***
OST: Apocalyptica – Fade To Black (Instrumental Version)
1997 год
– В эфире спортстудия ZDF. Добро пожаловать на аналитическую пятнадцатиминутку — лучшую передачу под чашку эспрессо. Зарядите свое сознание и не переключайтесь! На дубовой тумбе, дверца которой была аккуратно обклеена вкладышами жвачки «Final» с легендами футбола, кряхтел и кашлял старенький телевизор «Grundig». Бледный худой мальчишка, усевшийся прямо на полу перед экраном, терпеливо пристраивал в нижний ряд новое лицо и заодно прислушивался к голосам экспертов. Оживленная дискуссия, впрочем, постоянно прерывалась посторонними звуками — раскатистым лаем соседской собаки, скрипом половиц в гостиной, внезапно раздавшимся звонком. – Алло? Здравствуйте, Герр Матущак! Разумеется, мы придем. Да-да, почти всей семьей. Извините, что? А-а-а. Петер, увы, не сможет. Сегодня он дежурит в отделении до вечера. Конечно, очень жаль. Герр Матущак… я хотела сердечно поблагодарить Вас! Как — за что? Для Мануэля невероятно важна Ваша поддержка. Он целую неделю настраивался, представляете? Уже такой серьезный и взрослый, а кажется, что совсем недавно игрушки на тренировку приносил. Ага, дети быстро растут, я совершенно с Вами согласна. М-м? Обязательно. Хорошо, до встречи! Телефонную трубку опустили обратно на подставку с резким щелчком. Ретривер соседки по дуплексу продолжал захлебываться лаем. На улице, кажется, косили траву. Ведущий зычно рассмеялся в ответ на нелепую шутку. Но внимание сосредоточенного на своем занятии мальчика отвлекли слова матери, усталый и бесцветный полушепот: – Опять. Какой позор… – Тренер звонил? – обеспокоенно спросил он, обернувшись. Мать недвижимой сгорбленной статуей замерла у телефона. Будто втайне надеялась, что вот-вот аппарат вновь задребезжит, а когда она, наконец, ответит, на другом конце провода ее обрадуют приятными новостями: «Я отпросился с дежурства ради вас. Хочу быть сегодня рядом». Этому не случиться. Никогда. – Да, солнышко. Пожелал тебе удачи. Ману, нам стоит поторопиться. Для женщины, на чью долю выпало немало испытаний, Марита Нойер держалась достойно. Она старалась не жаловаться на обстоятельства, наоборот — часто улыбалась сыновьям, несмотря на плохое настроение. Поэтому Ману ничуть не удивился, когда мама быстро собралась с духом и широким жестом пригласила его к трюмо. Следующий вкладыш, с которого на него сурово уставился Андреас Кёпке, вратарь-победитель Евро-96, пришлось убрать обратно в карман. «Просто не спорь», – настраивался Ману, – «Будь послушным, и мама порадуется». Он плюхнулся кулем на хромоногий табурет, отозвавшийся резким скрипом, и замер, втянув свою длинную шею в плечи. В трехстворчатом зеркале Ману выглядел даже меньше, чем был на самом деле, и значительно бледнее. Сделать «приличную» прическу из его отросших за каникулы волос — затея матери. Ману, напротив, жутко гордился непокорными вихрами, хотя во время интенсивных тренировок они липли ко вспотевшему лбу, а еще — по-дурацки завивались на кончиках. Зато теперь он успешно мог подражать Боно из U2. Клипы и фрагменты концертов, которые крутили по MTV Deutschland в вечерний прайм-тайм, занимали Ману не меньше футбола. Полседьмого по вторникам и четвергам он прилипал к телеэкрану, затаив дыхание, и терпеливо дожидался, когда виджей объявит U2. А потом, пока играла песня, зачарованно рассматривал Боно — его гибкие движения, пластику, прыгучую походку. Фрау Нойер принялась ловко орудовать гребешком, наклоняя временами голову сына в нужную сторону. Ману снова обратился во слух. Телевизор позади него надрывался: – Согласитесь, Ральф, – заявил кто-то из ведущих, – сейчас Штутгарт выглядит очень привлекательно. Вдохновленная амбициозная команда под крылом молодого специалиста… Мне кажется, швабы способны встряхнуть чемпионат и дать ему новый импульс. – Не думаю, Дитер, – парировал второй ведущий, – Я настроен скептически. – Почему же? Не верите в успех красных? – Им сенсационно везет. Но решающим фактором на дистанции все равно является опыт, которого пока нет у главного тренера. Впрочем, победить сегодня кризисный Шальке — посильная для них задача. Ману заерзал на жестком сиденье. Прогноз экспертов ему не понравился. Его раздражало, когда о клубе, воспитанником которого он являлся, посторонние люди отзывались пренебрежительно или высокомерно. «Чтобы понять кнаппенов, нужно быть кнаппеном», – вспомнил он излюбленную присказку герра Матущака, тренера их юношеской команды. Ведущие «ZDF Sport» были далеки и от культуры, и от философии кнаппенов, но судили о клубе с уверенностью прожженных знатоков. Ману, сдавшись натиску любопытства — «кто там посмел сомневаться в Шальке?» —выскользнул из-под маминых рук и обернулся. Напыщенный Дитер в ящике оказался бледным саксонцем с заостренным носом на сухом треугольном лице. Его кособокий профиль чем-то напоминал крысиную мордочку. Дитер никак не желал униматься. Пряча самодовольную улыбку в щеточке усов, он расхваливал тренера Штутгарта на все лады — и «перевернутый треугольник» в атаке, и мобильность опорной зоны, и умеренную спортивную наглость центральных защитников. «Без разницы, какой у них тренер. Когда Шальке раскатает швабов, разговоры про него прекратятся» Ману понятия не имел, почему его настолько задели комплименты в адрес незнакомого человека. Иррациональная антипатия скользкой змеей ворочалась внутри. Он почему-то сразу представил себе крепко сбитого коротыша с мясистым подбородком, неаккуратно выступающим вперед, и бледной жидкой шевелюрой. «Противный и страшный», – так мальчик охарактеризовал этот смутный образ. – Сынок, потерпи секунду, ладно? – мать настойчиво усадила его обратно на табурет, – И переодень, наконец, футболку. Папа рассердится, если узнает, что ты копался в его вещах. «Вряд ли отец вообще что-либо заметит. Ты ведь знаешь его, мам. Зачем тогда выдумываешь?» Ману по привычке сдержал рвущееся наружу негодование. Он не собирался огорчать мать «плохим поведением», хотя его подначивало желание соскочить с табурета, чтобы громко и четко выразить недовольство. Но фрау Нойер сильно не нравилось, когда сыновья буянили или проказничали. Если с «сольными выступлениями» Марселя, старшего из своих детей, она давно смирилась, то попытки Ману отвоевать немного свободы почему-то прочно выбивали ее из равновесия. «Куда подевался мой ласковый добрый мальчик?» – в такие моменты она вздыхала настолько тяжко, будто беспрерывно тащила на собственных плечах Эверест. Порой Ману ухитрялся влипнуть по-крупному, серьезно разозлив ее, и тогда неизменно слышал: «Я попрошу отца поговорить с тобой». Сухие слова илистым вязким осадком копились в глубинах души, залегли там, недвижимые, но значимые. Ману почти не обращал внимание на этот тонкий слой и вспоминал о его существовании, только если речь заходила об отце. Тогда отложившийся «ил» поднимался со дна, и «воды» становились беспокойными и мутными. Эта невыразительная жижа, состоящая из тоски, раздражения, восторга от удачной шалости и стыда за наступившие последствия, и ассоциировалась с Петером Нойером. Отец всегда оказывался чем-то занят: – На Флахштрассе ограбили пожилую женщину. Мы составляли фоторобот… Что ты сказала — Мануэль набедокурил? Давай отложим разборки на завтра? – В Бюр нагрянул бундеспрокурор. Столько мышиной возни и расшаркиваний… Знаешь, я морально раздавлен. Поспать бы лишний часок… – Ты же видишь, Марита, мне некогда. Я просто тону в бумажках, а успеть нужно до понедельника! Может, поговоришь с ним сама? Герр Нойер, полицейский относительно благополучного в Гельзенкирхене района Бюр-Митте, фанатично горел своей работой. «Законность», «акт», «правопорядок» и «кодекс» — понятия, которые Ману впитал одновременно с «угловым», «навесом» и «золотым голом». Отец часто, с присущим ему тягучим южным акцентом, пережевывал во рту эти устрашающие сочетания букв. Его прозрачные серо-голубые глаза в такие моменты одержимо поблескивали холодным льдом за стеклами тонких прямоугольных очков. Любопытный по натуре Ману, чья комната в доме соседствовала с родительской спальней, не единожды, затаив дыхание, прижимался ухом к стене, когда старшие Нойеры бурно выясняли отношения. У отца, обычно сдержанного и флегматичного, будто срывало резьбу. Не стараясь приглушить свой свистящий и кашляющий баритон, он невольно сделал сына свидетелем некрасивых разборок. Ману был чересчур осведомленным ребенком для своих одиннадцати с половиной: он знал больше, чем ему положено. – Выходные я проведу с ними, у Стефани прослушивание в школьный хор. – Твой сын играет против юниоров Бохума в субботу! Собираешься пропустить? – В прошлый раз он просидел на скамейке запасных весь матч. – Какая разница? Это же Ману, наш мальчик! Боги, Петер! Ты не посмеешь… – Обойдемся без шантажа, хорошо? Стефани — моя дочь. Не вынуждай меня выбирать между собственными детьми… Сложить в уме содержание подслушанных разговоров и замученный мамин вид не составило труда для Ману. Улики указывали на «преступника» — отец разрушал семейный уклад шаг за шагом, постепенно отдалялся от него и Марселя, задерживался на работе допоздна или отсиживался у бывшей жены. Благодаря этому Ману принял первое по-настоящему взрослое решение в жизни — завязать с дурацкими выходками и баловством. Теперь он полностью сознавал цену каждого проступка. Разочарованный скорбный вид. Морщинка между нахмуренными бровями. Потухший взгляд, утративший прежний блеск… Несмотря на трудности и разочарования, Марита Нойер рачительно вела быт и боролась за благополучие сыновей. Вот почему Ману чувствовал ответственность за счастье и душевное состояние своей мамы. Расстраивать ее сегодня он тоже не хотел. Просто утром, движимый странными и пугающими переживаниями, поддался прежнему искушению и стащил из родительского шкафа отцовское джерси. Изрядно потрепанная шальковская форма с фамилией Леманна на спине, кумира Ману наравне с Боно, пришлась аккурат по колено. Кажется, будто совсем недавно отец приобрел полную вратарскую экипировку — футболку, шорты, гетры, щитки и бутсы, чтобы полноценно участвовать в домашних тренировках сына. Несколько сезонов, вплоть до 94-го, он исправно посещал каждый матч Ману, лично отвозил его на сборы в детский спортивный лагерь, консультировался с педагогами и врачами. А потом в слаженном квартете Нойеров случился разлад. Будто в одно мгновение метроном сбился с ритма, и каждый зазвучал на собственный лад. – Он снова не придет, да? Глупая надежда проскользнула в голосе против воли. Вспотевшие ладони комкали ткань джерси, которая хранила знакомый запах — сигаретного дыма и мускусного одеколона. – Ты же знаешь, солнышко, он на дежурстве. «Опять», – Ману проглотил едкую горечь, но смолчал. – «Отец нереально бесит. Почему именно сегодня, когда меня взяли болбоем? В академии из всех пацанов нашей группы выбрали меня, а он все пропустит. Ведь я буду рядом с основой, увижу вблизи Леманна, Тона и Линке!» – Понимаю. У папы — важная должность. Ману оставалось лишь гадать, насколько фальшиво прозвучали эти слова. – Какой ты у меня взрослый мальчик! – мама попыталась приободрить его, приобняв за поникшие плечи и ласково клюнув в щеку. – Посмотри-ка, готово! Будешь самым модным из ребят. Она просияла, явно довольная результатом, и легонько кивнула в сторону зеркала. Ее пшенично-русые локоны мягко рассыпались по плечам. Прокравшийся сквозь шторы луч полуденного солнца превращал их в расплавленное золото. Ману с кислой миной разглядывал свою прилизанную макушку. «Писк моды», — назидательно втолковывали ему, — «Все такую носят». Когда вопрос касался одежды или стрижек, фрау Нойер была безупречна. Она выписывала множество журналов про красоту и стиль. В прихожей на банкетке для обуви хранилась стопка старых номеров «Brigitte», «Bunte» и «Burda Style», перевязанных хвощовой веревкой. Разноцветные глянцевые корешки давно уж истерлись — Марита часто возвращалась к любимым статьям и карандашным пометкам, оставленным когда-то на полях. «День начинается просто отстойно, а?» Вряд ли одиннадцатилетний Мануэль Нойер, вратарь юниорской команды «горняков», рассчитывал, что именно сегодня с ним приключится самое грандиозное в жизни событие. Но порой судьба закладывает лихой вираж в наиболее непримечательный момент…***
До стадиона их втроем подбросил дедушка Вилли. Ману, устроившийся вместе с братом на заднем сиденье, развесив уши, внимал его монологу об историческом значении Бюра в Рурском регионе. За окном мелькали серые, бежевые и коричневые фасады фахверков. На Паркштадионе царила фантастическая атмосфера. Стадион гремел, клокотал и ревел словно тысяча мотоциклетных моторов. Оглушительный свист с гостевой трибуны, вызывавший желание немедленно прикрыть уши, не умолкал оба тайма. Швабские ультрас, кажется, прибыли на выездной матч в количестве целого легиона, что внушало легкое опасение. А вдруг эта воинственная красно-белая орда, раззадоренная счетом на табло, устроит после беспорядки и драки? Болельщики кобальтовых, впрочем, превосходили оппонентов и в перфомансе, и в улюлюканье, и в гомоне. «Бело-голубой навеки!», — эмоционально, очень душевно скандировали они, размахивая флагами в традиционных клубных цветах. Громоподобный голос запевалы, усиленный мегафоном, вселял храбрость в бешено колотившееся сердце Ману. Он непоколебимо верил в команду. Да, пусть его личный вклад был минимальным — всего лишь подавать мячи игрокам, но тем не менее Ману раздувался от всеобъемлющей гордости. Ведь в академии его выделили среди других претендентов. Это ли не счастье? Реальность отвесила жестокую оплеуху. Уже к двадцатой минуте несокрушимая идеальная команда, какой искренне считал ее Ману, рассыпалась под бодрым натиском швабов. Нарастающий ужас вытеснил воздух из легких. Мощная поддержка родных стен не уберегла Шальке от позорного разгрома. Ману растерянно смотрел, как воплощалось наяву пророчество футбольных экспертов, предрекавших красивую победу гостей. Второй тайм лишь усугубил позиции кнаппенов. Полумертвые фланги, сонное копошение в центре поля, разгневанно метавшийся в своей штрафной Йенс Леманн, по чьим губам отчетливо читалось «scheißeficker»… События подобно скорому поезду понеслись вперед. Ману с трудом воспринимал происходящее вокруг безумие, надеясь, что это просто кошмарный сон, и скоро его разбудят. Судя по недоумению других болбоев, Ману не был одинок в этом чувстве. Сильнее трех безответных голов раздражал только тренер Штутгарта. Ману подавал мячи недалеко от скамейки швабов, поэтому наблюдал их наставника весь матч. Во-первых, он оказался вовсе не таким, каким Ману его изначально себе представлял. Худой, рослый и беспокойный, он напоминал небольшой черный вихрь, суетливо крутившийся на бровке. Мешковатая кожаная куртка свободно болталась на его подтянутой фигуре, как на вешалке. Во-вторых, для главного тренера клуба из первого дивизиона он выглядел чересчур молодо. «Ему тридцать хоть есть?», – засомневался Ману. После финального свистка этот странный до жути мужик выскочил прямиком на поле и, старательно сигналя кому-то, принялся размахивать руками, которые из-за объемных рукавов куртки смахивали на два огромных крыла. «Швабский придурок», – мстительно окрестил его мальчик, но внутренний голос нашептывал другие ассоциации. Темная одежда, угольные волосы, острый вороний профиль — опасность, угроза, неотвратимость — «Черный человек». С торжествующей, а потому отталкивающей улыбкой тренер приветствовал своих победивших игроков. Его лицо озарилось таким неистовым ликованием, что в чертах проявилось что-то совершенно пугающее и сумасшедшее. «Чему он так радуется?» – разъярился Ману. – «Ведет себя, будто Бундеслигу выиграл. Ненавижу швабов с этого дня» Мануэль Нойер свирепо сверлил глазами зловещий силуэт тренера гостей, не подозревая пока, что впервые столкнулся с человеком, который однажды с ног на голову перевернет его мир.***
OST: Solo Sounds feat. Trevor Exter – Hey You
Вечером небо разродилось свирепым ливнем. На улице держалась мутная свинцовая мгла, сквозь которую лишь иногда пробивались желтые пятна — тусклый свет уличных фонарей. Косые струи упруго хлестали по стеклу, звонко разбивались о жестяной козырек над крыльцом, а где-то наверху, если прислушаться, они атаковали черепичный скат. Подтянувшись на подоконнике, Ману прижался лбом к холодному окну. И снова — никого. Лишь кромешная густая чернота стояла непроглядным заслоном. Наверное, в такое лютое ненастье действительно сложно добраться до дома? Ветер обязательно вывернет зонт наизнанку или сломает самую хлипкую спицу, заберется под полы плаща, просквозит уши… «Тупейшие отговорки», – мгновенно одернул себя Ману. – «Он просто не хочет вернуться пораньше, только и всего. Небось ждет, когда мы уляжемся спать». Когда руки начали затекать и дрожать от напряжения, Ману спрыгнул вниз и уселся прямо на паркете, подтянув колени к животу. Есть совсем не хотелось, но восхитительный запах маминой индейки настиг его даже на веранде. Здесь он, окруженный садовым инвентарем, старыми велосипедными запчастями и прочим барахлом, почти ежедневно совершенствовал свои лучшие навыки — умение терпеть и ждать. От скуки Ману принялся воображать, будто дождь добился своего — проломил крышу и затопил их дуплекс целиком. Фантазия рисовала сюжет классической катастрофы. Вода медленно бы заполняла каждое помещение, пока, наконец, не добралась бы сюда, подхватывая мягкими волнами бутсы и теннисные мячи. Набрав в грудь побольше воздуха, Ману бороздил бы комнаты подобно заправскому водолазу. Он проплыл бы мимо комода, в котором лежал теперь его плюшевый медведь — первая любимая игрушка, обязательно заглянул бы в чулан, где покоились ракетки, приоткрыл бы тумбу под телевизором, чтобы проверить, на месте ли плеер с кассетами. Давным-давно, целую вечность назад, каждую из этих вещей покупал отец… Ману помнил все папины подарки. И значимые, и совсем пустяковые. Помнил безудержное счастье, окатившее горячей волной, когда, развернув праздничную упаковку, он получил на Рождество первые в жизни вратарские перчатки. К сожалению, сносились они чересчур быстро — отошла липучка. Однако Ману, прикрывая веки, даже сейчас легко мог восстановить в памяти их ребристую текстуру и синие полоски на пальцах. «Может, его похитили пришельцы? А потом подослали робота, чтобы следить за нашей семьей» Внезапный мерзкий звук прервал его затянувшиеся размышления: водосточная труба принялась шататься на разболтавшемся креплении — скрип-шранк-шранк, скрип-шранк-шранк… «Чепуха. Даже инопланетная жестянка нашла бы время присобачить обратно эту долбаную трубу» – Когда я выласту, стану поисейским! – Главное — стать хорошим человеком, сын. Приносить пользу обществу можно без удостоверения и формы. – Буду как ты, – топнул Ману крошечной ножкой. – А ты холоший. – Не настолько, чтобы ты восхищался мной всегда. Однажды ты найдешь себе ориентир получше. «Дурак! Ненавижу…» – Мальчики, пора ужинать, – донеслось с кухни. За приглашением моментально последовало слоновье топотание по лестнице. Проныра Марси в очередной раз опередил нерасторопного младшего брата. Мама заморочилась и, пытаясь поднять им настроение, превзошла себя. Утиный рулет с орехами, поданный на сервировочной доске, золотисто-коричневая корочка индейки, хрустящие тосты с ежевичным джемом, заботливо пододвинутые на половину стола Ману — выглядели блюда не только аппетитно, но и красиво. Даже жалко было притрагиваться, уничтожать усилия. Ману, по крайней мере, относился с уважением к маминому труду. – Петер, уже почти полночь, мы отметили без тебя. – Прости, пришлось обрабатывать много заявлений. Гражданская активность повысилась накануне голосования. – Ману выиграл сегодняшний матч, он ждал, когда ты вернешься. – Правда? Молодец. Обязательно подарю ему какую-нибудь игрушку. – Ману давно не интересуют игрушки, Петер! Ты что-нибудь знаешь о собственном сыне?! – Не кричи, Марита, у меня раскалывается голова от твоих претензий. Новые перчатки его, конечно, порадуют? – Ты опоздал. Я сама купила все необходимое перед сезоном. Сказала ему, что это от тебя… Тонкие стены легко пропускали подробности ссоры. Ману, не успевший пока заснуть, услышал абсолютно все. – Мама, все очень вкусно, спасибо. Еду приходилось заталкивать в себя силой. Унизительное поражение Шальке от зарвавшихся швабов по-прежнему не укладывалось в уме. А опоздание отца в такой чертовски неудачный день выглядело ироничным, если не комичным. – Папа, а почему дедушка Вилли называет тебя швабом, когда злится? – Потому что я родом из Баден-Вюртемберга. А нашему «дедушке» никак не дают покоя мои южные корни. – Если ты шваб, значит, я тоже? – Ты это ты. Просто постарайся не судить людей по акценту или клубным цветам. Мир — невероятно сложная штука, сын. Петер Нойер вернулся с дежурства, когда стол наполовину опустел. Отец размашисто шагнул на кухню, принеся с собой свежесть ночной прохлады и дыхание ранней осени. На запотевших очках переливались дождевые капли. Шея и лицо блестели от влаги. Со свернутого зонта-трости на паркет стекала вода. – Десять правонарушений! Марита, десять! – бросил он вместо приветствия. – Клянусь, сентябрь станет наиболее криминогенным месяцем за отчетный год. Мне даже не требуется заглядывать в статистику, чтобы утверждать это. Фрау Нойер медленно подняла на него измученный воспаленный взгляд, но ничего не ответила. Ману нервно сглотнул вязкую слюну и легонько пихнул Марселя ногой, дотянувшись носком кроссовка. Брат ободряюще кивнул ему, выражая молчаливую поддержку. Остаток ужина прошел в почти осязаемом напряжении. Отец с задумчивым видом разделывал лежавший перед ним кусок сочной индейки. Когда он наконец положил приборы на салфетку и убрал тарелку в сторону, то поинтересовался: – Как матч? Победили, разумеется? – Нет, – первым отозвался Марси, – Продули по полной. – Досадно. Надеюсь, тур на следующих выходных будет успешней. «Ты нисколечко не сожалеешь об этом, правда?» – едко подумал Ману. – Кстати, о выходных, – мама наклонилась вперед и, словно подчеркивая значимость сказанного, опасно прищурилась, – Поможешь разобрать кладовку завтра? Мужские руки пригодились бы. – Извини, в воскресенье я планировал сводить Стефани в зоопарк. Она давно уже упрашивает меня. Может, перенесем генеральную уборку на будний вечер? – Ты работаешь в участке допоздна. На неделе ты обычно занят. – Посмотрим по обстоятельствам. Раньше вторника ничего не гарантирую. Вот получу расписание дежурств на руки и сообщу тебе наверняка. Ситуация накалялась. Марси закусил щеку и поочередно поглядывал на родителей с нескрываемой тревогой. Ману сжал челюсти до скрипа зубов и намертво вцепился руками в скатерть. Оба единодушно готовились вмешаться, если старшие Нойеры вдруг перестанут себя контролировать. «Ты обещал. Папа, почему снова? Ты обещал поиграть со мной в теннис. И позаниматься с Марси математикой. Какая, нафиг, Стефани? Что мы такого сделали тебе, чтобы заслужить все это?» Разочарование накатило удушливой волной. От обиды защипало в глазах. «Отец, посмотри на меня!» – нестерпимо хотелось закричать Ману, но он так и не проронил ни единого звука. – Мальчики, – Марита Нойер поднялась из-за стола и горделиво расправила плечи, – Отправляйтесь наверх. – А посуда? – жалостливо заскулил Марси, пытаясь уцепиться за возможность остаться. – Вымою сама. Давайте, бегом по кроватям. В дверном проеме Ману оглянулся. Отец апатично уставился на драпированные кухонные занавески, повернувшись спиной к выходу. В его статичной каменной позе и упрямо сведенных лопатках Ману прочитал острое нежелание вести какие-либо беседы. – Спокойной ночи, – от внезапного хриплого шепота сердце болезненно дрогнуло. – Спокойной… ночи, – эхом отозвался Ману. Он подумал, что после такого сможет заснуть лишь чудом. *** Родители сначала яростно бушевали на первом этаже, потом продолжили переругиваться в спальне. Голоса трубно гудели и завывали, сливаясь в отвратительную какофонию. Подслушивать Ману не собирался. Он был достаточно взрослым, чтобы самостоятельно догадаться о причине ссоры. Разведать подробности? «По горло сыт этим голимым дерьмом. На полжизни вперед» Поворочавшись минут десять с закрытыми глазами, Ману бросил это бесполезное занятие, спустил босые ноги на холодный паркет, торопливо втиснулся в старые кеды, стоптанные набок, и бесшумно покинул комнату. В коридоре было жутковато, почти как в ужастике. На потолке дрожали смутные тени, одинокое арочное окошко по-прежнему сотрясалось под дождевым обстрелом. Увы, старшие Нойеры тоже зазвучали громче: – Подам на развод. Понятно тебе? – Уже опустилась до мелочных угроз? Несколько крадущихся шагов в кромешной темноте — и перед глазами появилась знакомая бирюзовая дверь с тонкими трещинами, выцветшим плакатом «шалькеры вперед» и пузатой бронзовой ручкой, слегка поцарапанной и потертой. На сигнальный стук – раз-два, раз-два-три – Ману мгновенно отозвались: – Заходи уже, попрыгунчик. Харе там топтаться. Марсель устроился на кровати среди подушек, скрестив ноги по-турецки. Он лениво листал свеженький журнал с комиксами при тусклом свете настенной лампы. «Просто картинки просматривает», – предположил Ману, у которого с братом была тонкая интуитивная связь. – Снова орут? – Марси прекратил изображать чтение и выжидающе посмотрел на Мануэля. Тот обреченно закивал головой. – Ага. Думал, вообще оглохну. Марси… – Ману нерешительно замялся на пороге. – Можно остаться у тебя? Брат согласился без сомнений и условий. Они прекрасно понимали друг друга, особенно в тяжелых ситуациях. – Только не кисни, ладно? Я поиграю с тобой завтра в теннис, если захочешь. – Правда? – воодушевился Ману. – Ты ведь ненавидишь теннис. – Ради тебя готов помучиться. Хорошенько разбежавшись, Ману рухнул прямиком на кровать, отчего она жалобно крякнула и запружинила. Он заключил Марселя в крепкие стальные объятия прежде, чем тот успел бы возмутиться. – Марси, ты лучший! – Ладно тебе… – деланно засмущался брат, но довольная интонация выдавала его истинное отношение. На узкой кровати они с трудом уместились вальтом. Прохладные ступни брата упирались Ману в правый бок. Собственные ноги он закинул на подлокотник-валик. Сон никак не шел. – Как думаешь, почему он превратился в такого… гада? – задал Ману волновавший его вопрос. – Наверное, маму разлюбил. Поди его разбери, батю-то. – Разве любовь проходит так быстро? – Откуда мне знать, попрыгунчик? Скорее всего, нет… Одно понятно: взрослые часто творят какую-то тупую хрень. Ману ответил красноречивым сопением. «Если я буду любить однажды, то никогда не сделаю больно своему человеку», – клятвенно пообещал он про себя, бессознательно обращаясь к будущей паре нейтрально, обезличенно. «Мой человек», – повторил он зачем-то, будто пробуя эту фразу на вкус, привыкая к ней. А потом в сознании воцарилась фантастическая пустота и невесомость, и Ману наконец провалился в глубокий сон.