× × ×
К часу ребята дружно попехали домой в полутрезвом состоянии, а от того злющие, как собаки, потому что уйти с вечеринки до рассвета и в адекватном состоянии – дурной тон. На развилке дорог они благополучно расстались, отправившись отсыпаться перед школой. Чонгук перекатывает за щекой ириску и лезет рукой в перчатке в карман. Нащупав горстку монет, кивает самому себе, невнятно промычав под нос «должно хватить». Круглосуточный магазинчик у дома выручал его не раз. И сейчас он тянет за треснувшую ручку тяжелую дверь, бренча колокольчиками. Кивнув проснувшейся продавщице, которая явно не в восторге от его визита, проходит в глубь зала. Не теряя времени, идет к морозилке, вытаскивая две пачки сосисок, которые тут же тонут в недрах его пуховика. Закидывает в карман пару чупа-чупсов и киткат, натягивая серый капюшон толстовки посильнее. Холодно. Черное всевидящее око следит за ним, Чонгук поднимает голову и красноречиво вытягивает средний палец прямо в камеру, ухмыляясь. Тварь он дрожащая или право имеет, в конце-то концов. Идет к кассе и зажимает зубами кончик перчатки, вытаскивая руку, чтобы наскрести на пачку сигарет. Хватило на две, круто. Под внимательный взгляд продавщицы прикуривает прямо в магазине, толкая плечом дверь. Оказавшись на улице, быстро вытаскивает мерзлые пачки сосисок, успевшие подтаять и оставить мокрый след на толстовке. По телу бегут мурашки. Мерзость какая. Чонгук сворачивает к гаражам, одинокому фонарю, тускло светящему из последних сил, и к виднеющимся вдали переполненным мусорным бакам, позади которых выглядывают ушастые котейки. – Иду, мои деточки! Котята, кошки и коты всевозможных возрастов, цветов, пород и степеней инвалидности весело попискивают где-то рядом, но к нему не бегут, что странно. Только одноухий Альберт медленно приковылял к нему и облюбовав длинные ноги в черных спортивках, вытянул хвост трубой. Чонгук поднимает кота, прижимает к груди и, зажав зубами сигарету и включив фонарик на зажигалке, сразу же получает смачный облиз щеки и впившиеся в куртку когти. Щеку обжигает холодом. – Ну, ну, старичок, я так окоченею. – отнимает от лица настойчивого любовника. – А где же мои пупсики... Я что-то не догнал. – выдыхает густой ментоловый дым и направляет слабый луч фонарика на кого-то, кто не похож ни на одного из здешних котов. Уж больно крупный этот кто-то. Чонгук дергается и сыпет проклятьями, когда этот кто-то поднимает голову, встречаясь с ним взглядами. Сын божий, ты ли это? Прислонившись спиной к мусорному баку и подстелив под зад коробку от пылесоса, юноша рассеянно гладит собравшихся вокруг котеек, жадно поглощающих сухой корм. Чонгук им такой деликатес не приносил ни разу. Рыженькая Пеппа, кажется, посмотрела на него с укором и отвернулась, вылизывая бескогтистые лапки, покалеченные бывшим хозяином. – Ты что делаешь? Это мой район. – прочистив горло и набравшись смелости, свистит Чонгук, распугав котов. Альфред было чертыхается, вырываясь, но под тяжестью чужой руки успокаивается, унюхав сосиски. – Это значит, мне нельзя здесь ходить? – с вызовом спрашивает незнакомец, сменив позу. Подтягивает к себе ноги, чтобы в случае чего быстро вскочить. Чонгук морщится. Малый, судя по напрягшимся плечам, подумал, что Чонгук-гопарь пришел дать ему пизды. А Чонгук вообще-то против насилия. Любого (да-да). А еще у него, возможно, дрожат колени от глубокого голоса парня. Блять. Чонгук бы ему дал. – Это значит – резко отошел от моих котов. – голос еще чуть-чуть и даст петуха, но ревность к котам берет свое. – Бесишь. – говорит тихо, но Чонгук слышит и подходит ближе. – Тэхен. – Взаимно. Чонгук. Чонгук внимательно смотрит на Тэхена, склонив голову к плечу. Глотает горькую слюну и выбрасывает сигарету в бак, едва не зарядив в увернувшегося Тэхена. Прожги он ему пальто, за всю жизнь бы не расплатился. Тэхен выглядит дорого. Он все еще сидит на картонке и внимательно рассматривает его лицо. Чонгук сводит брови и направляет луч недофонарика в светло-карие глаза. Нечего пялиться, и без него тяжко. На фоне настолько красивых людей Чонгук чувствует себя уродом, какого еще поискать надо. – Че смотришь? Съебывай. – А ты красивый. Да ебись ты в рот, Тэхен! Он вытягивает руку, кончиками пальцев отводя светящуюся зажигалку чуть в сторону. – А у тебя шапка дебильная. – насупившись, тараторит Чон и делает шаг назад, чувствуя, как краснеет. Благо на улице ночь. – Вроде обычная, ну ладно. – пожимает плечами, поправляя черный берет. -- Все, дергай отсюда. Альберт, фас. Кот скучающе ведет ухом, не поднимая голову с плеча своего человека. – Не нужны мне твои коты, успокойся. – говорит с обидой и поднимается, стряхивая со штанов снежинки. Чонгук замечает гитарный чехол только когда Тэхен закидывает его на плечо. – Тогда зачем ты здесь? Тэхен неопределенно ведет плечом, хмуро пятясь назад. И взодхнув, говорит спокойно: – Ну, бывай. Еще свидимся. Салютует двумя пальцами, улыбнувшись несмело, будто не уверен, стоит ли. Чонгук хмурится, не стоило. – Не думаю.× × ×
Легкий пушок снега равномерно укрывает землю холодным покрывалом. Редкие снежинки медленно тают на ледяных кончиках пальцев, пропитанных сигаретным смрадом, с пожелтевшими ногтями. Чонгук боком сидит на мотоцикле Намджуна, одну ногу опустив на асфальт, другую поставив на подножку. Перекатывает с щеки за щеку уже совсем маленький апельсиновый чупа-чупс и разгрызает его, бросая палочку куда-то в сторону. Натягивает шапку посильнее, поджимая губы. Курить хочется. – Не холодно? – спрашивает у Намджуна, когда ветер гонит по полупустой заправке пустую пачку сырных крекеров. Чонгук такие любит. – М? – поднимает на него глаза и вешает пистолет на место, закручивая крышку бака. Черный опель уезжает. Чонгук провожает его взглядом и вновь смотрит в любимые глаза, что острее бритвы. – Тебе не холодно? Ветер легонько колышет темные волосы Кима. Чонгук бы отмерз без шапки. А это ведь только начало декабря. Первого и последнего декабря, когда Чонгуку шестнадцать. Старость не за горами. Однажды, он уже не сбежит из дома посреди ночи к Намджуну. Чонгук жмурится и мотает головой, разгоняя мысли. К черту. – Нет. – коротко мотает головой. – А ты замерз что ли? Если да, зайди внутрь, чего сидеть дураком. – кивает на маленькое построение сзади, где большими неоновыми буквами выведено «Круглосуточный магазин». Но несколько букв отработали свое и теперь там красуется ничтожное «углоуточный мазин», что в очередной раз напоминает Чонгуку о том, где он родился. Чонгук запоздало понимает, что был задан вопрос, и под внимательным взглядом также мотает головой. – Сколько времени? – спрашивает Намджун, вытирая тряпкой руки от бензина. Чонгук жмет плечами. – Забыл телефон дома. – говорить Намджуну о том, что давно потерял его – не хочется. Опять начнет смеяться или назовет дебилом. На улице уже три утра, а значит смена Минхо, который попросил Намджуна выйти за него, скоро заканчивается. Чонгук вздыхает, видит, что Намджун заебался. Поправляет кольцо в носу и прячет пальцы свободной руки в карман с надеждой согреть их, поднимает взгляд с асфальта, усыпанного осколками разбитой бутылки, словно сапфирами, на Намджуна, обслуживающего даму на красном шевроле. Он вроде здесь, а вроде нет. Смотрит куда-то вдаль отсутствующим взглядом. – Что-то случилось? – обеспокоенно спрашивает Чонгук. – О чем ты? – Выглядишь херово. -- И ты не лучше. Чонгук выжидающе смотрит. Намджун вздыхает. – На рынке проблемы. Товар дорожает и не окупается, так как я не поднимаю цену, потому что у местных людей, вроде нас с тобой, нет таких денег, чтобы позволить себе даже мизерную дозу чего-то. Еще с отцом поссорились. Говорит, за голову браться надо. Работу нормальную искать. Да пошел он в пизду. – сунув руки в карманы, плюет себе под ноги. – О, – тихо выдыхает Чонгук, тяжело сглатывая. – Думаю, и в твоей жизни белая полоса сменит череду неудач. Мне так Хосок говорил, когда я мелкий из-за чего-то парился. – улыбка трогает его губы, которую он тут же стирает. – Нет, – усмешка. – поздно уже. Чонгуку тоже не весело. Не значит ли это, что Намджун перестанет давать ему все, что он захочет за бесплатно? Он ведь и так в убытке. Чонгук прерывисто вздыхает, выпуская в ночной воздух белое облачко. Намджун вплотную подходит к Чонгуку и, грубо притянув за шею, отчего тот чуть не свалился, накрывает мягкие губы в коротком поцелуе. Отрываясь, упирается лбом в чужой и смотрит в большие глаза, сияющие звездами, преданностью и дорогой сердцу нежностью. Чонгук этого не видит, в глазах напротив одни змеи, но все равно льнет ближе, успокаивая сердце. Старший достает пару купюр чаевых и протягивает ему. – Зачем? – шепчет, удивленно вскинув брови. – Просто. – отходит на шаг, вкладывает в дрожащую от холода ладонь и хмурится, резко ее сжимая. – Зачем со мной поперся, если мерзнешь? – Хотел побыть с тобой. – оправдывается Чонгук, чувствуя себя нашкодившим ребенком. – Блять, ну давай, заболей еще. Чонгук непонимающе смотрит в искаженное злостью лицо, начиная раздражаться. Ну почему он постоянно все портит? Стоило Чонгуку подумать о том, как сильно он влюблен, так все его сладкие грезы рушит этот же человек. – Ты постоянно отсутствуешь где-то... Да я даже не знаю где! А на меня тебе плевать абсолютно! Если больше нравится трахать тех шлюх, то ко мне больше не... – последние слова обрываются тихим стоном. Скулу на щеке обжигает болью, Чонгук накрывает ее холодной рукой. Намджун смотрит волком, Чонгук – зайцем. В глазах быстро собираются слезы, он их холодными руками стирает, не успевая задушить первые жалкие всхлипы. Больно и обидно. Хотя не в первой. – П-прости меня. Я з-знаю, что это н-н-не мое дело. – в этот момент не только пострадавшая щека становится пунцовой, но и все лицо. – Едем ко мне, там успокоишься. И не хрюкай, блять, так. Чонгук не заметил даже, что его всхлипы, так отчаянно сдерживаемые, на самом деле похожи на захрюкивания маленького поросенка. Оттого стыдно становится. Он никогда и ни с кем не чувствует себя таким униженным. Но у родителей – до развода – тоже были сильные конфликты. Наверное, это и есть любовь. Ведь не может постоянно все быть хорошо. Во всех сферах жизни нужен баланс. И в отношениях тоже... Наверное это правильно?