× × ×
Чонгуку уже семь. Он пошел в первый класс в той же школе, где учится Хосок, забирающий его после уроков. Очередной учебный день подошел к концу, они идут домой. Мельтешащий впереди Чонгук, вышагивая неестественно большие для себя шаги, чтобы старший не сровнялся с ним, традиционно рассказывает брату о своем как всегда насыщенном дне. Он сегодня рассказал большое стихотворение, ему помог Чимин (одноклассник и лучший друг) нарисовать что-то, и пересказал любимую сказку о драконах, которую раньше слышал перед сном из уст Хосока, и когда-то, совсем давно, ему читала эту сказку мама. Вообще он еще много чего успел сотворить, о чем и рассказывает всю дорогу до холма, куда они часто ходят, не изменяя давней традиции. Хосок кивает, мычит, вставляет редкие комментарии, не перебивая и внимательно слушая. Чонгуку большего не надо, главное есть слушатель. Хосок дергает ойкнувшего младшего за рюкзак, и перед ними с громким сигналом проносится по потрескавшемуся асфальту машина, пестря цветным пятном перед глазами. — Смотри по сторонам, прежде чем переходить на другую сторону. — серьезно говорит он, смотря в большие глаза с секундной вспышкой страха, мгновенно потухшей. Чонгук прикрывает раскрытый от шока рот и так же серьезно кивает, решая не продолжать рассказ. Он пинает пустую пачку сырных чипсов, прокручивая в голове на репите хорошие моменты за, подходящий к концу, весенний день. Мальчик вдыхает свежий воздух, цветущая сакура дает о себе знать, оседая в легких нежным послевкусием. Весна близится к лету. — Давай я понесу твой рюкзак? — спрашивает Хосок, идущий позади с опущенными в карманы школьных брюк руками, разглядывая асфальт. — Не строй героя, я же вижу, он тяжел... Чонгук? — получив игнор на заданный секундами ранее вопрос, поднимает глаза и поджимает губы, нагоняя братишку и приобнимая за плечи. Чонгук неосознанно замедлил шаг возле небольшого кондитерского магазинчика. С витрины на него смотрели пышные макаруны в шоколадной глазури, повышая слюновыделение и соблазняя призывно заурчавшего кита в желудке. Сладкое — главная страсть маленького Чонгука, из-за чего ему приходится часто выслушивать нравоучения брата, угрожающего каким-то диатезом. Но Гуку, продолжающему спускать предназначенные для обеда деньги на карамельные леденцы, цветными фантиками от которых забит рюкзак, ровно параллельно на слова брата. Мог бы есть пирожные, заедая конфетами и запивая любимым малиновым чаем с тремя ложками сахара. Он мог бы съесть тонну обычного сахара, не запивая. Мог бы, если бы не нехватка средств на покупку сладкой прелести. — Давай зайдем. — Хосок давит нарастающую внутри боль и, нащупав несколько купюр в кармане, облегченно улыбается, толкает стеклянную дверь и мягко подталкивает в спину смущенно отнекивающегося Чонгука. — Выбирай, что хочешь. — говорит уже в магазине, подводя младшего к прилавку, до которого тот еле достает макушкой. Чонгук робко тычет пальцем в стекло витрины, несмело поднимая взгляд на заботливо потрепавшего его каштановую макушку брата. Хосок вытаскивает из кармана смятую денежную купюру, заработанную вчера после школы на автомойке. Правда у него на эти деньги были иные планы. Они должны были отправиться к остальным сбережениям, спрятанным от выискивающей на водку матери в учебник биологии. Ему нужны кроссовки на лето, не будет же он щеголять в школьных туфлях, а старая обувь с трудом налезает. Но он отложит покупку, проведя еще несколько бессонных ночей за работой, дабы побаловать Чонгука желанной вкусняшкой. — Фо, но нафо было, прафда. — что в переводе на простой человеческий: «Хо, не надо было, правда». Сияющий Чонгук еще что-то бубнит, оправдываясь и извиняясь, что заставил потратить на себя деньги, за обе щеки уплетая лакомство и размеренным шагом ступая рядом с улыбающимся довольным родителем Хосоком. Чадо сыто — душа спокойна. И все же, как мало людям нужно для счастья, жаль порой они этого не осознают.Два года спустя
— В медицину пойду. Людям помогать хочу. — негромко отвечает Хосок, закидывая руку на плечо сидящего рядом Чонгука. Тот понимающе мычит с легкой улыбкой, полными чистого обожания и восхищения глазами смотрит на старшего, что задумчиво следит за скрывающимся за тонкой полосой горизонта малиновым солнцем, напоминающим младшему гигантский леденец. Они сидят на холме, наблюдая за уставшим за день городом. Рыжее небо, будто разлитый персиковый джем, начинает постепенно мрачнеть, уступая законное место мраку. Он окутывает каждую улочку, оживляет нарушителей закона, призывая выбираться из своих нор. Деревья за спиной перешептываются, рассказывая только им известные тайны, шурша юной листвой. Воздух свежий, хочется до краев наполнить им легкие. Веет легким ветерком, отчего по коже бегут мурашки. Чонгук ежится, втягивает шею в плечи, кутаясь глубже в некогда хосоков бомбер, который большой даже для его прошлого хозяина, о потонувшем в нем Гуке и говорить нечего. У него сломан замок, поэтому Хосок решил его выбросить, но не успел — Чонгук опередил, присвоив себе. Хосок не понимает, что брат нашел в этой куртке, цвета хаки и с нашивкой черно-алого дракона на спине, купленной им на какой-то распродаже за сущие копейки. А Чонгуку совсем неважно, где и за сколько была приобретена эта вещь. Ему в ней уютно, как в объятиях Хосока. — Холодает. — то, что Чонгук замерз не остается незамеченным, как он предполагал. — Идем домой? — поднимается на ноги, помогая мальчугану подняться, протягивая руку. — Может еще погуляем? — отводит взгляд. — Я думаю, она сегодня точно не вернется, не волнуйся. — сглатывает, кусая щеку изнутри. Называть ее мамой не хочется. В голове всплывают отрывки сегодняшней стычки с женщиной, когда мальчишки пришли из школы, а она штукатурилась перед зеркалом, слой за слоем нанося на опухшее от вечерней пьянки лицо специфически пахнущий тональник, протянув детям десять тысяч вон с небрежным «купите себе пожрать че-нить». У Чонгука тогда сердце дало очередную трещину, душа просыпалась к ногам, превратившись в прах. Хосок лишь прошипел «оставь, тебе нужнее», выражая внешне абсолютную безразличность к жалкой бумажке, установив с матерью зрительный контакт, безмолвно передал импульс отвращения. Он ведь ненавидит ее, тогда почему так паршиво? Сколько бы он не повторял себе и всем, что она ему не мать, зияющую дыру в районе солнечного сплетения ничем не заполнить. Она кровоточит и гноится, в ней живут черви, оживляясь каждый раз при виде виновницы их торжества. — Не волноваться? — вскрикивает Чонгук, полными слез глазами сталкиваясь с чужими, присыпанными серой печалью. — От этого мне только больней. Осознавать, что она явится под утро, пропадая ночью с пьяными дружками, не в кайф совсем. Да лучше бы она домой их приводила, как два года назад. Понимаешь? — дрожащий голос срывается на шепот. — Ах да, как ты можешь понять, тебе же всегда было плевать на нее. — опускает голову, пряча лицо в ладонях. Всхлипы усиливаются, становясь все громче, а хрупкие плечи начинают судорожно дрожать. — Зато мне не плевать на тебя... «...и на нее тоже»× × ×
Чимин выходит из класса, пританцовывая и направляясь к окну в дальнем конце школьного коридора, где шастают туда-сюда школьники, дожидаясь звонка. На подоконнике сидит Чонгук с учебником на коленях, тыча пальцем на страницу и объясняя что-то девочке рядом, которая прислонилась плечом к стене, скучающе сложив руки на груди. У детей скрещены безымянные с указательными пальцы, что со стороны выглядит весьма уморительно. — Ну, че там? — отложив книгу, Чонгук спрыгнул с подоконника, подбегая к другу. — Что у нас? — Есыль отпрянула от стены, все еще держа пальцы скрещенными, и выдохнула, опустив руки, когда Чимин озвучил результат. — Одна из лучших работ. — говорит Чимин, гордо выпячивая грудь и растягивая губы в улыбке до ушей. — А я говорил напишем, а ты «надо было к Тэену с Линой уходить». — пародирует тонкий голос одноклассницы Чонгук, за что та щипает его. — Эй, больно вообще-то. — смеясь, трет пострадавшую руку. — Ну, а они сколько получили? — фыркнув, обращается к разглядывающему падающие снежинки за окном Чимину. — Кажется, на несколько баллов меньше, чем мы. — пожимает плечами и устало вздыхает, заслышав звонок. — Заткнись ты уже, Господи. — смотрит на бьющий не только по перепонкам, но и по нервам белый прямоугольник над стендом с расписанием, из которого сочится громкий, раздражающий звук. — Давай еще постоим, время чуть-чуть потянем. — девочка уходит на урок, а Чонгук врезается в руку друга, что преградила путь. — Ох, мамочки, математичка идет, валим, Гук-а. — кричит шепотом, хватает с подоконника чонгуков рюкзак и, помимо своего, закидывает на плечо, утаскивая друга в класс. Позже, после уроков, Чонгук отправляет брату «я у Чимина на ночь останусь, а ты поспи хотя бы чуть-чуть», зная, что Хосок против не будет, ему сейчас не до младшего. И ведь правда, после школы Хосок идет домой с одноклассником, которому по пути, после запирается в комнате, скидывая рюкзак и падая на кровать в объятия книг и энциклопедий из городской библиотеки с карандашными пометками зеленого цвета. Ему не до Чонгука, резвящегося с лучшим другом, с которым они не разлей вода с первого класса и второго месяца учебы. Хосок проводит время в окружении тяжелых книг по психологии, тетрадей и листков с важными заметками до ночи, когда за окном темнота нависла густая, а тусклый свет люстры не помогает различать буквы. Глаза устали, рука болит, шея затекла, голова идет кругом. Он устало зажимает переносицу большим и указательным пальцем, после разминает шею с характерным хрустом и меняет белую рубашку, которую не удосужился снять после школы, сменив только штаны на удобные треники, натягивая просторную выцветшую футболку. Ему четырнадцать, но по ощущениям все шестьдесят. Ему четырнадцать, и вместо того, чтобы гулять с друзьями, он сидит один в пустой квартире, читая книги по психологии и изучая анатомию человека. Ему четырнадцать, и сейчас он пойдет в круглосуточный магазин на ночную смену, чтобы хватило банально на еду и не пришлось сводить концы с концами, пересчитывая горстку мелочи в кармане. Ему четырнадцать, и он не помнит, когда его жизнь превратилась в это. Ему четырнадцать, и кажется, все идет совсем не так, как он хотел. А Чимин с Чонгуком в это время только дошли до небольшого деревянного домика, окруженного так же частными домами. Тихая, уютная улица. Даже машины проезжают редко. — Проходи. — отмыкает дверь Чимин, впуская Чонгука в дом, и оперевшись рукой о стену, стягивает насквозь промокшие в снегу сапоги. Тепло окутывает мягким одеялом, отчего раскрасневшиеся щеки мальчишек пощипывают, разгоняя по телу приятную дрожь от резкого контраста температур. Чимин со вздохом снимает запотевшие большие очки в черной оправе, протирая линзы кончиком рубашки, и надевает обратно. — Чего это у тебя света нигде нет? — Чон зеркалит действия Пака, осматривая темное помещение, где горит только лампочка над ними. — Тетушка дома? В доме темно настолько, что перед глазами белые пятна появляются, рябить начинают. На дворе январь, и определить на глаз время суток очень сложно, не понятно от слова совсем, перед тобой раннее утро, поздний вечер или глубокая ночь. Темно в любом случае, только днем на немного солнышко выходит, ослепляя так, что только очки спасают. А мороз порой такой, что удавиться шарфом хочется. — Нет света? — Чимин заглядывает за спину друга, встречаясь с мраком коридора. — Тогда потише, бабушка спит наверное. — понижает голос и вешает куртки на вешалку, в темноте, по памяти и звуку мирно гудящего холодильника двигаясь к кухне. Чимин заходит на кухню, тихо щелкает выключателем, озаряя небольшую комнату теплым светом. Подходит к кухонному гарнитуру и достает из верхнего шкафчика маленькую коробку самого низкого по цене чая, что нашел в магазине напротив. Достает две чашки, бросая в одну пакетик с ароматом малины, а в другую черной смородины. Потирая холодные руки, рыщет взглядом в недрах холодильника лимон, не желая лишний раз касаться холодных продуктов, мило морща нос. — Чего стоишь? — хватает половину цитруса, зыркая на наблюдающего за ним друга. — Чайник ставь. Чонгук подрывается с места, подхватив чайник и наполнив его водой, ставит на подставку, включая греться. А Чимин ведет носом, чувствуя запах свежеиспеченной выпечки, и кладет лимон рядом с чашками, открывая духовку. Едва не пускает слюну, стремительно скопившуюся во рту при виде румяных печенек с кусочками шоколада. Он закидывает пару печенек в рот и, сдерживая стон удовольствия от еще не остывшей мучной сладости на языке, поворачивается на носках к Чонгуку и аккуратно захлопывает дверцу ногой, держа в одной руке противень, а в другой надкусанное произведение кулинарного искусства. — Бабушка испекла печеньки и сказала тебе половину отнести, а я забыл. — поправляет запястьем сползшие на кончик носа очки, откусывая еще один кусочек лакомства. – Когда-нибудь я научусь так же готовить. — Надо поблагодарить потом тетушку. Надеюсь, дегустатором твоей кулинарии буду не я. — берет одно печенье, разливая кипяток по чашкам. Долька лимона падает в горячий чай с тремя ложками сахара, долгожданное тепло разливается по пищеводу. Усталость от школы крошится вместе с мягким печеньем на зубах. Завтра выходной, идти никуда не надо, вставать рано утром ни к чему, а значит можно не спать допоздна. С другом под боком становится совсем уютно. Только улыбки Хосока не хватает, что солнце заменит в самую темную ночь.