— Отстань, скумбрия. — Чуя недовольно бурчит себе под нос и отворачивается, стараясь спрятать пламенеющие щеки. Ему все еще непривычно, насколько открытым Дазай может быть перед ним. Осаму ластится к его рукам и лезет с поцелуями, словно не видя, насколько Накахаре неловко. От обожания и нежности, плещущегося в карих озерах, рыжику становится немного не по себе. А еще немного стыдно. Но все перекрывает такая же нежность, направленная в сторону суицидника.
Шатен заботлив.
Даже слишком.
Дазай будто пытается влезть под кожу к своему напарнику или полностью присвоить его себе, потому что чем-то иным подобное внимание к собственной персоне парень объяснить не может. Осаму буквально душит Накахару своей заботой и вниманием, но нельзя сказать, что рыжику это не нравится. Он все еще до конца не может понять, почему с ним обращаются настолько бережно (Но, наверное, это нормально. Все же, Осаму его чуть ли не потерял…). Все же, раньше с ним настолько нежно и внимательно никто и никогда не обращался.
И не смотрели с таким искренним обожанием и преклонением, словно он бог для этого человека. Впрочем, в какой-то степени это действительно так. Все же, Чуя и Арахабаки — это почти один и тот же человек, хотя первый — всего лишь сосуд, а второй — Бог Хаоса, который мечтает из этого самого сосуда выбраться. А для этого рыжик должен умереть. Вот только пока Дазай рядом, этому не бывать.
Рыжику кажется, что если он прямо сейчас попросит звезду с неба, Осаму все перевернет вверх дном, но ему ее добудет. И опрокинет к его ногам весь этот прогнивший мир, если Чуе этого вдруг захочется. Та власть, которую Накахара внезапно приобрел над Демоном, Боссом Портовой мафии неожиданно пугает ответственностью, а голова кружится от предвкушения.
— Ну малыш Чу, неужели ты так не рад видеть меня? — тянет суицидник, умильно заглядывая прямо в ярко-голубые глаза напарника. Накахара хмыкает и снова краснеет, про себя отмечая, что Осаму похож на большого и лохматого пса, пытающегося выпросить у хозяина еще немного ласки. Суицидник будто бы пытается попросить прощение за то, что успел натворить. Слишком виновато-заискивающий взгляд у него.
Слишком осторожные и ласковые касания для обычно жестокого и безэмоционального Дазая. Даже поверить нельзя, что именно этот человек в прошлом заставлял одним своим упоминанием трястись от страха. Что его прозвали самым жестоким и безжалостным демоном за долго до встречи с Чуей. Что эти нежные пальцы, так ласково прикасающиеся к коже рыжика, могут с потрясающей легкостью и безжалостностью ломать чужие кости, как сахар, и нести смерть. Что ум у этого веселого и легкомысленного парня настолько изощрен, что может предвидеть будущее на сотни шагов вперед.
Не зря шатена в его сопливые пятнадцать тогда боялся даже Огай Мори и единственного считал за равного, хотя был старше на добрых двадцать лет. Да, действительно, Мори его не просто опасался, а боялся, как человека, который может безжалостно убить. Но тем не менее Дазай был единственным, в ком Огай видел следующего Босса Портовой мафии. Если бы сам Чуя не знал, что этот нежный и трепетно влюбленный парень — самый жестокий и опасный человек в мире, и своими глазами не видел, на что в действительности способен Осаму, то он бы в это ни за что не поверил.
Слишком разнилось поведение двух масок шатена.
Серьезно, сейчас тот обращается с Чуей так, будто рыжик состоит из хрупкого фарфора, который может легко разбиться от любого грубого неосторожного движения. Дазай ведет себя с ним так, словно Чуя совсем беспомощный и нуждается в постоянном присмотре. Осаму постоянно пытается его обнимать или легко целовать, а если это не удавалось, то хотя бы невзначай касаться. Это с одной стороны вызывало у Накахары недовольство (все же, ему было не слишком уютно под столь внимательными взглядами медсестер), а с другой совершенно иррациональное удовольствие и умиление. Знать, что он настолько сильно дорог любимому человеку, было действительно приятно.
Все же, чтобы там суицидник не говорил ему до этого, но рыжик все еще продолжал сомневаться в том, что действительно стал настолько важен шатену. Все же, Дазай слишком часто врал и постоянно скрывал свои настоящие эмоции под маской, за которую никому не заглянуть. По крайней мере, он сомневался в этом до произошедшего. А сейчас он точно знает, что он действительно дорог бывшему напарнику.
Однако, если честно, от такого внимания ему становилось очень неловко. Дазай и так из-за него влез во все это дерьмо с Портовой мафией, убил Огая Мори и стал Боссом, хотя никогда к этому не стремился, а теперь еще и носится с ним, как курица-наседка. Серьезно, внимательно глядящее на него лицо Осаму — это то, что он видел постоянно, когда закрывал и открывал глаза. Шатен как будто совсем не спит, круглосуточно наблюдая за Чуей. Иногда Накахаре казалось, что в карих глазах мелькали призраки одержимости, но он списывал это на свои глюки после комы и чересчур богатое воображение.
С тех пор, как Чуя очнулся от комы, горе-суицидник не отлучался от него больше, чем на пару минут. А если ему нужно было на какие-то процедуры, то таскал его туда на руках, как бы рыжик не пытался сопротивляться этому. Иногда Накахаре казалось, что Дазай получает какое-то особое удовольствие от того, что носит его на руках, расчесывает волосы и вообще касается так часто. Парень даже не знал, когда шатен спит, потому что суицидник следил за тем, как рыжик засыпал, и за тем, как он просыпался.
Может, он думает, что Накахара им недоволен?
Или, думает, что рыжик на него сердиться?
Или вообще боится, что он его сейчас возненавидит и скажет, что не хочет с ним больше общаться?
В принципе, раньше это было бы действительно так. Все же, владелец Смутной печали поклялся в верности Мори Огаю. Но кто бы мог подумать, что тот окажется такой сволочью? Наверное, стоило признаться хотя бы самому себе, что свою жизнь и жизнь любимого человека (без него у Осаму просто не было бы смысла жить) Чуя ценил куда сильнее, чем свою преданность Ринтаро, как называла Мори Элис. Именно поэтому Накахара искренне рад (где-то в глубоко в душе), что тот мертв. А эта глупая скумбрия смотрит так забито, будто ожидает своего конца света, который начнется с первых его жестоких слов.
Рыжик не понимает, почему он должен прощать Осаму, если тот даже не виноват. А если и был виноват, то давно все искупил. Потому что кое-что прекрасно понимает даже Чуя.
Огай не успокоился бы. Если бы не получилось убить Накахару, тот бы перешел на Дазая. И тогда бы его рыжик удавил собственными руками. Чуя может говорить, что угодно и кому угодно, кричать про вечную ненависть и отвращение, ставить во главу угла предательство шатена и иже с ним, но отдавать своего суицидника он не собирается даже смерти. Так что все обломятся.
Осаму принадлежит Чуе, и точка!
— Дазай, хватит! — Накахара для видимого недовольства морщит нос и смеется, когда Дазай совсем легко щекочет его по ребрам. Ему все еще немного странно понимать, что его скумбрия действительно убил Огая Мори, чтобы защитить его от этого пугающего мужчины. Что ради него шатен пренебрег последним желанием Оды и вернулся на сторону Портовой мафии, решив возглавить ее.
Это все еще странно, но безумно мило.
Наверное, Чуя бы мог подумать, что это всего лишь необычный сон, если бы не одна деталь…
…на плечах Дазая висел красный шарф, прежде принадлежащий Мори.
Символ власти, передающийся от Босса к Боссу.
Такой не подделать.
— Кстати, ты же знаешь, что тебя скоро выпишут? — внезапно спрашивает суицидник, внимательно глядя прямо на Накахару. Тот недоуменно смотрит на мужчину, но кивает. — Так вот, милый мой малыш Чу, выполнять миссии ты больше не будешь.
— ЧТО?! — рыжик недоуменно моргнул, чувствуя какую-то пустоту. Если честно, ему показалось, что ему это всего лишь приглючилось. Дазай не мог так сказать, это не в его характере. Осаму знает, насколько способность Чуи на самом деле сильная и полезная.
— Ты больше не будешь выполнять миссии, где нужно использовать Порчу. — терпеливо повторяет шатен, а рыжик немного успокаивается. Ну, потерять миссии с Порчей это не так уж и страшно. А то он уж было испугался, что тот его совсем запрет в четырех стенах. Впрочем, судя по внимательному и очень задумчивому взгляду скумбрии, тот что-то в этом направлении и думал.
— Забудь. — угрожающе предупредил Чуя.
— Я тебя чуть не потерял. Ты правда думаешь, что я теперь позволю тебе снова так рисковать? — зло зашипел Дазай. — Я не переживу такого повторно! У нас есть много других сильных эсперов. Не хватит этих, я найду еще! Но забудь! Забудь, Чуя! Ты больше никогда… Никогда, слышишь?
Никогда не используешь Порчу!
— Ладно. — легко соглашается рыжик, чем довольно сильно успокаивает и напрягает Осаму одновременно. — Но я говорил о другом. Забудь о том, чтобы запереть меня где-нибудь, посадить на цепь и не выпускать. Я тебе этого никогда не прощу.
— Хорошо. — соглашается Дазай и лезет с объятиями. Чуя тяжело вздыхает и покорно позволяет себя обнимать, глядя куда-то в окно. Ловит руку своего Босса (как же непривычно звучит), трется о нее щекой и задумчиво спрашивает:
— Ты это с самого начала спланировал?
— Да. Я же знаю, насколько ты на
самом деле гордый, малыш Чу. — беззлобно смеется тот и легко ерошит рыжие прядки. — Ты просто выбрал из двух вариантов наилучший для себя.
— Такое ощущение, будто я случайно заключил сделку с дьяволом, а условий контракта не знаю. — недовольно бурчит Накахара, потому что его подловили. И это только в очередной раз доказывает, насколько хорошо они на самом деле знают друг друга.
— Это она и была. — довольно мурлычет шатен и тянется за поцелуем. Чуя вздыхает, но с удовольствием отвечает.
В принципе, плевать.
Если по условиям контракта он получит Дазая Осаму в свое личное пользование, то можно даже согласиться, чтобы тот его запер в четырех стенах. Главное, это скумбрии не говорить.
А то вдруг и правда запрет?
