Секрет

Колин в десятый раз за последние две минуты поправил болтающийся на шее стильной удавкой галстук и зябко передёрнул плечами. Ощущение, что под одежду щедро сыпанули мелкого песка, который теперь неприятно царапал кожу в самых неожиданных места, с каждой секундой становилось всё сильнее. Это была чистая психосоматика — он ведь самолично накануне выгладил и вычистил костюм и рубашку, а нижнее бельё так и вовсе было его, родное, но избавиться от желания сдёрнуть их с себя не мог. Данное самому себе слово никогда больше не надевать доставшиеся в наследство от бывших ухажёров Мишель вещи пришлось злостно нарушить — только так можно было произвести на директрису самое приятное впечатление и попытаться убедить её не звонить в опеку. Вот и приходилось терпеть. — Чё-о-орт! — простонал Колин, потирая шею под воротником, и виновато покосился на примолкшую Молли. — Прости, детка. Если быть до конца откровенным, он чувствовал себя не в своей тарелке не только из-за чужой одежды. Всё рассказанное Самантой сейчас воспринималось ещё острее, будто утро, призванное гасить эмоции и дарить трезвый взгляд на вещи, огромным ярким прожектором высветило даже крохотные пятнышки в неприглядной истории семьи Хартфилиев. И особенно мерзкими они казались при мыслях о Мишель. Колин, как ни старался, не мог найти ей ни малейшего, даже самого фантастического оправдания. Малыш не выбирает, где и когда родиться, это за него решают взрослые, за что же быть с ним настолько жестоким? Мишель, конечно, и сама тогда была ребёнком, но это обстоятельство не могло объяснить ни злых слов, ни ненависти, ни отвратительного обращения. Колин понял бы равнодушие, нежелание возиться с младенцем, обиду на родителей, но не открытую травлю и издевательства. Вряд ли Саманта так уж сильно преувеличивала — прощальный «подарок» Мишель говорил сам за себя. Ему, в отличие от девочек, повезло: Анжелика Драгнил и вправду была воплощением всех мыслимых и немыслимых добродетелей, даже именем подчеркнув свою идеальность. Так, по крайней мере, казалось Колину. Он обожал мать. Самыми счастливыми моментами для него были те, что они провели вместе. Отец со старшим братом часто подшучивали над этим его «мамочкиным помешательством», призывая отлепиться наконец от женской юбки и заняться настоящими мужскими делами, но Колин пропускал их подколки и советы мимо ушей. Будто чувствовал, что скоро всё, что ему останется от самого дорогого человека, — это воспоминания. Наверное, поэтому он так стремился проводить с матерью как можно больше времени. Когда миссис Драгнил слегла, Колин даже уроки делал в её комнате, пристраиваясь с ноутбуком на краешке кровати или в кресле. Обязательно читал на ночь и первым делом, возвращаясь со школы, нёсся наверх, перепрыгивая через ступеньки, чтобы справиться о мамином самочувствии. Его не напрягало лишний раз сбегать на кухню за стаканом воды, поправить подушку, что-то подать — Колин был рад любой возможности проявить заботу. Болезнь впервые проявила себя, когда он закончил младшую школу, а потом медленно, по капле, вытягивала из миссис Драгнил жизнь, превращая её в бледное подобие некогда удивительно красивой женщины, с лица которой раньше не сходила нежная улыбка. А ещё она стала их забывать. Сначала путала имена и события, потом не могла отличить родных друг от друга и, наконец, вообще не реагировала на суетящихся вокруг людей. Но даже когда мама совсем перестала его узнавать, Колин всё равно чувствовал себя почти счастливым: она рядом. Живая. Ещё можно взять за руку, коснуться губами запавшей сухой щеки, сказать как сильно он её любит… Это был чистой воды эгоизм — мечтать о том, чтобы мама прожила лишний день, неделю, месяц, ведь она мучилась (хотя врачи и утверждали обратное), но Колин ничего не мог с собой поделать: каждый вечер, забираясь под одеяло, жарко шептал, обращаясь неизвестно к кому: «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!» И облегчённы выдыхал, читая утренний смс-отчёт из клиники (отец, сдавшись на его уговоры, оплатил эту услугу): «Состояние стабильное, без изменений. Температура… давление… прочие показатели…» Значит, у них есть ещё один день. Но долго так продолжаться не могло. И однажды всё закончилось, беспощадно разделив его жизнь на «до» и «после». Странно, но тот роковой день Колин помнил в мельчайших подробностях. Что ел на завтрак, какая была погода, о чём спорил с другом на перемене, даже номер автобуса, на котором он возвращался домой после уроков. Ощущал на языке мятную горечь стянутых втихаря с кухни конфет, слышал дребезжание винтажного телефона в гостиной. — Мистер Драгнил? — спросил в трубке незнакомый голос. — Нет, — отчего-то испугался Колин. — Но я могу ему передать… — Будьте так добры. Мы не можем до него дозвониться, а его супруга… Дальше был провал, словно его выключили. Он пришёл в себя на полу, прячущий залитое слезами лицо на груди отца. После снова пошли фрагменты: висящий на плечиках завёрнутый в целлофан строгий чёрный костюм, кипенно-белые с розовыми прожилками лилии на крышке гроба; кроваво-алая помада тёти Бетти, маминой сестры; изумрудно-зелёный бархат обложки их семейного альбома, оставленного на низком столике; синие тарелки из толстого стекла с поминальным обедом, к которому он так и не притронулся. А потом мир внезапно выцвел, потускнел, будто подёрнулся то ли пеплом, то ли туманом. Два года старшей школы тоже вылетели из памяти, и как Колин не пытался их восстановить по фотографиям и рассказам родных, заделать эту огромную дыру так и не удалось. Но что было гораздо неприятнее — мучаясь сам, он так же мучил их уже подросшую семью: за это время Зереф успел жениться, и они с Мавис ждали первенца, Августа. Не стоило больше досаждать им своей унылой физиономией. Поэтому Колин, разослав свои документы в университеты, находящееся как можно дальше от дома, рванул в первый, из которого пришёл положительный ответ, даже не потрудившись как следует ознакомиться с программой. Чтобы в один прекрасный день обнаружить себя изучающим экономику, менеджмент, бухгалтерский учёт и прочие предметы, в которых понимал чуть больше, чем ничего. Можно было пойти в деканат и попросить о переводе — так поступил бы на его месте любой здравомыслящий студент, чётко осознающий границы своих возможностей. Колин решил остаться и, сцепив зубы, рухнул с головой в учёбу. Зубрил, безвылазно пропадал в библиотеке, заваливал преподавателей вопросами, записывался на дополнительные лекции, искал в Глобальной Сети… И однажды понял: ему нравится. Учиться от этого легче не стало, но появившийся азарт придавал сил, превратившись в лучший мотиватор из возможных. Тогда же ему пришла идея организовать собственную онлайн фирму: консультировать, разрабатывать бизнес-планы, проверять бухгалтерские отчёты. Это давало возможность не сидеть в офисе (а значит, существенно сэкономить на аренде) и делало его очень мобильным, позволяя мотаться между городами без ущерба для бизнеса. Выбрать какой-то один Колин пока не мог: дома каждая вещь напоминала о маме, с чьей смертью он так и не смирился до конца, но и долго жить вдалеке от родных оказалось невыносимо. Поэтому, наверное, он и сдался в конце концов, в ответ на многочисленные просьбы всех Драгнилов (они ещё и племянников его подключили, а это уже нечестно!) пообещав вернуться насовсем — можно ведь и квартиру снять, если совсем невмоготу станет. Кто же знал, что здесь его ожидают такие интересные приключения? И как бы это странно не звучало, Колин теперь был даже отчасти… благодарен Люси: его десятибалльной волной захлестнуло новыми проблемами, тем, что никоим образом не касалось настоящей семьи и связанных с ней невесёлыми воспоминаниями, отвлекло от горьких мыслей, не дав всласть порефлексировать и снова утонуть в отупляющей апатии. Так что с его стороны будет нечестно бросить девочек в беде, раз уж они, хоть и неосознанно, помогли ему. — Ладно, детка, пора на выход, — вздохнул Колин, в очередной раз дёрнув за многострадальный галстук. — Раньше поедем — быстрее закончим. И подхватив переноску с Молли, пошёл к ожидающему их такси. Школа буквально оглушила его тишиной, пусть он, не желая привлекать к своему визиту излишнего внимания, специально подгадывал так, чтобы прийти, когда начнётся урок. И это отчего-то показалось ему дурным знаком. — Не хватало еще паранойю заработать, — раздражённо цыкнул сквозь зубы он, почти бегом поднимаясь на второй этаж, где располагался кабинет директора. Секретаря в приёмной не оказалось, поэтому Колин, не давая себе времени передумать, сунул нос в святая святых любой школы. — Простите, мэм, можно войти? — Вам назначено? — обожгла его холодным взглядом поверх очков директриса. — Э-э-э… не совсем, — стушевался Колин. — Но я всё же прошу уделить мне минутку. Это очень важно. Ему тут же поддакнула из переноски Молли. Директор перевела на неё вопросительный взгляд и понимающе улыбнулась: — Хотите записать девочку в школу? Боюсь, вы немного поторопились, сэр. Приходите лет через пять. — Вообще-то я по поводу её сестры, Саманты Хартфилии. Директриса, сняв очки, внимательно посмотрела на него — так, что у Колина мгновенно пересохло во рту и остро засосало под ложечкой. — Опять вы! — наконец узнав его, недовольно поджала губы миссис Рук, откинувшись на спинку кресла и сложив руки на груди. — Решили сегодня одеться более подобающе? — Скорее, более приземлёно. То, что на мне было вчера, сценический костюм: я актёр и сорвался к вам прямо со съёмочной площадки, как был, в образе. Оттого и вёл себя немного… эмоционально. А потом мне стало неловко, и я подумал, что надо извиниться. Прошу вас, не сердитесь. Мы, актёры, люди творческие, всё принимаем близко к сердцу и часто увлекаемся… Колина несло. Никогда раньше он так вдохновенно не врал, на ходу выдумывая небылицы из своей «актёрской» жизни, словно от того, насколько яркими и впечатляющими получатся истории, зависела не только судьба Саманты, но и его собственная. — Всё это, конечно, очень интересно, — вклинилась в чудом образовавшуюся паузу директриса. — Но у меня нет ни времени, ни желания слушать вашу ложь. — Простите, мэм? — тяжело сглотнул Колин. — Я двадцать пять лет работаю в школе, из них больше половины — в этом самом кабинете. Неужели вы думаете, я не научилась определять, когда мне говорят правду, а когда нет? На вашем месте уже сидело такое количество болтунов, что из них можно было бы собрать не один класс. Поэтому довольно, мистер. Либо вы сейчас же уходите, либо я вызываю полицию. — Нет-нет, мэм, подождите! Я… — Колин подскочил, как ужаленный, вытянув вперёд руку, будто таким образом пытался остановить уже набирающую номер директрису. Шутки закончились. Ещё одно неверное слово — и случится катастрофа. — Я и в самом деле собирался извиниться. А теперь хочу этого сильнее, чем когда-либо. Мне очень стыдно за этот спектакль, правда. Я не хотел вас оскорбить, или унизить, или посмеяться над вами, или… — Он на мгновение запнулся, чувствуя, как полыхают щёки, и со всей искренностью, на которую был способен, закончил: — Простите. В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Колину хотелось провалиться сквозь землю, и чем быстрее и глубже, тем лучше: как он будет смотреть девочкам в глаза, если из-за него их маленький уютный мирок, в котором и ему нашлось место, полетит к чёрту? — Как вас зовут? — не совсем миролюбиво, но уже без холодной стали в голосе спросила директор. — Колин… — Голос неожиданно захрипел и сорвался, пришлось откашляться, чтобы продолжить. — Колин Драгнил. — Кем вы приходитесь старшей мисс Хартфилии? — огорошила его новым вопросом миссис Рук. — Мужем, — выпалил не задумываясь Колин: соседи, продавцы, мамочки с детской площадки — никто из них не страдал от отсутствия любопытства, поэтому он уже привык так себя представлять. И поспешно добавил, заметив полный скепсиса взгляд миссис Рут: — Гражданским. Мы… живём вместе. Поэтому Сэм и попросила меня сходить в школу: Люси постоянно на работе, а я им не совсем чужой человек. Тем более что речь шла всего лишь о внешнем виде, а он у Сэм не хуже, чем у остальных учеников. — Вы знаете, кем была мать Саманты? Раз уж вы им, по вашим же словам, «не совсем чужой». — Да, — кивнул Колин, — меня просветили. — О том, что просвещением занималась Саманта, он решил умолчать. — Тогда вы должны меня понимать, — устало, будто вела этот разговор не один раз, вздохнула миссис Рук. — Я знаю, что гены не определяют полностью характер человека, не менее важно воспитание, но в случае с Самантой мы не должны забывать о предрасположенности. Я очень не хочу, чтобы девочка повторила судьбу матери. — Да, вы правы, и Сэм тоже этого не хочет! — с жаром начал убеждать директрису Колин. — Разве её желание не уравновешивает шансы? Мы много разговаривали с ней, обо всём. Она мечтает выучиться на ветврача, на дух не переносит алкоголь и ненавидит само слово «наркотики». Сэм обожает своих сестёр, готова возиться с ними часами! Она добрый, отзывчивый человек, с отличным чувством юмора. Что по сравнению с этим крашеные волосы или футболка с черепом? Обычный подростковый бунт. Дайте ей переболеть этим сейчас, пока рядом находятся те, кому она по-настоящему не безразлична. Кто поможет, удержит, объяснит. Позвольте ей найти себя. — Из вас вышел бы отличный адвокат, мистер Драгнил, — после напряжённой длинной паузы сказала миссис Рук. — Но слова — это часто только слова, если вы понимаете, о чём я. А теперь извините, мне нужно работать. Директриса, надев очки, склонилась над бумагами, недвусмысленно давая понять, что разговор окончен. Колину ничего не оставалось, как, буркнув слова прощания, подхватить переноску и удалиться. — Как думаешь, мы справились? — спросил он у Молли, останавливаясь на крыльце, чтобы вызвать такси. Та, поморщившись от упавшего на лицо солнечного света, два раза громко чихнула. — Я тоже на это надеюсь. Оставшийся день Колин провёл как на иголках. Немного обнадёживало, что Люси не звонила, значит, ругать его не за что, ничего страшного не произошло. Хотя в прошлый раз головомойку ему устроили без предупреждения. Но сейчас молчание «жены» против логики казалось хорошим знаком. Малодушно прятаться и притворяться спящим он не стал, дождался, когда внизу ближе к полуночи хлопнет дверь, и, спустившись вниз, замер в неосвещённой части холла. Люси сидела на кухне. Рядом, положив морду ей на колени, пристроился Мэтти, постукивая по полу хвостом и преданно смотря в лицо — он всегда так делал, когда хотел что-нибудь выпросить. Люси слегка почёсывала его за ухом, и если бы не слабое шевеление пальцев, Колин бы подумал, что она спит. Надо было, окликнув, заставить её подняться в спальню, но он почему-то продолжал стоять, рассматривая бледное, без кровинки, лицо. Ещё накануне его неприятно поразила худоба Люси. До этого Колин особо и не приглядывался к ней, занятый другими, более интересными для него вещами. А теперь с каким-то болезненным любопытством всматривался в тонкие черты: заострившийся носик, запавшие щёки, глубокие тени под как вдруг вспомнилось карими глазами. Отметил хрупкие запястья — он свободно обхватил бы оба одной рукой — и остро торчащие ключицы. Вряд ли желтоватый свет на кухне был причиной нездорового цвета лица, а жаждущий внимания пёс — скорбных складок в уголках губ. Она была вымотана до предела, и это уже не вызывало сомнений. Мэтти, привстав, потоптался на месте, заскулил, привлекая к себе внимание. Люси, вздрогнув (видимо, всё же задремала), нехотя открыла глаза: — Да-да, сейчас пойдём. Дай мне минутку. — Мэтти, на место! — строго приказал псу Колин, входя наконец в кухню. — Ты уже гулял вечером, два раза. Так что прекращай попрошайничать. — Он, легонько хлопнув Мэтти по заду, вывел его в холл и, вернувшись, сел за стол напротив Люси. — Привет. — Привет, — растянула губы в улыбке та. Именно растянула — было заметно, с каким трудом она старается хотя бы не заснуть сидя. — Ты почему не спишь? Поздно уже. — Пить захотелось, — соврал Колин. — А ты? Снова задержалась? — Предложили хороший заказ — почти четверть моей месячной выручки. Молли надо показать врачу, масло давно пора менять, и Гажил просил на новую плиту. Я не смогла отказаться. — Понятно, — задумчиво протянул Колин, ещё раз напоминая себе разобраться с финансами Хартфилиев. Девочки должны получать пособие, Люси работает. Куда уходят все деньги? — Ты ела, кстати? — Я не голодная. Выпила чаю, — отмахнулась Люси. Колин, не удержавшись, сунул нос в наполненную до краёв кружку, стоящую на столе. — Мне кажется, ты к нему даже не прикасалась, — хмыкнул он, поднимаясь. — Сейчас всё организуем. — Не надо, — попыталась протестовать Люси. — Я правда не хочу есть. — Сегодня готовила Сэм. Невиданное событие! Хочешь её обидеть? Тогда не возражай. Тем более, тут есть-то нечего. Еды и в самом деле было немного. Вернее, так казалось: Колин коварно выбрал самую большую тарелку, чтобы обычная порция выглядела на её фоне едва ли не крошечной. — Ей захотелось приготовить чего-нибудь этакого. Необычного, но простого, например, картофельное пюре по новому рецепту. Ну ты же знаешь Сэм — кто потом будет отмывать кухню? Ладно, я согласился. Это же честно, в конце концов: она готовит, я убираю. Наша первая ошибка — мы полезли в Интернет. Знаешь, сколько существует рецептов картофельного пюре? Ни за что не угадаешь! Более тридцати! И это не считая тех, когда что-то делают из самого пюре. Потом мы нашли видеоуроки и — наша вторая ошибка — решили их посмотреть. Это нельзя делать на голодный желудок! Нам пришлось идти в магазин, потому что мы выпили всё молоко и съели печенье. Третья ошибка — надо было сначала выбрать рецепт, чтобы не ходить в магазин два раза. Нет, три — мы забыли купить тимьян. Колин говорил, не затыкаясь ни на минуту, а сам потихоньку скармливал Люси поздний ужин. Та не сопротивлялась, послушно открывая рот, и даже не пыталась отобрать вилку — то ли настолько устала, что хотела избавить себя даже от такой несложной работы, то ли, как маленький ребёнок, отвлеклась на другой, более сильный раздражитель, забыв про всё остальное. Рассказ об их кулинарных приключениях закончился аккурат на последнем кусочке. Колин, продемонстрировав опустевшую тарелку, ушел мыть посуду. — У тебя здорово получилось, — похвалила его Люси. — Я даже не заметила, как всё съела. — Опыт, — самодовольно усмехнулся Колин. — Я так Августа кормил, когда тот маленький был. А кто такой Август? — мгновенно сориентировался он, поняв, что ляпнул лишнее: какие Августы? Его память ещё не вернулась! — Это… сын наших соседей, — неуверенно раздалось за спиной. — Мы иногда присматривали за ним, когда в школе учились. Они уехали давно. А мне сегодня опять звонила миссис Рут, — резко перевела тему Люси. — И? — замер соляным истуканом Колин, едва не выронив от неожиданности тарелку: вот он, момент истины! Хорошо, что он стоял к Люси спиной, и та не видела его лица: щёки горели, хоть лёд прикладывай. — Мы довольно мило поболтали. Она сказала, что немного погорячилась вчера и в опеку звонить не будет, но теперь раз в месяц мы с Самантой должны приходить к ней на беседу. Колин в который раз за день попросил у девочек прощения: с этого дня по его вине они будут находиться под постоянным контролем директора школы. Хотя, с другой стороны, миссис Рут ничего не возразила на его слова о том, что Сэм нужно немного свободы. Даже похвалила. Кто знает, может, она всё же к ним прислушается? — А ещё она сказала, что тебе очень идёт костюм. — В голосе Люси, до этого несчастном (и Колин её отлично понимал: ему и одного раза за глаза хватило, а если такие встречи будут проводиться на постоянной основе?!), прорезались весёлые нотки. — Но и против неформальной одежды — в разумных, конечно, пределах — ничего не имеет. И ещё порадовалась, что у Сэм такая дружная семья. Только знаешь... Нацу, то, что я вчера сказала… — Давай просто забудем, ладно? — Колин, до этого тщательно развешивающий на сушилке кухонное полотенце, мгновенно потерял к нему всякий интерес и, подхватив Люси под локоть, ненавязчиво начал теснить её в сторону лестницы на второй этаж. Вот только разоблачительных признаний ему на ночь не хватало! Он пока не готов! Лучше на следующей неделе. Или через месяц. Или… ну когда-нибудь в другой раз. Ему и в роли няни-папы-мужа неплохо. — Я понимаю, ты переживала за Сэм, поэтому совершенно не обижаюсь. Ну бывает, сорвалась, наговорила всякого. Я тоже хорош — ничего не помню, а в школу поехал. — Но… — Никаких «но»! А то мы сейчас заболтаемся, и ты опять не выспишься. Время-то уже час ночи. Тебе вставать завтра, вернее, уже сегодня, рано. Иди лучше ложись. И хватит готовить нам завтрак — я уже большой мальчик, справлюсь сам. Всё, в кровать! Колин, впихнув Люси в комнату, поспешно захлопнув дверь, уткнулся в неё лбом и устало закрыл глаза: наконец-то этот жуткий день закончился!