словно раненый зверь, я бесшумно пройду по струне. я не стою, поверь, чтоб ты слёзы лила обо мне, чтоб ты шла по следам моей крови во тьме, по бруснике во мхе, до ворот, за которыми холод и мгла, ты не знаешь — там холод и мгла.
Буря разыгралась не на шутку. Долгожданный дождь прибил к земле всю пыль и весь смог, хлестал в ставни окон и размывал дороги. Город впервые затих, загнав всех жителей в дома, и дворец стоял одинокой мрачной махиной на холме, оплетённой ветвями и корнями из земли по чёрным стенам. Ведьмаческая работа! Замок слишком большой, и что ведьмак восстановить полностью не смог, то закрыл переплетениями толстых тёмных корней, и одна из башен с прилегающей к ней стеной была полностью оплетена растительностью. Это смотрелось дико и даже как-то непривычно, но бунта среди людей не было, а такой необычный вид никому особо не вредил. Дырой в потолке и стене зияли лишь покои Принца, иногда сверкая маленьким огоньком свечей и двумя жёлтыми кошачьими глазами. Темнота сгущалась. Порывы ветра сносили с земель телеги и завывали за закрытыми ставнями, грозя сорвать их с петель. Собаки скулили, забиваясь в углы конур, некоторых забирали в сени, плотно запирая за собой тяжёлые дубовые двери. Ни одной живой души под покровом ночи, никто не решался выйти на холод под слёзы разгневавшегося неба и ужасный вихрь. Сожжённая недавно земля будто сама упросила небесный свод на целительную воду, чтобы снова мочь давать жизнь и избавиться от оседающего пепла, но людей, ходящих по ней, не спросила. Глубоко в чаще, мокрой от дождя и сырой, как земля из склепа, под стекающими крупными каплями, серыми от смога от пламени дракона, светился тонкими трещинами под затянувшим их мхом высокий камень. Его слабого пульсирующего мерцания, отражающегося в тёмных влажных листьях, не было видно никому — не ступала нога человека в это дремучее сердце леса уже век. Тучи скручивались словно в грозную воронку, грозясь испустить из своей сворачивающейся пасти громы и молнию, но лишь жутко переливались белоснежными раскатами где-то вдалеке, сверкая белизной и вновь погружаясь во тьму. Они скрыли далёкие скалы под изрешетившей воздух стеной ливня, вихрь раскачивал тёмные верхушки высоких деревьев, треща сломанными ветками, замолкая и вновь разгоняясь в желании проредить лес. Стихия бушевала, природа гневалась, как самый настоящий огромный зверь, вместо огня громко рыча и превращая всё вокруг в топи. Но вдруг где-то высоко, над скалами, когда стих гром, а молния ещё не успела сверкнуть, за пучиной туч вспыхнуло что-то яркое, как солнце — столп света, заграждая луну, ударил ввысь, с рёвом изрыгивая из себя горящую стрелу, как искру костра. На секунду воцарилась тишина, казалось, даже дождь проливался на мокрую землю без единого звука, и воющие собаки смолкли — и раздался грохот, словно белая вспышка за чёрными тучами сама, свернувшись в незримую точку, рухнула на землю. Затрещали стволы ломающихся деревьев, стих далёкий рёв — и снова зашумел дождь, и снова загудел за стенами неспокойный ветер. Лишь ведьмак, выглянувший из окна королевских покоев и в чьих тёмных глазах ярко отразилась белая вспышка выше небосвода и краёв крутых скал, нехорошо прищурился. Он наблюдал за столпом света с того момента, как только светлый отблеск долгой молнии отбросил тень в его покои и всколыхнул тяжёлые и тёмные портьеры, и чувствовал, как что-то внутри него сворачивается, горит, тянет. Волчьи очи блеснули во мраке; новый король покачал головой, тяжко вздыхая, задувая свечу в бронзовом подсвечнике и растворяясь в воцарившейся темноте.и не сомкнуть кольцо седых холмов, и узок путь по лезвию дождя, и не ищи — ты не найдёшь следов, что воин вереска оставил, уходя.
— Ты видел что? — юноша взглянул на дядюшку, полулёжа на свой постели с подушками под спиной и держа серебряную вилку с наколотым на неё сырым куском мяса. На тарелке перед ним — свежая куриная тушка, ощипанная, но даже не успевшая свернуться кровью внутри. Акутагава хорошо разбирался в предпочтениях юного чудовища. — Я не уверен насчёт того, что это было, — Мори пришёл к нему ранним утром, когда солнце только-только окрасило светлым края неба, и уже довольно долго ходил по комнате Дазая, скрестив руки на груди, периодически выглядывая за дверь, чтобы убедиться, что никто не подслушивает, и зевая, — но тебе стоит проверить. — Почему мне? Ты король, собери армию да иди, куда душе угодно, — Принц даже не смотрит на ведьмака, согнув одну из ног в колене, глядя на кусок мяса на вилке и, коротко вдохнув грудью, выпуская изо рта тонкую струю ярко-рыжего огня, самостоятельно поджаривая огрызок тушки. В тишине по серебру вилки только острые клыки и клацают; принц-дракон ел так всегда, когда не хотел пачкать руки, одной из них держа вилку, а другую сложив на свой живот. Баловень. — Как ты себе это представляешь? Это явно не было простой молнией, я же чувствовал, а вести людей в чащу леса к неведомому я не могу, — чародей остановился, глядя на юношу в упор, покуда тот даже глазом не моргнул, выдыхая огнём на ещё один кусок. Мори только руку в кулак сжал до хруста кожи перчатки, посмотрел на дверь и резко щёлкнул пальцами — всю стену с выходом в коридор плавно затянуло светящимся сиреневым полотном, мягко переливающимся на слабом свету. С этой завесой не подслушают, и от её света сверкнул чёрный камень в короне на тёмной голове. — Твоей силы хватит противостоять любому, да и не стоит об этом знать всем, тебя одного хватит. В это время людей практически нет, лучше бы тебе поторопиться. — Издеваешься? — Дазай склонил голову к плечу, вскинув тонкую тёмную бровь и встретившись пронзительным взглядом с глазами ведьмака. — Как ты себе это представляешь? Я не настолько маленький, чтобы быть незамеченным. — Раньше твои размеры тебе не мешали каждую ночь куда-то удирать и возвращаться к утру без хвоста в виде разгневанной толпы с вилами, — ведьмак усмехнулся, скрестив руки на груди, и племянник приподнялся на руках, прищурившись и хмурясь. — Ты не настолько огромный, чтобы не мочь спрятаться в лесу. Благодари, что я не пришёл к тебе ещё тогда, когда дождь и не думал заканчиваться. — Какая снисходительность. Так и будешь продолжать использовать мою натуру, чтобы не делать всё самому? — Принц не унимался. Дазай, в принципе, никогда так просто ни на что не соглашался, если только это не было внезапным дебошем в небольшой деревне — за такое он всегда «за». — Представляешь, что будет, если люди заметят меня? — Не смеши меня, Дазай, — ведьмак качает головой. — Если бы я не знал, как прекрасно ты уходишь от любого нежелательного взгляда на тебя, я бы даже не пришёл к тебе с этой просьбой. — Тебе вообще меня не жалко! — Осаму обиженно скрестил руки на груди, прежде всплеснув ими. — Ты сам не знаешь, что там произошло, а меня отправляешь совершенно одного непонятно куда! У меня, вообще-то, нет твоего ведьмаческого чутья, чтобы идти по следу. Я же не собака, — последнее слово юноша с нажимом цедит сквозь зубы, будто силится, чтобы не сплюнуть. — Не притворяйся беспомощным. Ты чуешь любые запахи лучше меня и уж тем более лучше любой собаки, — Мори не спускает взгляда с Принца после сказанного, внимательно следя за его лицом. Тот лишь презрительно морщится. — Ты меня совсем не щадишь. — Дазай, ты дракон. Ты можешь облететь кругом весь мир, если захочешь, и ни капли не устать. А можешь сжечь весь город, и тебе не будет совершенно ничего. — Это ещё ничего не значит. — Не испытывай моё терпение, — тёмные брови ведьмака сдвинулись к переносице. — Последние годы ты только и делал, что бесконечно ленился. Если не хочешь потерять этот дом, будь так благосклонен своей натурой ящера и проверь, что это было. Был бы это какой-то пустяк, стал бы я тебя тревожить? — Я не пойду туда, и ты прекрасно знаешь причину. — Для твоей силы это не причина, а отговорка, потому что тебе лень. Не прибедняйся. У Принца очи горят ярким жёлтым янтарём. Когда встречаешься с драконом, нельзя отводить взгляда от его глаз, и тогда, возможно, он и внемлет твоим словам. Осаму, не моргая, глядит на дядюшку с минуту, и Мори даже показалось, как едва слышно шелестит, раздражённо вздымаясь и опускаясь, под одеждой юноши редкая чешуя на плечах и груди, но всё-таки Дазай моргает — и Огай улыбается уголком губ. Победа за ним. Договориться с драконом — очень трудно, и особенно если дракон — подросток, но Мори давным-давно изучил каждую повадку и каждую уловку этого ящера, перестав поддаваться на провокации. У этих чудовищ просто до ужаса отвратительный характер, но подход можно найти к каждому, в том числе и к Дазаю. Принц злобно цыкнул, встряхнув головой и спустив ноги с постели, отчётливо при этом недовольно рыча в слабом оскале. Да, дракон больше человека, но это ещё не значит, что он умнее. Мори невозможно было обмануть, пускай ящеры в книгах и были расписаны искусными лжецами, да и пойти против его воли тоже было практически нереально — он всегда каким-то образом выходил победителем и умудрялся обхитрить. Дазай фыркнул, потянувшись руками вверх и хрустя затёкшими позвонками, и из раскрытого в зевке рта показалась струя полупрозрачного серого дыма. — Иди прямо на солнце, — ведьмак не стал дожидаться, пока Принц полностью оклемается. — Насколько я увидел, искра упала чуть южнее края скал. — Сам сказал, что моё чутьё лучше собачьего. Разберусь, — Дазай наконец встал, вдев свои тонкие ноги в сапоги и стукнув каблуками по каменному полу. Он не выглядел уставшим, он не спал уже тогда, когда Мори пришёл к нему, просто драконы либо спят несколько суток подряд без просыпу, либо не спят вообще. (За долгое сожительство с юношей-ящером бок о бок ведьмак сам для себя делал заметки о воспитании и способах воздействия на подрастающего дракона, со временем выучив их все наизусть — восстановить что-то из праха невозможно, как и остановить чихающего огнедышащего ящера.) — И будь так добр, отвернись. Мори не стал ничего спрашивать. Он даже не отвернулся — он сразу отошёл к дверям, щёлкая пальцами и снимая завесу, слыша краем уха хруст маленьких костей. У молодого наследника просто отвратительная привычка, словно у животного, хватать еду своей пастью целиком и перемалывать кости и хрящи своими острыми зубами, глотая за секунду и выглядя совершенно невинным. Ни рука не запачкана, ни рот, а сытый дракон — это сговорчивый дракон. Да, посопротивляться — святое, но Дазай потому так быстро и согласился, что в процессе разговора он ел. Ведьмак, развернувшись напоследок, перед тем как уйти, заметил только, как облизнувший губы длинный раздвоенный язык мелькнул между зубов и исчез, покуда зажмуренные глаза раскрылись и спокойно посмотрели на чернокнижника. — Только одна просьба у меня будет к тебе, — Мори решил уже не заострять внимания на том, что много раз просил Осаму не торопиться с едой и не глотать её так, будто её у него отбирают. — Что ещё? — тон Принца недовольный, как и направленный на короля взгляд, но Мори даже не думает как-то реагировать на это. — Выйди через главные ворота. Не через дыру в стене. Ты же сам говорил, что не хочешь преследования? Лицо Дазая стало весьма огорчённым, но послушаться пришлось. Дворец тихий, тёмный, лишь тронный зал слабо освещён через просветы между оплетающими стены и крышу корнями. Шаги Принца даже эхом не отдаются в коридорах, только его тень скользнула по высокому трону и сверкнули в полумраке жёлтые глаза. Он кошачьей поступью проходит позади спящих стоя у колонн стражников, внимательно следя за каждым, и слушает каждый шорох. И почему он согласился на эту затею? «Поди туда, Дазай, не знаю куда, и найди мне то, Дазай, не знаю что, — юноша хмурился, раздумывая о произошедшем, и держался близ тёмных стен за витыми колоннами, стараясь не блистать глазами. — Да, конечно, дядюшка, всё что угодно! Любая сожжённая деревня к твоим ногам, любой олень в моей пасти — твой. Я же мальчик на побегушках, у нас же нет никого больше, чтоб отправлять на поиски неизвестно чего. Ни одного прислужника, чёрт возьми!» Когда дракон не хочет себя выдать, простой смертный его и не заметит. Или тот, кто с чудовищем не знаком, именно поэтому в темени больших главных дверей Дазая, прежде услышавшего издалека чужие шаги, в спину догнал знакомый негромкий оклик, вынуждая остановиться: — Куда направляетесь, ваше огненное величество? Никому и никогда не дозволено так называть молодого дракона, кроме тех, кому сам дракон более-менее доверяет. Юноша, уже было напрягшийся, расслабленно выдохнул, прикрывая глаза и разворачиваясь. Он не чувствовал рядом никого чужого, и на выдохе изо рта потянулась кверху тонкая струйка дыма. — И тебе доброе утро, Атсуши, — Принц слабо улыбнулся, встречаясь взглядом тёмных карих глаз с глазами седого юноши напротив. Один из прислужников, которому принц-дракон верил почти безоговорочно. — Солнце ещё не встало, а вы уже на ногах, — Накаджима выглядел несколько уставшим, но не сонным — скорее всего, он ещё даже не ложился. Из верха чёрного фрака на нём не было, только белая рубаха, расстёгнутая у ворота. — Куда-то спешите? — Да так… — Дазай мысленно прикинул, стоит ли говорить о том, что ему самому наговорил Мори, и решил всё-таки пока не сообщать. Может, это окажется простым… чем-нибудь, что не стоит внимания. — Не спится. Подумал, почему бы не прогуляться. — Обычно вы не ходите в эти двери, — второй голос, более хриплый и более тихий, послышался с другой стороны, и в тёмном проходе в западное крыло показалась высокая и худая фигура. — Неужто господин ведьмак запретил? — А ты догадлив, — Осаму обернулся через плечо, встречаясь взглядом со спокойными серыми глазами Рюноскэ — второго человека, которого принц-дракон не боялся. — Что, Акутагава, тоже не спится? — Отнюдь, очень даже, но разговоры в столь ранний час моему сну противопоказаны. Рюноскэ лжёт, и об этом знают все трое — Принц, Атсуши и сам он. Рюноскэ никогда не спит ночью, может лишь задремать ближе к утру, если всё было спокойно и без тревог, и, видимо, именно сегодня он и заснул ненадолго, стоя где-то в анфиладе комнат, прежде чем из сна его аккуратно выцепили знакомые голоса. — Будьте осторожны, — Накаджима вдруг вспомнил, за чем он, собственно, и застал Принца. — Сейчас ещё недостаточно светло, чтобы… — Ты не того предостерегаешь, — Акутагава подошёл ближе, скрестив руки в белых перчатках на груди, и полы фрака всколыхнулись от шагов. Дазай на это лишь усмехнулся. — Постарайтесь никому не попасться на глаза. — Уж за это вам точно не следует беспокоиться, — Принц вскинул голову, улыбаясь, и виден один из его клыков под растянутыми в ухмылке губами. Он не стал дожидаться ответа, прислушавшись к окружению, и потянул тяжёлую дверь за железное кольцо на себя, бесшумно исчезая из дворца. Прислужники только взглядом его проводили, оставшись в тёмном замке. — Веришь ему? — Атсуши зевнул, прикрывая рот рукой и подняв голову на хмурого Рюноскэ рядом. Тот только цыкнул, потерев пальцами переносицу. — Нет. Город был закрыт тенью, и лучи встающего солнца скользили по крышам домов. Лёгкий ветер проходился по влажной траве слабыми волнами, в воздухе пахло свежестью и сыростью. Стоило сделать первый шаг — и носок сапога тут же покрылся росой. Земля мягкая, размокшая, неприятно хлюпала под ногами, и от этих звуков Дазай чувствовал себя крайне незащищённым: место открытое, спрятаться негде, ещё и обилие шума от этой шуршащей травы. Вот и нужно было соглашаться на уговор выходить через главный вход? Крадись теперь, как вор в ночи. Через дыру в стене проще было бы слезть и обойти охрану с северной стороны ограды, как Принц проделывал раньше. Опасно это, видите ли! Нельзя попадаться на глаза посту, патрулирующему в это время заднюю часть замка. Юноша нахмурился, широкими и аккуратными шагами направляясь всё дальше от дворца, время от времени оглядываясь и вслушиваясь в каждый звук. Дракона в его решении очень сложно переубедить, но эту черту характера можно свести на нет сговорчивостью от сытости. Клин клином вышибают, как часто говорил Мори и как скверно отзывался об этой поговорке сам Дазай, потому что, если подумать, она прекрасно на нём работала. «Драконы все такие. Упрямые», — также говорил ведьмак между делом, будто не знал, что драконов во множественном числе существовать не может. Их давно нет. Осаму остался один. Последний в своём племени — когда-то он убедился в этом сам. Город тихий, спящий. Где-то глубоко в колодцах журчит, леденея в сырости, вода, тихо поскрипывают деревянные вывески лавочников. Принц, сбежав по покрытому вереском холму и держась тени, очутившись практически у подножия человеческого поселения, наконец выпрямился, выдохнув и поправив рукава рубашки. Пускай сыро и мокро, пускай недавно была буря, Осаму не холодно — пламя внутри всегда греет. Небо тёмное, нежно-сиреневое с краёв и розоватое у огня солнца, и нужно идти прямо пóсолонь и наискось через город, чтоб выбежать в поле и уже из него попасть в лес. Дазай примерно помнит, как всё это выглядит с высоты птичьего полёта, и представляет, как пройти хотя бы к лесу, а там уже будет посвободнее. Он помнит, а не знает, потому что за всё это время выходил лишь в окрестности из дыры в стене, знакомясь с землями, и всему виной — чёртовы собаки. Принц-дракон ненавидел собак всей душой и уж тем более злился, когда его сравнивают с этими тварями. Была у него причина, чтобы избегать их, но сейчас выбора не было: кинешь в них камень — визг поднимут, четвероногие черти, побежишь — кинутся вдогонку. Дазай идёт теневыми дорогами весьма уверенным и быстрым шагом, внимательно глядя по сторонам и прислушиваясь к каждому звуку, принюхиваясь к каждому запаху, будучи настороже, и замирает при каждом звоне цепи из двора, стараясь после этого свернуть в сторону, но покамест ни одна тварь не попадается на глаза. Вязкие, цепкие, от них просто так не отделаешься. Нет, вернее, отделаться-то от них можно, но люди кругом… Принц думает об этом и разочарованно щёлкает пальцами. От ветра всколыхнулись воздушные рукава, с юга повеяло прохладой и левкоем. Мысли о собаках сразу как-то улетучились. Он петляет проулками, глубоко вдохнув в себя воздух раннего утра и чуть ли не с закрытыми глазами сворачивая на верные дороги, следуя чутью и уходя туда, где дома редеют, а трава растёт, растёт, растёт. Небо над головой и высокие деревья, переплетающимися верхушками образующие зелёный ветвистый купол, гораздо роднее, чем тяжёлые каменные стены и тысячи тех, кто так похож на твоё второе обличье. Город спит, слышно лишь далёкое пение птиц, иногда на дорогу выбегают толстые чёрные крысы, сверкая глазками и скрываясь в щелях заборов. Преграда в виде длинной плетёной ограды, постепенно выросшая перед глазами, огорчила. Она осталась единственным препятствием на пути из города вон, ведь за ней не было более видно ни одной гряды человеческих построек, и юноша, к сожалению, конца-края не видел ни в одну сторону, ни в другую, как бы ни приглядывался своими глазами дракона. Большое пшеничное поле и маленький деревянный дом вдалеке. Чёрт возьми, и надо было идти именно в этом направлении?.. И ведь не обойти. С высоты птичьего полёта эта ограда была незаметна. Идти вдоль плетени Принц не собирался, теряя драгоценное время, потому легко и просто перемахнул через неё, пробираясь сквозь заросшие поля и сокращая свой путь. Ничего не случится, на колосья он точно не позарится. Но сторожевым псам благих намерений не объяснить, и их запах, пускай и далёкий, остро бил в нос. Осаму морщился, стараясь не шуметь. Высокая пшеница ярко желтела под медленно встающим солнцем, деревянный дом постепенно приближался. Дазай глядел вперёд, под ноги, достаточно быстро пересекая поле и щурясь, чтобы колосья не попали в глаза, и, когда наконец поднял голову, чуть не вскрикнул от неожиданности, отпрыгнув в сторону — перед ним выросла человеческая фигура, широко расправившая в стороны руки и надвинувшая соломенную шляпу на лицо. Понадобились секунды на осознание того, что это не человек, а всего лишь пугало, но то, что чёртово чучело напугало его, дракона, разозлило. Понаставили, поглядите-ка на них! Осаму подавил в себе желание выпустить струю огня, прислушавшись к окружению, обходя пугало стороной и быстрее шагая к лесной тропе. Слух раздражали шевеление колосьев и шорох где-то вдалеке, и усилившийся запах собак яростно намекал на то, что пора бы пуститься в бег. Юноша, скалясь, перемахивает через плетень с разбегу, и сразу после прыжка услышал громкий, с подвизгиванием собачий лай — три длинноногих белых пса с рыжими пятнами перелезли снизу ограды и бросились за нарушителем границ. Проклятье! Но, стоило взгляду встретиться с вырастающими всё ближе деревьями, тёмно-зелёными, вековыми, кровь в жилах разогрелась, разгоняясь. Дазай чувствовал азарт, когда наконец дома остались далеко позади, а полынь стала казаться выше и выше. До леса совсем немного, и чем он ближе, тем Принцу лучше. Ноги сами несут быстрее, а в спину будто взгляды упираются — быстрее, быстрее в деревья и чащи, овраги, чапыжник, подальше от людей, в свободу. Чем выше травы, чем видней нежный розовый вереск, тем резче Осаму срывается на бег, с каждым вздохом ощущая, как приливают силы и как разгорается под сердцем яркое и горячее пламя. Дазай вырос в таких местах, Дазай знает их наизусть и считает своим вторым домом, и сейчас самое главное — не отпустить крылья, в порыве чувства свободы не взлететь высоко к облакам, разрезая острым гребнем светлеющее небо. Просьба ведьмака о разведке уже было стала казаться не такой уж и плохой, если бы не чёртовы псы, бегущие следом. Гончаки не отставали, но Принца погоня волновала мало. Трава шуршала под ногами, запах леса перебивал все другие запахи, кровь горела ярким огнём. Юноша обернулся напоследок через плечо, видя, как собаки не только не отстают, но и нагоняют, но это его не волновало — он взглянул на свои ладони, сверкнувшие появляющейся бурой чешуёй и белого золота пластинами, и осклабился, быстро упираясь рукой в упавший ствол дерева и перепрыгивая его, не оставляя на ветвях и волоска. Тени деревьев заскользили над головой, солнечный свет отбрасывает тёмные силуэты от чёрных стволов и ветвистых кустарников на лесные тропы, и собаки рвутся за целью следом, перемахивая через поваленное бревно. Но Дазай резко разворачивается, раскрывая рот и выпуская струю рыжего пламени, сверкнув золотыми глазами. Псы скулят, напоровшись на обжигающий огонь, и один из них попадает под огненные языки, поскользнувшись от внезапного торможения и быстро вскочив на все четыре лапы, с поджатым хвостом убегая; два других уже повернули назад, как только завидели страшный свет, причиняющий боль. В собачьих глазах пламя ярко блеснуло и исчезло, стоило преследователям скрыться в высокой траве, и Дазай остался совершенно один, поставив руку вбок и переводя дыхание. Из приоткрытого рта ещё немного валит завихрениями серый дым, Принц откашливается, сглотнув вязкую слюну, и отряхивает ладони, гордо вскинув голову. Не на того напали, пустолайки. Он ещё с минуту слушает шум леса и щебет птиц, вдыхая свежий воздух, свободный от запаха людей, и раскидывает руки в стороны, закрыв глаза, наслаждаясь тишиной и одиночеством. По коже снизу вверх под одеждой идут иголки, покрывая с ног до головы, и зрачки жёлтых очей сужаются до чёрных щёлок. Из груди раздаётся звериное рычание, и дракон, хрустнув ветвями деревьев, скрывается в тёмной чащобе, махнув хвостом — восходящее солнце сверкнуло на тёмной чешуе. …Раньше лес был домом, и неважно, дождь шёл ли, метель выла ли, солнце палило ли. Да, удобств мало, но со временем привыкаешь, особенно если ты дракон. На месте Дазая любому стоило бы обосноваться в пещере или глубокой норе, но юноша, выращенный под крылом ведьмака (под крылом, конечно, образно, в их скромной малочисленной компании на двоих крылья были только у одного), привык жить без границ — спать под звёздным небом, лежать в высокой траве, пить из ручья, простым дуновением зажигать костёр на ночь, когда становилось прохладно. Стены с маленькими выходами его стесняли, в них он задыхался, но, как выяснилось, в них вполне удобно, когда ты в облике человека. Дазая не беспокоил холод, его больше беспокоило то, что Мори мог легко замёрзнуть, стоило с неба начать падать снегу. Но Дазая беспокоил ещё и дождь — под небесной водой гас любой огонь, а затухание огня означало затухание силы. Он помнил, как он юным ящером скакал по заснеженным долинам, ловя лапами снежинки, и скатывался кубарем со склонов, поднимая ворох белого пуха в воздух, а ведьмак стоял где-то на холме, кутаясь в чёрный плащ с чёрным мехом и упираясь в землю еле-еле светящимся посохом, почему-то не присоединяясь к играм и не разделяя радости. Деревянные брошенные дома, полуразвалившиеся лачуги — в них страшно было разводить огонь, чтобы согреться, опасаясь, как бы не вспыхнуло всё временное убежище. Дазай обычно лежал на соломе, закинув руки за голову и согнув ноги в коленях, засыпая или глядя в тёмный, дряхлый потолок, покуда ведьмак грелся у огня. Воспоминания о тёмных домах с несгораемым пламенем в печи, спящем на своём плаще ведьмаке и воющей за окнами метели, от которой лачуги трещали по швам, занимали особое место в памяти, как и то, как приходилось бежать, стоило заслышать погоню или голоса, не разбирая дороги. Какие-то люди помогали, какие-то приносили вред, но Осаму выяснил за всю свою жизнь одно — держаться от них нужно подальше, если не хочешь, чтобы тебе было плохо. Огай, будучи старше, был несколько иного мнения, но насчёт этого дракона переубеждать не стал. Драконы упрямые. Дазай тем более. Послушает, а сделает по-своему. Когда дядюшка, остановившись у подножья густого леса на ночлег, поведал о своей безумной идее, Осаму сначала даже не поверил, что это было сказано человеком в здравом уме. В тёмных глазах ведьмака плясали искры костра, и тёмная энергия в его посохе пульсирующе светилась сиренью, отбрасывая отблески на траву. Они прошли, казалось, уже больше половины всего существующего мира, столкнулись с немалым количеством счастья и горя и везде, где мы ни встречали людей, неизбежно напарывались на настороженность, а то и злобу. Большие города всегда означали много бед, равно как и королевства, и Дазай отнёсся к услышанному так, будто давал шанс одуматься и исправить сказанное. Но Мори не исправился. Раньше, когда Осаму был мал, города казались шумными и весёлыми сборищами с красивыми высокими домами, длинными рынками с этими их до одури приятными запахами, лавками искусных мастеров, приезжим театром, тавернами, богадельнями. Да, его звали ведьмаческим отродьем и колдовским прихвостнем, но он не придавал этому большого значения — зачем, если в любой момент он один может превратить всю эту казённую площадь в горстку пепла? Когда Дазай всё чаще и чаще стал слышать от бродячих бардов, как те воспевают злодеяния тёмных волхвов и победы над ними простого народа, он спрашивал у дядюшки, почему так, но получал ответ, что со временем поймёт сам. Когда он слышал песни о драконах и том, как их побеждают храбрые рыцари, освобождая заточённых в башнях принцесс, он отчаянно хотел выкрикнуть, что нынешним оставшимся в живых драконам — дракону — даром не нужны богатства в горных пещерах, рушить замки — старо как мир и неинтересно, а принцесс держать в плену и вовсе в убыток, но ведьмак одёргивал, будто не понимал, что такая клевета совершенно несправедлива. Когда стали в спину лететь камни, город перестал представать перед глазами чем-то весёлым и манящим, а взгляд Мори Дазай всё больше и больше понимал. Не понимал Осаму одного: почему за грехи чужих страдают все? От города к городу, от деревни к деревне — всё повторялось. Трудно было успокоить разозлившегося дракона, но у Огая получалось приводить мальчишку в чувства, встряхивая за плечи и говоря, что они скоро покинут это место. Трудно было спустя столько лет воспринять столь безумную идею и особенно второй её пункт о том, что после нападения и сжигания этим пепелищем нужно будет ещё и править, но свои люди, как выяснилось, уже отправлены на позиции обыкновенных горожан, а ведьмак, оказывается, ввёл ключевое звено плана в сам план последним, будто для галочки — назад не повернуть. Нет, бесспорно, в качестве королевской семьи, закрывшейся за каменными стенами дворца и заручившейся помощью прислуги и стражи, их никто не тронет, но как доверять? Дазай отнекивался и возмущался, но… Но желание разума дракона напасть, разрушить и сжечь, вымещая всю свою накопившуюся злость за прошедшие лета, пересилило человеческую мораль. Дядюшка строго-настрого запрещал причинять людям вред натурой ящера по собственному желанию, но после такого предложения Дазай как с цепи сорвался. Правда, пришлось потратить несколько ночей в пустом поле на то, чтоб поучиться правдоподобно падать и изображать раненого, а потом и поверженного дракона, и природную склонность к драматизации событий Мори пытался искоренить ночи три, не меньше. «Нет, Дазай, не нужно хвататься за грудь. Нет, Дазай, не нужно прикрывать лапой глаза и падать на спину. Нет, Дазай, посмертно дёргаться тоже не нужно. Нет, хватать лапой принцессу не стоит, достаточно просто выпустить огонь, ты запомнил? Теперь упади ещё раз, чтобы я понял, что ты запомнил…» Но теперь всё это позади, а впереди — утренний лес, тихий и свежий, свободный от всякого человека. Солнце встаёт медленно, озаряет сквозь просветы зелёные листья и журчащий ручей. Дракон всё прекрасно видел и слышал, петляя между стволов деревьев и прислушиваясь к лесной тишине. Заросли легко перешагиваются, иногда ломаются низкие ветки от прошедшихся по ним рогов, хрустят под лапами сухие листья и бурелом, сверху капает, чешуя блестит. Дазай легко перескакивает овраги, остановившись в низине у реки побольше и склонив к ней голову, длинными языком лакая воду — погоня псов несколько утомила. Да, дракон большой, но не настолько, чтоб не затеряться в чаще, и бурая чешуя тому только способствует. Из Дазая дракон, к слову говоря, не такой уж и грозный, если присмотреться: ноги длинные, тонкие, сам поджарый, суставы на крыльях чётко очерчены толстой кожей, пластины на грудины местами исполосованы и исцарапаны, когти острые, пальцы цепкие, сам высокий. Этот вид выдаёт в нём подростка, ещё не изросшегося целиком, но, в целом, он уже не сильно-то и изменится, разве что заматереет и раздастся в груди, хотя и на этот счёт Мори сомневался. Да, красивый, но ещё есть, куда расти. Дазай себя любил во всяком облике, особенно улыбку острых зубов в человеческой шкуре. Он, между прочим, последний дракон, и люди должны ценить то, что у них есть! Или гореть им ярким пламенем… в буквальном смысле. Иногда хвост задевает пни и деревья, обвиваясь вкруг них, как змея, иногда из-под когтей отлетают камни, хлюпает под лапами влажная и сырая земля. Солнце отражается в каждой капле утренней росы, сверкая на шипах гребня. Но вдруг в груди что-то вспыхнуло, и дракон замер. Лапа осталась приподнятой, хвост обвил ствол, взгляд остановился — не двинуться. Внутри, под грудной пластиной, что-то теплело и крутило, и пришлось даже голову опустить, чтоб посмотреть, но ничего видимого не было, зато ощущалось очень даже хорошо. Это вот это чувствовал Мори? Ящер прищурился, фыркнув, и осмотрелся. Непонятное чувство грело и тянуло в определённую сторону — как раз туда, куда Мори и указывал, только теперь туда тянуло не только чутьё. Дазай постоял на месте, прислушиваясь к окружению, но, ничего не обнаружив, чуть ускорил шаг, шумя ветками и густой листвой чапыжника. Его будто что-то звало. Без голоса, но звало. Раньше такого не было, но сомнений на этот счёт не оставалось — нужно разведать. Впереди лес светлел, солнце всё больше просачивалось сквозь густые кроны. Скорее всего, там поляна или что-то вроде того; Дазай весьма шумно шуршит травой, пробираясь сквозь заросли можжевельника, и вдруг чувствует, как земля под лапами изменилась, стала рассыпчатой, проваливающейся. Дракон останавливается, шевеля пальцами и глядя под ноги — и впрямь, песок. Песок? В воздухе чувствуется не просто влага, в воздухе отчётливо ощущается вода. Дазай в недоумении вскидывает голову, и над ней резко трещат ветки — ящер запутался рогами в низких длинных ветвях и попытался рвануть, сотрясая листву и щепки, но, освободившись и шагнув вперёд, не рассчитывал, что песок под лапами внезапно исчезнет. Рёв сотряс ближайшие деревья. Мир вокруг успел перевернуться, когда дракон, рухнув головой вниз, в песок, открыл один глаз и обнаружил, что всего лишь соскользнул с небольшого склона на покрытый песком берег. Откуда здесь вообще берег? Где-то рядом отчётливо плескалась глубокая вода, и гряда лесных деревьев начиналась далеко впереди, на другом берегу, ловя на тёмной зелени белые солнечные отблески. Дазай, приподняв голову на длинной шее и медленно поднявшись на четыре лапы, раскрыл пасть — из неё посыпался волной песок, противно скрипящий на зубах, и всё сразу стало неинтересно: интересной была только вода впереди, куда дракон и сунул длинную морду. Следы на песке тянулись прямо от склона к этому лесному озеру. Видимо, за верхушками деревьев с высоты птичьего полёта оно не было заметно. Только напившись и сполоснув от песка пасть, Дазай осознал, что прошёлся прямо по здоровой песчаной борозде, словно по берегу протащили огромный камень. Борозда уходила в сторону, за широкие листья папоротника, и чем ближе к ним, тем чернее. Дракон только сейчас обратил внимание на то, что в груди пульсировало всё сильнее, но что-то его это не радовало: дядюшка был прав насчёт того, что это что-то было не от мира сего. Молния не оставляет таких длинных следов, а от скатившегося валуна нет гари. Осаму нервно сглатывает, поджимая одну из лап, оглядывается по сторонам, слушает, но не чувствует ничего, кроме непреодолимой тяги к странному обгоревшему месту и вместе с тем необъяснимого страха. Страха? Дракон встряхивает большой головой, хмурясь. Чтобы он — и чего-то боялся? Да ни в жизни! Дазай потоптался на месте с какое-то время, покрутив головой и будто чего-то ожидая, но мирится с происходящим и аккуратно, шаг за шагом по тихому песку, крадётся к папоротниковым листам вдоль глубокой борозды, вытянув голову вперёд и стараясь не волочить хвост по земле. Острая бурая морда с яркими жёлтыми глазами аккуратно просовывается под листом, вглядываясь в не такую уж густую береговую растительность и принюхиваясь. Взгляд цепляется за неестественно яркое пятно, и пульсация в груди не просто утихает — обрывается. Как и сердцебиение. В тени побережья лежал, не двигаясь, самый настоящий огненно-рыжий дракон. Его глаза были закрыты и грудная клетка не вздымалась. Кажется, грудная клетка Дазая перестала вздыматься на это мгновение тоже, и он медленно убирает голову на свет, проморгавшись, после чего просунув в листву обратно. Нет, не показалось, вот он, всё ещё здесь. Как?.. Откуда ты, чёрт возьми, взялся? Принц-дракон отказывается верить своим глазам. За всю свои жизнь он видел драконов только на старых выцветших страницах книг и свитков ведьмака и в отражении воды. Откуда? Откуда он здесь и почему он явился только сейчас? Или она… Дазай был в полном замешательстве, от неожиданности сев прямо на песок и не зная, что ему делать. Там, за листвой, лежал самый настоящий дракон, только другой окраски. Бежать к Мори обратно? Оставить его здесь и никому не рассказывать? Это из-за другого дракона в груди так жгло? Мысль о том, что драконов, кроме него, вокруг него самого никогда не существовало, не вязалась с произошедшим. Ему ведь действительно не кажется? Дракон встряхнул головой ещё раз, встав на лапы и набрав в лёгкие побольше воздуха, силясь с дрожью. Нет, это было не от страха, это было от ужасного любопытства и непонимания. Дазай щурится, сделав медленный шаг вперёд и перешагивая густую листву, постепенно полностью за ней скрываясь и оказываясь один на один с чужаком. Интересно, а он вообще живой? Дазай вытягивает лапу, стараясь держаться хоть на каком-то расстоянии, и быстро, невесомо касаясь рыжего хвоста — он просто лежал ближе всего, — но ничего не произошло. Ткнул более ощутимее ещё раз — то же самое. Мысли о том, что чужак мёртв, начинали подтверждаться и вместе с тем очень разочаровывать. Да не может быть! Да это какая-то шутка. Да ну нет. Дракон раздражённо рыкнул и подошёл ближе с другой стороны, склоняя свою голову на длинной шее к светлой голове, лежащей на песке. Он был рыжий, как самый настоящий огонь, и пластины на шее, груди, животе были ярко-жёлтыми, как самое настоящее золото, и вместо острых шипов гребня между рогов, вдоль шеи, спины и хвоста шла огненная грива. Необычный. Красивый. Только мелковат. Осаму стоял рядом с ним и вполне себе прекрасно заметил, что ему не кажется, что чужак меньше его. Лапы, что ли, короткие? Или это Дазай слишком длинный? Ему сравнивать было не с кем всё это время. Может, он просто упал и лежит неудачно. Ему всё ещё думается, что ему просто кажется. Осаму бьёт хвостом по песку и снова возвращается взглядом к рыжей голове, выдыхая прямо в морду тонкими струйками дыма из ноздрей. Он не ожидал, что глаза «мёртвого дракона» внезапно распахнутся, ярко-голубые, как небо, и узкие, как щели, зрачки мгновенно расширятся, встретившись с чужим взглядом над собой. Т-ты же был мёртв!.. Дазай с испуганным рёвом кубарем вылетает из густой листвы на берег прочь, отскакивая в сторону и роняя капли крови с расцарапанной щеки. Рыжий дракон резко вскочил на все четыре, громко рыча, будто до этого и не лежал трупом вовсе, а сидел в засаде и готовился к нападению, и выпрыгнул следом, скалясь и вздыбившись чешуёй и шерстью. Самый настоящий огненный вихрь! Осаму отступал, не ожидая атаки, и ему думалось в это мгновение, что даже от самого себя он столько пламени не видел, сколько выпустил рыжий дракон из своей пасти за раз, прогоняя его от себя прочь. Чужак был шустрый, быстрый, словно взбесившееся пламя, он наступал и нещадно дышал огнём, прерываясь на какие-то секунды, пока Дазай, уворачиваясь от пламенных струй и стараясь беречь глаза, по побережью не отбежал совсем далеко. Ему было страшно. Он понятия не имел, как противостоять другому дракону. Чужак ненадолго замер, широко расставив лапы и низко опустив голову на длинной шее, злобно сверкая голубыми глазами из-под спавшей на них гривы. Он размахивал хвостом, поднимая песчаную пыль и тяжело дыша, и Дазай, вжимаясь боком в склон, с которого и рухнул, прекрасно увидел, как золотые пластины на груди разгораются до света полуденного солнца в самый жаркий день. Из раскрывшейся пасти резко вскинутой кверху рыжей головы в бурого дракона вылетел самый настоящий огненный шар, ярко отразившийся круглой точкой в широко раскрытых от испуга жёлтых глазах. Дазай даже и не подозревал, что может так быстро и напролом бежать через лес, как в тот момент.