Инморталиум

Скоро в этом доме будет чисто, Если мы отыщем паука. Скорый поезд в сердце машиниста, Стук колёс в глазах проводника. © Сплин       Данковский лежал и разглядывал потолок. Сон не шёл, в поезде ему всегда было трудно выспаться. Узоры на казённой ткани обивки вагона то расплывались, то теряли цвет, то снова складывались в бессмысленные меандры. «Зачем я это сделал?» — спрашивал он себя. Без особых сожалений, но с искренним интересом.       Вопрос был не о цели его приезда в степь, тут всё было понятно. Не «зачем?», а «почему?». В столице инквизиция не дала бы ему покоя. Как он думал, в такую глушь бы за ним тоже не погнались, так что вышло, своего рода, тактическое отступление. Никто не смел без сомнений сказать, сбежал бакалавр или действительно невозмутимо поехал наносить визиты Каиным.       Всё было ясно и с каждым, кого он успел наградить пулей в лоб. В основном, это были мародёры, они не вызывали сожалений. Курьер тоже, хотя, даже Бураха шокировала его смерть.       Объяснений от самого себя Данковский ждал только относительно того, что теперь помещалось в разложенном кресле напротив него. Тонкое шерстяное одеяло медленно поднималось и опускалось, на столике в стакане подрагивал от стука колёс остывший чай. Самозванка спала много и крепко. Данковский — чутко и мало, не зная, чего ждать от неё.       Зачем он послушал Бураха и увёз её? Неужели из горячего и глубокого уважения к хирургу-недоучке, человеку простому, но великодушному и храброму? Неужели расплатился тем самым за обретение друга? Время шло, уносило с собой прочь приятелей детства, потом и однокурсников, остались лишь коллеги да родственники. А Артемий за две недели побывал ему и учителем, и учеником, и боевым товарищем.       Окно, как яркий и холодный экран синематографа, показывало сменяющиеся угрюмые пейзажи. Днём раньше стали попадаться на глаза клочки снега поверх ещё зелёной травы. Снаружи становилось морозно. Они подъезжали к столице.       Ночью поезд остановился, и из вагонов первого класса стали выпускать бомонд. Наконец-то вместо пряного горького марева доктор мог свободно дышать ледяным, грязным и влажным воздухом огромного города! Он был плотью от плоти столицы и всякий раз обретал покой лишь возвращаясь из поездок.       Саквояж почти ничего не весил, в нём остались только инструменты, многие из них нуждались в починке. Импортная сталь достойно вынесла даже те испытания, для которых не была предназначена. Не зря он приобрел их самому себе в подарок, когда защитил последнюю диссертацию и никому не давал в руки с тех пор. Разве что Артемию за усердие разрешил пару раз воспользоваться.       — Придётся идти пешком, — сказал он Кларе, — до дома всего пара вёрст. Она только пожала плечами.       Шли через центр. Самозванке не верилось, что на дворе ночь, ведь на ярко освещённых улицах гуляли изящные дамы (проститутки преимущественно, но откуда ей было знать?), голосили в переулках хмельные гимназисты, работали многие заведения и рядом с их распахнутыми лаковыми дверями растекались ароматы кофе, ванили и коньяка.       — Суббота, — снисходительно обронил Данковский.       Громады газетных издательств с громкими названиями подпирали небо тёмными углами. Они были безлюдны и безопасны, но ещё днём потянулись ленты телеграмм, побежали с точки на точку ходоки, и судьбоносные слова чёрным свинцом намертво впечатались в газетные листы. Утром светское общество будет содрогаться от невероятных новостей, но в ту ночь Клара и Данковский ещё беспечно брели к фабричному району, никем не замеченные.       Вскоре света стало меньше, стихли голоса. Всё чаще мостовую стали пересекать рельсы. Они перешли мост через реку, свернули к небольшому дому и подъезду, над которым рассеивал тусклый тёплый свет маленький фонарь. Доктор постучал в окно, мальчишеским движением встав на отлив и вцепившись в подоконник.       — Корней! Это я! В комнате скрипнула кровать. Медленно открылось окно.       — Батюшки! — крепкий бородатый мужик перекрестился, глядя в упор на Данковского, — Данила Андреевич!       — Он самый. Дверь открой, я ключа не брал. На пороге они обнялись. Корней боролся с подступившими слезами, лампа в дрожащей руке выдавала влажный блеск в уголках его глаз.       — Полно, полно. Видишь, я жив, — проговорил бакалавр.       — Как во сне, ей богу!       — Ты похоронку получил, да? Они ошиблись.       Корней растопил самовар, со двора потянуло дымком. Он стал зажигать свечи в прихожей. Обжигал пальцы, гремел ящиками комода.       — Не надо столько, — проговорил доктор, — не светский приём устраиваем.       — Да я на вас наглядеться хочу! И даме приятно будет! А Андрей Николаевич как обрадуется, а в больнице! Ой-ёй, газетчики ведь, бесы, некролог на вас даже написали неделю тому!       — Хоть хороший?       — Ну такой себе, — скривился Корней.       — «Помер Ефим, да и чёрт с ним»?       — Э… вроде того.       Хороший крепкий чай, чистая постель и гарантированный покой, наконец, сломили Данковского. Всего месяц без этих маленьких радостей показался вечностью. Он велел подготовить мансарду для Клары и запереть её в комнате на ключ. Корней, бывший денщик при каком-то офицере, вопросов не задавал. Клара тоже недовольства не выказала.       Доктор проспал до утра и ещё немного полежал с закрытыми глазами. Какое же счастье — не вскакивать как ошпаренный, не просыпаться от воплей, стрельбы и воя огня! Затем встал, быстро оделся и отправился на кухню, где денщик и самозванка о чём-то уже беседовали.       — Что вы оба тут ютитесь? — нахмурился Данковский, — А-а-а, забыл представить. Это падчерица коменданта Сабурова. Она одна из немногих, кто выжил. Правда, теперь совсем сирота.       Клара тихо и жутковато хихикнула.       — Виноват! — развёл руками Корней, — Подумал, горничную наняли, вот я её в гостиную и не отвёл, нашему брату ведь в людской положено.       — Я не барышня горничных нанимать, мне и твоей заботы хватает. Чего притихла, Клара?       — Просто, — проговорила она.       — Теперь ты тут живёшь, не стесняйся. Я пару дней буду думать, как с тобой быть. А пока доберусь-ка до больницы.       — Данила Андреевич, — вкрадчиво начал Корней, — вы пожалейте себя, дома побудьте. Я ваши рубашки с утра разбирал… Не знаю, кто вас так, но расколошматило, знамо, как солдата в авангарде.       «Хотел же выкинуть тряпьё, дурень, и забыл!» — обругал себя мысленно доктор.       — Ерунда. Профилактическое кровопускание. Ну пырнули разок ножом да пулей обожгло. Заживает хорошо.       — За что только вам, гражданским… — пробормотал денщик, забрасывая в печь поленья.       Выходя из дома, Данковский открыл входную дверь и тут же увидел вспышку фотоаппарата. Журналист подкрался как мягколапый шакал и сидел в засаде, видимо, с раннего утра.       — С возвращением, доктор! — промямлил он подобострастно и не стал подходить ближе.       — Кыш! — доктор до скрипа кожаной перчатки сжал кулак.       В больнице уже обо всём знали. Бакалавра встретили совершенно неприличными воплями радости и почти силой повели в ординаторскую. Там, в кругу прочих врачей, сидел его отец. Все курили и окна были распахнуты настежь. Андрей Николаевич, любимый клиент местных портных и цирюльников, был одет в изумительно сидящий френч и его совершенно седая шевелюра лежала волосок к волоску. Данковский был счастлив, что видел перед собой не сломленного горем, а затем, выдернутого из запоя старика, но своего главного кумира при полном параде.       — Напугал ты меня, сын, — покачал головой Андрей Николаевич, — хотя я в твою смерть и не поверил до конца.       — Летаргия. Не учёл риска, когда не спал и почти не ел дней пять.       — Сдался тебе этот город! Пропади он пропадом!       — Уехать я не мог, поезда не ходили.       — Н-да. Вот так всегда.       — Если бы не твой револьвер, меня бы уже сто раз убили.       Отец сдержанно обнял сына за плечи и успел обронить еле слышно:       — Был обыск в кабинете и лаборатории.       Данковский так и не позавтракал, поэтому решил заглянуть на полдник в столовую. На дежурстве была Даша.       — Тебе не положено, ты умер, — пробормотала она, с улыбкой наливая щей в его тарелку.       — Превышаю полномочия, — согласился доктор.       Он никогда не считал Дашу своей, но другие не находили в себе дерзости с ней сближаться. Иногда от раздражения или усталости взгляд у Данковского становился волчьим и казался тяжелее удара наотмашь. Никому не хотелось испытывать его нервы. Чего доброго, врежет по зубам за углом или застрелит. В студенческие годы он периодически участвовал в драках, и довольно жестоких.       Даша была красива от природы и удивительно сильна даже для бывшей селянки. Лежачих больных она вертела и перекладывала без всяких волокит. Санитары иногда в шутку просили позвать её, если больной попадался тучный и ослабленный. Сложно было сказать, чем привлекала её должность санитарки. Медициной она не интересовалась и побеседовать с ней Данковскому удавалось редко. Их связь была телесной и эмоциональной, что обоих устраивало.       Доктор хотел было вернуться домой, но услышал шум на узком крыльце возле амбулаторного входа. Оттуда доносился настойчивый голос охранника: «Не положено! Только по пропускам!». Газетчики разнюхали его местонахождение и пришли за своей долей комментариев.       — Иди через морг, любезный, — сказал ему дежурный на рецепции, — они с тебя живого не слезут.       Совет был хорош, но когда Данковский попытался ретироваться этим путём, заметил, что и во дворе есть посторонние.       Оставалось вернуться в ординаторскую и ждать. Там тоже нашлись те, кому не терпелось послушать о его невероятных приключениях. «По крайней мере, не попадёт в прессу», — подумал он и стал излагать.       Вечером бакалавр вернулся домой и застал весьма трогательную сцену. Перед уходом он велел Корнею купить Кларе подходящую для города одежду. Её совсем детская юбка, старые ботинки и потёртая степняцкая куртка выглядели здесь жалко и дико. Теперь она стояла на низкой табуретке в новом шерстяном платье с множеством пуговиц на груди и рукавах, и белым воротничком, а бывший денщик колдовал с подолом, который явно был длинноват.       — Молодцы, — сказал Данковский, — теперь отдавай иголку, пока всё не испортил.       Шил доктор превосходно. Незаметные мелкие стежки намертво сращивали ткань. Про себя он подумал: «Она всё-таки старше, чем хочет казаться. Комментарий психиатра бы пригодился».       Клара устала стоять, но боялась сойти с места.       — Бакалавр…       — Не называй меня так больше, — вдруг с нажимом сказал Данковский, — это странно звучит. Только по имени и отчеству.       — Хорошо, как тебя там… Даниил Андреевич, что со мной решил?       — Пока ничего. Сиди себе дома и не беспокойся ни о чем.       — Только в приют не отдавай.       — Почему это?       — Не смогу я там.       — А ты смоги.       — Зачем же? — мягко вклинился в разговор Корней, — Там девушки совсем от жизни оторваны растут. Выпустится и булку хлеба себе купить не сможет. А жить где будет?       — Сниму ей комнату, не обижу.       — А может быть… к матери моей, в Собакино? Помощницей ей будет.       — Не понимаешь, на что подписываешься, Корней.       — Ну ведь не дело в приют сдавать, Данила Андреевич!       — Да ну вас к чёрту! — пробормотал доктор, — У меня на отцовскую клинику времени нет, а за подростком следить тем более. Возраст трудный, ещё и доучивать её явно нужно, если она вообще где-то училась раньше. У них там больницы нет, не то что школы. Одни быки да заборы покосившиеся.       Данковский вытянул нитку, осторожно подёргал, затягивая стежок, закрепил и срезал старыми хирургическими ножницами.       — Я не помню. Но читать и писать я умею. Ещё считать, — сказала Клара.       — Я думал, дело хуже обстоит. Ну да ладно, подумаю с утра об этом. Надеюсь, не придут из жандармерии выяснять, где и зачем я украл барышню.       — В вечерней газете сказано: «загадочная дама», значит покамест они и не знают, — доложил Корней, чуть улыбаясь в усы, — только, барышня, к окнам не подходите близко. Сфотографируют.       — Ладно, буду дальше думать, — махнул рукой Данковский, — всем спать. Принесёшь мне.       Денщик едва заметно кивнул.       Доктор вошёл в свою спальню, расстегнул верхние пуговицы рубашки, закатал рукава и вымыл в гулкой медной раковине руки по локти. Он не работал в тот день, но это было привычкой.       Вскоре вошёл Корней с оловянным подносом. На подносе стоял бокал с особой ажурной ложкой, наколотые кусочки сахара и спички.       — Ох, дрянь заграничная, сколько денег забирает… Я б вам самогона лучше привёз…       — Ты просто твирин не пробовал. Я вот сдуру в степном кабаке выпил с одним архитектором. Быка с ног свалит, это тебе не полынь с анисом. Подешевле, слов нет, но всю ночь потом какие-то дурные голоса слышишь. Один только плюс, дезинфицирует.       Денщик покачал головой и удалился.       В мансарде провернулся ключ в скважине.       Доктор налил немного абсента на сахар, поджёг его. Кусочки стали оплывать от жара.       Он заслужил. Он был дома живым и здоровым. Он спас город. Не один, конечно. Артемий, Стах, Блок, Аглая, даже Клара — все внесли большую лепту.       Что же дальше делать с Кларой? Праведник внутри него диктовал, что нужно сделать ей документы, слегка подняв возраст. В шестнадцать лет уже можно работать, что отменяет необходимость жить в приюте. Он устроил бы её в больницу санитаркой, а дальше будь что будет.       Жидкость в бокале вспыхнула, Данковский выругался и разбавил её водой из графина. Голубоватый язычок пламени утонул в зелёно-жёлтом растворе.       — Данила Андреевич! Что делается!       Данковский осторожно открыл один глаз. Окна были темны, рассвет ещё не наступил.       — Я что, убил кого-то?       — Никак нет.       — Тогда досплю.       — Вы меня простите, курьер просит лично поставить подпись, да и… стоят снаружи.       Доктор приподнялся на кровати. Посидел с полминуты и встал.       Всё-таки разнюхали и пришли за ним. Что уж тут скрывать, не один барабан с пулями в дело пустил.       Плохая вышла шутка про убийство.       Да ещё сразу после его отъезда был обыск лаборатории.       Бакалавр осторожно выглянул в окно. Падающий снег кружился в свете фонарей. Он уже скопился и на плечах стоящих по обе стороны входной двери в одинаковых позах инквизиторов. Мужчина и женщина, как и положено. Что ускользнёт от одного, то попадётся другому. Однако, это были не солдаты, да и солдаты бы не стали ждать снаружи.       Видимо, в кандалах его не поведут.       Доктор открыл входную дверь и сделал шаг за порог.       — Даниил Данковский? Вам извещение из Собрания, — сказал мужчина, — распишитесь что лично приняли.       Ему дали ручку и он поставил кривоватую подпись, руки плохо слушались.       — Вы прочтите.       Сердце предательски застучало. Ему не хотелось, чтобы заметили, как на груди дрожит рубашка.       Разорвав прочно запакованный конверт, доктор вытащил письмо на гербовой бумаге, развернул и просмотрел его.       «От имени Совета… согласно приказу… за особые заслуги… Крыльями и выписать жалование… явиться в период…».       — Сейчас пойдёте? Мы подождём, — сказала женщина, не спуская с Данковского колкий и одновременно тёплый взгляд.       Доктор собрался. «Не отвечать на вопросы сразу. Не бояться. Не просить…», — вспоминал он арестантскую правду.       — У меня в субботу выходной. Явлюсь в полдень.       — Форма одежды — гражданская шинель. Без опозданий. Всего хорошего!       Конвоиры ушли.       — Не рвите душу, Данила Андреевич. Что там, в письме-то?       Корней часто моргал и мял в руках кухонное полотенце. Замерший над коротким текстом Данковский приводил его в ужас.       — «Крылья» это что такое? Орден?       — Высшая гражданская награда, — вполголоса произнес Корней.       Денщик сел на табурет, прямой, словно кочергу проглотил.       — На какую высоту взлетел, хозяин! Даже отец ваш, гений, человек святой, такого за всю жизнь не удостоился.       — К чему мне эта железка? — бесцветным голосом спросил доктор, глядя перед собой, — Меня уже прежнего не вернёшь. Вот была бы награда так награда.       С раннего утра в гостиной ходили и разговаривали. Что там происходило? Неужели смена в больнице начинается так рано? Клара спала на новом месте мало, хотя кровать была отличная, комната чистая и довольно просторная. Корней даже принёс ей большое зеркало, любоваться на обновки. Когда в нём отразился холодный пасмурный рассвет, девушку отперли.       Денщик позвал её к столу. Ему было от силы лет сорок пять, борода его старила. Он носил рубашки из набивных ситцев, подкручивал усы, вчера слегка благоухал спиртом, но пьяным совсем не выглядел. Всё остальное время он разносил с собой по дому запах ветра и дров. Самозванке было рядом с ним тепло и спокойно, хоть он и был её надзирателем.       — Корней, а Корней?       — Чего тебе, барышня?       — Почему у тебя кольцо в носу?       Денщик бессознательно тронул свою переносицу.       — Это потому что я достойным людям служу. Такое моё назначение в жизни. Каждый, вишь ли, учится на что-то. Вот в нашей семье большие на врачей учились, а я на всё остальное.       — Получается, ты тоже Данковский?       — Нет, нет, не по крови. Я меньший. Рос в деревне, потом забрали в солдаты. После войны я в люди пошёл служить, ну и на своё счастье, встретил Андрея Николаевича. Очень ему моя выправка понравилась, приставил к молодому хозяину, приглядывать, тот тогда совсем был младенец, да и я не семи пядей во лбу. Так и росли.       Клара не смогла представить себе Данковского ребёнком.       — А меня в яме нашли пять лет назад. Наверно, я упала в неё и ударилась. Не помню ничего. Меня комендант к себе взял. Потом выгнал. И от чумы умер, и жена тоже.       Корней только покачал головой. Что тут скажешь?       Бакалавр открыл свой кабинет.       Он ожидал увидеть куда более беспощадную картину. Приборы никто не трогал, препараты тоже. Зато ящики стола были выпотрошены, бумаги спутаны и лежали кучами на нём. Книги из шкафа выложили стопками прямо на пол. Их все перетряхнули, думали, наверное, в больших томах есть тайники.       Правда была не в том, что он проводил противозаконные эксперименты. К нему на опыты попадали только невостребованные трупы, судьба которых совершенно никого не волновала. Поднимать мёртвых снова в бой было мечтой военных, а сотрудничества с ними и с властями он упорно избегал. Искали, в первую очередь, корреспонденцию, заметки, неизданные рукописи. Почту Данковский хранил только дома, а свои разработки у отца, для обыска в частных домах нужно было решение суда и очень веские основания, которых у жандармов и инквизиторов быть не могло. Вдруг, приоткрылась дверь за ширмой. Она вела из кабинета в комнату, о которой знали всего несколько человек.       — Привет! — из проёма показался растрёпанный фельдшер.       Хоть его и застали врасплох, но он был очень рад видеть Данковского.       — Яша! До инфаркта доведёшь. Кто там ещё, Катерина?       Тот кивнул.       — Не отвлекайтесь, потом побеседуем.       — Ладно.       Бакалавр вздохнул и начал собирать бумаги. Некоторые можно было вовсе выбросить, но он не стал этого делать. Пускай путают ищеек, если те снова явятся. Умудрились даже перевернуть чернильницу. Её так и не подняли, несколько свидетельств о смерти было уже не восстановить. Если объявятся родственники, они так и не узнают, что пропавший стал научным материалом.       За стенкой вскрикнула Катерина. «Как заразительна их возня!» — подумал доктор. Когда снова наполнились макулатурой несколько ящиков стола, в комнате послышался шорох одежды. Звякнула пряжка ремня. Наконец, фельдшеры вышли из комнаты в кабинет и зашумели:       — Даня! Ура! Живой!       Бакалавр терпел их объятия, безмятежно улыбался, пока не заболели щёки с проступившими ямочками.       — Извини, не прибрались, не знали, что у тебя тут и где лежало, — развела руками Катерина.       — Не надо было и думать. Я тут сам разберусь.       Яков и Катерина отправились на обход.       Когда с уборкой было покончено, Данковский вышел из кабинета и столкнулся со своим долговязым соседом.       — Ага-а-а, — протянул тот, — мой любимый психопат на посту. Вы не стесняйтесь, как проявятся последствия ваших злоключений — бегом ко мне. И не затягивайте, нечего потом в бедламе стены царапать.       — И вам желаю здравствовать. Предложение заманчивое, но я бы им воспользовался немного иначе. Виктор Павлович, сможете девочку обследовать? Я без церемоний, помню, вы не любите.       — Так, а что с ней? — сдвинул брови психиатр.       — Раздвоение личности главным образом. Ребёнок диковатый, из степи.       — Это та самая Сабурова из газет?       — Она.       — Очень интересно. Может даже для диссертации материал соберу. Приводите. Для вас, Данковский, что угодно.       Виктор Павлович Гешт был человеком весьма известным. Он работал в нескольких клиниках по разным дням, так что застать его на посту было трудно. Данковский хотел услышать именно его заключение о Кларе и взять за основу своих решений результаты.