В ад и обратно

Яркий свет — то, что он помнит отлично. Это вырезалось в его памяти, впечаталось в нее, будто шрам, клеймо, оставленное раскаленным железом, и не зажило спустя сотню лет, горело будто оставленное вчера. *** Радужку обожгла пронзающая боль и Сэмми зажмурил глаза, отворачиваясь. Банджо выпало из его рук, ухнув печальной басистой трелью, и юноша снова наклонился, чтобы слепо нащупать инструмент на полу. Ощущения были не из приятных — ослепивший его свет казался солнцем, перемещенным на эти секунды в студию. Сэмми наконец открыл глаза, когда свет погас, и инстинктивно посмотрел куда-то вверх, будто на потолок или на солнце. Видеть что-либо сейчас было трудно — перед глазами плясали отпечатки вен и разноцветные круги. Но он успел различить темный силуэт в будке, расположенной на втором этаже, будто у потолка комнаты. — Какого черта? — рявкнул Сэмми, и вовремя отвернувшийся (как оказалось, не случайно) Джоуи инстинктивно подскочил к нему, сочувствующе уложив руку на его плечо. Юноша вновь закрыл глаза, пытаясь сбросить навязчивую радужную пелену. Несмотря на кажущуюся хилость и худобу Сэмми имел крепкий голос, порой — когда он действительно злился — уходящий едва ли не в бас. Слышать его от этого тельца, близкого к описанию «тщедушный», было странно, и возможно, тогда мистер Дрю даже немного испугался. — Прожектор сегодня шалит. — послышался голос невдалеке, а за ним и размеренный стук шагов по лестнице. В этом голосе не было ни капли сожаления, лишь констатация факта — спокойная и, может Лоуренсу тогда и показалась, но немного смешливая. Юноша взбесился ещё больше. — Ваши с прожектором шалости едва не лишили меня зрения! — Сэмми аккуратно поставил инструмент обратно на стул и потер веки, открывая глаза. В двух метрах от него стоял долговязый чёрный мужчина в свободной рубашке со сложенными в карманы руками. Лицо его выражало тщательно скрываемое беспокойство, уж Сэмми знал, как это выглядит, и потому усмотрел в этом вину за содеянное, решив смягчиться. Короткие, чуть вьющиеся волосы открывали типично высокий лоб, белки небольших, но выделяющихся глаз блестели на фоне темной кожи — темнее, чем юноша когда-либо видел — а полные, но оттого не рыхлые губы были сложены в едва заметную, примирительную полу-улыбку. Сэмюэль приосанился, стряхнул с плеча невидимую пыль и небрежно протянул руку. Тогда ему подумалось, что это местный уборщик или ещё что-то в этом духе, потому что он не привык видеть негров на должностях посерьезнее, и решил подарить мужчине свое снисхождение — пожать ему руку. Тот спокойно принял рукопожатие, вытащив из кармана правую ладонь — невероятно горячую, но не вызвавшую привычной брезгливости — и чуть шире улыбнулся. — Норман, познакомься, пожалуйста, это наш композитор, Сэмми Лоуренс. Невероятно талантливый молодой человек! — Джоуи так и не отпустил его плечо, лишь, кажется, сжал сильнее. Сэмюэль отчётливо запомнил, какой контраст имели для него эти две руки — одна ощущалась многотонным грузом, а вторую почему-то хотелось держать подольше. Возможно, дело было в том, что юноша был южанин и мерзляк, и тепло этой едва ли не прямоугольной ладони с длинными, жилистыми пальцами его на секундочку спасло, но сейчас, с высоты воспоминаний, Сэмми понимал, что Джоуи тоже далеко не мерз. — Норман Полк. — кивнул мужчина и разорвал рукопожатие, снова спрятав руку в карман. — Я местный бездомный. Мистер Дрю иногда меня любезно подкармливает, я занял вашу комнату, вы же не против? Наверное, и без того длинное лицо Сэмми вытянулось настолько, что помещение тут же заполнил громкий смех. Джоуи оторвал свою руку от пиджака юноши, чтобы похлопать себя по колену, Норман обнажил кромку белоснежных зубов, легко посмеиваясь, а Лоуренс вновь вскипел, и тонкие тёмные брови метнулись к переносице. — Он… Ах, он шутит. — хриплым от смеха голосом проговорил мистер Дрю, потирая живот. — У нас тут никогда не бывает скучно. — Замечательно. — процедил Сэмми, одарив «уборщика» чуть надменным взглядом и издал холодный, равнодушный смешок — короткое «ха». Норман только пожал плечами в ответ, все так же немного улыбаясь и отворачивая голову в сторону, к банджо, нашедшему место на стуле для музыкантов. — Мистер Дрю потратил весь вчерашний день, чтобы подготовить эту комнату, раньше я из своей будки смотрел только в пустую стену. А теперь вот как — инструменты, стульчики, очень мило. Вас очень ценят, мистер Лоуренс. — Ну, обычно так оно и бывает, когда смотришь из будки. Мало что видишь — трава да калитка. — юноша не улыбнулся, а лишь слегка злобно сверкнул глазами. — Так что тебе повезло больше. Лоуренс привык к тому, каким был человеком, а оттого и казаться вежливым при первом знакомстве желания не имел и считал, что таким образом даже проявляет уважение к человеку, с которым только начинал общаться, ведь гораздо хуже вести себя сначала невероятно мило, а потом оказаться той ещё сукой. Сэмми выбирал быть сукой с самого начала, так ему было комфортнее, но сейчас понял, что перегнул палку. Ситуация в стране была и без того напряжённой — не так уж много времени прошло с того времени, когда негры работали на плантациях рабами. Попробуй напомнить им о временах, когда их деды и бабки, а может и родители, горбатились с утра до ночи, рвали спины и плакали до рассвета — ничего хорошего не произойдёт. Сэмюэль немного испугался, но виду не подал, и на надменно приподнятом лице лишь слегка побелела кожа. Но Норман почему-то не обиделся. Мужчина приподнял широкие брови и хохотнул, чуть отклоняясь назад. — Ну, вы правы, вы правы. Спасибо. И с той же лёгкой улыбкой поднялся обратно в будку под потолком, из которой продолжил иногда посмеиваться. Лоуренс повернулся к начальнику, чуть шире раскрыв глаза в немом вопросе, а тот лишь похлопал его по плечу и отпустил, уводя из комнаты в коридор и затем дальше по музыкальному отделу, болтая и показывая по ходу дела комнатки и каморки. — Норман хороший парень. Ты не подумай, я не такой уж и новатор, по мне, так неграм место на полях, но он правда неплох. Старается. Спокойный. На рожон не лезет. Работает себе и работает. И я подумал — почему нет? Лоуренс задумчиво кивнул, осматривая стены и иногда проводя по ним подушечками пальцев. На руках оставалась шершавость покрытия, иногда лёгкие занозы, но все это помогало ему больше, сильнее почувствовать место. — У нас тут пока тесновато и людей немного. Но вскоре обживемся, уж поверь. — улыбнулся Джоуи и открыл очередную дверь, за которой скрывалась не большая комната, а скорее личный кабинет. За странным, высоким столом с лёгким наклоном в угол комнаты скрывалась чья-то взъерошенная макушка. Услышав скрип двери, человек за доской слегка дёрнулся и приподнялся, высунув голову из-за деревянной поверхности. Лицо у паренька было флегматично-усталое, и ему, казалось, было вообще все равно, кто сюда пришёл и зачем. На вид ему было не больше шестнадцати, и Сэмми задался вопросом, а почему, собственно, работать ему предстоит с неграми и детьми. Не хватало ещё и женщин, ей богу. — Познакомься, это Генри Штейн, наш талантище! Мы с ним рисуем то, что затем превращается в мультфильм. Генри, у нас наконец появился композитор! Знакомься, Сэмми Лоуренс. — Сэмюэль… — сдавленно пробормотал юноша. — Привет. — все так же равнодушно вякнул художник и опустился за стол так, что снова осталась видна одна лишь его макушка. — Привет… — неуверенно произнес Лоуренс и обернулся к Джоуи, будто бы спрашивая, что ему дальше делать. — Ну, пойдём, пойдём, не будем его отвлекать. — зачем-то понизив голос едва ли не до шепота, хохотнул мужчина, и Сэмми мог поклясться, что услышал разочарованный, но будто бы уже не удивлённый вздох из-за стола. Затем Джоуи привёл своего нового композитора в кабинет, где ему предстояло работать, и началась история. *** Спустя пару дней Сэмми уже высказал начальнику изменённое мнение насчет собственной комнаты в студии. Работать приходилось много, настолько, что сил трястись в кэбе по часу туда и обратно не оставалось — к тому же, дома его ничего не держало. Под родительской крышей, несомненно, тепло и уютно, готовят итальянские поварихи, ни о чем не нужно заботиться и свежий воздух, но, как это часто бывает с детьми богатых родителей, для юноши это было больше сродни золотой клетке. Не имея достаточно хороших отношений хоть с кем-либо в своём доме и за его пределами, Сэмми предпочитал думать так: «Будь у меня семья, ради которой стоило бы возвращаться, я бы возвращался.» Жизнь «самостоятельная» была для него в новинку, и не причиняла неудобств, скорее вызывала интерес. На тот момент юноше было уже двадцать четыре года, а он все ещё ничего не смыслил в готовке, уходе за домом и прочих полезных вещах. Без всяких сомнений, при его таланте все это легко можно купить, наняв слуг, но была в самостоятельности какая-то романтика. Так, в общем-то, жили все обитатели студии, никто из которых, кроме Джоуи, с прелестями роскошной жизни знаком не был, и впервые Сэмюэль чувствовал необходимость соответствовать — не для того, чтобы понравится, а для самого себя. Большой объем работы Лоуренса также не удручал. Он был молод, амбициозен, умел и мог творить, поэтому в работу окунулся с головой, уже через пару дней изучив каждый миллиметр в студии и почувствовав себя отчасти ее хозяином. Инструменты в отделе не замолкали, пока Сэмми тестировал ноты, порой это происходило глубокой ночью, и из соседних кабинетов слышался не то вой, не то рычание недавно уснувшего Генри, жизнь текла каким-то новым, но уже полюбившимся чередом, и в какой-то мере Лоуренс был счастливым, хоть и вечно невероятно уставшим. Лишь один факт иногда пускал рябь на идеальную картину работы на Джоуи Дрю. В музыкальной комнате, той самой, с инструментами и будкой, всегда ощущалось незримое поначалу присутствие человека. Конечно, после Сэмми понял, что это был Норман, как всегда работавший в прожекторной будке, но поначалу это пугало. Этот мужчина в целом оказался очень странным. Через неделю-другую, когда Джоуи нанял на работу какого-то болтливого пацана на должность уборщика, оказалось, что до этого уборщиков в студии не было, а Норман трудился киномехаником. Узнать это было даже для Сэмми в какой-то степени стыдно: все это время он скидывал Норману неудавшиеся нотные тетради, дёргал его пойти и где-то что-то убрать, а он только улыбался как-то странновато, кивал и делал, что говорят, хотя спустя половину месяца и оказалось, что он занимал должность киномеханика. Каким образом Сэмми удалось упустить этот факт, он не знал, и пришлось краснеть под хохот всей небольшой команды и даже Уолли, который в курсе дел ещё не был. Не смеялся разве что Норман, он улыбался и смотрел на Сэмми с лёгким ехидством, но в этих тёплых карих глазах почему-то не было желания поддеть его этим фактом и продолжить смеяться, вспоминая эту историю, полгода. Лоуренс привык драться и заранее приготовил «кулаки» — едкие фразочки, равнодушные улыбки и фантастически продуманный уход: «что ж, мистер Полк, мне жаль, что вы выглядите как уборщик», «эй, Уолли, может, поменяетесь должностями?». Но использовать ничего не пришлось. Ситуация вывела Сэмми из колеи и он сбежал, забыв про тактичный и гордый уход. С самого первого знакомства между ним и Норманом установилась какая-то атмосфера взаимных подколов. Только если обычная схема, которую выстраивал Сэмми, предполагала ненависть со стороны обычных людей, работала на всех остальных, то на Полка она не действовала. Ей богу, иногда Лоуренсу казалось, будто перед ним робот, а не живой человек, умеющий оскорбляться. Однако у этого «робота» было полно иных странностей, обнаружить которые было тяжело и почему-то получалось в основном у Сэмми. Норман был сродни кинокамере, прожектору, если хотите, только какому-то совсем не яркому. По каким-то причинам он всегда знал все и обо всем, обнаруживался неожиданно и в самых неожиданных местах со странным, в какой-то степени голодным взглядом. Через какое-то время Сэмми понял, что Норман следит, в том числе следит и за ним, и ощущение прилипших к затылку чужих глаз не проходило ещё долго. Как-то раз, в особенно тяжёлый день, когда за окном бушевала майская гроза, а сотрудники разбежались на обед, в комнате отдыха был только один лишь Сэмми на пару с банджо. Комната была отлично освещена и лишена тёмных углов, однако это не помешало случившемся случиться. По стеклу барабанил дождь, даже в комнате разливался его свежий и настойчивый запах, а Сэмми ударился в ностальгию. Прошло уже едва ли не десять лет с того, как болезненно разорвались его отношения с тем парнишкой, как бишь его, Робин? Это не важно. Тоска питалась не разбитым сердцем, а больной, колючей душой, не делавшей исключений ни для кого после тех первых и, кажется, последних отношений в его жизни. Сэмми тогда грустил, что случалось не часто, потому что суждено ему всегда быть один на один с собственным поганым характером, и измениться сил у него нет. Лоуренс сидел, откинув голову на спинке дивана, под пальцами плясали струны банджо, и юноша в очередной раз удивлялся тому, как было тяжело извлечь из этого инструмента грустную мелодию. Наверное, это то, что было ему так необходимо, когда он сам был сплошной грустной мелодией. Песня вспомнилась сама по себе, и юноша чуть улыбнулся, подбирая аккорд. — Oh, I wish I was in the land of cotton Old times there are not forgotten Look away! Dixie Land In Dixie Land where I was born Early on one frosty morn'… * Соскользнувший с грифа палец вцепился не в ту струну, крепко ее прижимая, и банджо выпустил премерзкий, гулкий звон. Слова застряли в горле у юноши, когда его взгляд зацепился за стоящего около дивана Нормана. К о г д, а он успел сюда прийти? И почему в очередной раз так не вовремя? Сэмми разочарованно цыкнул и вздохнул. — Я тебя даже не заметил. Слушай, я не… — Хорошая песня. — перебил его мужчина, усаживаясь на диван неподалёку от Сэмми и перевёл спокойный, немного тёплый взгляд сначала на окно, по которому все сильнее барабанили капли, а затем и на юношу рядом. — Мне пели ее в детстве. Мне нравилось. — Да… — растерянно кивнул Лоуренс, успев слегка затормозить, и вернул себе привычное «аристократическое» лицо спустя долгих две секунды. — Стало быть, ты южанин? — In Dixie Land, I'll take my stand To live and die in Dixie. — Норман петь не умел, и текст песни звучал больше сказанным, чем пропетым, но Сэмми его понял и вернул пальцы на грифе в правильное положение, нежно проведя по струнам рукой и продолжив играть. Дождь за окном стал тише, или они оба просто перестали его слышать. *Dixie Land — любимая песня конфедератов, участников Гражданской войны с «юга», которые топили за сохранение старинных устоев, монополию юга, возможность оставить негров рабами и прочее и прочее. Многие их негры кстати тоже за это топили потому что и так нормально жилось лол