Reprise

      Все специалисты говорили: для адаптации ребенка нужно время, нужно внимание и свободное время нового родителя. Недели, месяцы, годы. Ребенку нужен при этом покой, эмоциональная стабильность, возможность побыть одному, справиться с потрясениями своим способом.       Мартин, кажется, влился в новую жизнь без проблем. Он ещё в приюте решил, как должна выглядеть его новая комната, и ему не терпелось увидеть ее вживую. Ему не хотелось возвращаться в детский дом, хоть смена места жительства была нелегким делом. Своих родителей он помнил плохо, жизнь с бабушкой была невыразимо скучна. Бабушка была так стара и немощна, что не могла позволять Мартину выходить из дома. Зачастую мальчик смотрел вместе с ней непонятные программы по телевизору и умирал от скуки. Когда бабка проваливалась в сон, он мог, наконец стащить у нее пульт и начать искать каналы с мультиками.       Эта женщина была глуха на одно ухо и слабо слышала вторым, поэтому Мартин и не пытался с ней о чем-либо поговорить. Она кормила его, а когда забывала об этом из-за старческой деменции, мальчик настойчиво теребил ее рукав. Как выяснилось, этого было недостаточно для воспитания ребенка. Представители органов опеки стали оставлять Мартина в приюте. Новые порядки, шум, невозможность остаться наедине в своем личном пространстве, бесконечные вопросы и требования воспитателей и других специалистов, задиристые ровесники, которых мальчик не понимал вообще никак, лишь усугубили необщительность маленького Конвери. Он учился, он смотрел на других людей, слушал их манеру речи, он выучил приютские порядки, но сказать что-то по этому поводу ему было нечего. Мальчик пришел к выводу: если он будет долго молчать, то надоедливые взрослые, наконец, от него отстанут. Все, что ему хотелось, так это заниматься своими делами и не впутываться в активность других детей. Взрослые скоро отстали от него, махнули рукой. Мартин выполнял их основные требования, кушал, ложился спать, когда этого требовали, присоединялся к занятиям, если ему не приходилось во время этого общаться с другими.       Он не мог понять, что было лучше: та пресная жизнь с бабушкой, которая не могла дать ему никаких развлечений или впечатлений, или жизнь в приюте, подстегивающая его интерес к знаниям, но слишком неприятная в бытовом плане. Каждый ребенок в приюте знал: есть шанс на кардинальное изменение жизни, есть счастливый билет наружу, и имя этому — приемный родитель. Чем младше был ребенок, тем выше был шанс, что парочка взрослых в умилении покажут на него пальцем и скажут «хотим». Через несколько недель счастливчик покидал приют и отправлялся в свой новый дом.       Шесть лет — солидный возраст для усыновления. Шансы начинали стремиться к нулю, и Мартин уже готов был смириться, что он останется со всеми этими людьми вокруг на долгие годы. Затем в его жизни появился Он.       Он не был добрым волшебником и не выглядел так. И не похож был на того самого идеального приемного родителя с картинок: улыбчивого мужчину в сопровождении милой супруги. Он пришел вместе с другим мужчиной, одетым в такой же темный деловой костюм. Они были похожи на бизнесменов или спецагентов. Когда Мартин впервые увидел их, он нерешительно встал на пороге. Может он ошибся и зря понадеялся, что это было связано с приемными родителями? Может эти двое были очередными специалистами, врачами или учителями, одетыми в необычную одежду?       Воспитательница оставила его в игровой комнате и ушла. Затем мрачный фасад исчез, ну, по крайней мере у одного из новых взрослых. И звали его Освальд. Освальд был его счастливым билетом. Мужчина нагнулся к его уху и по секрету сказал, что уже на выходных они вместе будут гулять в городе.       Освальд спросил, куда бы Мартин хотел попасть, что бы он хотел сделать за пределами приюта. Мартин ответил, что хотел бы покушать мороженое, несмотря на холодную погоду на улице. Мальчик никогда не видел таких милых кафе с мороженым, таких приветливых продавцов и столько разных видов мороженого. И выбрать можно было любое, или даже несколько, можно было выбрать вафли, и полить все шоколадом, и посыпать цветной посыпкой, маленькими звёздочками и сердечками.       Освальд сказал, что он готов покупать Мартину такие сладости, готов возить по паркам развлечений и магазинам, если Мартин согласится жить с ним и слушаться его.       Так мальчик обрёл свой новый дом. Мартин любил подслушивать разговоры взрослых, он зорко подмечал все изменяющиеся детали, вслушивался в изменяющиеся интонации. Все самое интересное они не рассказывали детям. Так Мартин узнал, что его опекуна звали Пингвином. И это было потрясающе, у него не только было обычное человеческое имя. Кроме того его назвали богатым (это было понятно сразу) и опасным человеком. Мартин не чувствовал опасности, и ему было интересно, что заставляло других считать Пингвина опасным. Освальд был Королем Готэма.       Мальчик и не знал, что у этого города был Король! Во всех мультиках и книжках короли выглядели по-другому, у них были короны, свои рыцари, а жили они в замках. Может короли на самом деле отличались от тех образов в произведениях? У Освальда было несколько своих машин, много денег, и даже директор его слушался, так что наверно Мартин мог в это поверить. А жил его опекун не в настоящем замке, но в похожем месте.       Этот дом был огромным. Мартин увидел свою комнату такой, какой и планировал, и само место было невероятно интересным. У Освальда даже был свой собственный сад. По большей части дома Мартин мог передвигаться без ограничений, иногда некоторые места и комнаты были для него закрыты. Иногда он встречал дома странных людей, которые взволнованно и нервно глядели на него, кажется, пугаясь, ещё больше, чем мальчик. С ними разговаривал Освальд, так что Мартин решил, что все это было его работой.       Мартин познакомился с Ольгой. Она напоминала бабушку. Она убиралась и готовила. А ещё с симпатией глядела на то, как маленький мальчик лукаво следил за ней из-за двери. Женщина часто давала ему вкусненькое и говорила слова странным образом. Освальд сказал, что если у Мартина будут проблемы и вопросы, то он может обратиться к Ольге. Мальчик кивнул. Правило было принято. Каждый день в новом месте напоминал какое-то приключение.       А затем Освальд вернулся домой с хромой ногой и страшными синяками на лице. Хоть он и пытался убедить мальчика, что все было хорошо, Мартин отлично видел, насколько мужчина выглядел опечаленным. Оказалось, что даже у короля были враги, которые делали ему больно, даже Освальд попадал в драки.       Плохо было не то, что его побили, а то, что лучший друг Освальда, тот мужчина в очках, теперь был в больнице. И никто не мог уже его оттуда выпустить. Освальд с грустью говорил, что хотел бы забрать Эдварда так же, как забрал и Мартина из детдома, но он не может этого сделать. А может лишь ненадолго его навещать. Мартин сочувствовал Эдварду.       Рождество они провели вдвоем. Смотрели фильмы на большом проекторе и пили горячий шоколад. У дома также была оранжерея, когда Мартин заглянул туда в очередной раз, он увидел там девочку и страшно удивился. В этом особняке ему ещё ни разу не попадались другие дети. Девочка была старше его, и у нее были огненно рыжие волосы. Она также удивлена была его увидеть.       — Ты кто? Я никогда не видела тут детей. Ты в гостях? Ты родственник Пингвина?       Мартин задумался. Был ли он родственником? Да, ведь его усыновили. Он нарисовал на блокноте Освальда и себя, держащим его руку.       — Это значит да? Ты родственник? Он твой дядя? Отец? — девочка выглядела озадаченной, она вовсе не припоминала, чтобы у Кобблпота были дети, затем ее осенило. — Ты из приюта, да?       Мартин кивнул, и девочка улыбнулась.       — Меня зовут Айви Пеппер. Когда моих родителей не стало, я сразу сбежала, потому что приюты — полный отстой. Я иногда живу здесь, Пингвин мне разрешил. Слежу за оранжереей. Ему как-то выстрелили в плечо, а я его вылечила. Ты знал, что зимой за растениями нужно следить особенно тщательно? А ещё я слышала, что он поставил ёлку в гостиной и захотела посмотреть. Рубить деревья неправильно. Когда будет весна, я весь сад переделаю.       Мальчик слушал ее молча и даже не пытался перебить и вставить свое слово. Он даже не пытался представиться.       — Ты молчишь. Это странно, но мне нравится. Ладно, я пойду, — Айви надела теплую куртку, шапку, вытащила из карманы пачку купюр, пересчитала. — Я их одолжила. Не говори своему папе. Это как бы мой подарок на Рождество. Ну все, пока!       Девочка вышла через отдельную дверь оранжереи, затем показалась в проеме снова и сказала: «Рубить ёлки неправильно! Скажи это Пингвину, хорошо?». Мартин лишь кивнул.       Хоть новому воспитаннику и требовалось время для адаптации, он был не против съездить в гости. Кобблпот сильно сомневался, что ему стоило брать Мартина на знакомство с родителями так рано, однако Новый год они собрались встречать в поместье Ван Далей. Всю дорогу мальчик не отлипал от окна лимузина. Он зачарованно глядел на Готэмский канал, когда машина выехала на мост, а потом смотрел на улицы пригорода. Он никогда в своей жизни не покидал Готэм. Дом, куда они приехали, напоминал тот, в котором они уже жили. Только вокруг был лес, сад был более диким, а поляны вокруг были покрыты ровным белоснежным слоем снега.       Освальд кинулся в объятия своих родителей, а потом представил своего ребенка. Мартин с интересом глядел на них. У них были сложные и интересные имена, Гертруда Капельпут и Элайджа Ван Даль. Они были родителями Освальда, а Освальд усыновил его, что означало, что для Мартина они были как бабушка и дедушка. Для себя мальчик решил так их и называть. Они правда были похожи на бабушку и дедушку, были пожилыми, с седыми волосами и очень добрыми. Бабушка тут же потрепала за щеку застеснявшегося мальчика. Дедушка же серьезно пожал ему руку и произнес:       — Какой юный респектабельный джентльмен. Вижу весьма достойный галстук.       — Оззи, у тебя половина лица зелёного цвета. Не думала, что тебя ударили настолько сильно. Кто это сделал? — обеспокоенно поинтересовалась женщина.       — Уже не важно, мам. Ударили и ударили.       — Ох, ладно, — она покачала головой и громким шепотом произнесла, — а под ёлкой стоят подарки для кое-кого.       — Мам, не нужно было утруж…       — Тише, тише, дай мне порадовать ребенка.       С позволения опекуна Мартин побежал в гостиную. Возле ёлки действительно стояла огроменная цветастая коробка. Он открыл ее и стал озадаченно оглядывать содержимое. Освальд сел рядом с ним и с таким же интересом заглянул внутрь.       «Мои старые игрушки. Что-то такое я от нее и ожидал».       Игрушки действительно были старыми, потертыми, иногда самодельными, и в глазах Мартина они превратились в реликвию. В доказательство, что Пингвин сам когда-то был маленьким мальчиком, как и он сам. Кроме игрушек ещё были шкатулочки, фотографии и немного пожелтевшие рисунки. Мартин начал рассматривать листы, это были рисунки птиц, весьма искусно выполненные, с подписями. Перья были точно и легко прорисованы, размахи крыльев, милые черные бусинки глаз. Было ясно, что Освальду действительно нравилось этим заниматься. Некоторые из рисунков были даже покрашены. Мальчик взял одну такую зарисовку, а затем указал на себя и на опекуна.       — Хочешь, чтобы я научил тебя? Хорошо.       У мужчины отлично получалось понимать его без слов.       — Мы можем даже пойти в художественную студию. Если хочешь, конечно.       Некоторое время мальчик проболтался на кухне, слушая Гертруду и наблюдая за тем, как она готовит. Он смог даже попробовать десерт задолго до ужина. Затем Мартин отправился исследовать и этот дом. Он шел по коридору и услышал голоса в комнате за закрытой дверью. Зная, что именно в такие моменты взрослые обсуждают самое интересное, он прислонился ухом к замочной скважине.       — Не расскажут, что за лечение. Я не член семьи и не супруг. Может он целыми днями на галоперидоле! — нервно говорил Освальд. Ему очень хотелось закурить, но у отца было слабое здоровье. Он просто отпил свой глинтвейн.       — Сколько раз ты его уже навестил, как он выглядит?       — Два раза. Выглядит нормально. Или делает вид, что с ним все нормально. Отец, если бы ты видел, что за жуткое это место. Убийцы, каннибалы, насильники… А Эд там!       — Он вовсе не такой, как они, — Элайджа покачал головой.       — Да! Ему там не место, — Кобблпот начал ходить по кабинету, — одно это здание калечит психику. Он должен быть здесь, я найду хорошего частного психиатра, я смогу о нем позаботиться…       — Сколько людей из-за мистера Нигмы пострадало? Будешь ли ты в безопасности? — обеспокоенно спросил отец.       Освальд криво улыбнулся. В безопасности ли он был рядом с Эдвардом? Эдвард уже однажды лишил его всего, что было, надругался над памятью о родителе, пытал, калечил, делал больно всеми возможными способами, предавал.       — Нет, но именно поэтому ему нужна помощь, — признался Освальд. — Я единственный, кто у него есть, я один могу… и хочу ему помочь. Я буду в порядке. Он такой импульсивный, плохо себя контролирует. Если идея придет ему в голову, то он от нее уже не отступится.       — Как то, что произошло с детективом полиции?       — Да. Я знал, что он хочет это сделать. Я пытался его отговорить, но видимо недостаточно хорошо. Теперь я виню себя, и он винит себя… — Кобблпот судорожно вдохнул и не смог закончить фразу. Элайджа подвинулся ближе и накрыл своей рукой руку сына, пытаясь поддержать.       — Как ему теперь помочь?       — Нужно время. Хьюго Стрейндж не тот, с кем можно вести переговоры. Спасибо, что выслушал. Мне больше некому выговориться.       — Конечно, — улыбнулся мужчина.       — Ладно, хватит о моих проблемах. Как дела с твоим бизнесом?       Мартин отлип от двери, разговоры про бизнес были совсем ему не интересны. Он пошел дальше по коридору.       — Дела пошли в гору, думаю можно будет открыть ещё парочку салонов, — довольно сказал отец.       — Мое имя всё-таки сделало рекламу? Здорово. Такая легальная деятельность как кость в горле у полиции. Знаешь, ко мне уже дважды приходили социальные работники с офицерами полиции.       — Все обошлось?       — Да, для Мартина там нет никакой опасности.       — Он напоминает мне тебя. Чудесный мальчик, — искренне признался мистер Ван Даль. — Хочу обсудить с тобой важное дело.       Мужчина открыл верхний ящик своего стола и вынул оттуда черную бархатную коробочку. Освальд не смог сдержать восхищенного вскрика. Кольцо было поистине прекрасным. Освальд поднял свои влажные глаза, засветившиеся от восторга, на лукаво улыбающегося отца.       — Следовало бы попросить благословение у родителей, но ты сам знаешь какова ситуация. Могу попросить благословения только у тебя.       — Пф, я благословляю этот брак, — усмехнулся Освальд и неловко потер заслезившиеся глаза. Элайджа принял кольцо обратно, полюбовался ещё раз.       — Жду подходящего момента, чтобы сделать предложение.       — Хочешь устроить свадьбу?       — Как того захочет Гертруда.       Мартин не мог высидеть весь ужин, а сидели за столом взрослые уже долго. Они ждали самой полуночи. Мальчик выскользнул из-за стола, снова заглянул в свой подарок, на этот раз куда внимательнее. Начал доставать разные вещи, крутить их в руках. Деревянный и немного облезлый меч. Нет, не облезлый, побывавший во многих битвах меч рыцаря. Или меч Короля Артура. Мартин сделал несколько движений, будто бы защищался от невидимого врага. Куколки в самодельной одежде, машинки на веревочках. Чёрно-белые кое-где смазанные фотографии: кудрявая блондинка держала мальчика на руках. Мартин бросил взгляд на сидящих за столом — действительно похожи. Рисунки он уже хотел повесить в своей комнате, а для фотографий попросить рамочки.       Мальчик открыл шкатулку. В ней были маленькие блокнотики и дневники, содержимое которых было неизвестным, так как он ещё не умел читать и писать. Ему следовало научиться как можно скорее. Браслетики, ленточки, перышки. Маленькие зубки. Это уже казалось жутковатым. Кто хранит детские зубы и отчего не отдает зубной фее? Мартин еще, конечно, не подозревал, что эти зубы не принадлежали Освальду. Эти зубы юный Кобблпот хитроумным способом (в драке) добыл у сверстников в надежде на то, что зубная фея одарит его наличкой, в которой мама так сильно нуждалась. Он пришел к выводу, что зубная фея даёт деньги, только когда под подушкой лежат собственные зубы.       Мартин глядел на все эти вещи, и все больше ему казалось, что истории, связанные с ними, происходили когда-то и с ним самим.       Эдвард сидел на кровати, опершись спиной о стенку, Освальд в полулежачем положении был рядом. Они оба были изрядно подвыпившие, навеселе, торопливо обсуждали какую-то забавную чушь. Нигма, пожалуй, чувствовал себя счастливым человеком. Он, наконец, делал именно то, что приносило ему удовольствие, был в ладах с самим собой, у него был близкий человек, настоящий друг, которому он доверял и мог рассказать, что угодно о себе. Эдвард хранил много скелетов в своем шкафу и привык, что людям доверять не стоит. Одно неверное высказывание, и вся жизнь его, работа, выстроенные с таким трудом, могли рухнуть, как карточный домик. Он оборачивал это все в форму загадки, не в силах запрятать глубоко и по-настоящему, надеясь, что никто не захочет лезть ему в душу дальше, расшифровывать то, что он говорит на самом деле.       Вдруг Кобблпот стал серьезным и произнес:       «Хотел бы я, чтобы эта информация тебе не пригодилась, но я не могу не связать это с тем, что уже рассказал про Индиан Хилл. Доктор Стрейндж ставил поразительно жестокие и бесчеловечные опыты в подвалах, но это не значит, что в самом Аркхеме его деятельность была нормальна. Нет, Хьюго оставался чудовищем всегда. Одни пациенты были ему безразличны, а другие привлекали его внимание, и я оказался в числе последних. Ту терапию, которой он меня подверг, я бы назвал пыткой. Я считал себя сильным человеком, но доктор Стрейндж умеет находить то, что способно принести самую невыносимую и мучительную боль. Я отправился в клинику, чтобы избежать Блекгейта, объявил себя безумцем, хоть и не был им. Но Хьюго Стрейндж превратил меня в сумасшедшего. А затем вылечил. Всех людей можно сломать, Эдди, помни об этом, и если ты столкнешься с этим человеком, будь настороже, он крайне опасен. Он сделал и из меня урода, правда, не такого, какие были в Индиан Хилл».       Миг — и наваждение рассеялось. Эдвард снова был один. Один на один с чудовищем, готовым пробраться в его голову и поджарить все содержимое черепной коробки.       — Мистер Нигма, — низким голосом произнес Хьюго Стрейндж, — в вашем деле указано, что на совершенные вами преступления вас кто-то надоумил. Некий голос в голове отдавал вам команды, а вы не могли ему сопротивляться. Это так?       — Я не хотел убивать Тома Догерти и Кристен Крингл, — уклончиво ответил парень. Это было правдой. Хьюго чему-то про себя усмехнулся.       — Клиника Аркхем — это не один из способов избежать тюремного заключения, мой друг. Это заведение, где предлагают лечение людям, страдающим от психических расстройств. И если окажется, что таким образом вы обманываете полицию, меня, то у вас будут очень большие неприятности. Вы осознаёте это, мистер Нигма? — доктор смотрел на него исподлобья.       — Осознаю.       Большие неприятности — вовсе не перевод в Блекгейт, как уже догадывался Эдвард. Он облизнул сухие губы. Нужно было решать, что делать, и как можно скорее. Перед ним был очередной психолог, но на этот раз он был умен и талантлив, как дьявол, и все те приемы, к которым Нигма прибегал раньше, на нем не сработают. Где ты, скажи мне, что делать на этот раз? Ты всегда знал, что говорить в таких ситуациях, как отвести от меня угрозу. Ты нужен мне.       В мыслях Эдварда было поразительно пусто и тихо. Его друг молчал, не пытался предупредить или остановить.       — Это так, — решился Эдвард, — он говорил мне, что делать.       — Давно ли вы стали его слышать? Он сопровождал вас во время всех трёх убийств?       Как давно был с ним другой Эдвард? Это был хороший вопрос. Сказал бы об убийстве офицера Догерти и слукавил. Другой Эдвард был с ним во время его первого преступления, но было оно давным-давно.       Была причина, по которой Эд избегал темы родительства, недолюбливал детей и учебные заведения. Они заставляли его припоминать собственное детство и события, которые были страшными, неправильными, которые оставили в его душе уродливый шрам, извратили психику и привели, в конце концов, к тому, что было сейчас. Он загонял эти события в самый дальний уголок своей памяти, надеясь, что когда-нибудь сможет забыть об этом навсегда. О тех вещах, что он не помнил, он не мог проговориться. Был ли теперь смысл держать это в тайне, когда он уже был заперт в психушке за новые преступления? Пожалуй, нет.       Его родители не были плохими людьми. Бедствия жизни извратили их, так что все, что происходило затем, Эдвард привык считать судьбой. Весьма талантливый и выдающийся инженер с амбициозными планами в научной деятельности, миловидная ответственная жена-домохозяйка, хорошенький сын, первенец, на радость папе, свой домик, не с белоснежным забором, но весьма близкий к образу американской мечты. Пара людей, достойная ячейка общества начала свою жизнь в большом и перспективном городе Готэме.       Счастье длилось от силы несколько лет, пока очередной кризис не оставил главу семьи Нэштонов (фамилия, которую Нигма терпеть не мог) без любимой работы. Мужчина старался не унывать. Он искал работу снова и снова. Так путь в науку оказался отрезан, предложения становились хуже и хуже, заработок все меньше и меньше. С огромным беспокойством молодая пара оставила дом своей мечты и перебралась в квартиру на последнем этаже старенького здания. Ожидания миссис Нэштон о правильной семье разбились о суровые реалии. Женщина нашла такую же тяжёлую и малооплачиваемую работу, как у мужа, маленький ребенок оказался настоящим грузом на шее. Что делать теперь, платить за садик, но начинать есть всего раз в день? Или отказаться от горячей воды и отопления? А может найти няню, спихнуть ребенка старой соседке, пока взрослые были заняты попытками найти средства для проживания?       Эдварду исполнилось четыре года, когда отец от тоски и усталости начал пить. Сначала малышу это казалось забавным. Такой обычно хмурый папа вдруг становился шумным и весёлым. Затем отец становился буйным. Мальчик начал избегать его в такие моменты, прятался под кроватью или в шкафу, закрывал руками уши. Ему хотелось бы, чтобы отец снова стал таким, каким был раньше. А он все больше времени начал проводить дома. Вскоре дома начали появляться неприятные люди, его собутыльники. Они занимали кухню на долгие часы и страшно шумели. Когда Эдварду хотелось кушать, он пытался незаметно пробраться на кухню. Однажды отец поймал его и со смехом сказал, что дела стали настолько плохи, что он готов продать собственного сына. Это вызвало в компании большой ажиотаж и новый взрыв смеха. Мальчик в ужасе вырвался, закрылся в комнате и, вытирая слезы с щек, стал дожидаться маму. Она приходила поздно вечером, устало что-то готовила ему и ложилась спать. Уже тогда мальчик понимал, что отец не шутил. С затаенной в сердце надеждой Эдди слушал разразившийся за стенкой скандал. Вот-вот мама должна была убедить папу вести себя хорошо и снова ходить на работу. Этого отчего-то не произошло.       Старший Нэштон вовсе бросил попытки найти работу, теперь он оставался дома все время. А шестилетний мальчик все чаще стал проводить на улице целые дни. Но он не мог там находиться, когда наступала зима, ему приходилось возвращаться в ненавистную квартиру. Близилось время, когда ему нужно было пойти в школу, а это значило, что ему нужна была хорошая одежда, за которую его не будут высмеивать, тетрадки, и ручки, и карандаши, и книги, и все то, чего у него не было. Эдди делился своим беспокойством с матерью. Он очень хотел быть таким, как все, и даже готов был закатить истерику. С его стороны это было чудовищно эгоистично — кричать на собственную мать, которая была уже бледной тенью от усталости, но он был лишь ребенком, который многого в жизни не понимал.       Когда мама озвучила эту претензию отцу, тот ударил ее сильно-сильно. Испуганный мальчик просил у нее прощения, вид крови заворожил его и одновременно привел в ужас. Тогда он не понимал, почему мама терпела побои, почему не могла просто взять его за руку и убежать. Та квартира все ещё являлась их общей собственностью, их крепостью, а уйти — значит подвергнуть ребенка опасности остаться без крыши над головой. Если бы не сын, миссис Нэштон сбежала из развернувшейся преисподней давным-давно. Но маленькое существо, рождённое от монстра, порушившего ее жизнь, висело камнем на ее шее. Камень в итоге стал могильным.       Они сбежали перед началом учебного года. Уже тогда Нэрроуз начал приходить в упадок. Там не ездили больше школьные автобусы. Все больше детей в этом районе переставали посещать школу, так что Эдварду приходилось ходить туда пешком. Это было долго и тяжело, но мальчик не жаловался. Их новое жилье сложно было назвать квартирой, это была комната, в углу которой находилась древняя кухонная плита, в которой работал всего один нагреватель, рукомойник и дребезжащий холодильник. Мама работала без продыху, и Эдвард больше не просил ее ни о чем, ведь теперь они были вдали от невыносимого пьяницы.       Эдвард думал, что так ему удастся закончить начальную школу, а потом дела начнут налаживаться. Когда мальчику было 10 лет, главный бугимен его детства вернулся.       Он не знал причины, по которой это произошло: желание отомстить, или же мысль о том, что он сможет так раздобыть ещё денег, или же органы опеки, что нагрянули к нему домой и не нашли ребенка. Нэштон грубо схватил своего сына за руку и заявил, что забирает его с собой. Эдвард готов был защищаться до последнего. Ему не хватало сил вырваться, поэтому он впился зубами в державшую его руку. Отец пришел в ярость и запер его в кладовке. Из-за закрытой двери он слышал, как между родителями началось ожесточенное сражение. Шум становился все страшнее и страшнее, грохот и истошные крики. Эд потратил все силы, пытаясь выбраться наружу, он не знал, что именно происходит и боялся, что монстр сделает с мамой что-то непоправимое.       Вскоре у него закончились силы, он сполз на пол и долго и безутешно плакал. Время, проведенное в кладовке, казалось вечностью. Когда отец всё-таки выпустил его, от матери не осталось и следа. Она пропала, канула в лету так, словно ее никогда не существовало. Теперь он снова жил с отцом, отец получал пособие на содержание ребенка, но ребенку из этих денег не доставалось практически ничего. Эдвард Нэштон научился выживать. Начал воровать, огрызаться и отстаивать свое место. В школе на него поставили клеймо трудного ребенка. Эдвард был таким странным, что сверстники переставали с ним общаться. Зная о том, из какой именно семьи этот трудный школьник, учителя не старались исправить положение.       Он был очень, очень одиноким. Порой ему казалось, что во всей вселенной он был совершенно один. Никто не хотел о нем позаботиться, никому он не был дорог, ни с кем не мог даже поговорить, потому что никто не хотел его слушать. Эдвард усаживал перед собой на кровать старого плюшевого медведя и начинал рассказывать ему о том, что происходило в школе. Повторял вслух обидные вещи, что говорили ему другие дети и взрослые, и размышлял, отчего так случалось. Это звучало довольно глупо, поэтому Эдди начал сразу же отвечать на свои вопросы. Реплики зачастую получались очень даже остроумные и забавные, так что он даже начинал с них смеяться. Когда мальчику было плохо, он знал, что рассказав обо всем плюшевому медведю, он почувствует облегчение. Само присутствие игрушки его успокаивало.       Однажды он посадил игрушку на стул рядом с собой, когда ужинал, будто бы медведь был реальной персоной. Отец, увидев это, лишь бросил:       «Грёбаный фрик. Какой же ты странный».       «Чертов имбецил с мозгом, размякшим в этаноле» — тут же огрызнулся медведь. Эдвард хихикнул и пожалел, что отец не мог этой фразы услышать. Мальчик даже не заметил, что игрушка начала разговаривать совершенно самостоятельно.       Хорошие советы давала эта игрушка. Она знала, как совладать с невыносимым отцом, очень едко и умно выражалась. Вместе с ней Эдди чувствовал себя бесстрашным, и дома было гораздо легче находиться, когда он был уже не один. Ему хотелось бы, чтобы его дорогой друг сопровождал его и в школе, быть может, подсказал, что делать с трудным тестом, как отвечать обидчикам. Эдди сомневался, но все же засунул плюшевого медведя в рюкзак. Он чувствовал за спиной своего друга, который тихо шептал ему советы, и дерзко улыбался обычно такому жестокому миру.       И вместе с тем совершил огромную ошибку. В общеобразовательную маргинальную школу совершенно невозможно было приносить игрушки, в особенности, когда ты мальчик двенадцати лет. Медведь со смехом и улюлюканьем был уничтожен, а Эдди этим происшествием был совершенно убит. Со скорбью он глядел на останки своего тряпичного друга, будто бы тот в действительности был живым человеком.       Он поскорее вернулся домой, закрылся в своей комнате, вытащил рванье из сумки. Ему хотелось устроить похороны, возможно, он правда был фриком.       «К черту этих идиотов! Пускай упадут с лестницы и переломают себе все конечности. Они никогда нас не поймут».       Эдвард оторвал взгляд от игрушки и оглядел комнату. В этот раз он был уверен, что разговаривал с ним не медведь. Быть может была какая-то другая игрушка в его комнате, которая приняла на себя эту роль? Где ты?

«Я молча смотрю на всех, И смотрят все на меня, Веселые видят смех, С печальными плачу и я. Глубокое, как река, Я дома, на вашей стене. Увидит старик — старика, Ребенок — ребенка во мне».

      Эдвард с улыбкой отложил медведя. Теперь он точно никогда не оставался в одиночестве.       После школы отчего-то ноги понесли Эдварда к детской площадке. Вот только детей на ней не было уже очень давно. Разноцветные стенки и башенки сплошь были покрыты граффити и похабными надписями и рисунками. На площадке не было никого, кроме главного неприятеля Эдварда, того самого человека, который и подбил остальных хулиганов на жестокую расправу с игрушкой. Подросток находился в одной из башенок и курил. Он заметил Эдварда, напряжённо наблюдавшего за ним снизу и усмехнулся.       «Привет, сопля. Прорыдал всю ночь из-за своего медвежонка?».       Эдвард ничего не ответил и, молча, стал забираться наверх. Пускай упадут с лестницы и переломают себе все конечности. Пускай упадут с лестницы и переломают себе все конечности.       «Так чё надо? Решил выяснить отношения или пожаловаться училке?» — нахально продолжил он. Он совсем не чувствовал угрозы со стороны Эдварда, даже вышел навстречу.       Нэштон словно в каком-то трансе подошёл вплотную, а затем со всей силой толкнул неприятеля. Тот вскрикнул и упал прямо на железную горку. Послышался грохот и треск ломающихся костей. Тело подростка осталось в неестественном положении, очевидно сломанная нога торчала под неправильным углом. Он даже не двигался. У Эдварда перехватило дыхание, он спрыгнул вниз, со страхом осмотрелся вокруг. Кажется, никто этого не видел. Затем присел возле одноклассника, заметил, что его волосы начали быстро пропитываться кровью. Нужно было бежать, бежать отсюда как можно скорее. Эдвард в панике повернулся, готовый дать деру, как классная руководительница, шедшая с работы, уже заметила его.       Начался переполох, приехала скорая. Эдвард был в слезах, ему задали множество вопросов, но как только он хотел что-то сказать, горло болезненно сжималось, и он снова начинал рыдать. Он не хотел становиться убийцей… это была все та фраза, которая застряла в его голове. Все это случилось из-за тебя, из-за твоих слов.       Но это лишь голос в твоей голове, Эдди. У меня нет ни рук, ни ног, ты поднялся на эту площадку и сделал это. Обвинять меня глупо. Но я всё ещё могу тебе помочь.       Учительнице, родителям пострадавшего и даже полиции Эдвард рассказал одну и ту же версию, которую сочинил его дорогой друг. Мальчик курил на детской площадке, Эдвард подошёл и сделал ему замечание, после чего тот в недовольстве захотел спуститься и поговорить с ним, но поскользнулся на горке и упал. Это была хорошая история. Но если одноклассник придет в себя, он расскажет о том, что произошло. К счастью Эда, одноклассник получил черепно-мозговую травму, повлекшую за собой слабоумие. Это был триумф.       После этой трагедии в компании хулиганов, лишившихся своего лидера, начался раздрай. Эдвард получал огромное удовольствие, наблюдая за ними, как они шепотом обсуждали произошедшее, краснели. Кто-то злился, кто-то был откровенно напуган, кому-то даже хотелось заплакать. Эд хихикнул и тем самым привлек к себе внимание.       — Чего смотришь? Тебе кажется это смешным?       — Отчасти, — честно признался Нэштон.       — Мы знаем, что ты его не любил, и мы тебе не верим, — угрожающе прозвучало в ответ.       — И что вы сделаете? Ваш вожак был единственным носителем интеллекта среди всех, а так, если сложить все ваши IQ, и полсотни не наберётся.       Сказанная фраза привела его в кабинет школьного психолога. Это был первый его опыт общения с психологами.       «Смотри ей в глаза, слушай, что я говорю, и не смей даже упоминать обо мне» — шепнул голос в его голове. Встречи с ней прошли безболезненно, никто не подозревал, что у Эдварда был воображаемый друг, и он решил держать это в тайне всю жизнь.       Эдвард подрастал, легальными и нелегальными способами он добывал себе деньги. Ему было уже 14 лет. И когда отец, этот безвольный синий кретин, который в бухом состоянии и имени своего произнести не мог, каким-то поразительным образом нашел и обчистил тайник с деньгами, терпение Эдварда лопнуло. Он не мог больше жить в этой квартире, терпеть этого алкоголика, он готов был встретиться с любыми трудностями, лишь бы прекратить этот осточертевшей образ жизни. Подросток возмущённо собирал свои вещи. Он был твердо уверен в своем решении. Отец таскался за ним и хрипло нудел над его ухом, говорил то ли предупреждения, то ли угрозы. Эд направился к выходу, но у двери уже стоял подвыпивший мужчина с ножом, взятым с кухни. Это было просто нелепо.       — Отойди, ты просто позорище. От тебя несет, как от помойки.       — Следи за своим языком, мелкий ублюдок! Думаешь, можешь просто так игнорировать своего отца?       — Да! — парень закатил глаза к потолку. — И я тебя не боюсь.       — Все в этом доме принадлежит мне! И ты принадлежишь мне!       Внезапное осознание будто бы пригвоздило Эдварда к месту. Эту же фразу, эту же интонацию он уже слышал, слышал 4 года назад, запертый в чулане. Он был беззащитным бессильным мальчиком, а человек, который стоял напротив него, стремился уничтожить то единственное в мире, что когда-то было ему дорого. Эдвард кинул свои сумки в сторону. В этот раз он точно не мог спустить отцу это с рук. Он кинулся к двери, а пьяница был в слишком плохом состоянии, чтобы действительно прицелиться и нанести урон. Дверь с грохотом открылась и впечаталась в стену, весь подъезд наполнился матерными криками, они вдвоем ввалились на лестничную площадку, но соседи настолько привыкли к скандалам, что не обратили на это внимание.       Эдвард так злился, как, должно быть, никогда не злился в своей жизни. Кровь шумела в ушах. Он хотел хорошенько раскрасить лицо своему отцу, чтобы он начал плеваться кровью, чтобы понял, что никогда не сможет больше говорить такие вещи своему сыну. Эд схватил мужчину за одежду и оттолкнул от себя, тот шатнулся в сторону очень сильно, а затем полетел вниз по лестнице.       Эдвард ошарашенно глядел на него сверху вниз. Отец упал с лестницы и переломал себе все конечности. Эд сбежал вниз, сел возле отца. Тот все ещё был жив, лежал на животе, повернув голову набок. Он дышал часто и с хрипами и слезящимися глазами глядел на своего сына. В душе младшего Нэштона поднялась волна жалости к этому человеку и к себе.       «Отец, я хотел этого» — произнес парень, одной рукой ухватился за спутанные волосы, а другой приподнял голову мужчины, а затем резко дёрнул, выкручивая и ломая позвонок.       Хрипы прекратились, на площадке стало тихо. Эд невидящим взглядом уставился на тело. Не хотел этого! Не хотел! Отчего он вообще произнес эту фразу? Он все больше не контролировал свои действия и говорил то, что не хотел! Жуткий звук ломающейся шеи и напряжённое упругое ощущение в руках в этот момент затем преследовали его много лет.       Эдвард схватил кухонный нож, лежащий возле тела, вскочил на ноги, осмотрелся. Квартира находилась на последнем этаже, так что свидетелей должно быть немного. Если они вовсе были. Он забежал обратно в квартиру, зачем-то протер нож водкой, засунул обратно в стакан со столовыми приборами. Поглядел на сброшенные в коридоре вещи. Он не имел ни малейшего понятия, что делать дальше. Голос в голове также хранил молчание.       Эдвард почувствовал желание расплакаться. Он залез в душ, хорошенько помылся, со злостью растирая кожу мочалкой, так, как будто весь был в крови. Стоило ему вылезти из ванной комнаты, как в дверь начали громко и настойчиво стучать.       — Да? — робко спросил Эд и слегка приоткрыл дверь.       — Эдди, твой отец… он там… — сдерживая слезы, начала пожилая соседка.       — Что с ним?       — Погиб! Лежит бездыханный на площадке! — выпалила она и начала утирать слезы платочком.       Подросток вышел с ней на площадку и также шокировано, как и полчаса назад, уставился на тело.       — Что мне теперь делать? — севшим голосом спросил младший и теперь единственный Нэштон.       — Я вызвала полицию, они разберутся. Господи, какое горе! Почему я не вмешалась?! — соседка уткнулись лбом в плечо подростку, который уже был выше ее на целую голову.       Это был несчастный случай. Эдди, ныне ставший сиротой, впал в апатию. Полиция отнеслась к нему сочувственно. В религиозном приюте с ним начали работать психологи и священники. Это был уже второй раз. Специалисты пытались помочь ему преодолеть горе, говорили о том, что злиться и плакать из-за потери родного человека это нормально, и что ему не стоит держать эмоции в себе. Стали настойчиво просить рассказать о смерти отца и о том, что он чувствовал в тот момент, но Эдвард послал их всех в преисподнюю.       Уэйн Энтерпрайз запустила новую благотворительную программу для талантливых детей-сирот, и так у Эдварда появилась новая цель в жизни. Он начал учиться, писать статьи в газету приюта, помогать с уроками другим воспитанникам. Те были просто непробиваемыми тупицами, но Эд был терпелив и демонстративно доброжелателен. Вскоре его кандидатуру одобрили. Во всем заведении он, пожалуй, был самым сообразительным парнем.       В 16 лет Эдвард Нигма (фамилию Нигма он готов был взять, едва ему наступит 18) поступил в лучшую школу-интернат Готэма. Он был уверен в том, что знания и интеллект могли перебороть что угодно, и именно они были тем, что поможет ему добиться высот, достигнуть вмиг взлетевших вверх амбиций и поступить в Университет Готэма.       Такова история моей болезни, доктор Хьюго Стрейндж.