В ад и обратно

Воспоминания даются тяжело, упрямятся и взвиваются, выскальзывая из тонких пальцев испуганными птицами. Ловить их тяжело, и кажется, будто кончик длинной нити с чем-то очень значимым в его памяти вот-вот удастся поймать, но он все маячит перед носом, отпечатывая на внутренней стенке век отрывистые слова и картинки. Сэмми трёт меж пальцев остатки чернил, наклоняется, чтобы рассмотреть смазанные отпечатки, и с его лба падает прядь волос, на короткую секунду мелькнув перед глазом. В следующий момент он вспоминает все. Память возвращается к нему резко, без промедления, бьёт в голову, будто выстрел, толкая на пол от неожиданности и шока. В пальцы впиваются занозы старого, много лет не знавшего лака, деревянного пола, а сердце его колотится сильнее, чем когда-либо в жизни. И после неё. Спустя секунду он срывается с места, едва не упав снова, будто не вставал уже тысячу лет, и бежит вперёд по коридорам. К лифту. *** На следующий день за окном лил сильный дождь, а Сэмми проснулся раздраженным, разбитым, с раскалывающейся головой и оттого еще более злым, чем обычно. Как всякий южанин, несмотря на то, что выросший в Нью-Йорке, Лоуренс был мерзляком, а оттого похолодание в последние дни октября не сулило ничего хорошего в первую очередь для тех, кому пришлось бы с ним общаться. Джоуи Дрю действительно заехал за ним утром и прождал его, не пожелав разбудить, целых три часа, мило и увлеченно беседуя с его отцом о том, где и как ему предстоит работать. Услышав кусочек этого разговора, парень скривился — его будто замуж выдавали и обсуждали размер приданного. Однако то, что такой занятой человек, как мистер Дрю, так спокойно потратил на ожидание Сэмми все утро, добавило еще немного уважения в отношении к нему, хотя Лоуренс частенько плевать хотел на доставленные им неудобства, которые приходилось терпеть другим людям. — Я заставил вас ждать. — констатировал факт Сэмми чуть менее надменно, чем он разговаривал обычно, спускаясь по лестнице в гостиную, где распивали не первую чашку чая его отец и будущий начальник. — Доброе утро. Вижу, сон пошел тебе на пользу — отлично выглядишь. — дружелюбно отозвался Джоуи и встал, чтобы пожать ему руку. Это, скорее всего, было очередной ложью. — Кажется, твой отец уже ждет успехов в нашем общем деле, так что в бой! Детское увлечение с неопределенным будущим, вот как бы отец назвал это, будь они наедине. Но мистер Дрю, очевидно, производил на него впечатление, и удивительного в этом не было ничего: Патрик Лоуренс был еще ребенком, когда его семья переехала в Нью-Йорк, и его учили выживать, приспосабливаться, обращать внимание на то, как живут коренные северяне, забыть насмешливое «янки» и притворяться тем, кого поколениями презирало его семейство — что на исторической родине, в Ирландии, что в Каролине. Джоуи Дрю, очевидно, выглядел как самый настоящий северянин, и вложенное в голову с детства давало о себе знать: мужчина начинал ему доверять заведомо, хоть в глубине души и считал все это авантюрой, участвовать в которой его сыну не пристало. — Да. — слегка безжизненно ответил Сэмми и оглянулся на коридор, ведущий в кухню. Очевидно, позавтракать уже успели без него, а пытаться объяснить итальянским старухам-поварихам, которые понимали едва ли по два слова в английском, что он хочет и когда, было выше его сил. Более всего Сэмюэль сейчас хотел проваляться в постели оставшийся день и, может быть, поужинать, когда стемнеет. И далеко не трястись в кэбе, слушая болтовню мистера Дрю (они познакомились только вчера, но Сэмми точно помнит, что был уверен, что тот будет болтать), а затем и решать, будет ли он на него работать. Хотя парню уже пару минут как казалось, что за него давно все решено. В кабине кэба пахло одеколоном и пылью. Они зашли туда ровно спустя полчаса после того, как бледный свет заслоненного тучами солнца разбудил Сэмми, и с тех самых пор настроение его не поменялось. Или, по крайней мере, он запомнил это так, потому что все время старался выглядеть равнодушно, чтобы начисто убрать из виденья будущих коллег и начальника образ мальчика-новичка и заменить его прохладной, спокойной уверенностью взрослого мужчины. Так или иначе, это получалось, по крайней мере, как казалось самому Сэмми, Джоуи же все еще относился к нему со смешливой отеческой снисходительностью, и было неясно: дело в Лоуренсе или мужчина относится так ко всем. Позже он поймет, что мистер Дрю был слишком склонен к неоправданной фамильярности (на тот момент он и сам еще был молод, ненамного старше Сэмми) и его манеру общения терпели все в студии, однако никто не относился к этому с такой злобой, как Лоуренс. Бульвары Манхэттена сменяли друг друга, ровные мостовые перемежались с ухабистыми, каменными площадями, отчего Сэмюэля нещадно подкидывало то вверх, то в сторону, и он не уставал с усталым выражением на лице поправлять соскальзывающие очки. Нью-Йорк был городом возможностей для всех и каждого. Шрамы, оставленные Гражданской войной, только начали затягиваться, свежие раны Первой мировой все еще обильно кровоточили, но все постепенно приходило в норму: люди хотели выкинуть из головы бесконечные сражения, веселиться, кутить в кабаках, сочинять, изобретать, пить, смотреть первые в мире мультфильмы и жить. Где еще это можно было сделать, если не в Нью-Йорке, который с каждым годом, казалось, до отказа заполнялся иммигрантами со всех концов света? Развернувшийся кризис не мешал горожанам хотеть веселиться, и тотальная безработица и инфляция подливали масла в огонь. Здесь уже не удивлялись неграм, выполняющим работу поважнее той, что давалось им ранее и женщинам, снующим по улицам в строгих длинных юбках и платьях с широкими плечами. — Ох, были до войны дамы… — с мечтательной грустинкой произносит Джоуи, провожая взглядом мелькнувшую в окне девушку в простом платье с белым воротничком: ни вышивок, ни уборок, только небольшие клинья на юбке. Но в голосе мужчины не было жалости, скорее налет презрения. — Шикарные платья, шубки, украшения, прически… А что сейчас? Все только и гонятся за тем, как бы посерее одеться. Сэмюэль не ответил ничего, лишь неопределенно пожал плечами. Дамам в своей жизни он посвящал категорически мало места, ибо для юноши его возраста они интересовали его подозрительно мало. Себе парень уже успел признаться, что в романтическом плане его выбор пал на мужчин, а потому суждено ему умереть в одиночестве, но никому другому об этом знать не нужно было: Сэмми был заносчивым и раздражительным человеком, готовым поддеть и высмеять любой недостаток другого, и вполне осознавал, что на этой почве такое же отношение может вернуться и к нему. Нет, он хотел быть нормальным настолько, насколько это было вообще при его несносном характере возможно. Кэб остановился, в последний раз больно ткнув юношу ручкой в бок, и Джоуи энергично хлопнул по коленям обеих своих ног ладонями. — Ну, вот и приехали! Здание было небольшим и ничем не выделялось среди остальных офисных помещений Нью-Йорка. Приятным плюсом стало то, что оно оказалось отделено от других, и ни с какими магазинами, бутиками и швейными цехами делить его не пришлось. Порожек здания был аккуратно подметен, около него корпели над незаконченной вывеской пара рабочих, а рядом сновало непривычно мало людей — студия была расположена далеко от центра Манхэттена и это стало вторым плюсом, которые Сэмюэль незаметно для себя отмечал в голове: столпотворения он не выносил. — Здесь, стало быть, и трудимся. — мистер Дрю сложил кисти рук, потирая пальцы, в которые въелись чернила, и посмотрел высоко вверх, щурясь от ярко-белого света солнца из-под облаков, будто студия его была размером с небоскреб. — Нравится? — Неплохо. — кивнул Лоуренс, снимая шляпу и отряхивая с нее невидимую пыль. Головная боль постепенно сходила нет, и юношу снедал интерес и некоторое подобие страха. Общение с людьми всегда давалось ему трудно. Сэмми был, бесспорно, талантливым человеком, и оттого безмерно тщеславным. Он презирал тех, кто был непохож на него и небольшое множество других его идеалов, не признавал наравне с собой простых работяг, предвзято относился к неграм и женщинам, поставленным современным обществом на довольно высокие должности — он просто был так воспитан, а ко всему прочему имел еще и заносчивый характер. Общаться с таким человеком желания никто не имел, и социализирован юноша был плохо. Поэтому представления коллегам более всего страшился, хотя и хотел убедить себя в том, что ни капли не боится. — Это здание… Оно очень важно. Это наш второй дом. Ребята здесь и живут — до дома твоего далеко, так что, пожалуйста, скажи, если захочешь комнату здесь — мы все обустроим. «Пф.» — подумал Сэмми, проходя за мистером Дрю внутрь и коротко осматриваясь. — «Еще чего, жить на работе.» — В твоем распоряжении будет музыкальный отдел. Пока что нас всего четверо, и то вместе с тобой, музыкантов нанять по нынешним временам — дело тяжелое. К тому же, я хотел человека, эксперта, который знает, кого выбрать — я в этом несведущ. Мне хотелось бы оставить это на тебя, я почему-то… Я уже говорил, я людей знаю, вижу. — снова принялся разглагольствовать Джоуи, экспрессивно жестикулируя. — Я хочу тебе это доверить. Я могу это сделать? Сэмми был хитер, подозрителен, но все же юн и тщеславен. Такие обязанности были ему по душе — он любил командовать, потому что точно знал, что был тем, кто заслуживает руководящей должности, и ему льстило, что кто-то это в нем видел. Сейчас он согласился бы на эту должность, даже если бы Джоуи сказал ему работать за двадцать баксов в неделю — он больше ценил признание, чем деньги, учитывая то, что последнего у него было предостаточно. Но Джоуи так не сказал. — Двести баксов в неделю. Но это только пока! — затараторил мужчина, отмахиваясь и укладывая руку между лопаток Лоуренса, будто сказал какую-то совершенно ничтожную сумму по временам объявшего страну кризиса. — Когда расширимся, будет гораздо больше. В конце концов, деятели искусства никогда не должны получать столько же, сколько рабочие. Лоуренс согласно кивнул, и преотвратительное настроение его начало постепенно отступать — перспективы открывались едва ли не сказочные. Маленький состав нынешней команды соответствовал предпочтениям Сэмми, платили более чем достойно, работа была по душе, а начальник был человеком слегка фамильярным, но хорошим — Лоуренсу уже тоже начинало казаться, что он «видит» людей. Впоследствии над своей детской непосредственностью в этот период жизни он будет смеяться долго, громко и жестоко. Студия пахла деревом, лаком и стройкой. Помещения в ней были новые, чистые, просторные — отстроили их, очевидно, недавно, и, несмотря на видимую простоту и лаконичность, выглядели они достойно. Третий плюс Лоуренс отметил в своей голове, когда беспрерывно болтающий Джуои довел его до музыкального отдела. В главной комнате была отличная акустика — это парень оценил сразу, купленные едва ли не вчера (возможно, так это и было) дорогие инструменты — начальник не поскупился и потратил много денег, уж Сэмми-то понимал, сколько, и это было отлично — работать с третьесортными струнами да клавишами — абсолютное неуважение к себе. В музыкальной комнате Сэмми задержался надолго. Он бродил он стойки к стойке, оглаживал инструменты, проверял звуки и что-то бормотал себе под нос. Собственную внешность порой вспомнить тяжело, каким бы странным это ни казалось. Но было ощущение, будто тогда, тысячелетия назад, он весь состоял из углов. Тонкая, длинная шея с выпирающим треугольником адамового яблока держала легкую голову со слегка выдающимся подбородком и длинными, почти до плеч, волосами. Лоуренсу было тяжело вспомнить, какого они цвета, и это было той деталью, которую его память восстановить не смогла. Венчали картину под названием «я вытянутый и острый ублюдок, не трогай — уколешься» круглые очки, нацепленные на вытянутый нос с благородной горбинкой, и длинный серый ольстер с темно-охровыми перчатками. Такой он и ходил по комнате — вытянутый, задумчивый, в чем-то неуклюжий, в чем-то изящный, пока не нашел наконец банджо. Юноша слегка улыбнулся, наклонился, чтобы поднять его, на лицо из-за уха спала прядь, и в эту секунду прямо в глаза ударил яркий свет.