Инморталиум

Вот смерть положила глаз на тебя, Эх, поцелует, страстно и жарко! Eldiarn       — Вот же дура! Одно слово, дура! Увезла живых в морг, они очнулись и стали расползаться. А Софья возьми да начни визжать во всю голову от страха. Как бы у неё теперь чего не помутилось в голове! — выкрикивал по дороге в больницу непривычно сердитый Егор, — я домой, не обессудь. Трое суток кувыркаюсь в холодной. Скоро самого резать положишь.       Софья забилась в свою комнатку, где хранила формалин и румяна для трупов. Пока оживших не разместили по палатам и морг не опустел, она не открыла дверь. Извлечь её и убедиться, что она в порядке бакалавр посчитал необходимым. Всё ещё в глубоком потрясении девушка села на один из секционных столов, прямо в озерцо стоялой крови. Выбившиеся пряди её чёрных волос у лица дрожали от глубокого дыхания.       — Они точно были мертвы. Кто в трупном окоченении, кто просто уже холодный, без пульса. Зрачки не реагировали. Я же всегда проверяю!       Данковский стоял начеку между ней и столиком с инструментами. Мало ли что придёт ей в голову?       — Вам показалось. Этого не может быть. Пациенты ослаблены, но живы. Видимо, у болезни такой эффект.       — Нет, нет. Я уверена. Признавайтесь, ваша выходка?       — Вы не в себе, Софья. Давайте введу вам мерадорм и поговорим как отоспитесь.       — У вас есть спирт?       — Конечно. Поранились?       — Нет.       Данковский посмотрел на неё почти осуждающе.       — Для прочих целей у нас с Егором имеется водка.       Софья пила мелкими глотками, но быстро. Мёртвый, резкий привкус пыталась перебить, глубоко вдыхая сырой и сладкий воздух морга. Бакалавр наливал понемногу и опрокидывал залпом. Каждый думал о своём.       — Сколько вам лет, Данковский? — спросила девушка, глядя в пол.       — Почти тридцать.       — Жизнь только началась. А вы со смертью уже на «ты».       — Она столько раз могла кончиться, что я больше не строю планов.       Софья снова тихо заплакала.       — Простите меня. Простите! Инквизитор бы лишил меня средств к существованию, а может даже и прут расчехлил бы. Говорят, он оставляет страшные следы. Я не знала, что у вас бывают нервические обмороки, вы не похожи на того, кто…       — Хватит, хватит! — остановил её Данковский, — Забудем об этом. Ещё неизвестно, как поведут себя мои близкие, когда доберутся и до них. А ведь доберутся, дело времени.       «Хорошо сидим, — подумал доктор, — но становится тоскливо». В любом случае, следовало выпить ещё, чтобы остатки тревоги ушли и дали уснуть. Больничные запасы лекарств тратить не хотелось.       Кто-то спускался в морг. Шёл неуверенно, а значит, не знал дороги. Чуть цокали гвозди в подошвах сапог. Звук был до отвращения знакомым.       Бакалавр быстро встал, подошёл к Софье, отобрал её стакан и поставил на секционный стол.       — Простите за то, что я делаю.       Он в считанные секунды подхватил девушку, прижал к стене и впился в её губы, не забыв схватить со стола бутылку.       Открывшаяся дверь, скрипнув, впустила Кира. Узнав его, Софья обвила Данковского руками и зажмурилась как ребёнок, который увидел в темноте чудовище.       Инквизитор сделал пару шагов, но тут же отпрянул и неловко сшиб старый загрохотавший столик. Он не смог сказать ни слова. Когда дверь с силой захлопнулась, Данковский рассмеялся и отпустил Софью.       — Можете меня ударить, но это стоило того!       — Я даже не успела ничего понять, — всплеснула руками девушка и рассеянно поправила волосы. На губах остался изумительный ядовитый привкус. Их жгло от спирта.       Бакалавр наполнил стаканы, злорадно улыбаясь.       — Видели? Сбежал, оценив картину, в своё чёртово Собрание, сидеть с постной миной, подписывать расстрелы и уговаривать себя, что не разменял волю на догму. Милости просим! Можем разыграть сценки и поинтереснее! Ненавижу, когда посторонние вламываются без стука.       — В прошлый раз вам стало плохо. А что сейчас?       — А сейчас мне хорошо. Небольшая доза алкоголя раскрывает кровеносные сосуды.       Иногда Данковский слушал не разум, но тело. И нужный момент, как раз, настал. В своём сердце он не простил Софью, знавал ведь девушек похрабрее и более гордых. При определённом исходе разговора ей в будущем тоже придётся кое-что прощать ему. Вещи это были нешуточные. Даша и Катерина с большим трудом принимали их, иногда просто игноровали. Софья была другой. Он отвёл взгляд, чтобы не пугать девушку, и мягко спросил, контролируя голос на самой приятной из доступных интонаций:       — Ваше предложение близости в силе? Или было только игрой?       Софья не ответила. Она лишь расстегнула шубку и вытащив из внутреннего кармана разномастные листки, протянула их доктору.       — Соболезную, у вас астигматизм.       — Нет, другое. Как вы и просили, здесь все справки.       Бакалавр быстро просмотрел печати. Бычье здоровье!       — Кажется, мы всё-таки подружимся. Мои лежат в кабинете.       Выпили ещё и помолчали.       — Значит так. — сказал бакалавр, — Мы идём в душевую, пытаемся тебя отмыть, а ночуем в том месте, где ты ещё не бывала. Мои товарищи распущены по домам, будем одни. Для начала, одни. — прибавил он и загадочно растянул рот в улыбке.       Кафель был идеально чист, но холодный и яркий свет смутил бы Софью, не будь она порядком пьяна. Она стянула платье, оборвав пару петель, и Данковский тайно вручил его кастелянше. Учитывая радужную бумажку, перекочевавшую в карман старухе, с утра одежда будет не только очищена, но исправлена и пронесена в кабинет совершенно инкогнито.       — Тут и ссадины, и синяки. Бог ты мой! Вы похожи на ведьму, которую пытали пару дней — прокомментировал Данковский наготу Софьи.       — Практически, так и есть, — отозвалась она.       Под потоком тёплой воды сразу стало легче. Данковский прильнул к ней через несколько минут, когда сам разделался с одеждой. Это было то самое, известное многим, невыразимое движение, когда льнут к женскому бедру, прижимаются, безмолвно сообщая о готовности. Девушка обернулась к нему, нежно и глубоко поцеловала.       — Интересно, — проговорила Софья. Данковский усмехнулся, догадавшись.       — Генетическое. У брата тоже язык очень длинный. Я в степи имел дурость на глазах у местных облизать горлышко флакона с лекарством, после чего они и прозвали меня змеем.       Софья была приятной и томной, но алкоголь притупил её чувства. Она просто впускала в себя доселе незнакомого любовника, лениво смакуя ощущения от его заживших ран, вспарывающих бледную кожу, и худобы, дразняще медленную манеру совокупляться, окаменевшие мышцы бёдер. Данковский наблюдал за потоками чёрной туши на щеках девушки. Ему как раз хотелось заполучить кого-нибудь вроде той актрисы, профурсетки мецената, хотя бы просто для контраста с живой и милой красотой старых подруг. В декадентках было для него много притягательного, но он вращался в других кругах.       Софья не помнила дальнейших событий. Она проснулась в кровати от раскатистого колокольного боя за окном и не сразу поняла, где находится. Всё снаружи и внутри неё самой вызывало отвращение. И мокрая от волос подушка, и остервенелое солнце, и боль в желудке, и дрожь во всём теле.       Одежды нигде не было. «Чёрт с этим со всем! Я посплю ещё немного, потом разберусь как быть дальше» — рассудила девушка и снова провалилась в сон.       Когда солнце окончательно распоясалось и стало забираться колкими лучами под её веки, она решила, что пора вставать.       На краю кровати сидела совсем молодая девчонка-инквизиторша. На коленях у неё лежало платье Софьи.       — Доброе утро. Я Карина. Как тебя зовут?       — Соня.       — Точно соня. Уже полдень, а ты всё в постели.       — Тебя что, тоже Данковский… Карина смутилась.       — Нет.       — Странно.       — Я его ищу. Хочу предупредить, что Кир вчера весь вечер орал. Вообще-то Кир очень дорожит Данилой и волнуется за него. А Данила пьёт и распутничает.       — А в чём проблема? Он разве женат?       — Нет, просто так и тратится жизнь, капля за каплей… — произнесла Карина, поглаживая мягкие чёрные рюши, — Нельзя тратить силы на всякую ерунду. Силы нужно собирать и беречь. Тем более, такому важному человеку. Надо напомнить доктору, что пока он сам не инквизитор, должен встречать нас по регламенту. Руки в карманы не прятать и прочее, а то будут последствия.       — Вы прямо-таки преследуете его.       — Мы заботимся. Я вот спасла его уже один раз. Кир отвадил прессу. Значит, мы всё правильно делаем.       Карина встала, приложила платье к груди и расправила подол.       — Надеюсь, скоро тоже буду носить только светское.       Софья пропустила мимо ушей эту странную фразу.       — Надень, попробуй.       — А вдруг кто-то войдёт?       — А ты быстро.       Немного поколебавшись, Карина всё-таки стала переодеваться. «Бельё, похоже, им тоже выдают казённое», — подумала Софья, увидев на девушке ни дать ни взять солдатские кальсоны.       Она помогла подтянуть корсет, застегнула все пуговицы сзади. Инквизиторша сразу преобразилась в юную роковую модницу.       — Только шляпки не хватает, — проговорила Софья, пока Карина восторженно крутилась перед зеркалом.       Сначала нужно было перекусить. Данковский не стал будить вчерашнюю пассию, беспомощно растёкшуюся по кровати, и направился в столовую. Там его позвал за свой столик психиатр. Глаза Гешта сияли торжеством.       — Какой вы восхитительный наглец! Зашёл я, было, вчера освежиться перед дорогой домой, — со смехом сказал он, — а вы там с дамой. И с какой авантажной! Просто королева! Из морга, да?       — Осуждаете?       — Ни секунды! Молодец. Боялся за ваше моральное здоровье после всех потрясений, но теперь почти уверен, что вы не более больны, чем раньше.       — Хотел бы и я быть в этом уверен. У меня, кажется, уже мания преследования.       — Из-за ваших соглядатаев? Кстати, почему вы к ним не примкнёте? Будь у меня ваши возможности, я бы даже не раздумывал.       Данковский прислонил голову к стене и поморщился.       — В их системе всё уродливо. Идиотские ограничения, безумные речи. Они убеждены, что этим купили себе неподсудность. Аглая Лилич была самым разумным инквизитором, с которым я сталкивался, но она проиграла свою битву. Их интеллект и их эмоции плохо дружат. В поведении и догмах сквозит незрелое, травматическое. Как будто общаешься с завязавшими алкоголиками или бывшими каторжниками. Слишком отрицают сами себя, а вершат судьбы других.       — Так будьте разумным среди них, может они очнутся. Вы же лидер от природы.       — Мои слова не будут услышаны. Они могут признать мою правоту, но поступать будут как привыкли. У них же косность над всем.       — Это да, — задумался Виктор Павлович.       Внезапно послышались колокола со стороны реки.       — Загремели посудой. Сегодня разве праздник?       Данковский помрачнел. Скорее всего, двоеверцы нашли Клару и отпевают теперь свою ангелицу.       — Чует моё сердце… Простите, я пойду проверю карантин.       — А карантина и нет больше, — пожал плечами психиатр, — с утра больные почти все разошлись, кроме интубированных. Из больницы тоже. Видимо, у отца вашего сыворотки что надо, мёртвого подымут.       Данковский застал как выносили тела умерших ночью собак. Что только они делали в лазаретном флигеле? Их положили на отдельные льняные полотна каждую и несли, взявшись за четыре конца. По истоптанной земле были разбросаны еловые лапы. Женщины стояли на коленях, метя седыми волосами по слякоти, издавали пронзительный и страшный вой, мужчины комкали в руках валяные шапки, на всех были разномастные ошейники. Бакалавр стоял поодаль, потрясённый первобытностью обряда, и вдруг, кто-то закрыл ему глаза руками. Он дёрнулся от неожиданности, но вырываться не стал. Это были маленькие, тёплые, обветренные и слегка огрубевшие руки. С ним уже давно никто не проделывал подобных шуток, зная, что Данковский сантиментов не понимал.       — Я живая, — подсказал ему шёпот.       — Клара!       Доктор резко обернулся. Самозванка была такой же, какой он оставил её без пульса и дыхания. Чуть сбившаяся косынка, измятый фартук, пыльный подол кофейного шерстяного платья. Только на шее у неё, красовались три строгих собачьих металлических ошейника, как у двоеверцев.       Данковский не верил своим глазам. Он вдруг даже улыбнулся.       — Почему ты жива? Карантин почти пустой. Твой фокус сработал.       — Псы отдали мне свои жизни. Их и держат для таких случаев.       Бакалавр крепко обнял Клару. Она испуганно положила руки ему на спину и горько-сладкий запах выделанной кожи плаща тронул её ноздри. Приятно заныли стиснутые рёбра.       Данковский думал, что ему безразлична смерть самозванки. Однако, когда дошло до дело, у него сжалось сердце.       Его совесть расходилась по швам. Он оставил свою санитарку мёртвой, даже не прикрыв ей лица. Был разбит тем, как нелепо и быстро всё кончилось. Он был в тот вечер поглощён выпивкой и Софьей, пытаясь забыться. Мелко, малодушно. Нынче пришлось бы писать Бураху о смерти Клары, рвать ему душу. А теперь всё это стало неважно и ненужно. Ему всего лишь повезло.       — Думаешь, Ноткин был тоже двоеверец? — спросила Клара, освободившись от объятий.       — Нет, но он явно про них знал. Может, неумело копировал.       Последнее, что помнила самозванка перед забытьём — как бакалавр держал её запястье одной рукой, а другой — часы на цепочке. Пульс был всё реже с каждой минутой. В какой-то момент ей показалось, что он гладит большим пальцем её кожу. Неужели жалел? Она не слышала как ночью псы, почуяв опасность, разбили окно, порезали розовую нежную шкуру и окропили белую шерсть кровью. Они пронеслись как ураган в её убежище, в темноте отыскали тело, долго тыкались холодными и влажными носами, не понимая, почему она не встаёт и не двигается. Наконец, все трое улеглись рядом.       Она присягнула Неведомому, когда вернула лица его щенкам.       Она присягнула Псу, когда исполнила просьбу кормчего.       Ангелица заслужила лишнюю жизнь и священные животные всю ночь отдавали ей драгоценный запас.       Проснулась она уже среди мёртвых собак.       Еле слышный трубный звук послышался во дворе. Горожане часто слышали подобный гул, но он так хорошо вплетался в окружающие шумы, что не вызывал никаких вопросов.       Карину будто бы ударило молнией.       — Я должна бежать, это Кир!       Она схватила свою сутану, но снова бросила её на кровать. Хуже было не успеть на зов.       — Нет, некогда! Извини, обменяемся через доктора!       Софья с ужасом проводила глазами выпрыгнувшую в окно Карину. Та приземлилась на козырёк, осторожно спрыгнула с него и невредимая, скрылась во дворе. Вот что значила физическая подготовка!       Выбора у девушки не осталась и она с усилием натянула на себя инквизиторскую сутану, ушитую для худощавой Карины. Пуговицы на груди жалобно тянули нитяные ножки и трещали.       «Ладно, под шубкой видно не будет», — решила Софья и успокоилась.       Прямо на амбулаторном крыльце Софья столкнулась с Данковским. Он замер на несколько секунд и смотрел на неё с совершенно каменным лицом, но дыхание у него перехватило.       Проклятая чёрная ряса! Проклятый день, когда она поддалась инквизитору! Объяснения выглядели бы нелепо и девушка просто попрощалась и побежала дальше. Выйди она на несколько минут раньше, всё сложилось бы иначе.       Грохот в гулком коридоре заставил Гешта выглянуть из кабинета. Сосед его перевернул тележку с пустыми флаконами, повинную только в том, что загородила проход. Бакалавр являл собой хрестоматийное начало психоза. Наученный горьким опытом психиатр проверил, не выложил ли из кармана свой верный шприц.       — Даниил! А ну стойте! Да прекратите же разрушения!       — Виктор Павлович…       — Даже слушать не хочу. Вы невменяемы. Я вам запрещаю приближаться к больным, слышите? И к коллегам тоже.       Доктор мотнул головой и попытался пройти мимо.       Психиатр схватил крепко. Ему не раз приходилось фиксировать буйных пациентов, куда там было относительно здоровому Данковскому вырваться. Вдруг что-то обожгло бакалавра в бедро. Под мерное: «Тихо, тихо…» сознание утонуло и растворилось в мутном облаке.       Карина бежала на едва слышный гудящий звук. Её прыжок похвалили бы и в цирке, но после него болели суставы. Поворот во двор, арка, ещё поворот. Кир стоял с манком возле стены и ждал её.       — Веснин вызывает. Почему хромаешь? Почему в цивильном?       — Долго объяснять. Напугал, я думала, ты в беде.       — Ладно, в Собрании сегодня многие из дома. Идём за извозчиком.       Они вышли на мостовую. Долго ждать не пришлось, извозчики любили инквизиторов за щедрый чай, неизменную вежливость, да и ездили они всегда одними и теми же маршрутами. Кир отдал Карине свою шинель когда на её худых обнажённых плечах от холода расцвели розоватые пятна.       Ради него она бежала, сломя голову. Теперь её трясло. Цивильное платье, больше подходящее певице из кабаре, было ей велико. Она неловко подхватывала подол, когда садилась в пролётку и шла по лестнице Собрания. Кир и рад был бы ничего не отмечать про себя, но выучка инквизитора побуждала его мозг к постоянному наблюдению. И следить за вверенной сестрой его обязывало положение. Много вопросов он хотел бы задать, но не мог, чтобы не побудить её к скрытности.       Веснин ждал их в кабинете. Там присутствовало ещё несколько членов Собрания. Дело, видимо, было серьёзное. Сосредоточенный и немного дёрганый он не предложил сесть. Старший инквизитор всегда делал так если сообщал важные новости.       — Раз все в сборе, начну излагать. Утром случился теракт. Подорвать хотели в здании Лану и Константина. Они принесли важные документы, адресат находился в гостинице. Рвануло поздно, когда уже выходили. Костю немного посекло. Мы выдали за взрыв газа. Жандармы допрашивают адресата, он первый под подозрением. Случилось всё это в том районе, где работали все вы. Вам известно что-нибудь?       Все покачали головами.       — Ясно. Суть вопроса в том, откуда узнали о точном времени визита в отель. Ведь адресат его знать не мог.       Веснин обвёл взглядом присутствующих.       — Хотя, конечно, сдавай я информацию бомбистам, в своём районе бы не стал куролесить. Думаю, вопрос не к вам. И всё же, если вы видели или знаете важное, сообщите сейчас. До того момента как вас развернут к стене лицом.       Инквизиторы, потупившись, молчали.       — Ладно. Сколь верёвочке не виться… Я поговорю с остальными, стараясь не поднимать панику. Никаких сплетен не распускать!       Покинув Веснина, Карина хотела отправиться в больницу, но Кир помешал ей.       — Иди на квартиру. Я сам найду подопечного. Он вчера нарезался, наверно где-то отсыпается. Не выходи, мало ли что начнётся.       Денщик встретил Клару тепло, но немного вяло. Он стал молчалив после перенесённых потрясений. Впервые Корней был готов собрать вещи и уйти восвояси. «Я — человек! — говорил он сам себе вполголоса, натирая подоконники, — У меня тоже душа есть. Не всё стерплю как некоторые. Не слепой. За всё благодарен Данковским, без них бы я мазурик так и был. Гуманности научили, умеренности, порядку. Ещё тому, что быть приятным человеком — не дар божий, а хитрое дело. Эх, Данила Андреевич, совсем голову потерял…».       В тот вечер самозванка сразу заметила уныние денщика. Он подал ей на обед лучшую телятину, какую только нашёл, томлёную с раннего утра в печи, со свежей булочкой. Бакалавр велел кормить её только привычной едой: говядиной, хлебом, молоком.       — Ты чего не весел, Корней? — спросила она, нетерпеливо набивая рот.       — Да так, мысли всякие. Я в толк не возьму, барышня, за что тебя хозяин стрелять хотел?       Клара пожала плечами.       — Вообще-то, может, так было бы к лучшему. Для других.       — Ничего не понимаю.       — Ты в злых духов веришь?       — Некоторым образом. Я же в селе рос.       — Прицепился ко мне тут один. Шабнак зовут. Это баба из костей, глины, тряпок, мусора всякого. Своего лица нет, моё украла. Где она плясать начинает там люди страшно болеют. Дифтерит начался из-за неё.       Денщик тряхнул головой.       — Неужели в это доктор поверил? Он у нас это…спектик.       — Скептик. Я теперь тоже учёности изрекаю. Меня Яков учит. Умный человек не будет отрицать на ровном месте. С шабнак он уже столкнулся. Точнее, с её злыми делами. Куда ему деться, конечно поверил.       Было уже темно, когда бакалавр очнулся от холода. Виктор Павлович курил в распахнутую форточку, тусклая настольная лампа выхватывала из темноты только его белый халат. Данковский сквозь головокружение постарался сесть, чем привлёк его внимание.       — Очнулись, дорогой доктор? Вот и хорошо. Вы уж простите меня за своеволие, но помнится, сами просили так делать.       В первые секунды было легко и даже радостно. Потом мрачные воспоминания вернулись, аж дёрнуло болью виски. В прочем, днём всё казалось куда хуже, а в ту минуту здоровое безразличие сковало лишние эмоции.       — Не осуждаю. Я сам не свой был. Совсем нервы сдают. То в обморок падаю, то злой как чёрт.       — Не буду в душу лезть. Захотите — рассказывайте.       — Простите великодушно, не готов.       Гешт понимающе кивнул.       — Мне больше интересно вот что, — начал он вкрадчиво, — Город в степи. Не курорт ведь, мягко говоря. Но уезжали вы туда с самой настоящей депрессией, а вернулись без неё. Где потеряли?       Данковский пожал плечами.       — Неужели пережили самый настоящий катарсис, как древние? Это такое своеобразное преображение духа через боль, трагедию. Интересно, интересно. Надо бы состряпать диссертацию. Авось, тоже возьмут в бакалавры.       Введённый в мышцу мерадорм должен был действовать ещё часов пять. От него в теле разливалось тепло, одежда казалась особенно удобной, свет мягким. С этим редким ощущением сладкого безразличия Данковский оделся и вышел в зябкий будничный вечер. Дома его ждало письмо от Бураха. Он распечатал его ещё до ужина. Клара, увидев на конверте имя отправителя, стала бесцеремонно читать через плечо. «Даниил, здравствуй! Я от твоего послания совершенно обалдел. Если ты себя героем не считаешь, то уж я, определённо, считаю. Деньги забрал в ближайшем городе. Мы теперь обязательно возведём стационар. Стах пришёл в себя, да ещё у меня тут помощник подрастает в клетчатой рубахе. Будем работать! Дети не болеют, ведут себя как положено. Где сломают, где починят. Спасибо тебе и за Клару. Надеюсь, она тебе не доставляет проблем? Оспина говорит, шабнак бежала по рельсам за поездом, стучала костяными ногами. Ещё говорит, что Кларе срочно нужно дать имя. Ей же просто придумала его Катерина, а имена так не дают. Она даже не родная мать. Самозванка вверена тебе неспроста и Саба говорит, ты один можешь избавить её от проклятой сестры. Полное имя должно быть несколько раз написано от руки и храниться у разных людей. Ещё нужно тавро. Она — твой скот, признай её…».       — Странно Саба думает, — проговорила Клара, — чем это таким мы связаны?       — Не знаю, может они там с Бурахом на бычьих кишках нагадали, — потирая лоб сказал Данковский, — завтра я уже заберу твой паспорт, должен быть готов.       Самозванке невероятно сильно хотелось спросить, какую он дал ей фамилию, какое отчество? Однако, она молчала. Что-то должно было случиться в тот момент, как Данковский скажет ей сам. А ещё у неё появится настоящий день рождения, как у всех.       Утром случилось странное.       Корней и хозяин отправились по делам, дом опустел. Клара спала, пока глаза не перестали слипаться. Солнце било в чистые стёкла окон, расписанные узорами. Как в сказке! Она не стала переодевать сорочку и ринулась вниз по лестнице, в залитую светом гостиную. Всё равно раньше обеда никого не стоило ждать. Самовар был ещё горячим, а чайная заварка, как раз, настоялась. Клара наполнила самую красивую фарфоровую чашку, какую нашла в серванте и забралась с ногами в кресло возле камина. Над алыми углями ещё щёлкали искры. Она не думала, что может быть такой наивной и сентиментальной, но неудержимый поток мыслей диктовал: «Представь, что это твой дом и ты в нём хозяйка, и слуг полно, и…».       Вдруг, кто-то вошёл. И не просто вошёл, а вбежал. Самозванка успела только затаиться. В дверях возник Данковский. Сомнений не было: чуть впалые щёки, складки возле тонких губ, тёмные брови с крутым изломом, только одет плохо и волосы длиннее, чем были. Он пригнулся и короткой перебежкой мимо окна скрылся за сервантом.       Снаружи кто-то промелькнул, потоптался у крыльца и вскоре исчез. Неправильный Данковский осел на пол и закрыл глаза. Когда его волнение чуть поутихло, он заметил Клару.       — Вы кто?       — Сначала вы.       — Георгий. Я младший брат Даниила. Там за окном уже ушли? Я дверь закрыл на засов, но всё равно…       — За вами гонятся?       — Да. Отстали?       Клара подошла к окну и выглянула.       — Отстали.       Георгий стянул с себя рваную куртку, подошёл к камину и стал греть онемевшие пальцы.       — Как поживает наш лорд Байрон? Всё режет живых и мёртвых?       — Лечит! — слегка обиделась Клара.       — Я тоже учился на медика. На втором курсе решил, что лучше в аптеке порошочки взвешивать, на третьем вообще ушёл. Я теперь художник.       Клара сходила к себе в мансарду, чтобы одеться. Вернулся Корней.       — Данила Андреевич с отцом вас обыскались, — сказал он Георгию с нажимом, без всякого уважения.       — Надо же, — меланхолично отозвался тот.       — Они оба, знаете ли, резковаты стали после известных событий.       Видимо, визитёр не уловил сути намёков денщика, потому что не подготовился к приходу брата, а стоило.