С уважением, ваша Ники Окава.
***
Дазай неотрывно наблюдает за своим напарником, смотря на него так внимательно, словно хочет залезть под кожу. Он и хочет. Вскрыть грудную клетку и присвоить его сердце, как это играючи сделал этот небрежный, грубый и слишком искренний Чуя, так неосмотрительно вручивший свою жизнь тому, кто ее больше никогда и никому не отдаст. Накахара Чуя с того момента — собственность Осаму Дазая, пусть рыжик об этом совершенно не знает. Суицидника трясет от желания присвоить, сделать своим, заставить это грубое хрупкое создание принадлежать только ему. В Чуе всего слишком. Он слишком яркий. У него яркие-яркие рыжие волосы, которые полыхают огнем; большие голубые глаза, словно впитавшие в себя весь холод льда; молочно-белая кожа, которую так и хочется заклеймить алыми засосами, пятная; россыпь золотистых веснушек, которые хочется зацеловать и вылизать до такой степени, чтобы тот потерял голову и стал принадлежать только одному человеку — Дазаю. У Накахары самое редкое сочетание внешности, потому что он, черт вас всех дери, обладатель таких контрастов, одного взгляда на которые вполне достаточно, чтобы кровь кипела, сердце заходилось грохотом, а к щекам приливала кровь. Он слишком громкий. Он не разговаривает, а чаще всего кричит и ругается. Возмущенно вспыхивает, как огонь и лезет с кулаками, а мгновением позже уже потухает, ведя себя слишком рассудительно и взросло. Он вспыльчив и несдержан настолько, что его хочется подчинить и присвоить — заклеймить своим, чтобы он до конца своей жизни принадлежал только одному человеку. Осаму это кажется жизненно необходимым. Чтобы этот коротышка нуждался в нем также, как шатен нуждается в нем. Он легко находит общий язык с новыми людьми даже несмотря на свой вспыльчивый характер и показную грубость. Ему проще наорать и избить кого-то, чем показать, что он действительно волнуется или заботиться о каком-либо человеке. Слова рыжика противоречивы, поэтому в них нельзя верить. А если и веришь, то не стоит их воспринимать всерьез. На самом деле, его тело всегда было куда честнее слов. Нужно следить не за тем, что парень говорит, а за тем, как Накахара поступает. Чую хочется обнимать, целовать и никуда не отпускать, чтобы никто не смел претендовать на то, что принадлежит Дазаю. Это ворчливое рыжее солнце его, его, его, его! Пусть тот громко ругается и больно бьет, но волнуется за него, предотвращает все попытки самоубийства, тщетно стараясь скрыть волнение за жизнь напарника, а еще нежно гладит по волосам и целует в лоб, когда думает, что Осаму спит. Чую хочется посадить на цепь и спрятать от всего света, чтобы никто и подумать не мог, чтобы смотреть на его сокровище. Слишком многие облизываются на него. Смотрят так, что сразу становится понятно: хотят забрать это чудо себе. Вот только суицидник никогда не отпустит своего напарника к кому бы то ни было. Им может наслаждаться только он сам. Накахара красивый. Действительно красивый, а сам своей красоты не понимает. Любой комплимент принимает за изощренную издевку, и за это бьет нещадно. Его, его, его, его! Это все его! Чужим не то, что дышать на рыжика нельзя — даже задерживать взгляд дольше, чем на секунду, строго запрещается. Во избежание эксцессов, разумеется. Вы же понимаете, что даже за легкий взгляд на Чую заплатите своей жизнью? Демон не ведает жалости и никогда не расстанется с тем, что принадлежит ему. Дазай чувствует себя гребаным драконом. Интересно, эти древние ящерицы из сказок, про которые им как-то читала Ане-сан, чувствовали тоже самое, когда похищали принцесс? Если да, то шатен их прекрасно понимает. Ему хочется присвоить Чую себе, спрятать туда, где его никто не найдет, посадить на цепь и сделать так, чтобы его сокровищу и в голову от него уйти не пришло. Вот только нельзя. И как же это разочаровывает… Мори как всегда был прав. Чуя либо сломается, либо возненавидит. И Осаму честно не знает, что хуже. Шатен почти что скулит, чувствуя жизненно важную потребность присвоить своего напарника — всего, от кончиков волос до пальчиков на маленьких стопах, — себе! Его ломает так, будто он наркоман, уже давно и плотно сидевший на игле. — Чую нельзя трогать, Осаму. Ты же не хочешь, чтобы тот сломался и умер, верно? — каждый раз напоминает Огай, глядя на него так, что парню хочется его убить. Если Босса Портовой мафии не станет, то Дазая никто не сможет остановить. Никто. И тот наверняка сорвется и все-таки сделает все, чтобы сломать Накахару и присвоить себе. И, наверное, Мори поэтому все еще жив, пусть и дрожит в присутствии своего преемника, который уже давно хочет его прикончить. — Ты не тронешь его. Иначе он тебя возненавидит. Потому что Огай Мори — защищает (вольно или невольно; в угоду своим каким-то планам или все-таки нет) Накахару Чую от того, кому уже давно жизненно необходимо присутствие рыжика в его повседневной жизни. От того, кто сможет его сломать или сделать больно просто потому, что еще не слишком хорошо контролирует свои подростковые гормоны и желания, которые просто невозможно пока сковать. — Все должно быть добровольно, надеюсь, ты это понимаешь? — Огай смотрит пристально и качает головой, вздыхая. Дазая трясет, но он прикрывает глаза и кивает, борясь с внутренними демонами. Осаму понимает. Именно поэтому его напарник все еще на свободе и не принадлежит никому, пусть и носит чокер, который ему подарил шатен. Чуя его еще не любит. Да, он искренне и чересчур сильно привязан, верит, как самому себе, но не любит. Он ему нравится, но не так, как того бы хотелось шатену. Пока. Эта невозможность овладеть предметом своего интереса и желания делало ему почти физически больно. А постоянное присутствие Накахары рядом делало только хуже. Суицидника в его присутствии трясло так, словно он наркоман, которому требуется новая доза. Смерть Одасаку была отличным поводом, чтобы сбежать из мафии в надежде, что это хоть немного защитить напарника от Дазая. От того Дазая, которым он может быть. Осаму ломал себя ради Чуи, чтобы тот был в порядке. Чтобы не причинить ему вред. Чтобы сделать того сильнее. Чтобы он, в конце-то концов, был прежним вспыльчивым парнем, у которого нет слабостей. А еще он отчаянно надеялся на то, что его чувства остынут хотя бы немного. Что ему станет проще себя контролировать. Вот только те не только не планировали остывать, но и, кажется, только усиливались. И накал страстей только рос, подгоняемый мучительными фантазиями Дазая о том, насколько сильно изменился его малыш Чу. Шатену было легче, когда он не пересекался ни с кем из мафии, но продолжал следить за всеми передвижениями напарника. Просто для того, чтобы убедиться, что он в порядке. Смерть Накахары тот допускать не собирался. Весь мир вверх тормашками перевернет, но его чудесный рыжик не умрет. Осаму понял, что все его мучительные старания в попытках сдержать внутреннего зверя с лихвой окупились, когда Чуя сам пришел к нему после очередной битвы с противниками и, неуверенно краснея, поцеловал. Совсем легко, немного по-детски, едва-едва касаясь губами губ, но поцеловал ведь. А потом неуверенно отводил глаза и алел щеками, стараясь что-то произнести. Дазай терпеливо ждал. — В-в общем, т-ты мне нравишься… придурок. — наконец еле слышно произнес Накахара, отворачиваясь. Осаму недоверчиво моргнул, просто не веря (неужели ему примерещились самые его смелые фантазии?), что это может быть действительно так. Чуя же не может любить такого, как он. Не может же, да? — И… давно? — хрипло произнес шатен, недоверчиво качая головой. Он все еще не мог поверить, что Чуя — его замечательный и нежный Чуя — действительно признался ему. Может, он все-таки умер и попал в рай? — Уже лет пять как. — неожиданно решительно произнес Накахара, пусть и алел щеками так, что напоминал помидорку. Дазай просто не мог не испытывать умиление. А еще он не мог понять, как его стеснительный и грубый малыш вообще смог подобное сказать. Видимо, тот немного все-таки вырос. Суицидник не мог поклясться, что дальше действовал адекватно. Он помнил, что признался в ответ и также целовал, легко-легко, упиваясь этим восхитительным вишневым вкусом губ, от которых у него крышу сносило. Вот только он снова сдерживал себя, пока еще не готовый показать всех своих демонов. У малыша Чу еще будет множество возможностей встретиться с ними. Дазай не хочет, чтобы Чуя узнал, насколько на самом деле он им одержим. И сколько уже длится эта одержимость. Еще рано.