Инморталиум

Не силен я в притворстве, во лжи не хитер, Лицемерия света я чужд от природы. Для чего мне сносить ненавистный надзор, По-пустому растрачивать годы? Д. Байрон       — Откуда она вообще? — Данковский несколько раз одёрнул на себе чёрную двубортную шинель, стоявшую колом. Он никогда её не носил, даже шлицы были сшиты.       — Дак… — замялся Корней, — кто же без шинели? Мы, меньшие, в таких в присутственные места разные ходим, да и на свадьбы даже, чего греха таить. Вам, наверно, батюшка на совершеннолетие заказывал, с тех пор и лежит. Хвала Смиренному, моль не добралась.       — Гроб сосновый. Если всё это для того, чтоб меня заманить в подвал Собрания да застрелить без суда и следствия, прямо в ней и хорони.       — Ничего не гроб, — махнул рукой денщик, — личит тебе чёрное, хозяин. Ни дать, ни взять, бравый офицер.       Данковский сделал несколько глубоких вдохов. Дом затягивал его своей безмятежностью, тихим щёлканьем напольных часов, кофейным привычным запахом. Не давал уйти. Вдруг остаток дней придётся провести на каторге?       Извозчика поймал быстро, время ведь шло к обеду и количество их на улицах прибавилось. Тряска на мостовых немного бодрила, это было очень кстати перед тем, как сунуть голову в улей.       Возле Собрания скопились экипажи и дежурила кавалерия. Он поднялся по лестнице под свод старинного здания мимо жандармов и журналистов, которые не смели приближаться, но стояли наготове.       Ярко освещённый холл, выкрашенный в потрясающий небесно-голубой цвет, с белыми галателями, колоннами и лепниной рвал глаза после пасмурной и тёмной улицы. Доктор украдкой глянул на себя в огромное зеркало — темноволосый, осанистый и в чёрном вполне решительно смотрелся, поглощая весь окружающий блеск.       Рядом тут же обнаружились инквизиторы. Он никогда раньше не видел эту пару.       — Всё готово. Ваш отец здесь. Главврач и двое из меценатов тоже, — тихо проговорил невыносимым ровным тоном мужчина, — Где ваш младший брат?       — Понятия не имею. Зачем он вам нужен?       — Нам он не нужен. Мы любопытствуем. Где ваша женщина в такой важный час?       — Я не женат.       — Мы не про жену. Впрочем, извините. Нашатырный спирт взяли?       — Зачем?       — Берите, — женщина незаметно передала крошечный пузырёк Данковскому, — а то потом будете жалеть. Вылейте в перчатку, если станет плохо. Как генерал на параде.       Данковский ничего не знал о секретах генералов, но ноги уже слушались его с некоторым запозданием.       Перед главным залом он поздоровался со всеми, кто пришёл ради него. Один из меценатов, старообрядец, явился с женой, второй — с актрисой кино. Её взгляд не смогли погасить ни вуаль, ни обилие чёрной туши. Совсем новая тафта её платья оглушительно шуршала от того, что она всё время жеманно льнула к своему тучному патрону, иначе тот бы обнаружил, куда и как смотрели яркие голубые глаза хищницы.       Возможно, стоило и правда явиться с красавицей Дашей.       Когда его пригласили в главный зал, он увидел около сотни инквизиторов. Они стояли, не двигаясь, как потемневший от дождя ельник, занимая разные уровни своеобразного амфитеатра. У кафедры был один из самых знаменитых и влиятельных людей столицы, Алексей Веснин. Чёрная форменная сутана заметно жала в плечах этому гренадёру. Когда он поднял руку, воцарилась чинная тишина.       — Даниил Андреевич Данковский, — провозгласил он без всяких предупреждений, — для нас является честью принимать здесь, в нашем истинном доме, героя современности! Благодаря вам была остановлена чрезвычайно опасная эпидемия и спасены несколько тысяч подданных страны.       К ужасу бакалавра, тёмное море инквизиторов покачнулось и они все опустились на одно колено. Ах да, слуги народа благодарят за свой скот.       — Власти выражают вам свое величайшее восхищение и провозглашают кавалером платинового ордена Крыльев.       Грянули овации. Орден в чёрной бархатной шкатулке вынесла девушка, которую он узнал по колко-тёплому взгляду тёмных глаз и каштановым кудрям, касавшимся плеч. Она сняла замочек с острого штырька наградного знака и нацелилась им в самый центр груди Данковского. Как будто с опаской просунула горячую ладонь между пуговицами под борт и тихо сказала:       — Наверное, мама называла тебя Данилой.       Ни капли кокетства не ощущалось в этих словах. Он был настолько взволнован, что даже не удивился странному высказыванию.       Сукно было очень плотным и инквизиторше пришлось приложить усилие, прокалывая его. Орден представлял из себя два сложенных друг на друга ангельских крыла, издалека напоминающих сердце. Красота этой вещицы на некоторое время отвлекла Данковского от тревоги.       Веснин сошёл со своего места со сдержанной улыбкой. От его рукопожатия у бакалавра заныли все жилы в кисти.       — Мы вас похитим на четверть часа, доктор? Давно мечтал побеседовать, и вот вы здесь, собственной персоной. Хотели улизнуть, понимаю. Но соизвольте.       Данковский удалился с небольшой делегацией инквизиторов в другой зал. Там за едиными длинными кафедрами заполняли бумаги, курьеры сновали как тени. Должно быть, именно здесь писали приказ о его награждении.       — Наша общая канцелярия, — прокомментировал исполин.       За перегородкой ждало высокое кресло. Несколько инквизиторов сели напротив, глаза в глаза.       — Ещё раз поздравляю, Даниил Андреевич. Ваша история меня восхитила, — сказал Веснин, беря со столика гранёный стакан с жидким чаем, — Будете смеяться, но у нас ещё ни одного медика в штате нет. С Крыльями и Пером только политики и партизаны. Да мы бы вас и без орденов приняли.       — Приняли куда?       — К нам в Собрание. Только не говорите, что вам раньше не намекали. Вы ведь видный учёный, а все выдающиеся умы уже здесь, в этих стенах.       — А если я не соглашусь?       — Дело ваше, — опустил глаза Веснин, — но вы ведь понимаете, что прежней ваша жизнь уже не будет. Вы — настоящее сокровище и страна будет вас беречь. Надеюсь, не собирались за границу в ближайшее время? Да что там делать, страна огромная, всё у нас есть.       Он отпил немного чая и помолчал. Спирт покалывал пальцы Данковского. «Как оригинально мне доложили, что я теперь невыездной!» — подумал доктор.       — Кстати, познакомьтесь, это Карина и Кир, они сами вызвались относить вам письмо. Прямо-таки почитатели ваши.       Кир почтительно приложил руку к груди и слегка поклонился. Выглядел он лет на тридцать, среднего роста, в рыжеватых волосах серебрилась лёгкая проседь. Карина как будто не слышала слов Веснина. Она склонилась над бумагами и напряжённо, медленно заполняла их, выводя буквы.       — Только не отталкивайте ребят. Они уже к вам очень привязались. Не хотите в Собрание, а Собрание к вам хочет. Что поделаешь! Иногда они вас будут навещать. «Отчаянная логика», — подумал Бакалавр и пожал плечами.       К Веснину подошёл курьер, извинился и стал что-то вполголоса докладывать.       Вдруг, Карина перегнулась через свой узкий письменный стол.       — У вас красивый почерк?       Данковский усмехнулся.       — Нет, я же врач.       — Жалко, — закусила она перьевую ручку.       Кир подошёл к ней.       — Чего тебе?       — Вечерние приказы пишу. Рука устала, скоро кляксы начну ставить.       — Я доделаю.       Когда Данковский раскланивался с инквизиторами, он скосил глаза в бумаги. «Расстрел», — сообщала на каждой синяя печать.       Кир проводил его, проговорив на прощание:       — Возвращаю вас гостям. Там у вас шампанское, актриса и очень мало перспектив. Но это ваш выбор. Имеете право передумать.       «Здравствуй, эмшен! Надеюсь, я пишу это слово без ошибок. Как поживают дети? Кто сейчас у власти? Здоров ли ты сам? Обещание, данное тебе, я выполняю как могу. Клару обследовал хороший психиатр. Как ни странно, она совершенно здорова. Физиолог оценил её на семнадцать лет, психиатр дал пятнадцать. Сошлись на шестнадцати, я уже подал сведения в полицию. Побудет при мне санитаркой, дальше увидим, как себя проявит. Откровенно говоря, думал вернуться домой и забыть всех вас, жить как прежде, но уже не могу. Воспоминания о нашей совместной работе приятнее, чем размышления о том, во что я тут влез. Представь себе, мне вручили орден. Тоже мне герой… Я получил ещё и грант. Высылаю его тебе целиком, он твой по праву. Помню, ты хотел открыть больницу. Действуй! У меня тоже есть мечта, я расскажу о ней, если решусь.       Данковский заметил, что основательно расцарапал кожу уже когда ссадины защипало от воды. Хотелось смыть с себя события последнего месяца. Забыться, переключиться, сбежать. Благо в больнице имелись удобные душевые, стоя под потоками воды отрешаться было чуть легче. Он знал всего два метода ухода в себя: морг и своих подруг. Никто не мог отговорить его от практики в морге. Конечно, он не должен был проводить вскрытия самостоятельно, но всегда это делал. «Без практики ты и не врач больше, вот ведь какая загвоздка. Кабинетность не таких гениев губила», — говорил его отец.       Егорка, единственный санитар, отсалютовал доктору пилой. Он как раз вскрывал черепную коробку покойнику недельной давности. Санитар был весёлым малым и отличным помощником. Данковский рядом с ним и сам становился бодрее, вот и в этот раз Егорка оказался эффективнее холодной воды.       — Я совсем свежего не трогал, вон лежит, — проговорил тот сквозь марлевую повязку.       Бакалавр разложил инструменты и принялся за работу. Нужно было установить истинную причину смерти, взять образцы тканей для опытов.       — Представь себе, у степняков есть представления о правильном препарировании и хирургии. Они называют линиями те места, где нужно производить разрез. Причём, разрезы правильные, почти все как в пособиях.       — Вот тебе и дикие люди! — отозвался санитар, — знать, они мудрость предков веками собирают и берегут.       — Большинство из них обладают очень крепким здоровьем, если не считать производственные травмы. Давно таких крепких людей не видел. Естественный отбор в действии.       Данковский замолк, выполняя ответственную операцию: он осторожно подсекал узы, удерживающие внутренние органы на месте. Снова вспомнился младший Бурах. Незаменимый во многих других делах, хирург никак не мог справиться с комплексным извлечением. Осторожный и ловкий Бакалавр просовывал руки в разрезы и пробирался под органы как вор в чужие карманы. Медвежьи лапы Артемия вечно портили измученные болезнью утробы горожан. Линии он знал, но практики ему отчаянно не хватало, ведь линии годились для врачевания живых да разделки быков. Это стало понятно, когда его начало штормить под конец первого рабочего дня. Данковский нашёл менху сидящим на чёрной лестнице театра, с мутными глазами и частым поверхностным дыханием. Бакалавр только похлопал его по плечу и сказал: «Возвращайтесь как продышитесь. Вы нам очень нужны». Злорадства поверженный упрямец не вызывал.       — Уф! — выдохнул Егорка, — пойду чаю попью. Не соскучитесь без меня?       — Ступай, — проговорил Данковский, распарывая аорту любимыми острейшими ножницами, — делай перерывы почаще. Ты здесь всего один мортус на пятьдесят коек и два района, не считая меня.       — Как ты сказал? Мортус?       — Ой… Забудь.       Данковский чуть не хлопнул себя по лбу рукой в грязной перчатке.       — Мне пришлось в том городке набрать местных в санитары. Там все помешаны на театре и называли их мортусами, как помощников чумных докторов.       — Я теперь тоже мортус! — твёрдо сказал Егорка, — Звучит гордо!       Данковский никогда не считал, что внутри все люди одинаковые. Это было бы непрофессионально. Люди отличались болезнями, врождёнными и обретёнными пороками, имели личные особенности строения тела. Недавние открытия присовокупили к этому разные типы крови. Однажды он лично видел органы, расположенные в зеркальном порядке и был так поражён, что несколько часов после аутопсии провёл в странном ступоре.       Под конец дня бакалавр собрал внушительное количество материала. Оставалось сделать в морге кое-что ещё.       Он был не обязан, конечно, после основных манипуляций готовить труп к погребению, но всегда это делал хоть и без лишнего декорирования, но на совесть и бесплатно, как бы в благодарность покойному и родственникам. Иногда это делала Софья, называвшая себя танатопрактиком. Ей было лет тридцать и она была маниакально увлечена погребальной культурой. Данковский немного жалел, что не может принять её в свой небольшой институтский кружок, её образование позволяло лишь пользоваться бальзамирующими составами и проводить окончательную предпохоронную работу с телом. Для всего этого она арендовала отдельную комнатку в морге. Если заказ отсутствовал, то не было и Софьи. Доктор тогда сам приводил тело в порядок, подшивал мышцы лица, заворачивал труп в переданную одежду. Если родственники покойного были не слишком потрясены утратой, то как правило, выражали сердечную благодарность. На все попытки коллег отвадить его от этого он отвечал: «Хобби у меня такое, что вам в нём?».       Когда все тела были разложены по своим местам и помещены в холод, Данковский взглянул на время. Близилась полночь. Он стянул с себя промасленный фартук, сапоги, халат, перчатки и прочее, положил в ящик для дезинфекции. Тут бакалавр вспомнил, что дежурство Даши было дневным и в больнице её точно уже след простыл. Пообедать он, конечно, забыл, но Катерина припасла кое-какие остатки провизии в леднике и согласилась их выдать. Когда они вместе шли открывать дверь, в узком проходе бакалавр пропустил её вперёд и засмотрелся, как качаются её бёдра, мелькает и звенит ключ в тонких подвижных пальцах.       — Много ночью работы? — спросил он вкрадчиво.       — Все уже спят. Если никто не поступит, то до утра будет тихо.       — Хочешь, я останусь ночевать?       Катерина выгнула талию и обернулась.       — Ты ещё жив? Оставайся. Но сначала поужинаем.       Ели почти в полной темноте, при одной стеариновой свечке. Тихо говорили о стационарных больных. Данковский не знал ни о ком из поступивших, некоторые были по его части. Помимо хирургии и научной работы ему доверяли ещё одну важную миссию: он осуществлял право досрочного ухода. Доктора редко соглашались на такое. Данковский считал своим долгом прекращение страданий и делал смертельные инъекции по просьбе безнадёжных больных. Внутри себя он остро сочувствовал, но никому, кроме Виктора Павловича, не говорил об этом. Психиатр только пожимал плечами и отвечал:       — Приходите только когда станет совсем безразлично. Я вас отправлю на лечение ударами электрического тока. Не помогает, но и до врачебной практики вас больше, слава богу, не допустят. А сострадание это нормально.       — Я гашу свет, — предупредил Данковский.       Халаты фельдшерицы и доктора висели на гвоздях, одежда лежала на стуле. Большая кровать в комнате отдыха была сооружена из двух больничных коек и матраса, принесённого из дома Яшей, да ещё девушки прикупили перину год назад.       — Ничерта не вижу, — сказала Катерина, нащупывая кровать, — ты чего темноту навёл? Раньше надо было стесняться.       — Я ещё не до конца зажил.       — Глупости. Я не такого повидала. Ну-ка…       Катерина обшарила тумбочку в поисках спичек. Чиркнула двумя сразу и пламя выхватило из темноты алые бугры ран на бледной коже. Ничего цензурного по этому поводу ей так и не удалось сказать, зрелище было не из лучших.       — Много я там крови оставил. Напоил землю, так сказать. Фельдшерица вздохнула.       — Как же быть с тобой, а? Хорошо ещё бёдра целы. Ложись.       Доктор закрыл глаза. Вдвоём они были кремнём и кресалом. Холёная кожа Катерины была младенчески гладкой, её прямые тёмные волосы на свету, бывало, бликовали словно металл. Упорная, строгая, неприступная, она никогда не проявляла жестокость или грубость, но любила решать в одиночку. Данковский весь состоял из острых краёв, об которые она умела выбивать восхитительные, сочные снопы искр. Она лишала воли и тело и мысли. Это свойство в ней бакалавр мучительно любил, ведь сам он никогда не позволял себе отрешаться. Сегодня она проявила заботу и осторожность. От движений Катерины, прихотливых, выверенных, от смен их ритма перехватывало дыхание, в голове неминуемо и слишком быстро начинало биться звонкое стекло.       Внизу послышались быстрые шаги и возгласы. Загремела каталка. На четверть часа всё стихло, Данковский снова уснул, но его растолкал Яков:       — Данила, выручай. Тяжёлые роды привезли.       — Я вроде бы не повитуха.       — Четырнадцать лет, предлежание. Рогов отгул взял, ни одного хирурга нет. Выручай, иначе всё равно к тебе на стол попадёт.       — Сколько лет? Чёрт…       Под одеялом отчаянно заныла Катерина.       В операционной разверзся ад. Пациентка уже еле хрипела. Кровь растащили по всему полу. Яков держал её за плечи и уговаривал помолчать и поберечь силы.       — Сама не родит, уверен. Там ещё повитуха намудрила, разорвала руками. Данила, режь.       Данковский быстро вымыл руки и велел Катерине дать роженице эфир. Когда та затихла, он стал быстро рассекать её брюшину. Расширители отдал Якову и он энергично тянул ими края доступа. Где-то внутри задыхался ещё живой ребёнок. Задеть его спросони скальпелем было делом одной секунды, но в Данковского верили. От него ждали любого чуда. Наконец, матка разошлась, выпустив фонтан жидкости и бакалавр увидел изгиб крошечного локтя. Маленький человек вырос в другом маленьком человеке.       — Сейчас извлекать буду. Катя…       — Ловлю!       — Яша, как закончим, беги в общежитие за Дарьей. Кровь нужна. Группу девочки не узнаем, но Дашину я помню, подходит большинству.       — Пошлёт она меня подальше с такой просьбой среди ночи.       — Не пошлёт, ты же её сам знаешь. Потом заругается что не позвали.       Данковский, преодолевая боль в уставших пальцах, осторожно выудил ребёнка, неуверенно потряс его в воздухе. Ему было непривычно держать в руках нечто живое и цельное вместо мёртвой ткани.       — Дай сюда, боже ты мой! Данила!       Вспыхнувшая гневом Катерина подхватила младенца пелёнкой.       — Я вам не акушер, между прочим, и про кесарево раньше только читал.       Бакалавр стал накладывать швы. К концу процедуры привели и усадили на стул Дашу.       — Весело тут у вас, — обвела она хмельным взглядом операционную, — Ничего если я перед сном немного…?       — Немного? По тебе не скажешь.       В этот момент раздался совершенно инфернальный хрип — девочка очнулась после операции.       Данковский приподнял её головку в светлых кудрях, мокрых от испарины и слёз.       — Почти всё. Сейчас кровь перельём. Как себя чувствуете?       — Умираю. Больно, — еле шевелила она побелевшими губами.       — Ну нет, нет. Я же не зря из койки вылез.       Напевающую шансоньетки Дашу уложили для переливания рядом с пациенткой. Вдруг санитарка спохватилась:       — Слушайте, а алкоголь в крови в таком количестве ей как?..       — Я пробовал и не в таком, мне понравилось, — отозвался Данковский.       На этот раз он ушёл спать домой.       Весь следующий день прошёл в полудрёме. Снеговые тучи так сгустились, что тени стали чёрными.       Одна только Клара металась нервно по гостиной и трещала без умолку:       — Значит, я уже смогу выходить и гулять по улицам?! Значит, я буду работать в больнице?!       — Пока только мыть полы, — осадил её Данковский, — но это очень важно. Тебя я беру под личную ответственность.       Голова у доктора раскалывалась от непогоды и тревожного сна. Он пил чай очень маленькими глотками и не мог есть, чем расстраивал Корнея.       В середине дня зашла Катерина. Денщик поставил перед ней двойную обеденную порцию.       — Самойлова, ночная твоя, жива, — доложила фельдшерица, — Спит. На счёт ребёнка не понятно, может он без воздуха был слишком долго. Но пока тоже жив. Ты зайди к ней как будешь дежурить.       — Зайду. В полицию сообщили? — Данковский рассеянно разглядывал свою чашку, в которой чая осталось на один глоток.       — А думаешь, надо?       — Если следы насилия найдёте, то конечно.       — Ещё не смотрели.       — Кстати, завтра увидите Сабурову. Будет учиться у санитарок, приглядывайте уж за ней.       — Завтра смена Яши.       — Прости. Хорошо, что я дома сегодня. Еле ползаю, просто ужас.       — Тебе бы ещё неделю отлежаться. Ты совсем тощий стал, Даня.       — Будет досуг, когда вон понесут, — ворчливо ответил доктор, — Главное — не рассказывай ей про наш с вами дружный коллектив. Мне будет неловко объяснять, почему всё именно так.       — Я ещё в своём уме. — усмехнулась Катерина.       До больницы шли молча. В сырой ноябрьской темноте блестели только фонари да лужи, отражающие их свет. Заводы ещё не проснулись, было слишком рано. Клара вцепилась в предплечье доктора, чтобы не отстать и не споткнуться, ходил он быстро. В столице тоже было много рек и рельсов. Жили они на берегу, прошли всего два квартала, а уже виднелась мглистая долина другой реки. Ближе всего к воде была церковь за высокой стеной, а через узкую дорогу, ведущую на кладбище, располагалась больница. Она была местом, где всегда бодрствовал хоть кто-то. Кто-то, готовый к чужой боли, жалобам и страху.       Зашли через дальний вход. Данковский, коротко здороваясь со всеми встреченными работниками, повёл Клару на третий этаж, к главврачу. Он постучался в тонкую деревянную дверь и решительно открыл, не дожидаясь ответа.       — Да-да! — запоздало отозвался мужчина.       От волнения все чувства Клары обострились. С этим главврачом было что-то не так. Он скорее был похож на мелкого департаментского работника, который зачем-то накинул белый халат на узкие плечи.       — Доброе утро, Евгений Алексеевич. Вот, привел новую сантиарку. Об условиях мы с вами уже договаривались, помните?       — Конечно, очень рад.       Данковский представил их друг другу и директор вяло пожал руку Кларе.       — Вам, наверное, нужно выдать…       — Кастелянша уже позаботилась, — бесцеремонно перебил его бакалавр, — в бухгалтерии я тоже сейчас всё улажу. Не будем вас больше задерживать. Желаю хорошего дня.       Они спустились на этаж ниже по гулкой лестнице. Данковский открыл дверь со своей фамилией на табличке. Клара не успела осмотреться, как он поднял со стула ворох белой одежды, положил свободную руку ей на плечо и сказал:       — Слушай меня внимательно. Я даю тебе одну попытку. Чтобы пойти в санитары нужно учиться хотя бы два месяца, но больнице срочно нужен работник, так что тебе повезло и тебя берут без курсов. На тебя всё время смотрят, помни об этом. Санитары и фельдшеры — твои друзья, верь им и верно служи.       Он развернул фартук и осмотрел его, встав ближе к свету. Крепкую ткань прокипятили достаточно хорошо, чтобы сошли все пятна. Клара и сама бы справилась с одеванием, но бакалавр почему-то не дал ей это сделать. Сначала завязал на ней фартук, потом нарукавники и косынку, под которую осторожно убрал все волосы.       — Форму с серым крестом до тебя носили лучшие из лучших. Заслужи её. Через некоторое время, если не проштрафишься, получишь новую жизнь и новых друзей. Пообещай мне, что никаких фокусов с воскрешениями не произойдёт. Ну?       — Обещаю.       «Хороший ты наставник. Строгий. Только бы шабнак не вернулась, она-то тебе обещаний не даст», — подумала самозванка.       Нужно было взбодриться. Данковский заказал чаю в столовой и сел, облокотившись на стену спиной. У бакалавра будто бы свалилась гора с плеч. Пускай теперь она бежит на все четыре стороны, ворует, умирает. Не его вина. Главное — чтобы ничего не случилось в больнице или дома. Впрочем, терпеть он не станет, выгонит прямо на мороз и перед Бурахом останется чист. Старался, заботился. Ну, а в сущности, пропади она пропадом, эта странная девочка с религией.