездки в вагоне уподобляясь человеческий сардине, потому и расстегнул пальто. Под пухлыми слоями с меховой подкладкой Кагеяма на самом деле хорошо выглядит. Не то, чтобы он обычно не выглядел хорошо — не то, что Хината особо обращает внимание — чёрт возьми, он просто хорошо выглядит, ладно? На руке браслет, а это значит, что он потрудился выбрать даже аксессуар, а его кардиган тонкий и пудрово-синий и круто свисает прямо с плеч. Он выглядит так хорошо, что Хината сейчас чувствует себя довольно плохо из-за своей толстовки и джинсов. Он просто не будет расстегивать молнию весь день. И это абсолютно рационально. «Итак», — слишком внезапно выпаливает Кагеяма после мы-тупо-смотрим-друг-на-друга ж-не-говоря-ни-слова, в течение пяти невыносимых минут. — «Что ты хочешь сделать?» Хината берёт деньги от мамы и говорит: «Хочешь мороженого? Это эмм. Я-я угощаю». «Слишком холодно для мороженого, балбес». Хината моргает, и по какой-то причине его плечи расслабляются, и он выдыхает всё беспокойство, которое узелком заплелось в его груди. Потому что это всё ещё Кагеяма. Это всё ещё они. Неважно, будет ли это свидание, целовались ли они или не целовались (хотя они однозначно это делали, и фантомное ощущение губ Кагеямы на его губах вызывало у Хинаты некоторые проблемы ночью), потому что ничто ничего на самом деле не изменило. Поэтому он постукивает по подбородку и смотрит мимо турникетов, где пары идут рука об руку по освещенной улице, фотографируясь перед украшенными витринами и деревьями. «Пройдёмся по магазам?» — Он предлагает. Кагеяма сдвигается, натягивая пушистый капюшон на голову. — «Ну давай. Ты собираешься что-то купить?» «Неа, так просто», — говорит Хината, потому что «рождественский подарок для тебя», вероятно, не является подходящим ответом в этой ситуации. Он начинает идти только потому, что они начинают мешать людям пройти, и он сам ненавидит тех, кто делает так же. А потом он просто как бы хватает Кагеяму за руку, чтобы убедиться, что он последует — не потому, что это свидание. Кагеяма все равно напрягается, параноик, недоверчиво глядя на руку Хинаты, прежде чем покраснеть. Хината сильнее сжимает ладонь, потому что он упрямый, и тащит его на улицу. Холодно, и Кагеяма застегивает молнию плаща, и это в своём роде расстраивает, учитывая то, как хорошо он одет под ним, но это всё же определённо играет на руку Хинате, который наконец может сосредоточиться на выполнении поставленной задачи. Он вспоминает, как девочки в его классе болтали во время обеда об этих световых шоу на Рождество, где в центре Токио блестит, почти как Дисней, и он бормочет:  «Свет!» Кагеяма бросает на него взгляд и повторяет:  «Свет?» «Ну, знаешь, световое шоу, где всё как — пвах! И — шахххх! И это действительно красиво». «Я слышал об этом», — говорит Кагеяма. Теперь он выглядит задумчивым, переплетая свою руку с Хинатой, как будто они не идут по оживленной улице. Это так естественно, что Хината почти готов поверить, что он не замечает, как сам делает это, если бы он очень пристально не смотрел вниз и в сторону. «Но начнётся оно позже, вечером. Чем хочешь заняться до этого?» «Я придумал шоу», — Хината ткнул его в руку, — «так что теперь твоя очередь думать». «Хорошо». Он выпускает долгий вздох, белое облачко в зимнем воздухе. Затем поворачивается, с едва видимой улыбкой, и говорит:  «Коньки». «Коньки тогда», — говорит Хината, переваривая эту мысль в своей голове. Это вид спорта — в конце концов, на Олимпийских играх есть. Только катки открыты лишь при благоприятной погоде. Хината чувствует, что улыбается в ответ и произносит:  «Хорошо!» * * * Что не «хорошо» в коньках, так это то, что Хината, со всей очевидностью, не умеет кататься на них. Но до него сей факт не доходит, пока они не оказываются на открытом катке, с коньками надёжно зашнурованными на ногах, и Хината не начинает вдруг изображать ветряную мельницу на скользком льду. «Кагеямаааа!», — он в миг забывает обо всех странностях между ними на фоне прилива адреналина, и в панике пытается вспомнить, как правильно управлять своими ногами. «Почему ты согласился кататься на коньках, если не знал как даже стоять на них?» «Я не знал, что не знал», — скулит он. «Тупица.» — Кагеяма же держится естественно, как и во всём, что касается физического использования тела (нет, мозг, не лезь в этот брод, сейчас речь совсем не о том!), поэтому, конечно, он уже огибает его лёгкими, грациозными скольжениями. «Помоги», — говорит Хината, протягивая руки. Возможно, он даже не дуется, возможно. «Это просто дело равновесия. Сам разберись». Разберись, действительно. Хината принимает это как приглашение ухватиться за его куртку в следующий раз, когда Кагеяма подъезжает слишком близко, выделываясь, как и подобает засранцу. Он, конечно, выкрикивает угрозы и возмущения, а Хината игнорирует и делает хватку лишь крепче. «Ну, гони!» «Я тебе не ездовая собака», — бормочет Кагеяма, но, тем не менее, прекращает свои попытки сбросить непрошенного наездника. Кагеяма тягает Хинату таким вот образом по всему катку, отмораживая им щёки, под равномерные звуки шарканья коньков Кагеямы по льду, словно подстроившиеся под биение сердца Хинаты. Мальчишка улыбается, обхватывает Кагеяму за талию и просто даёт себя везти. Пальто, перед ним пахнет точно так же, как ветровка, что он до сих пор держит под подушкой, и это такое успокаивающее, знакомое и приятное чувство, что он прикрывает глаза. На заметку: вероятно, никогда и не при каких обстоятельствах не стоит закрывать глаза во время катания на коньках. Особенно когда вас тянет такой человек, как Кагеяма, у которого есть склонность задирать планку слишком высоко, и который действительно любит хвастаться. Поскольку в следующий момент Кагеяма напрягается, перед каким-то маневром, и сначала Хината думает: «О, дерьмо, что сейчас будет?!», а затем он падает, и Кагеяма оборачивается, чтобы поймать его, прервать падение. «Эмм», — говорит Хината с широко раскрытыми глазами на четвереньках между ног Кагеямы. «Это всё ты виноват», — говорит Кагеяма без особой злости. Его зрачки большие и чёрные, прикованные к лицу Хинаты, всего в нескольких дюймах от него. Это напоминает Хинате о паутине и призраках из папье-маше. «Не я», — шепчет он. Он ощущает каждый фрагмент своего тела, что соприкасается с его — ладонь оказалась на ноге Кагеямы, чуть повыше икры. И еще чётче он осознает, что приближается. Они оба. Но ни один из них ничего не говорит об этом. «Ты! Ты не только криворукий, но ещё и кривоногий», — наконец ворчит Кагеяма, их носы достаточно близко, чтобы соприкоснуться. «Сам ты кривоногий! Кривояма!», — огрызается Хината, а с места и не двигается. Поскольку Кагеяма менталитетом сравним с третьеклашкой, он говорит: «Ты весь кривокакой» и целует его. На льду. На глазах у всех. Это не очень хорошее решение. Логикой Хината осознает это. Он не должен хвататься за воротник Кагеямы и притягивать его ближе, а уж тем более не должен кусать нижнюю губу Кагеямы и улыбаться, вызванному этим тихому вдоху. То, что он должен сделать, так это подняться на ноги, чтобы либо возобновить катание на коньках (на Кагеяме), либо переместить их занятие куда-нибудь в менее нескромное место. В итоге, они не делают ни того, ни другого, потому что через секунду какой-то неудачливый случайный ездок (фигурист?) спотыкается об их комок одуревших гормонов, и всё, момент раздавлен. В прямом смысле. Ста фунтами девушки и её острыми коньками. Серьезно, чья это была блестящая идея пристегнуть гребаные ножи к ботинкам и так расхаживать по льду? Эта штука серьёзно опасна. Хината чудом избегает удара по голове, и Кагеяма получает злостно коленом в лицо, со всеми вытекающими, кровь-из-носа-вытекающими. «Прости!» — Девушка опускает голову, почти что втягивает в высоко поднятые плечи, то ли в полнейшем ужасе, то ли в нешуточной злости. А, может, тут и то и другое. «Нет, я виноват!» — Хината тоже кланяется. Кагеяма бормочет что-то, что могло бы звучать как извинения, через кровоточащий нос, и Хината по привычке давит на его макушку, заставляя вежливо поклониться, как вдруг вспоминает, что с его носом нужно делать как раз наоборот. «Хм, вам, вероятно, следует позаботиться об этом», — говорит девушка, неопределенно указывая на то, что некогда было лицом Кагеямы. «Да», — тупо отвечает Хината. Он пытается подняться на ноги, но его навыки в катании на коньках внезапно не улучшились по волшебству, и падает лицом в лёд. От резкого холода у него даже в носу замерзают сопли, и он закрывает лицо обеими замерзшими руками, скуля. Сквозь кровь Кагеяма смеётся над ним, точнее, похлюпывает, и Хината снова смеётся в ответ. Чёрт, они реально ходячая катастрофа. После того, как они вызвали такое сильное волнение на катке, что их нельзя было не заметить, появляется сотрудник аттракциона и проводит их со льда, а также оказывает первую медицинскую помощь в маленькой палатке с обогревателем. Кагеяме велят откинуть голову назад, и, как только кровь оказывается смыта, Хината видит, что его нос уже начинает краснеть — к скорому синяку.  * * * «Прости за лицо.» «Все хорошо.»  Кагеяма пожимает плечами и касается чуть ниже своего носа, проверяя, идёт ли ещё кровь, и выглядит довольным, что кровотечение, по крайней мере, остановилось.  «Ты всё ещё хочешь посмотреть фейерверк?» «Да.»  Украдкой — или настолько украдкой, насколько способен Хината, а это, честно говоря, не сильно — он проверяет, глядит ли сотрудник с аптечкой в их сторону, и кладёт свою ладонь в руку Кагеяме. Он тёплый, намного теплее его, кожа мягкая, но с затвердевшими мозолями от тренировок. Хината поджимает пальцы и позволяет этому теплу проникать в себя, скручиваясь клубком в животе и освещая его изнутри. «У тебя рука холодная», — бормочет Кагеяма. Хината шевелит пальцами и бормочет в ответ:  «Исправь, если что-то не устраивает». Кагеяма что-то хрюкает, а затем он обхватывает обе руки Хинаты своими и подносит их ко рту, чтобы осторожно подуть горячим воздухом на его костяшки. Несмотря на то, что именно он начал это, Хината заикается, мямля какую-то корявую жалобу на чрезмерный контакт, настолько смущённый, что уверен, его голова может вспыхнуть в любой момент. «Пусти, кто-нибудь увидит», — шипит он. Это заставляет Кагеяму задуматься. Он наклоняет голову, поджимает губы, смотрит на Хинату сквозь чёлку и говорит:  «Ну? И что?» «Ну, — бормочет он, — это плохо». «Это?» — Губы Кагеямы на мгновение касаются кончиков его пальцев, прежде чем он опускает руки Хинаты, и Хината почти теряет сознание. «Ублюдок, перестань строить из себя крутого». — Это несправедливо, то, как его сердце колотится, а ладони потеют. Зато его руки определённо больше не холодные. Кагеяма слегка ухмыляется.  «Хорошо. Всё ещё хочешь идти смотреть фейерверк?» «Да, пфф, конечно.» — И это такая эссенция рождественского свидания, почти такая же важная, как… — «Подожди! С-сначала пирог!» По какой-то причине это заставляет Кагеяму отпрянуть, его склонённое лицо искажается запорным выражением, которое Хината решает окрестить «смущением». Милота, думает он, почти удивленный, что его мозг смог приписать такое сравнение Кагеяме. «Милота», вероятно, последнее слово, которое люди использовали бы, чтобы описать его, с его варварскими выражениями и почти ненормальной рьяностью. Но в этот момент, застенчивый и робкий, это Кагеяма, который перед ним сейчас. «Хорошо, давай сначала пирог», — бормочет Кагеяма. — «В любом случае, мой нос уже в порядке». «Йессс!» Их руки соприкасаются, когда они покидают палатку, и Хината думает, как будто сторонний наблюдатель, что он такой, такой отбитый отморозок. И не от падения на льду. И ничего с этим он не хочет поделать. * * * Когда он возвращается вечером домой, его мама сидит на диване с сонной Нацу, свернувшейся у неё под боком, смотрит повторы старых дорам. Она поворачивается к нему с улыбкой, вероятно, готовая задать миллион инвазивных вопросов о его свидании, а затем резко вдыхает, когда замечает синяк на лице. «Что произошло?» — она шепчет, сдвигая Нацу, и та мычит во сне. — «Вы с Кагеямой-куном подрались?» «Что? Нет.» — Он дотрагивается до своего носа и рта и чувствует вертиго, вспоминая все события дня. Его губы странно гудят, когда он думает о том, как они целовались на льду. Мама щурится на него. «Ты уверен?» «Абсолютно.» «Тогда хорошо.» — Ее улыбка становится мягче, нежнее, и она наклоняет голову. — «Так Кагеяме-куну понравился подарок?» «Э…» Дерьмо. Подарок. Он совершенно забыл о подарке. И его мама знает его так хорошо, потому что она читает его выражение так же легко, как читает утренние новости, испускает долгий вздох.  «Ты не подарил, да?» «Да», — признаётся он. Деньги, кажется, тяжело оттягивают вниз его карман. — «Не нарошно!» «Конечно, нет — и тссс, Нацу спит». — Она нежно проводит пальцами по волосам Нацу, и Нацу утыкается в неё, как котенок. — «А как насчет Дня Святого Валентина?» «Ни за что.» — Лицо Хинаты искажается при мысли о том, чтобы подарить Кагеяме коробку домашнего шоколада, покрытого розовыми сердечками. «Ммм. День рождения?» — Она предлагает. «Уже прошёл», — говорит он. Они всё ещё не разговаривали тогда, и он спрятался за командой, когда они пошли все вместе отмечать мясными булочками. «Выпускной», — говорит она, а слова неловко превращаются в зевок, и Хината отвечает своим собственным зевком, внезапно почувствовав себя смертельно уставшим. «Выпускной — хорошая идея». — Он щёлкает Нацу по лбу (нежно, чтобы та не проснулась) и целует маму в щёку. — «Спасибо. Я поищу что-нибудь на выходных». «Доброй ночи, милый.» — Она взъерошила волосы на его лбу, затем снова переключила свое внимание на телевизор. (Хината находит зажим для галстука в виде короны, который похож как вдвойне удачный выбор, потому что он может надеть его с галстуком в сам день выпуска, но и в любое время, когда захочет выглядеть модным мажором) * * * Это не становится сюрпризом, что они не говорят об этом и на этот раз. Учитывая, как хорошо у них до этого получалось «обговаривать вещи». Здесь нет официального признания или объявления, нет изменения статуса отношений на странице Facebook. Хината тихо, тайно держит его в груди и обожает в тайне своего внутреннего мира. Ему нравится Кагеяма, именно в этом смысле нравится, и Кагеяма отвечает взаимностью. Это, должно быть, видно и в их командной работе, их ненормальных быстрых и стратегиях. В первый день тренировки после Рождества, тренер Укай улыбается им, зажженная сигарета зажата в зубах, и говорит:  «Слава Богу! В следующем месяце у нас Весенние Межшкольные, и я уже боялся, что нам придётся обойтись без вас.» Хината воспринимает это как личное оскорбление — как мог тренер Укай даже подумать о таком? После всей их тяжкой работы! — и разражается возмущениями об этом так, как не очень пристало вице-капитану. Рядом с ним Кагеяма фыркает, откидывает чёлку с глаз и говорит: «Не обошлись бы», — высокомерным, непритязательным тоном, который, Хината теперь не мог поверить, что он изначально так ненавидел. «Не стоит недооценивать своих товарищей по команде», — тренер Укай достает сигарету изо рта и катает ее между пальцами, щурясь на ребят. В какой-то ужасный момент Хината думает, что на его лице что-то проявляется, что выдает их, но затем тренер Укай просто смеется, хлопает их обоих по спине и говорит: «Хватит об этом, давайте поговорим о стратегии на январь». *** Их стратегия проста: победить. Хорошо, это ложь. Тут намного больше. Цукишима является краеугольным камнем их защиты, а Хината и Кагеяма по-прежнему составляют большинство их атак. Но Ямагучи отлично освоился с плавающей подачей, и у них есть действительно впечатляющие перво- и второгодки в команде, члены клуба из которых Хината и Кагеяма годами лепили лучшую команду, какую только могли сделать. Несмотря на то, что Хината слишком отчётливо осознает, как пахнет Кагеяма, как волосы падают ему на лоб и торчат после тренировки, грубый тембр его голоса, когда он устал и когда кричал слишком много — несмотря на все это, постоянное желание поцеловать его должно нерушимо оставаться на заднем плане, пока они готовятся к Весеннему соревнованию. Весенние Межшкольные — это значит тренировочные матчи, и много. Это значит тренировочный лагерь. Ранние тренировки. Дополнительные практики. Часы сидения на полу в своей комнате с блокнотом и карандашом, составления схем атак и сигналов руками для младших, у которых нет такого же странного уровня телепатии, как у него с Кагеямой. Иногда они выходят вдвоем на пробежку, бок о бок, не разговаривая, просто дышат белыми облачками горячего воздуха в холоде зимнего утра, заставляя друг друга бежать быстрее, чтобы держаться рядом, плечо к плечу. Это означает едва ли какое время уединения вдвоём, которое не отдаётся полностью волейболу. Ни кафешек. Ни свиданок. Ни робкого держания за руки. Это также означает, что они никому не говорят об изменениях в своих отношениях, потому что нечего поднимать такую тему, когда вся команда должна сосредоточить 120% своего внимания на турнире. Хината не сказал бы, что они это скрывают. Больше похоже, что нечего скрывать. Всё остаётся как и было прежде, как в пред-поцелуйный период, что Хината почти забывает, что это случилось. Почти. Вот только он не может забыть. Доходит до того, что он почти желает, чтобы чемпионат закончился, чтобы они уже могли вернуться к части с поцелуями. Потом он вспоминает, что выиграть национальные вместе — это то, о чём они всегда мечтали, и он ведёт себя, как эгоистичное говно, и ему нужно себя превозмочь хотя бы на время. * * * Они сидят бок о бок в автобусе, который Такеда-сенсей арендует, чтобы отвезти их на предварительные отборочные, и Хината думает, что это его шанс на хоть какое короткое время вдвоём. Ехать далеко, большая часть команды засыпает в пути, Хината и Кагеяма не исключение. Кагеяма кладет щеку на голову Хинате, а Хината пускает слюни на плечо Кагеяме. Иногда, между устраиванием поудобнее, и резкими движениями Хинаты, когда он играет на своем DS, их руки соприкасаются. Время от времени даже ладони. Хината смотрит на их мизинцы, совсем рядом, нарочно задевает Кагеяму и улыбается, как идиот. Это приятно, но довольно опасно, потому что это буквально худшее время, чтобы случайно объявить всей команде, что между капитанами команды происходит нечто большее, чем дружеское соперничество. («Капитан и вице-капитан», — Кагеяма исправил бы с кислой миной, если бы мог услышать мысли Хинаты.) Хината выглядывает над спинкой своего кресла, как сурикат, осматриваясь, чтобы оценить, что делает остальная часть пассажиров автобуса. Похоже, все спят: либо отрубились на сумках со снаряжением, либо друг на друге, или они слишком далеко друг от друга, или Хината от них слишком далеко, чтобы увидеть, что они делают, но по той же причине они не представляют угрозы. Удовлетворённый, Хината энергично кивает сам себе, несколько раз шлёпает себя по щекам, чтобы взбодриться, а затем плюхается на бок Кагеямы и переплетает их пальцы, словно герои манги сёдзё. Кагеяма немного в ступоре. Очевидно, он этого не ожидал и смотрит на него широко раскрытыми глазами. Это заставляет Хинату думать, что, возможно, он сделал что-то очень плохое, и пытается отстраниться, но Кагеяма сжимает его пальцы и не пускает. Он вспоминает, что Кагеяма сказал в палатке первой помощи, когда Хината протестовал, говоря, что кто-то их увидит. Ну и что? «Ты правда имел это в виду?» — Он шепчет. «Почему ты шепчешь?» — Кагеяма шепчет в ответ. «Так, чтобы никто нас не мог услышать». «Они все спят, глупый». «Я не сплю», — объявляет Цукишима с третьего ряда позади. Его глаза закрыты, а наушники включены — но, очевидно, не надеты, так как он без проблем подслушивает их разговор. «Так что, если бы вы могли перестать так громко флиртовать, некоторые из нас пытаются заснуть». «Мы не флиртуем!» — Кагеяма горячо отрицает, вскакивая на своём кресле, и пристально смотрит на Цукишиму. «Мы вроде как», — шепчет Хината. Цукишима не тронут ложным заявлением Кагеямы. «Я всё слышу.» «Ну так надень наушники и вруби свою дурацкую музыку!» Кагеяма обвинительно указывает на его iPod. — «Или иди спать, как все!» «Я уверен, что уже никто здесь не спит», — говорит Цукишима с ухмылкой. Как будто чтобы доказать его точку зрения, Ямагучи шуршит рядом с ним, ворочаясь и ударяя кулаком сумку, что он использует в качестве импровизированной подушки. «Зашибисшима!», — злится Хината, резко бросаясь к окну и прочь от Кагеямы, и так сильно сейчас хочет взяться за руки и спросить его, действительно ли, он действительно имел в виду, нормально ли это, позволить знать другим? Он задаст этот вопрос, но сейчас, видимо, не время. Их внимание должно быть сосредоточено на игре, тяжести волейбольных мячей в их руках, на победе, а после — сразу же переключиться на учёбу, раз они собираются вместе попасть в Кейо. Он не знает, какой ублюдочный садист придумал эту систему, в которой вступительные экзамены и весенние турниры проводятся в одном месяце, но если бы знал, запустил бы со всей своей безбашенной дури мяч в лицо этому добродетелю. И до тех пор пока этот стрессовый период не будет полностью под контролем, ему кажется лучшим оставить свои глупые вопросы об отношениях на потом. Неверно ему кажется. В феврале, когда Хината пробирается в спортзал Карасуно за терапевтической дозой «полупасить мячом о стену» после экзамена (у него почти началась своеобразная ломка — экзамен Кейо был настолько тяжёлым, что голова гудела. Ещё мама заставила его пройти экзамен в Васеда, как «запасной вариант», экзамен был значительно проще, но всё равно оставил после себя оцепенение, в коем он, словно неисправный робот, покинул экзаменационный зал), он ожидает очутиться в тихом эхо опустевшей площадки окружённый умиротворяющим спёртым запахом пота и обезболивающего спрея Салонпас…  Чего он не ожидает, так это Кагеяму и Ячи стоящих под трибунами, склонивших головы. Кагеяма держит письмо, которое Ячи, вероятно, только что дала ему. Она кажется неспокойной — даже сильнее, чем обычно, выкручивая руки и кусая губы, вероятно, вся покрылась испариной под пристальным взглядом Кагеямы. Точь-в-точь девушка, которая только что призналась парню, который ей нравится. И ждет ответа… Бедная Ячи, он тихо ей сочувствует — и, если быть полностью честным, несколько ревнует. «Я никогда не говорил этого раньше, но даже при том, что ты реально раздражаешь меня, я всё ещё думаю, что ты мне нравишься. Наверное», — говорит Кагеяма, и Хината резко разучивается дышать. Он ныряет в дверной проём, стараясь не скрипеть кроссовками, прижимается к стене и отчаянно желает слиться с ней, исчезнуть. «Я-я думаю, может, тебе не стоит говорить «ты раздражаешь меня», — бормочет Ячи, расцарапывая какую-то воображаемую болячку, как будто отчаянно ищет что сделать со своими руками. Капля пота скатывается по ее виску. — «И не- не стоит так заканчивать. Создаётся впечатление, что ты не слишком серьёзен». «Прости!» — Кагеяма вытягивается по струнке и сжимает письмо так сильно, что конверт сгибается. — «Я попробую ещё раз. Позволь мне начать сначала». «К-конечно.» — Ячи глубоко вздыхает и складывает руки перед юбкой. Она выглядит выжидательной и испуганной. «Ну, ладно. Итак» — Он с трудом сглатывает, зажмурился и выпаливает:  «Прости, я должен был сказать это раньше, ты мне тоже очень нравишься, так что давай будем официально встречаться». И это примерно всё, на что хватает выдержки Хинате. Он закрывает дверь спортзала настолько тихо, насколько это возможно, а затем бежит, бежит и бежит, и после трёх лестничных пролётов он на крыше, где февральский воздух жжёт его лёгкие и кусает холодом глаза. Он втягивает столько этого холода, сколько может, и ждёт, когда его сердце перестанет болеть, как от охлаждающего спрея, но это так не работает. Это шок, думает он. Он ничего не чувствует. Наверное, должно быть всему рациональное объяснение. Правильно? Это не так, как если бы — не то, чтобы, раз они перестали делать романтические вещи почти на два месяца, то Кагеяма всё забыл. Кагеяма не сделал бы такого ему. По крайней мере, он подождал бы, пока они закончат вместе играть в волейбол, чтобы не ставить под угрозу динамику своей команды… Но… Но они как раз закончили. «Я спрошу его об этом», — говорит он себе, грубо вытирая глаза рукавом балахона. Они красные и болят. — «Я просто скажу, эй, Кагеяма, как у нас дела? Мы всё ещё встречаемся? И он, вероятно, скажет «да», и все будет хорошо. И я просто не буду поднимать эту тему с Ячи. И всё будет отлично». Поэтому, конечно, когда он сидит за своим столом, и Кагеяма заходит в класс, он делает абсолютно обратное. «Итак, вы там с Ячи сблизились», — начинает Хината, надеясь, что ревность и странные ощущения в животе не добрались до его голоса. Кагеяма застывает на полпути к своему сиденью с широко раскрытыми глазами, румянец быстро покрывает его шею до самых ушей. Он просто зависает там, одна рука на спинке стула, челюсть отвисла, а изо рта выходит лишь нелепый захлебывающийся звук. Хината напоминает себе, что Ячи на самом деле очень милая девушка и хороший менеджер, и он, на самом деле, не хочет швырнуть её в мусорный бак, что за школой. В конце концов Кагеяма перестаёт булькать и говорит:  «Ты видел?» «Да.» Кагеяма опускается на своё место и облизывает внезапно сухие губы. «Что тогда скажешь?» Что он скажет? Какой чертовски больной вопрос. Правда в том, что он не знает, что сказать, что даже думать, просто потому что он не хочет думать об этом. А если он и думает об этом, то думает только о том, что думать об этом болезненнее всего, что он когда-либо делал в своей жизни. Возможно, он всё же слишком много думает и о слишком многом. «Ты серьёзно?» — он спрашивает. «Очень серьёзно», — осторожно говорит Кагеяма.  У него сложности с тем, чтобы снова посмотреть Хинате в глаза. «Отлично», — огрызается Хината, распахивая тетрадь со свирепостью, которую он никогда раньше не испытывал к учебным материалам. — «Это здорово. И когда ты собирался мне сказать?» «Я не знаю, глупый. Возможно, сейчас». Хината фыркает. Или всхлипывает. Он не знает. «Ты…» — Кагеяма щурится, будто удивлён, что это расстроило Хинату. — «Ты сердишься?» «Конечно, я чертовски сержусь».  Его глаза покалывает. Он протирает их, заставляет их краснеть. Его мир тупо рушится, а Кагеяма удивляется, что Хината, походу, не в духе. «Как ты ожидал, я буду себя чувствовать?» «Я не знаю», — Кагеяма беспомощно развел руками, — «обрадуешься?» Обрдоваться. За него он радоваться должен? В конце концов, это натуральное развитие, норма для парней, которые любят других парней. Заведи подружку, женись, роди сына. Это просто Кагеяма готовится к жизни после окончания школы. Ничего страшного в том, чтобы валять дурака с мальчиком на Рождество, пока в будущем ты собираешься стать достойным членом общества. Боже, и… Кагеяма даже ни разу не сказал, что он ему нравится, это всё Хината сам надумал. Поэтому он говорит: «Ты бы обрадовался, если бы это я сказал это Ячи?» Скажи нет, думает он. Скажи, что ты ревнуешь. Пойми, что ты чёртов мудак и извинись, и, возможно, я тебя прощу. Но Кагеяма хмурится сильнее и отвечает: «Да? Это вопрос с подвохом?» «Невероятно». Стыдно, но он начинает плакать. Прямо за столом, сидит и плачет. По крайней мере, соревнования закончились и все тесты пройдены. Нет никаких преград на его пути стать ничтожным чёртовым комом депрессии в течение последующего месяца до самого выпуска. Входит учитель, и класс замолкает, хотя половина из них всё ещё с любопытством смотрит на Хинату. Кагеяма позволяет ему недолго тушиться в чане своей ничтожности и стыда, а затем подбрасывает записку на его парту. Хината вовсе не хочет её открывать, но он явно мазохист, потому что всё равно читает. Там написано: «Прости?» Хината не думает о том, что это первый раз, когда Кагеяма первый пишет записку. Он думает: этого недостаточно, сминает записку и швыряет её, промахиваясь мимо головы Кагеямы. «Ты, блядь, идиот!» Класс замолкает. Учитель роняет кусок мела и оторопело смотрит на него. И Кагеяма тоже, а потом его лицом завладевает старый добрый знакомый гнев, тугой, обиженный и заносчивый. «Да в чём проблема?» «В тебе!» Он встаёт так быстро, что его стул опрокидывается назад, задевая девушку, сидящую сзади. Он так зол, что не может хотя бы из приличия извиниться. «Хината-кун, Кагеяма-кун», — резко произносит учитель стальным тоном, который она использует для серьёзных нарушений учеников. — «Я бы попросила вас…» «Я уже и так ухожу», — перебивает Хината, прежде чем она может сказать ему, пойти стоять с ведром в коридоре. Он сметает разом все свои тетради в сумку, перебрасывает её через плечо и топает так сильно и так быстро, что чуть не теряет свои дерьмовые школьные ботинки. Он закрывает дверь настолько театрально, насколько это возможно, затем стоит снаружи и сдувается, потому что без Кагеямы там, на которого он мог орать, здесь он один, и он просто опустошён. Коридор слишком длинный, белый и пустой, и Хината плетётся по нему без особого настроя, растирая свои сопли рукавом и глядя в ряд окон. На улице серо, пасмурно и холодно, поэтому он решает пройти весь путь домой пешком, потому что ему хочется утопиться в своих чувствах. Затем дверь открывается и снова захлопывается, и Кагеяма мгновенно его догоняет, сжимая пальцы на локте, как жгутом. «Эй, Хината», — говорит Кагеяма, когда Хината корчится и отбивается, прижимает его к оконной стене. — «Что за херня?» «Оставь меня в покое, осёл!» «Ты осёл. Скажи мне, что я сделал». «ЯЧИ. Разве не понятно?» Кагеяма поджимает губы и сжимает запястья Хинаты. «Поэтому? Ты злишься, потому что я рассказал ей о нас?» Должно быть, он пропустил эту часть, и он на самом деле рад этому. Он не хотел бы видеть жалость в глазах Ячи, когда Кагеяма говорит ей, что выбирает её, а не Хинату. Знание, что она знает о них, вызывает меньше гневной реакции, а больше глубокого смущения и чувства предательства. Поэтому он издает несдержанный звук и закрывает глаза, чтобы ему больше не приходилось смотреть, в такие синие глаза Кагеямы, и мелодраматически желает, поскорее умереть. «Прости», — мямлит Кагеяма. Он опадает на него, отпуская руки. — «Она никому не скажет. Кажется». «Я просто…» — Хината немного отчаянно сжимает воротник Кагеямы и ненавидит то, как ломается его голос. Вот почему в его жизни никогда не было ничего большего, чем волейбол. И никогда больше не будет. — «Как ты мог?» «Я не думал, что мне нужно твоё разрешение, после всего сказанного». После сказанного. Он перерывает свой мозг, вверх, вниз и вбок, и поперек, но он не может вспомнить ни одного случая, когда бы он сказал Кагеяме, что ему всё равно, встречается ли он с другими людьми. С другой стороны, он не может вспомнить, чтобы говорил, что хотел быть единственным, или даже, прямо говоря, что он ему нравится и хочет, чтобы это между ними продолжалось. Значит, он тянул слишком долго. Это должно быть причиной. Он ждал слишком долго, и теперь он может либо патетически раскаяться, бросаясь на Кагеяму в последней попытке удержать, либо радоваться за них так, как, кажется, и хочет Кагеяма. Эгоистично, но, а ведь он и есть, мелкий эгоист. «Но, я имею в виду то, что ты сказал ей… Есть ли хоть шанс, чтобы ты передумал?» «Нет» — это незамедлительный ответ, сильный и полностью уверенный. Кагеяма смотрит прямо в глаза Хинаты, словно в этом слове есть какой-то более глубокий смысл. «Отпусти», — говорит Хината. Глаза Кагеямы расширяются. «Уйди, отпусти меня», — говорит он громче и толкает Кагеяму в грудь, пока он не делает этого, спотыкаясь отодвигается назад с выражением замешательства. «Хината», — начинает Кагеяма, но Хината не слушает, он поправляет ремень своей сумки и шагает по коридору. «Оставь меня в покое», — говорит он. Он надеется, что Ячи станет отличной, чёрт возьми, женой. * * * Вишенкой на грёбаном торте становится то, что когда он возвращается домой, его мама сидит под котацу, и она не выглядит радостной. Первой его мыслью было то, что ей позвонили со школы, и, может быть, его отстранили от учебы, как Нойя-семпая в их первый год, когда он толкнул зам-директора. Но затем он присматривается и понимает, что она не выглядит разочарованной, скорее, просто. Грустной. «Шоё», — удивленно говорит она и смотрит на часы. — «Ты рано. Всё хорошо?» «Нет», — говорит он, швыряя свою сумку в пол. Он яростно стаскивает обувь, затем передумывает и поправляет её, чтобы стояла ровно в линии рядом с сандалиями его мамы. «Так ты уже знаешь?» — Она смотрит на свои руки, и тогда Хината понимает, что ее ноутбук стоит на столе перед ней. «Эм.» — Сердце колотится, он плюхается рядом с ней и пряча ноги под теплом одеяла. Его пальцы покалывает от долгой, холодной прогулки домой, они наконец начинают оттаивать. Но его сердце все еще остается сплошным куском льдом, когда он с опасением косится на экран. «Может быть, будет лучше, если ты сам прочитаешь это. Прости, милый». — Мама вытирает лицо и поворачивает ноутбук к нему. Открыты две вкладки. Список принятых студенческих билетов для Кейо и Васеда соответственно. Когда Хината сдавал экзамены, каждая школа выдавала ему временный идентификационный номер и инструкции, как потом проверить веб-сайт на предмет результатов поступления. Он уже знает, что это значит, но просто чтобы — он не знает, поставить точку, наверное — он дважды просматривает список на наличие своего идентификационного номера и не находит его. Вот и хорошо, думает он, поскольку его главная причина поступления в Кейо просто разрушила его жизнь. «Шоё, » — говорит его мама, и он игнорирует её, переключаясь на список Васеда. Если мама выглядит такой опустошенной, он, вероятно, не попал ни в одну из них, и теперь он застрянет в Волейбольной Ассоциации Района с тренером Укай и другими его старыми однокашниками, работая в магазинчике закусок или где похуже, и его жизнь окончена, если он не может иметь волейбол или Кагеяму… Его номер. В списке. «Мама», — говорит он удивлённо. «Я знаю, что это не то, чего ты хотел, — мягко говорит она, положив руку ему на плечо, — но это всё ещё хорошая перспектива, не правда ли?» «Д-да.» Боль становится слабее, его жизнь ещё не скатилась до того уровня, на котором она просто не стоит того, чтобы жить, и он обращается к положительным сторонам. Кенма в Васеда, а также Куроо. Их волейбольная команда, вероятно, сильная, если Куроо не побрезговал присоединиться, было бы лучше, если бы Кенма тоже в ней был, но тот упёрся, что пошёл в Васеда для изучения видеоигр. «Ты в порядке?» спрашивает мама. Нет, думает он. Он не в порядке. Но всё не так плохо, как могло бы быть. У него всё ещё есть волейбол. «Мне обязательно идти в школу завтра?» он спрашивает. «Нет», — говорит она. И он остаётся дома всю оставшуюся неделю. Кагеяма стучится в дверь его комнаты каждый день, но Хината не хочет его видеть, поэтому его мама принимает домашнее задания, что Кагеяма аккуратно складывает в пластиковые папки каждый день, и приносит свои извинения: «Шоё не готов для гостей сегодня тоже, извини». Когда он возвращается в школу в понедельник, он может смотреть на затылок Кагеямы без слёз, и это заметный прогресс. Кагеяма посылает ему раненные взгляды, когда он думает, что Хината не смотрит, как будто вся эта ситуация каким-то образом его вина. И Цукишима на этот раз обходится без колкостей, похоже, понимая, что трещина между ними — огромная пустота, пропасть, и не может быть заполнена шутками и приятельскими издёвками. Кажется, что время течёт медленнее, чем когда-либо, необходимость выйти на улицу и сбежать от его проблем, что зудит под кожей, почти так же сильно, как желание ударить по мячу. Он не практиковался, так как, возможно, если ему придётся увидеть хотя бы макушку Кагеямы, он совершенно расклеится. Если увидит Кагеяму на корте в этом дурацком изношенном свитере и чёрных шортах, который разбегается, тренируя подачу в прыжке. Подаёт и выглядит словно рождённый летать и весь совершенство. Он утешает себя тем, что уже почти март, и тогда он отправится в Васеда, и Кагеяма тоже уедет. * * * Выпускной — долгая, грустная, захватывающая, нервощипательная церемония. В мире не хватает прилагательных, чтобы описать, как на самом деле чувствует себя Хината. Это усугубляется тем, что он должен стоять рядом с Ячи, с которой он натянуто вежлив, но это не её вина, что Кагеяма мудак. На дворе всё ещё холодно, ветер, как ножи, и солнце прячется за облаками, но, к счастью, церемония проводится в спортзале. Хинате достаточно надеть только два слоя под школьной формой, чтобы сохранить тепло. Пока они тащатся по своиим местам, группа напевает какую-то измученную мелодию, он смотрит на блестящие полы и затёртые линии и представляет скрип сотен ботинок на турнире и внезапно чувствует, что плачет. Позади Кагеямы три человека — Хисакава, Иноуэ и Ито — с пустым выражением лица. Ни один из них не смотрит на толпу, на своих учителей, кохаев и родителей. Они не смотрят и друг на друга. Ну, ладно, Хината несколько раз украдкой посмотрел, но Кагеяма ни разу не ответил на взгляд. (И если уж на то пошло, Хината предполагает, что он смотрит на Ячи.) На половине прощальных речей Хината вдруг отчаянно желает передать ему записку, как в школе, но его карманы пусты. Это, наверное к лучшему. Он собирается идти прямиком домой, чтобы избежать эмоциональных излияний, но, разумеется, все клубы стоят во дворе с прощальными транспарантами, волейбольный не исключение, и Хината был бы самым большим редиской всех времён, если бы он не поплакал и не пообнимал их всех. Даже Цукишима останавливается, чтобы стукнуть кулаком второ- и первогодок («Ауу, Цукки!», «Заткнись, Ямагучи»), и, ну, Хината уж точно не может проиграть этому ублюдку. Это, к сожалению, приводит к тому, что Кагеяма и Хината ненароком сталкиваются лицом к лицу впервые за месяц, когда они оба вдруг поворачиваются и видят друг друга. «Кагеяма», — говорит Хината тем же голосом удивления и гнева, когда он впервые увидел, как Кагеяму в зале Карасуно. «Хината», — говорит Кагеяма в ответ, немного грубовато, может быть, даже смущённо, катая цилиндрический футляр с дипломом между руками, глядя в землю. Он выглядит мрачным и серьёзным, но его щёки красные. Хината замечает, что вторая пуговица его пиджака отсутствует. «Мы можем поговорить?» — Он спрашивает тихо. «Что ты…» — начинает Хината, всё ещё враждебно, а потом понимает, что на них смотрят. Он заставляет себя использовать свой обычный бодрый тон, как будто все в порядке. — «Пойдём поговорим где-нибудь ещё». «А, да», — говорит Кагеяма, нервно оправляя волосы, что падают ему на глаза. Хината замечает этот жест, и он злит его так чертовски сильно, что он просто отправляется в спортзал на автопилоте, наполовину надеясь, что Кагеяма не последует за ним. Несмотря на то, что в течение последнего месяца он избегал заходить в спортзал, оказаться внутри всё ещё так же здорово, почти как войти в святыню. Его обувь скрипит на полу, только что навощенном, и он вдыхает воздух зала так глубоко, как только способен. Сетка снята, но он так же чётко может представить её в те прекрасные моменты, когда он взмывал вверх, и Кагеяма был рядом с ним, и… Черт возьми, нет, он не будет думать об этом сейчас. Он поворачивается к Кагеяме, который все еще тянет за эту дурацкую прядь волос, и выразительно скрещивает руки на груди. «Так что ты хотел сказать?» «Я просто.» — Веки Кагеямы, кажется, дёргаются, как будто он удерживается от того, чтобы содрать с Хинаты кожу до кости, и это требует много усилий. — «Извини. За то, что всё испортил. За то, что сказал Ячи, когда ты не хотел, чтобы я…» «Я не хочу об этом говорить», — огрызается Хината, когда чувства начинают нарастать, и он не может их игнорировать. «Да, точно.» — Кагеяма сжимает руки и суёт их в карманы. Вероятно, это первый раз, когда Хината видел его в полной школьной форме в спортзале. Он кусает губу, как будто хочет сказать что-то еще, но молчит. «Отлично», — говорит Хината, хотя всё настолько не отлично, что даже не смешно. — «Итак, мы закончили?» «Да.» «Отлично», — повторяет он и резко разворачивается на пятках, чтобы в последний раз выйти за двойные двери, на свежий холодный воздух оставшейся части своей жизни. «Всё-таки нет, не закончили», — говорит Кагеяма, прежде чем Хината достигает коридора. Он зол, по-настоящему, с такой чернотой, гневом, злобой, от которых у Хинаты все волосы дыбом встают до самых кончиков. «Ты не хочешь говорить об этом, но я хочу. Что случилось — культурный фестиваль и на Рождество…» Хината резко вдыхает, останавливая воздух в горле и задерживая его. " — это было. Я имею в виду. Что по-твоему, это было?» Ох. Он отпускает свой вдох, обиду и тяжесть. «Я не знаю», — бормочет он с горечью. — «Ничего, по-видимому.» «Прекрасно», — говорит Кагеяма, и от него растёт тёмное, жестокое что-черт-возьми-ты-делал-последние-три-года-ты-зарываешь-такой-большой-потенциал…-и-я-просто-готов-убить-тебя чувство. «Ты всё ещё собираешься в Кейо? Я искал тебя в списке, но не видел твоего номера». Точно. Перед инцидентом с Ячи они обменялись идентификационными номерами и пообещали искать друг друга. «Я иду в Васеда», — говорит он. Хината готов поклясться, что глаза Кагеямы в тот момент буквально вспыхивают. «Идёшь куда?» Хината начинает молиться о том, чтобы его смерть была быстрой и безболезненной, и что кто-то ответственный научит Нацу делать правильно приём мяча снизу, и что его тело найдут, чтобы его бедной маме не пришлось долго мучиться в неведении, когда Ямагучи появляется в коридоре и выкрикивает: «Ребята! Вот вы где!» И Хината, и Кагеяма замирают, когда Ямагучи опирается на колени, тяжело дыша. «Я искал вас с тех пор, как вы оба куда-то исчезли. Вы ведь не дерётесь?» «Нет», — произносят оба в унисон, затем зыркают друг на друга, за то что другой осмелился говорить с ним одновременно. «Ой.» — Ямагучи быстро моргает, опешив. — «Простите. Все хорошо?» «У нас все в порядке!» «…уверены?» «Да. И вообще, я уже ухожу», — говорит Хината и проталкивается мимо него. «Эй, ХИНАТА», — кричит Кагеяма, будто он не может поверить, что Хината уходит, раз они ещё не закончили разговор. Ничего, переживёшь, думает Хината. Он продолжает идти, опустив голову, и что-то вдруг бьёт его по голове, за мгновение до того, как Кагеяма проносится рядом в гневном облаке поднятой пыли. Хината смотрит на пол и обнаруживает, что что-то чёрное и блестящее катится к его ступне. Это пуговица. Хината поднимает её. Он смотрит на неё и переворачивает в руках, а потом задаётся вопросом, должен ли он пойти извиниться. Это верхняя пуговица? Это не могла быть вторая, потому что он уже дал её Ячи, верно? Дал ведь, дал? Хината не полный идиот, да? Стоило ли ему взять зажим для галстука, которуый он оставил дома, сердито и горько сунув в ящик комода, и всё-таки вручить Кагеяме? Ямагучи прерывает зарождающуюся ненависть к себе осторожным прикосновением к руке. «Что случилось между вами?» «Я не знаю», — честно говорит он и суёт пуговицу в карман. — «Мне нужно идти.» Он идет домой, рядом ведя свой велосипед: одной рукой толкает его вверх и вниз по склонам (что крайне сложно), а другой держит свой мобильный телефон. Он составляет не менее десяти сообщений для Кагеямы, но в итоге удаляет их все. В любом случае, что он должен сказать? Это была вторая или первая пуговица? Я что-то настолько неправильно понял? И что тогда делать, если Кагеяма напишет «да, ты, блядь, идиот, а теперь дуй сюда, будем мириться и целоваться»? В конце концов он кладет свой мобильный в карман и оставляет его в покое. Так лучше. Они собираются в разные университеты. Васеда и Кейо могут быть менее чем в часе езды на поезде друг от друга, но, кажется, что будет словно целая гора между ними. Такое ощущение, что она уже выросла. Примечания автора (которые нельзя было не перевести): Эмм, простите? А ещё: Итак, кто-то спросил о пуговице, и вот что у Википедии есть сказать об этом: Вторая кнопка с верхней части мужской школьной формы часто отдаётся девушке, в которую он влюблён, и считается способом признания. Вторая пуговица — самая близкая к сердцу и, как говорят, содержит эмоции всех трёх лет посещения школы. Эта практика, по-видимому, стала популярной благодаря сцене из романа Тайцзюна Такэда. Надеюсь, это помогло тем, кто был немного сконфужен.