Глава XVII
Маринетт выбиралась из тесных тоннелей метро. В наушниках — капельках успокаивающе мурчала «Zaz», но сейчас на Мари не срабатывала магия голоса, тёплого и шершавого как пески Египта. Камень стен и низкого потолка стискивал грудь, толкал в спину: выбирайся, выбирайся скорее Мари! О, Парижская подземка! Ровесница славы Монмартра. При всём её продуманном удобстве, вряд ли найдётся хоть один коренной парижанин, который её любит. По крайней мере, Маринетт его бы не поняла. Впрочем, нелюбовь эта бросается в глаза — она сродни нелюбви мачехи к неродной дочке. Нелюбимый ребёнок не обязательно не ухожен. Напротив, по чистоте его одежды люди будут судить о родителях. Чистый ребёнок — чистая совесть. Но как будет одета дочка?.. без любви и вкуса. Серая, немодная одежда. Хоть и новая, но купленная «для галочки». Таково и Парижское метро. Чистые, для галочки, стены. Прибранные перроны. Крашеный металл перил вдоль них — смешная защита от самоубийц. И длинная, бесконечно длинная кишка коридоров, завешанная рекламными плакатами в рамочках, под разрисованным маркером стеклом. С Мари не случалось неприятностей под землёй. Она понимала, что виной беспокойства — неистребимый инстинкт горожанина. Которым он чует рядом с собой людей как хороших, так и не очень. И потом, Маринетт ни разу не видела метро без обитателей предместий, и прочих отпрысков противоречивого монстра под именем «ашалем». Всякий раз, спускаясь под землю, Маринетт выткала в уши наушники, и включала музыку погромче. Съеживалась, в надежде что сегодня, как и в прошлый раз, подземка не оставит на ней следа (и всякий раз дома она брезгливо сбрасывала верхнюю одежду, будто та была чумной). И каждый раз, как мантру, повторяла: «Метро, не RER*. Метро — это просто метро. У них — есть RER, у нас — метрополитен…» Электрички, ползущие сквозь предместья, и только иногда зарывающиеся под землю, приносят в Париж толпы «весёлых людей». И, вроде бы, этих RER достаточно и для учёбы, и для работы… «Они работают?.. смешно» …но «весёлые» почему-то всякий раз оказываются в метро. Например, как сегодня — компания темнокожих детишек, лет четырнадцати. Она не слышала их воплей сквозь музыку и гул поезда. Но видела ужимки, кивки в её сторону и…странные взгляды. Эти взгляды уже полчаса не могли отлипнуть от кожи Мари. Она миновала тесные коридоры станции «Олимпиад». Следом за высоким мужчиной, шагнула на гудящую стальную гусеницу эскалатора. По негласному обычаю прижимаясь вправо. Эскалатор, ритмично дёргаясь, нёс две толпы. Одну наверх, к свободе. Другую — вниз, в вонючий каменный мешок. В узком, наклонённом коридоре гудел песню ветер. Шеи коснулась ледяная лапа: и девушка, на ходу застёгивая молнию куртки, зябко поёжилась. Затравленно (по крайней мере, самой Мари так казалось) посмотрела на равнодушные лица. Таких же, как она, пленников метрополитена. Лица, конечно же, разные. Молодые, зрелые, старые. Эбеновые выходцы из Африки, оливковые южане. И бледные, как сама Мари. Но всех объединяет одно: неистребимый налёт азиатской экзотики. «Тринадцатый округ. Здесь бы мне быть своей, да, мастер Шифу?..» Будь рядом с ней мастер, он, конечно, ничего бы не ответил. А если и ответил, то что-нибудь в духе «не место решает за человека, а человек выбирает место». Маринетт была бы рада об этом подумать. Но из головы не шли чёртовы мальчишки. Даже сейчас, почти наверху, Маринетт чувствовала себя облитой грязью — дело было вовсе не в метро. Мимо ползли увешанные рекламой, исписанные граффити стены. А над головой, как божья благодать, показалось чистое осеннее небо. С холодной, предзимней голубизной. Равнодушное, бездонное, прекрасное. «Zaz» мурлыкала. Мальчишки не шли из головы. «Нет, я могла бы, — рассуждала она, рассматривая пёструю толпу, — перевоплотиться. Если что. Я могу защитить себя от чего угодно. От ножа и пистолета. Но как защититься… от… этого?.. мерзость. Если Хлоя в чём-то и права, то только в том, что не пользуется метро» Сверху донёсся запах, контрастный спёртой, какой-то искусственной вони подземки. Запах улицы, свежего осеннего ветерка — запах, какой случается только осенью. Метро убирало с плеч тяжелые когтистые лапы. Подошвы кед отсчитали последнюю ступеньку. И Мари, улыбаясь, шагнула с эскалатора прямо на асфальт улицы Тольбьяж. Впрочем, очень скоро лёгкий толчок в плечо погасил и эту радость: люди катались по эскалаторам не развлечения ради. Они спешили. И застывшая у выхода девочка, конечно же, мешала. Толпа выливалась из дыры в земле, обозначенной синей табличкой с белой буквой «М». Вены улицы всасывали людской поток, чтобы разогнать его по тринадцатому округу. Маринетт поспешно посторонилась. Одним движением выдернула из ушей капельки наушников: мир наполнился урчанием машин, которые ползли по узкой улице. Спорили гудками на перекрёстке. Прямо напротив эскалатора, который выбрасывал людей на зебру пешеходного перехода, зябко переминались возле лотков — времянок торговцы. Маринетт, повинуясь всё тому же инстинкту городского жителя, бегло осмотрела ассортимент. Пожилой смуглый мужчина надеялся продать разложенные по коробкам фрукты. Свежие: над желтыми бананами и зелёным виноградом боролись с осенним ветром хмельные осы. На другом лежал совсем уж смешной товар — яблоки в глазури, да отлитые из жжёного сахара леденцы. Но такого добра навалом и в центре города. Вот что насторожило Маринетт: обычно у таких лотков-раскладушек она видела темнокожих, кудрявых арабов. Не всегда вежливых, но очень улыбчивых. Мари ещё с коллежа знала одного такого торговца фруктами — бегала к нему за апельсинами для сока. В шутку называя дядю Ахмеда «цитрусовым королём» — последнее ему очень нравилось. Хотя Маринетт до сих пор уверена, что торговец понимал её через слово. Но на каждое такое источал фонтаны радости. Эти же… казались безликими. Да, они смуглы, как и положено лоточникам. Но с замученными, ничем не запоминающимися лицами. И, самое странное, в последнее время она стала видеть таких «арабов» подозрительно часто. А если учесть, что в облике Мари её маршрут неизменен — постоянно. Исчез и «дядя Ахмед». Маринетт достала из кармана курточки телефон. Пару дежурных свайпов пальцем. Для вида — обычная, ничем не примечательная девочка ковыряется в смартфоне. Может быть, ищет подходящий случаю трек. Или переписывается с подружкой. Краем глаза она следила за торговцами. Те продолжали пританцовывать, грея ладони дыханием. Судя по взглядам, для них не существовало не только Мари, но и струящейся вдоль тротуара толпы. «Маринетт. Это паранойя» Девушка вернула «капельки» в уши. На перекрёстке законопослушно дождалась зелёного сигнала светофора. И, вместе с десятками подобных ей, двинулась вниз, по улице. Метров через десять, не удержалась, и бросила через плечо взгляд: торговцы продолжали мёрзнуть на ветру. Спиной к ней. В пустых руках она не увидела ни раций, ни даже телефонов. Меньше всего на свете ей хотелось привести к шифу каких-нибудь… шпионов. «Господи. Маринетт! Ну какие шпионы? Это глупо. «Совершенно нелепо», как говорит Буржуа». Шаг её сделался куда увереннее. Даже если бы за ней следили, то все выглядело бы просто и понятно. Девочку потянуло на экзотику. Зов крови, в конце-концов: всё-таки она не только Дюпен. Но ещё и вполне себе «Чен». Что очевидно для любого не обделённого зрением. Азиатские черты в её лице читались очень даже отчётливо. Здесь Мари должна бы чувствовать себя как дома. Но никогда не чувствовала. И не хотела чувствовать. Мимо плыли совсем не похожие на прочие дома Парижа коробки. Геометричные, угловатые. Безликие, они пялились на узкие улочки Олимпиада пластиком окон. И таким же пластиком безликих фасадов, обновлённого мэрией округа. Тринадцатый округ — самый чистый в Европе Чайнатаун. Единственный во всём мире не превратившийся в гетто. Прямыми тесными улочками, ухоженными квадратами газона, высаженными деревьями он будто бы пытался сказать на ломаном французском: «и я тоже — Париж». Старался — но получалось очень плохо. Маринетт огорчённо смотрела на закованные в асфальт, уже голые низенькие деревья. Однотипные плитки незастеклённых балконов. И понимала, что всё это уже видела прошлым летом, когда на каникулах, вместе с мамой гостила у дяди. В Китае. Однотипные коробки теснили древние османовские дома, каких — миллион по всему городу огней. И только это, пожалуй, напоминало Мари, что она в Париже. А не очередном наскоро отстроенном квартале Шанхая. «Тебе положено жить на пересечении шестого и тринадцатого, подруга,» — пошутила как-то Алья. На что Мари всерьёз надулась: себя она считала коренной Парижанкой. И очень расстраивалась, когда в Чайна-тауне кто-нибудь обращался к ней на путунхуа. Которого она, разумеется, не знала. Прежде… до того, как она стала Леди Баг, Маринетт вопросы крови не задевали. Относилась к ним легко и с юмором. А после её начала посещать неприятная, режущая душу мысль: «Шифу — определённо китаец. И это он всячески подчёркивает. Он доверил мне могучий амулет. Но почему мне? Уж не потому ли, что я наполовину принадлежу к его народу?..» Маринетт задрала голову. Над плоскими крышами домов полукольцом возвышались светлые высотки, искрящиеся стеклом на солнце. Центр района Олимпиад — где даже Макдональдс, с азиатским чувством юмора выполнен в виде нарядной пагоды. Сердце «тринадцатого». Ей туда.******
Тонированные стёкла аптеки чёрным зеркалом отражали дворик за спиной Маринетт. Выпуклая брусчатка выгнулась волнами. И без того кривые, низкорослые деревья теперь смотрелись настоящим ведьминым лесом. Только ярко-алые вывески, сложенные из домиков иероглифов казались ещё ярче. И небо сменило цвет с чистого голубого на болотно — зелёный. Миракль для бедных. Миракль для смертных… - Всё-таки, — пробормотала Мари, разглядывая искажённое лицо, — зеркала не очень-то и врут… Сделав глубокий вдох, как перед нырком, она толкнула дверь. Та податливо, бесшумно отворилась. Маринетт выдохнула — и на неё тут же обрушился миллион чужих для Парижа запахов. Пряный, высушенный солнцем аромат трав. Едкий и сырой — грибов. Запахи, какие бывают в диких полях, подгорных пещерах, а ещё — в китайских аптеках. Маринетт, как в первый раз, осторожно ступила на плитки кафеля. Над ней нависли деревянные стены шкафов, с несметным числом ящичков и ящиков. Каждый помечен арабской цифрой и рукописной припиской. Чем-то аптека мастера Фу напоминала родную пекарню «TS». Такой же отгороженный винтажной стойкой зал, и рабочая зона за ней. Как и в пекарне в горячие дни, сейчас здесь толпился народ — в основном европейцы с рюкзаками за спинами. Кое-кто ушлый украдкой снимал интерьер на телефон. Совсем молодой турист, немногим старше Маринетт, что-то бормотал на немецком, задрав камеру к высокому потолку, под которым висела монументальная люстра, увешанная жёлтыми от пыли сосульками хрусталя. И хотя в ней не хватало половины лампочек, благородная зелень на бронзе выдавала вещь дорогую и древнюю. Маринетт, радуясь, что сумела войти незамеченной, двинулась в обход толпы. По пути от метро она пыталась придумать оправдательную речь — или хотя бы её начало. Но в голову ничего не шло, кроме противоречивых мыслей в духе: «мастер уже не хозяин амулетов — случилось то, что случилось, ну что я могла поделать?.. разве что прийти раньше?» Понурив голову, она кралась вдоль толпящихся туристов. Невольно разглядывая пёстрые кроссовки, кеды и стоптанные балетки, понимала, что ничего вдохновляющего и мудрого в последние три минуты перед позором она точно не придумает. Мари из-под чёрной чёлки посмотрела на стойку. За ней, как пчёлки, трудились смуглые китаянки. Одну, самую высокую и стройную (похоже, полукровку, как и сама Маринетт — разве что китайского в ней всё-таки меньше) Дюпен-Чен знала под именем Чунхуа. Другую, самую обыкновенную с виду, на полголовы ниже Мари, но при этом самую проворную — Веики. Хотя уверенности не было — Веики она, к своему стыду, вечно путала с Нинг. А Нинг с Жаохуи. И потому к работницам аптеки недальновидно обращалась ласково — сяодзе**. То есть «сестричка». Девушки при этом обращении как-то странно переглядывались… но тогда ей это казалось вершиной дипломатии и остроумия. На деле же вышел самый обыкновенный «Дюпен-Ченовский» конфуз. Как сказала бы Алья — классический. Два года спустя, уже побывав в Китае, она к ужасу узнала, что «сестричками» на сленге молодёжи частенько называют проституток. И особенно остро это задевает девушек-продавцов и официантов. Маринетт, едва вспомнив об этом многолетнем конфузе, почувствовала, как уши начинают гореть. Девушки, одетые в простые джинсы и футболки, повязали поверх стилизованных под «китайские» платья фартуки. И теперь в них кузнечиками скакали от посетителей к полкам. Громыхала и скрипела колёсиками приставная лестница. Хлопали ящички, а на медные весы из бумажных пакетов ссыпались китайские лекарства. Личные дела Фу держал от неё за «стеклом». Они были вполне зримы, но неслышны и не осязаемы. Как-то раз Дюпен-Чен спросила Шифу: - Это… внучки, мастер Фу? Она, как часто с ней бывало при волнении, проглотила «ваши». Мастер покачал головой: - Все мы чьи-то внуки, Маринетт… Посетителей у шифу всегда хватало. Чаще Мари видела здесь толстые космы дреддов любителей эзотерики и почитателей восточной медицины. Чуть реже, как сегодня, иностранных гостей. Бывали, правда, посетители с серьёзными, сосредоточенными лицами. Которых никак нельзя было отнести ни к праздношатающимся туристам, ни к идейным преемникам хиппи. Шифу — человек загадочный и скрытный. И Мари была не настолько глупа, чтобы видеть в нём обыкновенного китайского аптекаря. Очевидно, старик зарабатывал не только «лекарствами». Она не позволяла себе думать, что здесь замешан криминал — на фоне чудес Миракля это казалось глупым и мелким. За стариком скрывалась какая-то мрачная загадка, и это заставляло даже её, камненосицу, робеть при каждом визите. Мари встретилась взглядом с Чунхуа, и та ответила её белозубой улыбкой. Коротко кивнула, давая понять — шифу здесь, и о её визите, похоже, знал ещё до того, как Маринетт открыла дверь. Затем, украдкой, указала пальцем на узкий проём лестницы. И тут же что-то пролепетала посетителю. Который, судя по выражению лица, не понял ни слова. Обречённо вздохнув, Мари протиснулась в узкий коридор лестницы. Кеды отстучали по скрипучим ступенькам сбивчивый ритм — и вынесли её на второй этаж. Куда идти дальше, она знала прекрасно. В конце — концов, именно с этого дома началась её настоящая история. И он в какой-то мере был для одной её части почти что родным. Как и прежде, она шла, ориентируясь на ощутимый гул Миракля. По запутанному коридору, мимо плотно закрытых дверей, покрытых хлопьями старой краски. Сейчас она чувствовала Миракль почти физически — так человек чувствует напряжение тока. Лёгкий гул в ушах, напряжение энергии, плёнкой покрывающее кожу. Вставшие дыбом волоски на плечах и затылке. Дом наполнен Мираклем. По крайней мере, второй его этаж. Мари повернула холодную бронзу ручки, и осторожно вошла в наполненную светом комнату. Которая ничуть не менялась от визита к визиту. Всё те же смешные круглые окна, застланный циновками пол. Низкий чайный столик в центре. Громоздкие старые шкафы красного дерева, почтительно жмущиеся к стенам. За столиком, поджав ноги, сидел сухонький старичок, и разливал по двум крохотным чашкам чай из пузатого чайника. Её шифу. Наставник. Мастер. Маринетт встретила его ученическим приветствием, согнув в поклоне спину, и сложив у груди ладони «лодочкой». - Здравствуй, Маринетт, — тихо произнёс шифу, бросая на ученицу полный теплоты взгляд. Он поставил чайник на плетёный коврик, и развёл руками. — Чай созрел. Как твои… питомцы?.. Девушка села напротив учителя. Помешкав немного, убрала с колен сумочку – Тикки обычно прячется там. Но кто знает, что случается с Ква-Ми в таком странном месте? - Вы знаете, — пробубнила Мари, рассматривая обтянутые леггинами острые колени. - Знаю, — не стал скрывать шифу. И, ловко подхватив чашку, качнул головой. — А значит, самое время выпить чаю. Маринетт послушно взяла пальцами тонкий фарфор. Сделала короткий глоток. И, вежливо улыбнувшись, поставила чашку на место. - Что же мы будем делать? — нетерпеливо спросила девушка, отчего-то избегая прямо смотреть на учителя. Внимание её привлёк замысловатый убор пожелтевших обоев. Шифу улыбнулся. - Когда не знаешь, что делать, Маринетт, выбор мудрого — не делать ничего. Мари, всё так же избегая смотреть на учителя, открыла рот, чтобы возразить. Но почувствовала на себе полный укоризны взгляд, и проглотила невысказанное. - Это был бы зрелый выбор, Маринетт, — всё так же тихо и вкрадчиво продолжил учитель, — зрелого человека. Но плод зреет ровно тогда, когда нужно. Ни раньше. Ни позже. Вовремя. И уж поверь, я последний человек на земле, который будет порицать твоё желание помочь. Он умолк. Мари восприняла это как дозволение высказать мнение. И мнение это сейчас поднималось горячей волной от сердца. Она пересилила себя, и заглянула в подёрнутые дымкой старости глаза шифу. - Другими словами, — произнесла девушка, — я должна забыть обо всём этом? Просто… забыть? Наш корабль идёт прежним курсом, а Пчела, Нуар, Агрест — они как бы… за бортом?.. так получается? Шифу кивнул. - Мы потеряли амулет, Маринетт. Он выскользнул из наших пальцев. Но не утонул в пучине, под холодными волнами. Он сейчас на другом корабле. Который идёт другим курсом… - Я не об амулете говорю, я о… Снова полный укоризны взгляд. - Амулет — это вещь, у которой может быть или не быть хозяин. Хозяева меняются. Амулеты остаются. Мы, смертные, уйдём из этого мира, и кому-то другому нести эту ношу… таков порядок вещей в Миракле. Он с улыбкой отпил из чашки. Ладонью разгладил длинные, до груди, седые усы. Мари нетерпеливо перебирала пальцами под столом. «Что ж, мастер, — напряжённо думала она, — если вы мне не поможете, я сама себе помогу. Не знаю, правда, как». Марид… одно это слово вселяло благоговейный ужас. Она косвенно знала об отбившихся от рук Ква-Ми. О том, что они бывают невероятно сильны. И это было даже забавно — в теории. На практике же, когда беда совсем рядом, от одной мысли о том, что где-то в Миракле бродит что-то подобное… становилось не по себе. Это было уже не вялое противостояние с жадным до камней Бражником. Не сильно уверенным в своём преимуществе: не спроста он наносил удары чужими руками. Теперь ставки поднялись. Мари осознала это в один миг. Осознала, но чувствовала — для полного принятия нужно время. Первым её порывом, вчера, была идея созвать совет. Но она так и не решилась: они придут через Миракль. Не все, однако риск был слишком велик. Потеря амулета — ничто перед угрозой потери головы. - Если бы я мог давать советы себе прошлому — я бы сказал: пусть жизнь идёт своим чередом, — не гася улыбки, произнёс мастер Фу. — Ведь всякий раз, когда ты хочешь изменить её, ты становишься подобен муравью, пытающемуся поднять гору. Гора его раздавит. Но… ведь я и сам сейчас оборачиваюсь назад, так?.. сколько ошибок я совершил, будучи таким вот самонадеянным муравьём. Но… ошибки, ошибки… как избежать ошибок? Это невозможно, ведь мы учимся на них. Наши ошибки, это топливо Вселенной. Этот монолог сбил растущую в груди решимость. - Мастер?.. - Плод зреет ко времени, — повторил он, — ты, конечно, не готова. Не готова к предательству и даже опасностям, которые скрывает Миракль. По крайней мере… не ко всем, — шифу выдержал многозначительную паузу, и уже другим тоном, более жестким, задал вопрос: — Маринетт, что ты думаешь о Пчеле? И её поступке? На самом деле. Мари растерянно моргнула. - Я думаю что она… она, — девушка закусила губу. Ей хотелось казать «ошиблась». Но ведь на самом деле она считает иначе. И потому, собравшись, быстро выпалила: — Она предала нас. Переметнулась к Нуару, мастер. Вместе они задумали что-то такое… что-то против мальчика по имени Адриан Агрест. Это «что-то» касается власти, это больше всего влечёт Хлою… - Эта девочка настолько порочна? Маринетт дёрнула плечом. Ей вспомнился вчерашний вечер. Нечаянные объятия. Дрожание чужого, досмерти напуганного тела. - Нет… вернее, «не совсем». В ней есть хорошее. Как и в Нуаре. Но, понимаете, время не терпит… - Нуар, — повторил за ней шифу, задумчиво проводя ладонью по усам, — этот мальчик не лишён обаяния, правда? Я верю, что он мог переманить молодую камненосицу. Он мог даже подчинить её себе, а она — поддаться добровольно. Такое случалось, девочка моя, и не раз. Но… скажи мне. Ты знаешь Хлою. И Нуара. Прежде он поступил бы так?.. Мари вздохнула. Она поняла, к чему клонит учитель. И ей стало… стыдно. - Нет. - Нуары никогда не собирали свиту. Насколько мне известно. Это всегда были гордые, смелые люди. Гордость, Маринетт, была самым большим их пороком. Одиночки — бессеребренники. Сам город был их свитой и богатством… самой большой на свете свитой. И самым большим богатством. Они не делились секретами, и считали себя другими, отличными от иных камненосцев. Иной породы. Избранными, если хочешь. При этом я не могу вспомнить других таких же ярких позёров… Пчёлы же… всегда отличались склонностью к тщеславию. Мотовству. Они обожали внимание толпы. Это были трудолюбивые люди, и притом — способные лицедеи. И может показаться, что это — порок. Но я думаю, что отсюда они черпали свою силу. Так, если принять сказанное мною за истину, Маринетт, ответь — что могло свести столь непохожих камненосцев? Маринетт одними губами прошептала: - Марид. Учитель ответил медленным кивком. - Да. Говорят, в древности ифриты уничтожали целые города — превращали их в пепел. Но то дела старых дней, как говорят у вас, дней допотопных. И, конечно, тогда города были меньше современных. Но уже понятно, какой силой обладают ифриты. При том их питает одна только злоба. Мариды же в десятки раз страшнее. Их питает уверенность в собственной правоте… и сейчас, прожив много лет, я не могу с уверенностью сказать Маринетт, — так ли уж они неправы… Старик провёл кончиком пальца по краю чашки, и фарфор отозвался мелодичным звуком — едва различимым ухом. На лице шифу появилась маска печали. Словно в этот самый момент он погрузился в те самые времена.Которых он видеть, конечно же, не мог. - Марид может подчинить и твой амулет — если захочет, — сказал шифу. — Так чего ему стоило справится с Пчелой?.. и потому, Маринетт, было бы мудрым решением оставить всё как есть. Но, — он воздел указательный палец к потолку, — мы оба знаем, что ты поступишь по-своему. И потому я вынужден… прости, это очередная непосильная ноша… но я всё-таки дам тебе то, зачем ты пришла. Маринетт подалась вперёд, пожирая учителя глазами. - Мы не сможем победить марида, — продолжил старик, рассматривая чашку, — не хватит сил всех камненосцев Парижа. Но мы можем ещё вернуть его в небытие, откуда он прибыл. Всё в мире повторяется — таков закон. - Как?.. Шифу изогнул тонкие губы в горькой полуулыбке. - Для начала нужно понять, откуда он взялся. И мы знаем, что, скорее всего, из амулета Нуара. Амулеты, как ты знаешь Мари, вещи рукотворные. Как и камни. Их создали люди, чтобы пропустить ква-ми в наш с тобой мир. Люди эти звались по-разному. Последних из них знали как алхимиков… я и мои друзья… мы давно изучаем алхимию. По древним, зашифрованным трудам — алхимики не любили делиться секретами. Но даже этих знаний достаточно, чтобы понять — то, что создало амулет, может его и обезвредить. Беда в том, что об этом знает и марид. Он знает, что «великое делание» — венец всего. В этой древней науке сокрыто и его рождение, и его погибель. Девушка нетерпеливо ёрзала на месте. В её голове сейчас салютом вспыхивали разрозненные куски знаний, которые шифу нет-нет, да подбрасывал ученице. Она чувствовала, что сейчас получит ещё один кусок сложнейшей головоломки. Но старик не торопился. Он смаковал момент. - Сборник таких трудов, очень ценный и очень редкий, находится сейчас в Париже, — после паузы сказал он. — Это объясняет интерес марида к Агрестам. Ведь этот труд хранится у отца семейства. Мсье Габриэль понимает, что в его руках вещь уникальная. Но он, конечно же, не в силах осознать всей его ценности. Я давно прошу его передать сборник мне, но… — старик тихо рассмеялся, — где аптекарь из китайского квартала, а где — человек высокого полёта?.. И даже если бы я объяснил ему, что такое Миракль… что на карту поставлено самое ценное, что у него есть… я сомневаюсь, что Габриэль расстанется с фолиантом. Таков уж этот человек. У Маринетт от восторга закружилась голова. Наконец-то! Наконец-то всё встало на свои места. Нуар не злодей — он жертва. Впрочем, как и Хлоя. И, самое главное, из ситуации есть выход! Но она всё-таки смогла взять себя в руки. И рассудила трезво: - Учитель, — сказала она, — мы же не знаем, что в этом «сборнике»? Я правильно понимаю? И вы говорили, что он зашифрован, а значит, потребуется время… - Мы догадываемся, — уклончиво ответил китаец, лукаво улыбаясь в вислые усы. — Мы всегда считали, что книга должна быть в надёжных руках. И прежде, когда в Миракле все было хорошо, не было особого повода торопить события. Неприятно это говорить, но Габриэль не вечен, а Адриан — совсем другой человек. А ещё… Старик подмигнул Маринетт. - …заполучив книгу, мы отвлечём марида от невинных людей. Мариды, девочка, весьма осведомлённые создания. Как, впрочем, и ква-ми. Нужно только уметь спрашивать. Девушка хлопнула себя по коленям. Она сделала попытку подняться. Но поняла, насколько глупо это выглядит, и снова уселась, поджав ноги. - Я согласна, — смешно, почти торжественно произнесла она. Старик хрипло рассмеялся. - Конечно. Разумеется. Но… - Но? - Вот именно. Мсье Габриэль, может, и не самый осведомлённый человек в Париже. Но… если бы книгу можно было так просто заполучить, неужели бы марида остановило одно только нежелание Агреста… делиться? Его дом — непростой дом. Он похож на эту аптеку. И, поверь, через Миракль туда вход почти что невозможен. Тебе нужен будет человек, который вхож в него. Который знает его закоулки. И который не вызовет подозрений, когда явится туда в человеческом облике. Маринетт выдохнула сквозь зубы. «Ну конечно. Как же без неё». - Мастер Фу, — пробормотала Маринетт. — Она — пленница марида. Попытка вялая. Но не предпринять её Маринетт не могла. - Моя память не так сильна, как прежде, — фыркнул старик. — Но строю надежды, что не настолько. Да, да, Маринетт. Это ещё одна жертва, о которой я не смею даже просить. Ты должна будешь сделать выбор сама. Но учти — эта девочка, единственная, кто сможет провести тебя в дом. А то, что она связана с маридом, играет нам на руку: не забывай, что этот фолиант должен отвлечь духа от Агрестов. - Буржуа. - Буржуа… Они помолчали. Маринетт бестолково двигала плетёную салфетку под чашкой, безуспешно пытаясь поставить её поровнее. Шифу, смежив веки, погрузился куда-то в глубины сознания. - Я согласна, — вздохнула, наконец, Мари. И, чувствуя себя заправской домушницей, добавила: — Как отвлечь мсье Габриэля? Старик мгновенно вынырнул из «медитации». Щуря глаза, посмотрел на девушку. И на секунду сделался лет на пятьдесят моложе. - О, — сказал он с улыбкой, — предположим, я знаю, когда Габриэля не будет дома. Когда дома не будет вообще никого, кроме Адриана. Никого, кроме спящего мальчика и его охраны. С точностью до минуты. Что ты на это скажешь? Маринетт вернула ему улыбку. На этот раз — вполне искреннюю. - Я скажу, что собираюсь совершить ограбление. - Успешное, — кивнул старик, — успешное ограбление, Первая Леди Миракля.