Инморталиум

Солнцем, что греет землю, Снова тебя зову я и внемлю. Помнишь, горела ночь, Пламя съедало тьму Матерей стонами, Детскими криками? (с) Сруб       Бакалавр вошёл домой и увидел на вешалке лишнюю одежду. — Что за оборванца без моего ведома пригрели?       Он не разулся, вошёл в гостиную, оставляя на полу лужицы талого снега. Высокие военные сапоги, незаменимые для переменчивой городской зимы, обхватывали его икры. Корней закатил глаза и отправился за тряпкой. — Явился, Гор? — Не рад меня видеть? — Да как сказать.       Клара, затаившаяся в уголке, заметила как напряжённо выгнулась под белой рубашкой поясница доктора. Он подходил к брату медленно, вразвалку, заложив за ремень большие пальцы. — Что я вам такого сделал? Я вообще был на севере, картины писал. — Ты был нужен отцу. Не оставил ему адреса, ни одной весточки не присылал. Мало ему было со мной волнений, ещё и ты добавил. Чуть не подали в розыск. А как денег просить, так ты мигом на пороге образовался. — Я не за деньгами. Хотя, не помешали бы, но просить не буду. — Я и не дам. Я тебя лучше на баланс возьму санитаром в морг.       Данковский стал закатывать рукава. Что он собирается делать, понял бы и дурак. — Давай не в морг. — Ишь ты. Мало я тебя воспитывал…       За десять минут Георгий был тихо и зло обруган, получил пару хороших ударов под дых и заработал синяк на скуле. Гор никогда не был слабее Даниила, а разница в их возрастах составляла всего год. Однако, художник только ёжился и неумело прикрывал голову. Клару поразила обыденность избиения: ни её присутствие, ни вытирающий пол Корней не помешали расправе. — Ладно. На чём мы остановились? На том, что ты завтра идёшь наниматься перед дневной сменой. А к отцу едешь сейчас же. — сказал бакалавр, разминая кулаки. — Хорошо, хорошо, — отозвался Георгий, — а теперь меня послушай. Ищут меня, чтобы вытрясти залог уже потраченный. Тут один хлыщ портрет заказал. Я всё чин чином написал, а ему не понравилось. — Не удивлён. Кому твоя мазня вообще нравится? Морфинистам на последних стадиях? — Так вот, я когда портрет принёс, сказал, что задаток не верну, а он за ружьё. Я еле ноги унёс. Своим молодчикам велел меня поймать, вот теперь бегаю. — Тоже мне, хозяева жизни. А в полицию не заявлял? — Я в долгах. Меня самого загребут. Потом страт понизят и пошлют отрабатывать к таким как ты. — Будет тебе наука. Через пару лет выкарабкаешься. Или втянешься. Ты по натуре-то, скорее, меньший. — Ну конечно, не чета вам, великим докторам, — сварливо промямлил Гор. Клара не могла оторвать глаз от перепалки братьев. Обладая от природы почти одинаковой внешностью, они были совершенно разными. Начни художник держать осанку, следить за собой и говорить более уверенно, преобразился бы. Перед ней, казалось, предстал плохой вариант знакомого ей Данковского: опустившийся, безвольный, трусливый. Ни стержня, ни лица. — И ты представился, конечно, не своим настоящим именем? — Вы же мне сами запретили марать фамилию! — По крайней мере, мы бы тебя не стали свинцом кормить. Сказал бы невзначай хлыщу, так мол и так, творческий псевдоним, а сам я из известных врачей, из больших. И никто бы не полез на тебя. В любом случае, в доме ты не останешься. Проваливай.       Георгий понял, что спорить бесполезно и засобирался. На пороге Клара поймала его. — Возьми мой револьвер. И патроны ещё. — Кланяйся в ноги, — сказал Даниил, — барышня у нас добрая. Ещё не знает, какой ты враль.       Гор, действительно, взял её оружие, поклонился и ушёл.       Бакалавр держал в руках ещё не перегнутую пополам книжку паспорта. Его костяшки всё ещё горели. — Вот видишь, у меня тоже есть шабнак. Бегает по городу и досаждает людям. Только от него не избавишься никакой магией. Ну что, самозванка, готова? — А ты смыслишь в обрядах. Не назвал старым именем. Осталось ремень вынуть и одежду вывернуть наизнанку. — Да ну тебя.       Девушка подбросила в камин дров. Присутствие огня успокаивало, его ведь боится даже чума. — А есть там какая-нибудь печать? — Конечно. Государственная. — Вот и тавро, — потёрла руки Клара. — Никогда бы не подумал, что канцелярские печати имеют значение в оккультизме, — проговорил бакалавр. — Имеют, ещё как. Древние каждую букву наделяли своим смыслом. Знаки Уклада — тоже буквы. Читай вслух, хорошо? Данковский покачал головой и усмехнулся. — Ты Клара Андреевна Сабурова. Родилась шестнадцать лет назад, весной, третьего мая. И ты — своя собственная, свободная, средняя.       Доктор так и не нашёл разумных объяснений тому, что случилось дальше. Под ногами содрогнулся пол. Казалось, под ним ворочается сама земля, перекатывая кости-камни. Послышался звук рвущейся ткани. Он был таким громким, что доктор вздрогнул, а Клара зажала уши руками. Через несколько секунд всё закончилось. Они смотрели друг на друга в полном молчании. Казалось, время замерло. Почва проглотила шебнак без следа. Нелепый бюрократический ритуал сработал. — Почему Андреевна? — наконец, спросила Клара.       Бакалавр с трудом разомкнул онемевшие губы. — Отец меня попросил. Сказал, что со своим именем передаёт тебе частичку семьи. Растрогала ты его тогда, в карантине. Он бы вовсе тебя удочерил, будь ты младше. — И ты отпускаешь меня? Я теперь своя собственная? — Да. Мне-то ты зачем? Ты же не вещь. Становись самостоятельной. Ищи своё место на этом свете.       До рассвета оставалось несколько часов. Карина пошевелилась и почувствовала как хрустнул иней в постели. На минуту после сна ей стало тепло, и пока пробудившееся сердце не вошло в обычный ритм, она побрела на кухню, завернувшись в одеяло. Загорелся в темноте голубоватый огонёк примуса. Не для ржавого чайника, в котором уже нечего заваривать, а для солдата. Он ведь не знает, в какое окно нужно постучать. Дом кажется вовсе нежилым. Заколоченные двери и окна да облезлые стены. Карина упаковала бумаги и химикаты с вечера. Хорошо что Кир не заходил, иначе пришлось бы долго врать о том, почему изменилась обстановка её жилища, да ещё быстро спрятать бесценную коробку с химикатами. Она заранее позаботилась о том, чтобы брат был занят: изобразила мигрень, он всегда в таких случаях доделывал работу за девушку, отпустив её домой.       Карина всё-таки боялась. Пару месяцев назад она была куда более осмотрительной, не то что теперь. Чёртово платье… с такого всё и начинается. А ведь хотела и Кира втянуть в общее дело.       Иногда это казалось возможным.       Иногда она и поверить не могла, что он несколько раз бил её током за промахи. Разговор теперь казался ей неподъёмно сложным. Непредсказуемость брата усилилась в последний месяц из-за Данковского. Кир приходил в общую канцелярию, рассказывал про него и кричал, злился. Он терял кумира. Карина не считала брата плохим человеком, ведь он всегда заботился об окружающих, не жалея сил. Он был настоящим мечтателем и патриотом. Увы, преданным инквизиции.       Шевельнулись кусты за окном. Не дожидаясь стука, Карина отперла щеколду и выглянула. Серая шинель с жандармскими шевронами. Запах табака. Да, это был свой человек. В кошмарах ей снилось, что в такой момент она успеет увидеть только искажённое презрением лицо Веснина и дуло его пистолета. Но сейчас перед ней стоял курьер, а его конь, оставшийся на мостовой, выдыхал струйки пара и тянулся к оголённым веточкам снежноягодника. — Здравия, — выдохнул служивый белое облачко. — Возьми.       Парень со всей возможной осторожностью принял коробку и поднял на инквизиторшу серые льдинки глаз. — А не рванёт от тряски? — Не бойся. Там всё отдельно и инструкция. И деньги, сколько могу. — Вот спасибо! — солдат взял под козырёк.       Карина встретила тот морозный рассвет совершенно счастливой. Может статься, вот по этой улице она тоже проедет верхом, пустит коня в галоп, ветер будет пропитан порохом и свободой. И будет всё это весной, под салатовыми от свежей зелени ветвями городских тополей. А доктор, если с ним ничего не случится, насовсем отменит смерть. И ещё Кир переменится, сдастся новой власти, сложит свою сутану куда-нибудь в шкаф и никогда больше не наденет. Только бы он не догадался раньше времени...       Вопреки мечтам сестры, в ту минуту Кир занимался делами инквизиции с двойным упорством. Данковский отказался от него, а когда он наведался с целью умаслить доктора, нашёл его с той омерзительной женщиной, да ещё и оба были пьяны. Накопив достаточный градус гнева, инквизитор решил обрушить его на человека менее значительного для будущего страны, но зато очень ценного для доктора.       Квартирка была тесной и темноватой, как и ожидалось. В ней царила похвальная для холостяка чистота, хоть и отслаивались у окон пожелтевшие обои с голубоватыми цветками. Пахло едой и пылью. — Не курить! — приказал Кир.       Яков развёл руками. — Раньше было можно. — Теперь нельзя.       Фельдшер захлопнул портсигар. — Руки на стол. Голову поднять. Вы, кажется, средний? И всегда были? В меньших не бывали? — Никогда. — Что же вы тогда так по-собачьи преданы Данковскому? — С чего вы взяли? — Боитесь его? — Нет. — А почему? Он нелогичен, непредсказуем, требует сверх меры. И ведь официально всего лишь заведующий моргом. Почему он вами командует? — Потому что лучше знает, как быть. Не одну жизнь спас.       Кир смерил Якова долгим, ленивым взглядом. Так смотрит удав на претендентов в пищу. — Вы даже позволили ему забрать у вас любимую женщину. Не сопротивляйтесь, главврач — единственный из вашей богадельни, кто предан властям. Он мне много интересного поведал. Такого, после чего я теперь к вашему доктору ни ногой. — Никого он у меня не забирал. Кате он нравится. Мне что, глаза ей вырвать? Запереть? Мы с ней не женаты.       Стул жалобно скрипнул, когда Кир откинулся на спинку. — Я просто поражаюсь вашей наивности. Даниил вам втолковывает околесицу. Вы не думали о том, что он умнее, да и просто старше вас? Помешанный на контроле, самовлюблённый шарлатан. Он отобрал у вас честь, чувство стыда, унизил ваше достоинство, а вам всё мало! Вы уже «хорошо» от «плохо» не отличаете. Вы запутались. — Я ничего не путаю, — тряхнул головой Яков, — я для себя за последние годы многое понял.       Меньше всего хотелось фельдшеру говорить правду. Он пытался выдать за простое уважение ту артерию, которая соединила четверых в одно. Каждый сделал свой шаг навстречу и каждый шаг был непрост. Яков к двадцати годам старательно возвёл внутри себя карточный домик из шаблонных, пустых и бесполезных тревог, и боясь, что нелепая конструкция в молодом человеке окостенеет, Данковский разнёс её в щепки. «Ты же не набираешься мудрости, Яша. Ты набираешься чужих заблуждений. Мудрость и принципы обретают самостоятельно, это всё очень личное. Живи, гори, ошибайся, расхлёбывай. Иного пути нет», — звучал в его голове вкрадчивый голос доктора. Яков, до того как пришёл работать в больницу, считал себя компанейским и многих называл друзьями. Ему казалось, он имеет даже больше, чем заслуживает. Данковский и здесь навёл шороху. Он никогда не демонстрировал молодому человеку своё превосходство, всегда выручал и прикрывал. Друзей у фельдшера, вскоре, не стало, кроме одного. И теперь к нему явился инквизитор, желая эту дружбу расстроить.       Кир, вдруг, сменил гнев на милость. Отнимать у жертвы было нечего, значит, стоило посулить. — Вы же хороший специалист. Почему больница для малоимущих, а не частная клиника? — Мне всего хватает. Живу рядом, да и привык. — Если бы мы вам местечко обеспечили? А? Жалуют втрое выше. — Скажете тоже. Не верю. — Всего-то надо будет пару бумаг аккуратно стянуть. Или вообще скопировать. У вас какая выслуга лет? Уже больше пяти? Вам уже кое-что полагается. Хотя бы кредиты ваши погасить. Кстати, как вы умудрились так испортить свою биографию? Яков раскис. Такого поворота он не ждал. — Ну играл. Давно правда очень. — Знаете, что вам грозит за такие суммы? — инквизитор соединил большой и указательный палец в кольцо на перегородке носа. Когда закрылась за Киром тонкая деревянная дверь, фельдшер привалился к ней спиной и сполз на пол, пересчитав все доски позвоночником. На боку у него горел ожог от удара электрическим прутом за неповиновение. Для него мытарства только начались.

***

      Шли через степь, поднимаясь на невысокие холмы, спускаясь во мглистые низины. Метёлки диких злаков трепал лёгкий ветер. Закат пунцовой влажной раной затягивался над горизонтом. В воздухе носилась пыльца, от земли поднимался вечерний запах сырости. Степняцкая одежда оказалась довольно удобной, но как ни затягивай ремешки, так и не села впритык на схуднувшего Данковского. Артемий иногда останавливался, прислушиваясь к чему-то. Начинал кружить на одном месте, пока не находил тонкий, едва заметный стебелёк и не срезал его бережно, под самый корень, бормоча: — Видишь, что делается? Вон как. Совсем скоро выродится.       Острые огромные камни располагались по кругу площадки, один плоский стоял в центре. На земле вокруг него сидели твириновые невесты, все очень юные. Их платья были совершенно целыми и выглядели даже прилично. Они поправляли цветы в волосах, как будто их не ждало безумие ритуального танца.       Гаруспик взял стоявшую на камне деревянную чашу. — Так, половина тебе, половина мне. — Пить из одной посуды… так и начинаются эпидемии. Что там в составе? — Не важно. Всё безопасное. Забирает очень резко и внезапно, не алкоголь ведь. — Бурах, ты надо мной издеваешься. Ну как это всё называется? — По-моему илбэ. — Вопрос был риторический.       Артемий отпил из чаши и поморщился. «А ведь он к такому привычен», — подумал Данковский. Невесты почтительно молчали. Они не выглядели напуганными, но кажется, волновались. — Сырая глина, — кивнул на них Артемий, — они не могут будить землю. Они и себя-то пока не ощущают как должно, вот в чём штука. Мне очень нужны травы, понимаешь? Без невест они в нужном количестве не расцветут. А большинство танцовщиц уклада ещё не готовы. — Не сказать чтобы я тебе верил или поддерживал твои методы, — сказал бакалавр, принимая чашу, — но альтернативы предложить не могу.       Варево, определённо, содержало травы. Ещё отдавало сырой кровью, и кажется, грибами.       Оба сели на траву, чего-то ожидая.       К невестам присоединились одонги. Насколько мог судить Данковский, это были взрослые черви и пришли они больше просто поприсутствовать. — Может ты мне уже объяснишь, в чём моя роль? — спросил бакалавр, чувствуя нарастающую тревогу. — Талант демонстрировать. — Ты микроскоп с собой взял? Нет? Тогда ничего не выйдет.       Артемий тяжело вздохнул. Камышинка, которую он вертел в пальцах, треснула. — Я вот не верил в свой дар, а он всегда со мной был. Хотя, я не учился линиям специально. Говорят, менху чаще других встречает на своём пути могоев. Вас, змей, очень мало, но вы очень нужны для посвящения невест. Без невест вы и сами слабеете. Артемий обратился к девушкам на языке Уклада и видимо, отвесил шутку, потому что они нервно рассмеялись, переглядываясь.       «Скорее всего, от меня требуются простые действия. Принеси-подай и делай лицо посложнее» — думал Данковский. — Травить дамам анекдоты — тоже часть обряда? — Танцовщицы говорят, ты им уже нравишься.       Ответ застрял у доктора в горле.       Давно ли его тело живёт отдельно от разума и ощущается неким посторонним, но управляемым предметом? Давно ли его качает на мягких волнах и при этом, хочется вскочить на ноги? Пойло действовало. Оно совсем не опьяняло, просто меняло восприятие.       Кажется, Бурах ощутил то же самое. — Ну, поехали, — хлопнул он в ладоши и с усилием поднялся.       Одонги засуетились. Они принесли пигменты: охру, серую глину и мел (или извёстку?). Менху поставил горшки с порошками возле камня. Он привалился к нему коленями и сделав глубокий вдох, грудным, сильным и совершенно чужим голосом пропел несколько слов. Данковскому оставалось просто принимать всё происходящее. Мысли не подчинялись разуму, голова его стала бесполезна как разбитая об пол свадебная крынка: куда монеты, куда черепки. Однако, через некоторое время он совладал с собой. Закат совсем прогорел, одонги разжигали костры. Бурах оглянулся на доктора, глаза его в сумерках блеснули белками. — Ты там как? — Пока терпимо. — Скоро будешь открывать их, — кивнул на невест менху, — по одной или сразу всех. — Подожди, открывать значит резать? — Нет.       Когда Данковский повзрослел, отец рассказал ему несколько историй о том, как стал свидетелем некоторых ритуалов туземцев, относящихся к возрастной инициации девушек. Воспоминание имело запретный и волнительный привкус. — Тогда… Бурах, это уже дикость, нет и нет! Здесь больше десятка женщин, я не смогу физически… — Придётся. Могой может то, чего не может учёный. Ты проведёшь их помолвку с землёй. Данковский закрыл глаза и потёр переносицу. — Как же сложно у вас всё! Змеи какие-то, невесты… Ничего не получится, Артемий. Пустые надежды. Я в вашем дискурсе не ориентируюсь. У тебя дар потомственный, а у меня что? — Ты себя в зеркало видел? На степняка похож больше, чем я. Ещё скажи, не было их у тебя в роду.       Данковский оценил свои шансы на побег и не обнаружил ни единого. Проворные черви догонят его. Они только выглядели неповоротливыми. Артемий, вдруг, рассмеялся одновременно с девушками и хлопнул доктора по плечу: — Поверил? Да к ним даже прикасаться нельзя. Рассеки их как рассекаешь мёртвые тела: от горла и куда кости пустят. Данковский понял, что по существу так ничего и не узнает. — Слушай, — вдруг спросил он, — у вас так в тишине и камлают? Никаких бубнов там или… Раз мы сегодня главные шаманы, я заказываю музыку. Артемий оживился: — Что, могой, ритма захотелось? — Даже не знаю, почему.       Бубны у одонгов нашлись, да ещё с металлическими шумящими привесками. Ритм задали простой, но приятный. Невесты смотрели на бакалавра пристально. Казалось, ловят каждое движение. Чтобы разрядить обстановку, он стал хлопать в ладоши в такт. Поразительно, но невесты на долю секунды предвосхитили его движение. — Давай уже, а то уклад на дрова разорится, — подал голос менху.       Доктор откуда-то не только понял, что нужно делать, но и почувствовал себя так, будто бы занимался этим всю жизнь. Он хотел вылезти из сковывающей движения куртки, но нижний ремешок всё никак не поддавался и она свисла на бёдра и колени, ничуть не мешая. Артемий начертил пигментами несколько знаков на камне, продолжил пропевать слова. От сочетаний звуков, вибрации его голоса из глубины сознания выплывали неописуемые вещи, которых не знал и не умел Данковский, но для могоя они были рутиной. Змей овладел телом, занёс над землёй руки в сложном жесте, невесты дрогнули, начали двигаться немного угловато, но вскоре привыкли. Их будто бы вели на нитях, как кукол, главным было не сопротивляться. Лишённый напускного изящества и лишних изгибов, танец этот был образцом исконной древней пластики. Так никогда не танцуют в салонах или на сцене, но всегда — на капищах, у огней, перед избами и юртами. Исполняемое не ради красоты порождало красоту само, рассекало клетку скованного тела и выпускало на волю желаемое, старательно отрицаемое. Каждое энергичное движение могоя в невестах отражалось ловким, каждое ловкое — лёгким, каждое медленное — манящим. Считалось, что змеи не танцуют, они только учат, выводя наружу первобытное телесное неравенство. Недоступное мужчине делали женщины и наоборот. Отражая друг друга, разделялись, но были одним целым. Когда Данковский почувствовал, что невесты совершенно синхронны, лезвием окрепшей воли он срезал путы и отпустил их, чтобы больше не вести, а просто оставаться в общем танце. В эту секунду Бурах перешёл на размеренный речитатив. Невесты отдавали все свои силы. Они рассыпались по ритуальной площадке и под восторженные вопли одонгов вытягивали, выманивали из разласканной земли зелёные стебельки. Задыхаясь, они не прекращали блаженно улыбаться, ослепляемые заливающим глаза потом. Теперь они пронесут сквозь время особую манеру двигаться. Предыдущее поколение топтало тело Бодхо, выбивало из него камни, вскрывало его силу, а нынешнее будет собирать вокруг себя, притягивать, направлять. «Я уже несколько раз должен был умереть от разрыва сердца и вывихнуть большинство суставов», — подумал бакалавр, но как ни странно, пульс его был таким, как будто он остался сидеть на уставшей за лето траве.       Бурах, вдруг, упал. Он стоял в самом центре жертвенного камня и свалился на него подстреленным быком. Невест скосило как сочные стебли. А доктор упал на колени и стал заваливаться в сторону, но удара об землю не последовало. — Данила!       Даша трясла его, держа за плечи. — Тебе кошмар приснился? Дёргаешься.       Данковский открыл глаза. — Не кошмар. Ересь какая-то снилась… Даже рассказывать стыдно. Который час? — Рано ещё. Шесть.       Возвращающаяся память обнажала подробности прошедшего дня.       Он принёс подопечным жалованье как раз перед сдачей смены, когда на местах ещё были все. Выбивать сверхурочные оказалось той ещё радостью, но к восьми часам вечера расчет был завершён. Бакалавр измучил бухгалтера, но заставил вписать в табель каждый час, каждую каплю крови своей троицы. Долг врача был святым делом, но всякий долг красен платежом.       Вечером все собрались в кабинете и разобрали конверты. — Это за сколько? — вскрикнула Даша, пересчитав банкноты. — За две недели. Вы работали без выходных в карантине и больнице. Кое-кто из вас и кровь сдавал.       Девушки нервно захохотали, схватили друг друга за плечи и закружились как дети. Яков только качал головой и улыбался. Расходиться так и не стали, устроили пирушку под ворчание Данковского о неэтичности вакханалий на рабочем месте. Даже открыли и прикончили злосчастную бутылку твирина. Голова теперь мучительно гудела.       Солнце рано падало за горизонт, да и день был совсем тёмным. Утренний снег уже весь растаял. Клара устала слоняться по дому и решила вытереть пыль на шкафах. Корней застал её за этим и немало удивился. — Барышня, вы не утруждайтесь… а то хозяин меня на деревню сошлёт, если увидит. — Не сошлёт. Куда он без тебя? — Это вы зря, — назидательно начал денщик, — Данила Андреевич человек щепетильный.       По выходным меня и вовсе гонит к матери, сам порядок наводит, когда возвращаюсь, мне и работы нет никакой. А стряпает!.. Как в кухмистерской!       Клара усмехнулась. — Ай да бакалавр. Откуда мясо берёт? — Да полно, в лавке покупает. — У нас он и сам иногда приторговывал. Ты не менху, не поймешь. Из человека и святой травы можно лекарства сделать. Он такие не признавал. А вот Артемий, наш общий друг, всё делал как нужно. Да ты не беспокойся, он из мёртвых органы и кровь доставал. Им уже не помочь было. — Раз Данила Андреевич так делал, значит так было надо. Иной раз доктор кости ломает и всякий дурман людям колет, но он образованный и клятву давал, значит всё ради пользы.       Когда Данковский вернулся домой, он зашёл в каморку к Корнею. — Слушай, я тут подумал, ты ведь на праздники едешь домой? А возьми меня. Я маленький деревню любил. У меня отпуск начался. — У нас не особо удобно будет, — заволновался денщик, — но милости просим, если хотите. Кларе хотели предоставить горничную, однако, она решила скорым поездом вернуться в родной Город-на-Горхоне, где провела заветные две недели. Бакалавр же скрылся в сельском зимнем жилье — настоящей деревянной крепости, словно из сказок. Ни шума, ни слякоти, ни тревог за городом не было, лишь гвалт гусей, недовольных снегом по утру, горький и пряный аромат горящей бересты, отголоски песен с девичьих вечеринок, книги и колющий морозный воздух, пронизанный столбами печного дыма. Дикая природа и деревня были миром меньших, ведь из крестьян почти все таковыми являлись. Странно было думать, что большие обладают лишь городами, властью и деньгами, а простолюдины — всем остальным на свете.