Опустевший бокал рядом с нетронутым ужином

Бессмысленная предновогодняя суета преследовала меня везде, где бы я не проходил. Вчера мне выдали зарплату с небольшим бонусом в честь праздника, да к тому же еще и отказались давать смены на тридцать первое, поэтому мне пришлось выползти в город за продуктами, чтоб немного наполнить холодильник. Мать с утра укусила какая-то блоха, судя по всему, потому что иначе объяснить ее адекватность и трезвость я не мог. Выкинув мою несчастную еловую ветку, она притащила откуда-то сухонькое подобие полуметрового зимнего деревца, собранного из обрезанных веточек, при этом уже украшенное серпантином и даже маленькими потрепанными шариками. Завязав жиденькие седые волосы в высокий хвост, мать выудила из холодильника вареную колбасу и другие атрибуты salade «Olivier», и, послав меня за горошком, принялась резать, варить и жарить. Я от шока даже не нашел в себе силы спорить с ней. Ну, хочет она покорчить из себя хозяйку, так и флаг ей в руки. В ближайшем магазине не было всего того, что требовалось купить, а потому пришлось иди дальше, кутая свою бренную тушку в курточку, пряча лицо от пронизывающего ветра в шарф. Волосы лезли в глаза, рот, нос, и я наконец-то пришел к выводу, что лучше их собирать, потому что ну невозможно же! Натянув посильнее шапку, я сунул руки в карманы и, не отрывая взгляда от заметенной белой крупой чуть расчищенной дорожки, поплелся через площадь. — Молодой человек, не желаете поучаствовать в конкурсе? — задорно крикнула на ухо девчонка-ведущая в дешевом костюме снегурочки. — Нет, с-спасибо, — промямлил я, унося ноги подальше от этого балагана, стараясь не смотреть на счастливые лица прохожих, не слушать детский смех, не обращать внимание на переливающуюся всеми огнями ёлку под одним из брендовых магазинов шмоток. В супермаркете на проспекте было шумно, очереди стояли километровые, но идти куда-то еще я не хотел. Набрав в корзину необходимые продукты, я отыскал менее загруженную кассу у самой стены и достал скомканные купюры из кармана. До сих пор непривычно, что у меня водятся деньги. Я запихнул в набитый до отказа рюкзак банку горошка, сгреб немногочисленную сдачу и закинул ношу на плечи, в очередной раз млея от радости, что не приходится больше голодать. Сейчас не то, что раньше, определенно. Я шагнул прочь от кассы к стеклянным дверям, за которыми бушевала метель, но едва ли не упал на спину, зацепившись за что-то рюкзаком. А потом просто услышал голос: — Далеко собрался? Знакомый, низкий, хриплый голос, который у меня ранее ассоциировался только с болью и унижением, пах только кровью и слезами, и не вызывал иного желания, кроме как слиться со стеной и больше никогда не слышать его, теперь почему-то… не напрягал. — Домой, — ответил я на автомате, поворачиваясь. Его руки всё так же удерживали меня за рюкзак, и я дернулся назад, пытаясь освободиться, но это привело лишь к столь нежелательному хрусту пластмассовой упаковки из-под яиц, грозящей вот-вот устроить омлетную оргию в рюкзаке. Замер, позволяя ему насладиться своим превосходством, и только когда он отпустил ремешок, повернулся, глядя ему без страха в глаза. Айкайсар как всегда в своем стиле — двубортное кашемировое классическое пальто нараспашку, шерстяной шарф от Louis Vuitton с жаккардовыми узорами, начищенные до блеска кожаные ботинки на шнуровке и бутылка какого-то пойла в руке. Я посмотрел на его покупку с плохо скрываемым презрением и отвернулся, ожидая, что же он от меня хочет. — Кто это, зай? Из-за широкой спины Эстемирова сначала показалась белая ручка, вооруженная острыми красными ноготками. Ручка легла ему на плечо, а потом поползла ниже, нырнула под локоть, вцепляясь излюбленным женским замочком. Вслед за ручкой вынырнула миниатюрная барышня — темноволосая, темноглазая и такая неестественно красивая, будто фарфоровая кукла. Конечно же, я узнал Амину. Скользнул взглядом вниз, к замшевым сапожкам на каблучке, поднялся выше по стройным ногам в плотных черных колготках, и еще выше, к песцовому полушубку, и наконец-то встретился с прекрасными круглыми глазами, печальными и горящими, какие бывают только у очень молоденьких армянок. — А-а, я видела его. В клубе. Девушка на удивление искренне и мягко улыбнулась, чуть склонив голову, так что я даже растерянно замер, не зная, что делать дальше. Я-то ожидал, что она просто фифа высокомерная. — Ярославский, не думал увидеть тебя здесь, — продолжал Айкайсар, не обращая более на свою спутницу внимание. — К празднику закупился?. — М-м, — неопределенно промычал я, засовывая руки в карманы. Девушка обвела скучающим взглядом супермаркет и принялась разглядывать свои сапожки с преувеличенным интересом, изредка поглядывая на меня, будто пытаясь понять, что вообще происходит. — Не хочешь присоединиться? — насмешливо хмыкнул Эстемиров, издеваясь в своей сугубо индивидуальной барственной манере. — Ник устраивает вечеринку на даче. Будут салюты, кальян, девочки. Я только гневно заурчал и отвернулся, поймав на себе заинтересованный взгляд Амины. Щеки предательски заалели. Зачем оно ему надо? Ну вот зачем?.. — Иди… к черту! — шикнул я, разворачиваясь на сто восемьдесят. Задерживать меня не стали, и я вылетел из супермаркета, как пробка из бутылки, едва ли не попадая под колеса «жигуля». Игнорируя несущийся мне вслед яростный мат водилы, почти бегом кинулся домой, от чего-то чувствуя такую зияющую пустоту, будто меня выпотрошили, оставляя один лишь каркас, обтянутый кожей. Отвратительно. Мать на кухне уже резала остывшую картошку и почти закончила запекать куриные бедра, а я, закрывшись в ванной, принялся отмывать волосы и тело. Колонка рычала, бурчала, плевалась кипятком и порой перегревалась, от чего по трубам шел звон, но я упрямо тер себя мочалкой, в который раз намыливал волосы и до ужаса не хотел вылезать из душа. Впереди мне предстоял ужасно неловкий праздничный ужин с женщиной, с которой у меня давно уже не было ничего общего. Не мать — сожитель. Но время шло, деньги за газ уходили в трубу, и я вытерся полотенцем, выползая в мир чистым и готовым к новому году. Странные звуки насторожили еще в процессе поворота замка. Когда дверь распахнулась, я был уже готов застонать от досады: квартира была полна людьми, как старый матрас — клопами. Нет, новогодней сказки мне ждать всё-таки не приходилось. Глупо было полагать, что мать изменится и хотя бы на один вечер оторвется от бутылки. Да, я спустил всю недельную зарплату на то, чтоб прокормить ее собутыльников. Ну, конечно. — О, малой, садись! — едва завидев меня, завопил какой-то малознакомый мужик, расставляя медвежьи объятия и почти падая на меня всем своим немалым весом. Я с силой оттолкнул его, зло скривившись от омерзения, и направился к себе в угол, на ходу вытирая волосы полотенцем. — Какой-то он у тебя недружелюбный. Не уважает нас, что ли? — обратился великовозрастный придурок к матери, на что она ответила что-то невнятное про молодежь и нынешнее поколение, но я не слушал. Забившись в диван комком пыли, я уткнулся лицом в колени, судорожно обдумывая, что делать дальше. Пьянь уже не раз цеплялась ко мне по поводу длинных волос, бабского лица, огрызаний, нежелания пить, чего-то еще, что придет в их проспиртованные остатки мозга. Нужно валить, только вот куда? С мокрой головой я точно не протяну долго на морозе, а высохнуть за час они не успеют. Спрятаться в однушке негде, особенно, когда столько народу. Оставалось одно — прикинуться веником и сидеть тихонько в надежде, что не заметят. Ночь за окном угнетала, полный дом шатающегося сброда, вонь чужой рвоты, которую я уже сейчас мысленно оттирал от кафеля в туалете, вызывали почти животную панику, а мысли метались в голове стаей изломанных бескрылых птиц. Что делать? Что делать? Что делать? — Почему скучаешь? — голос то ли женский, то ли мужской резанул по нервам, и плеча коснулась чья-то рука. Я поднял голову, уставившись в пропитую морду существа, некогда бывшего девушкой, узнавая соседку Тамарку, с которой мать булдырила, когда ушел отец. Тамарка была лет на десять старше меня, и поговаривали, что она немного не в своем уме, но вот поехала мозгами из-за одиночества, или напротив не нашла мужика из-за своего странного поведения, история умалчивала. — Том, отстань, а? — искусственным голосом попросил я, сбрасывая ее руку с обгрызанными ногтями и снова отворачиваясь… …в какой момент все пошло по пизде — я не знал. Просто внезапно крики за столом из торжественных превратились в пассивно-агрессивные, а потом разбилась полупустая бутылка. По моим подсчетам, до боя курантов, который мы не сможем услышать ввиду отсутствия телевизора, оставалось меньше часа, и мое терпение достигало отметки точки кипения, за которой я бы точно начал просто орать в бешенстве. Я даже пытался уснуть, я даже пытался читать, я даже пытался свалить на кухню, но везде меня находили гости, лезущие со своими ужратыми нравоучениями. И вот теперь они решили просто поссориться из-за чего-то. Сука. Нет, так дело не пойдет. Я выскочил на лестничную площадку, не шнуруя кеды, не застегивая куртку, и позвонил в соседскую дверь. Раздался детский радостный крик: ждали Деда Мороза, а не меня. Шаги, «сиди, я открою», щелкнувший замок и улыбающаяся соседка Миля. — О, это ты. Улыбка тут же погасла на красивом молодом лице. Цепляясь за материнское платье, из квартиры выглянули Стасик и Аська, пяти и шести лет соответственно. Я прислонился головой к стене, вдыхая давно забытый аромат мандаринов, ёлки, новогоднего ужина, бенгальских огней и дома. Голова закружилась, а в глазах защипали непрошеные слезы. Блять. — Ты что-то хотел? — спустя мое неприлично долгое молчание, поинтересовалась Миля, мягко прогоняя детей с порога обратно в комнату. «Да, не могли бы Вы вызвать полицию?» — пронеслось в голове, но ничего подобного я не смог из себя выдавить. Не мог. Не хотел им портить праздник. — М-м, нет, извините, я вспомнил, что у меня тоже дома есть… соль. С праздником, извините, — затараторил я, пятясь назад, пока не уперся в свою дверь спиной. Миля улыбнулась, пожелала мне того же и захлопнула врата в уютную новогоднюю сказку, оставляя одного в холодном подъезде. Я сунул руки в поисках ключей, но, конечно же, их не было. Разумеется, они же в рюкзаке остались. Ну, кто бы сомневался, блять. Закон жанра! Мне сегодня везет как утопленнику. Так унижаться и звонить в дверь, возвращаясь в кошмарное празднование, я не хотел, а потому приземлился задницей прямо на ступени, не обращая внимание на пробирающий холодок. К черту всё. Пусть так, лишь бы не донимали своими пьяными выходками. Честное слово! Скольких проблем я бы лишился, если бы мне дали смену на работе, сознательные, сука, граждане. Гадство, гадство, гадство! Я сцепил зубы от распирающей злости и зачесал назад всё еще влажные волосы, собирая их болтающейся на запястье резинкой в пучок. Пряди перестали лезть в лицо и неприятно щекотать шею, но стало заметно холоднее. Подъездный сквозняк иголочками впивался в бока, колол пальцы, резал живот, но выбора у меня не было. И покурить никто на лестничную площадку не выйдет. Зачем, когда мать разрешает курить в квартире. Внизу хлопнула подъездная дверь, и голоса, принадлежащие, судя по всему, переодетым в Деда Мороза и Снегурочку актерам, поставили меня в известность, что я угадал: к Стасику и Аське шли подарки. — Опять бомжатня какая-то! — ворчала Снегурка, цокая каблучками. — Ой, и не говори, Светка! Как не в говно, так в партию! — вторил ей старик с удивительно молодым, если не сказать, писклявым пацанячим тенорком. Я вскочил на ноги, бесшумно поднимаясь на этаж повыше. Не хочу вопросов от Мили. Уже стоя в пролете между первым и вторым, я прислушивался, чуть дыша, к старой заезженной песне, которую «дед» пытался пробасить: — Здравствуйте, ребята! А тут ли живут Стас и Ася?.. Визги малышни, хлопнувшая дверь и прозвучавший неожиданно громко в повисшей тишине дверной звонок, слишком знакомый, чтоб его проигнорировать. Я свесился вниз, едва ли не падая, желая оставаться незамеченным, но увидел только… Дорогущие начищенные кожаные ботинки на шнуровке да выглаженные классические брюки. Вот буквально несколько часов назад же… Я бесшумно спустился еще на пару ступеней вниз, с неотвратимо надвигающимся стыдом слыша, как в дверях появляется мать в халате — пьяная, растрепанная, отупевшая. От нее несло на километр затхлой брюзгливой старостью, так что даже Эстемиров отступил на шаг. — Эм… он дома? — грубо спросил мужчина, и мать, к моему удивлению, всё поняла. — Ща. Сына! — заорала она в квартиру, перекрикивая шум гостей. — Сына, иди, к тебе… ик!.. друг пришел! Я уже не таясь, спустился до середины лестницы, грузно ступая на каждую возникающую под ногами ступень. Айкайсар повернулся в мою сторону, поблескивая чернильными глазами. Еще шаг. Знаю, как сейчас выгляжу. В застиранной курточке, растоптанных незашнурованных кедах, поношенных джинсах, с кое-как собранными толком не высохшими волосами, усталым затравленным взглядом. Спустился вниз, чтобы предотвратить то, что может произойти, и попадая в руки тому, от кого еще днем убегал. Пока мать продолжала искать черную кошку в черной комнате, когда никакой кошки там не было, Айкайсар схватил меня за локоть, стаскивая со ступеней, и потащил прочь из подъезда, а я только и мог что ногами переставлять. — Куда мы? — спросил, не надеясь на ответ. На обледенелой дорожке поскользнулся, едва ли не падая, но сильные руки тут же подхватили меня, помогая восстановить равновесие. Тусклая лампочка над дверью освещала кусочек двора, выхватывая из темноты косо припаркованный автомобиль Айкайсара и унылый куст смородины. Зима билась в припадке: снег хлестал по лицу плетьми, мороз и ледяной ветер выжигали всё человеческое, что во мне еще оставалось. Хлюпающее болото под ногами превратилось в каток с тонкой дорожкой рассыпанного песочка, по которой Эстемиров так упрямо тащил меня к своей машине, а я так по-бараньи глупо в нее упирался. Он распахнул дверь с пассажирского сиденья и подтолкнул в плечо, а я почему-то застыл, не решаясь нырнуть в спасительное тепло салона. — Куда? — снова прохрипел я, обнимая себя руками. Его взгляд стал совсем уже незавуалированно-насмешливым, будто он знал что-то такое, чего не знал, по причине своего скудоумия, я. Сильные пальцы сжались на моем плече с такой силой, что я едва ли не взвыл от боли, почти оседая на подогнувшихся коленях на покрытый ледяной коркой асфальт, но Айкайсар втащил меня в салон и со злостью закрыл дверь. Вопросы остались без ответа, но мне не нравился такой подход к делу. Он обошел машину вокруг и забрался на водительское место, завел двигатель и рванул вперед, выкручивая на полную колесико обогрева. Горячий воздух ударил в лицо, согревая покрасневший от холода нос, и я прикрыл глаза, наслаждаясь теплом. Как мало человеку для счастья надо, честное слово! Он гнал по проспекту на скорости за сто, собирая все штрафы, попадая на все камеры, нарушая столько правил, сколько я не мог сосчитать. И при этом выглядел равнодушным, даже не думая объяснять куда и зачем везет меня. Наверное, на дачу к Никите, как и говорил ранее. Но он не был пьян, разве что чуть-чуть, да и скорее послал бы за мной какую-то пешку, чем поехал сам. Вопросов только прибавилось, когда он припарковался на парковке у супермаркета и, приказав оставаться в машине, ушел. Я подождал, пока стеклянные двери сомкнутся за его спиной, и подергал ручку. Конечно же он меня запер, хотя ключи оставались в салоне. Должно быть защита от детей, чтоб не могли изнутри открыть дверь. Я слышал о таком. С водительской стороны наверняка я мог бы выбраться, но стоило ли? Я расплел волосы, расчесал пальцами пряди и попытался сделать косу, но из-за того, что они все еще оставались сырыми, ничего не получалось. Сделав вновь какое-то подобие пучка, я засунул руки в карманы, как обычно делал всегда, когда ситуация заходила в тупик. Кто-то складывает руки на груди, кто-то скрещивает ноги, мне же хочется залезть в собственный карман и закрыть его, замуровать, зацементировать, еще и шкафом подпереть. Айкайсар появился из супермаркета спустя пять минут. Я наблюдал, как он шествовал по пустующей парковке, закидывал пакет в багажник, усаживался рядом со мной, заводил двигатель, и всё не мог понять, какого хрена творится. — Пожалуйста, скажи мне куда мы едем? — предпринял я последнюю попытку что-то разузнать. — Ко мне, — хмыкнул он, устремляя взгляд на дорогу. — И, предвосхищая твои последующие расспросы, могу заверить, что хуже, чем был, праздника у тебя уже не будет. Так что расслабься. — Зачем? — обессиленно откидывая голову назад, прошептал я, ни к кому особо не обращаясь. Но он всё равно ответил, вжимая педаль акселератора в пол: — Потому что я так хочу. Дальше мы ехали молча. Я обиженно поджимал губы, наблюдая за сменяющимися картинками в окне, и считал минуты до нового года. Оставалось семнадцать, когда мы отъезжали от супермаркета, и когда он затормозил у элитного коттеджного района, часы показывали без трех минут полночь. — На выход, — ухмыльнулся он, выбираясь из салона. — Я не могу. Она заперта. Айкайсар прищурил невозможно темные глаза и почесал покрытую жесткой черной щетиной щеку. Ухмыльнулся, покачал головой и со скрытым гневом процедил: — Значит, проверял? Сбежать хотел?.. Силенок не хватило? Сильнее, Ярославский. Я со всей злости дернул на себя ручку двери, и, о чудо, она открылась! Проглотив унижение, я выбрался из салона, приминая кроссовками свежевыпавший снег. Метель разбушевалась не на шутку, набиваясь в капюшон, цепляясь снежинками за меховую оторочку, кусая острыми клыками озябшие пальцы. Эстемиров достал из багажника пакет и, подталкивая меня в спину, пошел к дому, отгороженному от парковки и улицы живой изгородью. Я не особо противился: по ощущениям на улице были все минус двадцать по Цельсию, а разбалованная климат-контролем тушка желала поскорее войти в отапливаемое помещение и желательно нырнуть в горячую ванну. За белой пеленой метели я не успел ничего рассмотреть, только едва ли не поцеловал лбом металлическую дверь с висящим на ней рождественским венком. Яркие карминовые шарики и солнечные дольки сушеного апельсина промелькнули перед глазами, а потом тепло и тьма обволокли продрогшее тело, и я забыл обо всем на свете. Айкайсар щелкнул выключателем, закрыл дверь и, оставив пакет на столике, принялся снимать с себя верхнюю одежду. А я так и стоял, не зная, что делать дальше. — Тебе особое приглашение нужно? — хмуро буркнул, скрываясь за поворотом. Я втянул носом удивительный запах ели, дров и какой-то странной чистоты, и поспешно стянул кроссовки, наступая носком одного на задник другого. Всё равно ужаснее эта обувь не станет. Моя жлобская недопарка выглядела неуместно рядом с антрацитовым шерстяным pardessus и тем самым черным двубортным пальто, что еще хранило тепло его тела. Я неловко обхватил себя за плечи, направляясь туда, куда ушел хозяин коттеджа, и натолкнулся на светлую гостиную. Такую, какую я мог видеть только в американских фильмах. С камином и мягкими диванами, с деревянными панелями и грубыми балочными перекрытиями. Я не знал названия всех деталей интерьера, поэтому только и мог что тупо рассматривать каменную кладку, овечью шкуру, какие-то сваи, толком не понимая, что это и зачем. В углу нашлась по-европейски украшенная ёлка, к которой я почему-то направился, не осознавая, что делаю. Как в детской считалочке «раз-два-три, ёлочка гори», только без «раз, два, три», гирлянда загорелась веселыми огоньками, а вместе с ней и другие, развешенные на камине и вокруг окон. Айкайсар появился откуда-то сбоку, неся в руках охапку дров. Скинул их у камина, присел рядом, разжигая, а я пялился на всё это дело, не зная, куда себя деть. — Это твой… коттедж? — Это не коттедж, это таунхаус. Юридически — нет. Он принадлежит моему брату, но по факту — да. — А твой брат — это тот что Эмиль? Эстемиров закончил с камином, поднялся на ноги и, отряхнув налипшие на брюки щепки, посмотрел на меня с на удивление добродушной улыбкой. — Нет, у меня два брата и сестра. Этот дом принадлежит самому старшему — Саиду. Я подошел ближе к огню, протягивая озябшие руки. Никогда не видел камины в живую. Так тепло… Вскинул голову, поймав на себе задумчивый, ничего не выражающий взгляд исподлобья. Его глаза выдавали его национальность: чуть прищуренные, миндалевидные, с немного опущенными внешними уголками, прикрытые густыми черными ресницами. Только сейчас я заметил, что он выглядит очень уставшим — темные тени пролегли под нижними веками, углубились морщинки. Он стоял, сунув руки в карманы брюк, нахмурив брови и чуть ссутулив плечи, и смотрел в упор, думая о чем-то… нехорошем. — Что? — хрипло прошептал я, сжимая руки в кулаки. Он обычно так смотрел на меня, когда я делал что-то, что делать был не должен. Может и сейчас ему что-то не нравится? Но он же сам меня приволок в свой блядский таунхаус! Айкайсар решил ничего не отвечать. Просто ушел куда-то, а вернулся спустя несколько десятков секунд, вооружившись… расческой. — Что ты собираешься делать? — настороженно поинтересовался я, отступая на шаг. — Гнездо на твоей голове распутывать, разве не ясно? — Эстемиров быстро преодолел разделяющее нас расстояние, и я даже не понял, когда он успел снова нажать на ту же точку, что и тогда, у машины. Я рухнул на пол, подкошенный внезапной острой болью, и глухо застонал, хватаясь за пострадавшее место. С чувством выругался, согнувшись, но грубые руки уже схватили мои волосы, дергая назад, заставляя сесть ровно. — Поднимись на колени, — скомандовал он, и я не смог не подчиниться. Мужчина стянул сковывающую пряди резинку, безжалостно вырывая несколько волосков, а потом его неблагородное дело продолжила щетка. Я зашипел, вцепляясь в его запястья, пытаясь предотвратить варварское насилие, но был тут же отдернут резким приказом стоять спокойно. Пришлось терпеть, потому что я сам подписался на всё это. Спустился к нему со второго этажа, не противился, когда он меня запихивал в салон, не вышел из машины у супермаркета, а потом сам зашел в этот чертов… таунхаус! Пути назад не было, да и чего ныть? Это всего лишь расческа. — Зачем? — снова задал я свой главный вопрос. — Чтоб ты спросил, — огрызнулся Эстемиров, отбрасывая орудие пыток на полочку над камином. — Садись. Жесткая рука надавила на шею, заставляя устроиться на овечьей шкуре возле огня. Жар приятно согревал тело, от него слезились глаза и тянуло в сон, и я даже почувствовал какое-то облегчение, радость, что ли, когда Айкайсар ушел, оставив меня в покое на долгие десять минут. Деревяшки потрескивали в камине, а свист ветра за окном создавал такой контраст, что я был готов даже терпеть чертового придурка «здесь», лишь бы не оказаться «там». Часы на стене сообщали, что новый год наступил двадцать две минуты назад, но за буйствующей метелью я не услышал ни салюты, ни голоса соседей, будто все вымерли, и вот я один на этой планете остался для смертельного противостояния мировому злу в лице одного конкретного монстра в обличье восточного принца. Который вел себя последнее время не в пример лучше тому монстру, которого я знал ранее. Я отполз чуть назад, опираясь спиной о диван, и подтянул ноги к груди, потому что от огня, будто от беспощадного июльского солнца, уже откровенно начинало припекать лицо. Айкайсар появился в гостиной спустя еще минуту, неся деревянный поднос, из тех, на которых в ранее упомянутых американских фильмах условный Джеймс с голым торсом преподносит условной Мэрилин завтрак в постель. Он сел рядом, расставляя на полу посуду, а я только смотрел завороженно на магазинные блинчики, которые он тут же пододвинул ко мне, чашку травяного чая, который опять же предназначался мне, странного вида сэндвич с ветчиной для себя и бокал с янтарной жидкостью тоже, разумеется, для себя. Заняв ту же позицию, что и я, только на пионерской дистанции, он вытянул ноги к огню и принялся неторопливо жевать свой сэндвич, потягивая то ли виски, то ли коньяк, я до конца не разобрался. Я не мог есть, хотя желудок скручивало от голода при одном взгляде на медленно остывающие блинчики, судя по запаху, начиненные грибами и мясом. Блять. Ну вот же гадство… — Айкайсар. Он повернул ко мне голову, хотя я чувствовал, что мыслями он где-то далеко, не здесь. В камине треснула щепка, искра взлетела вверх и исчезла в полумраке. Режим гирлянды переключился из постоянно горящего на медленно затухающий и вновь разгорающийся. Дождавшись второй по счету, нарушаемой лишь мягким огненным светом, тьмы, я пробормотал: — Что я здесь делаю? Ты кого-то ждешь? Эстемиров повернулся назад, потянулся, доставая из-под диванной подушки пачку сигарет, покрутил ее в руках, и в неясном мерцании мне вдруг привиделось, что пальцы его подрагивают. Он сунул в рот сигарету, зажимая ее зубами и, не выпуская из рук бокала, щелкнул зажигалкой. Втянул воздух сквозь фильтр, разжигая тициановый огонек, и пробурчал, не доставая сигарету изо рта, сопровождая каждое слово шлейфом сизого дыма, вырывающегося из легких: — Ешь, хватит болтать. — Не хочу. Я не знаю, чего от тебя ожидать, — буркнул я, обхватывая себя руками за плечи. Айкайсар залпом допил свое пойло, а потом поднялся на ноги и принес целую бутылку вискаря. Он шел, слегка покачиваясь, держал сигарету одними зубами, и рубашка его белоснежным пятном выделялась на фоне показавшейся вдруг мрачной гостиной. Усевшись на прежнее место, он плеснул еще немного в бокал, а потом устало поморщился, потер пальцами переносицу и… Я не успел среагировать. Просто не успел, будто всё это время спал, и меня внезапно разбудили ведром холодной воды, вылитой на голову. Режим гирлянды переключился на кошмар эпилептика, и в сумасшедшем ритме мигающих лампочек я скорее по губам прочел, чем услышал сказанное на полустоне-полувыдохе: — Я тебя люблю. Щелчком отправил недокуренную сигарету в камин, вытянул из пачки еще одну, начиная прокручивать ее, пристально глядя в одну точку на стене. Мне хотелось смеяться. Мне хотелось плакать. Мне просто хотелось исчезнуть из этого мира, потому что я просто не понимал. Ведь это же розыгрыш, да? Сейчас из шкафов повыпрыгивают его дружки, Амина эта еще, наши одногруппники, и все начнут ржать и тыкать пальцами. Но время шло, а взгляд Эстемирова становился всё более пугающе серьезным. Постепенно мой гнев и растерянность перешли в отчаянье. Я заметался паническим взглядом по потолку, стенам, полу, лишь бы только он не понял, что я уже просто хочу, чтобы из шкафов действительно повыпрыгивали все крысы, шакалы и гиены и разорвали меня к чертям собачьим. — Айкайсар, я не понимаю тебя. Ты… — Я думаю… — он выдохнул дым тонкой струйкой, и я сделал невероятное усилие, заставляя себя посмотреть ему в лицо. Звериный оскал ломал его губы, клубящийся стаей иссиних ворон чад в зрачках вот-вот готов был вырваться наружу и поглотить меня, чтоб я уже никогда не высвободился из этого плена. Так и бродил бы в черном тумане, потеряв всякий ориентир. — Я думаю, что ты не такой-то и дебил. Всё охуенно понимаешь. И от этого мне хочется то ли застрелить тебя, то ли жестко выебать. В напряженном мареве недопонимания я смог выдать только неловкий ответ совершенно не к месту:  — Всегда знал, что с тобой очень весело. Он смотрел, казалось, целую вечность, буквально пришпиливая меня к полу как бабочку маленькими иголочками. Я закусил губу, боясь шевельнуться, чтоб не спровоцировать его на какие-то необдуманные действия, но он, кажется, и так всё решил. Эстемиров медленно поднес руку ко рту, доставая докуренную до фильтра сигарету, не глядя кинул в опустевший бокал, а я только и мог что беспомощно и неподвижно наблюдать, как он, словно боясь спугнуть мелкого зверька, убирает со своей дороги тарелку с нетронутыми холодными блинчиками и таким же нетронутым холодным чаем. — Что ты делаешь? — обреченно прошептал я осипшим голосом, прижимая колени к груди с такой силой, будто хотел раскрошить себе ребра. Он не сводил с меня глаз, готовый в любую секунду… что-то сделать. Не знаю, что бы он предпринял, если бы я попытался сбежать, но когда я инстинктивно дернулся от прикосновений горячих ладоней к щекам, Айкайсар запустил пальцы в мои волосы, пронизывая пряди, и сжал их в кулаке, причиняя боль. Желая причинить боль. «Пожалуйста, ты меня пугаешь, » — рвалось из глотки, но я сцепил зубы, умоляя всех блядских богов помочь мне, вытащить из этого кошмара. Лицо опалило обжигающее дыхание с запахом виски, а потом губ коснулся терпкий поцелуй. Я замычал, зажмурился, пытаясь отвернуться, но он дернул за волосы, заставляя меня запрокинуть голову назад, и я, к своему стыду и ужасу, подчинился, открыл рот, куда незамедлительно скользнул его выжигающий язык. Распахнув глаза, я увидел совсем близко от себя большие, темные, жуткие, показавшиеся мне совсем незнакомыми, нечеловеческими искрящиеся безумием квазары. Он смотрел так, будто жрал меня ими, выпивал, выгрызал, и я с запоздалой паникой вспоминал все те моменты, когда ловил нечто подобное, небрежно кинутое в свой адрес. В глубине черных зрачков под полузакрытыми веками запечатлелось выражение бешеной животной ярости и могильного холода, и мои мысли стаей испуганных воробушков затрепетали в глупой голове, пытаясь прийти к единственному верному решению. Я положил руки ему на грудь, отталкивая, в процессе щенячьего сопротивления понимая, что результатов это не принесет. Айкайсар с силой дернул меня за волосы, и я не смог сдержать болезненного крика. Руки безвольно опустились вниз. — Я не хочу делать тебе больно, Ярославский, слышишь? Не хочу, — его исступленный шепот на грани слышимости выбивал из моей тушки всю волю, и я просто плыл по течению дырявым корытом, прибиваясь то к одному берегу, то к другому, но не имея возможности нигде остановиться. — Не делай мне… больно, — выговорил я исцелованными губами, замирая. Он интерпретировал это по-своему. Застыл на мгновение, решаясь на что-то безрассудное, а потом вдруг отпрянул, дернул меня за ноги, так что я, проехавшись задом по ковру, упал на спину, больно ударившись затылком о дощатый паркет. За попыткой собрать рассыпающиеся перед глазами мириады звезд, я и не заметил, как магическим образом с меня были стянуты штаны, и только когда оголенного живота коснулась раскаленная грубая ладонь, вскрикнул, испуганно забился, не контролируя свое тело. — Пожалуйста, Айкайсар, не нужно! — завопил я в полный голос, каким-то уголком истрепанной души мечтая докричаться до соседей. Я и сам не ожидал от себя, что могу так орать, но паника захлестнула с головой. — Я имел в виду не трогай меня вообще, я… Эстемиров напрягся, Эстемиров встревоженно навис сверху, заглядывая ласкающим взглядом в мои перепуганные насмерть глаза, а потом вдруг улыбнулся, заставляя одним изгибом губ заткнуться. — Мальчик мой, посмотри правде в глаза: ты весишь пятьдесят килограмм, а я почти в два раза больше, — он наклонился ниже, накрывая меня всем телом, прижимаясь губами к уху. Я чувствовал его пьяное дыхание, чувствовал его жар и плоть, упирающуюся в мое бедро. Айкайсар ласково прикусил мочку покрасневшего от стыда уха и шепнул почти что интимно: — Расслабься и получай удовольствие от процесса. — Не хочу. Какое, в жопу, расслабься?! Его руки потянули вниз последний оплот невинности — несчастные трусы, так предательски легко соскользнувшие с моей тощей задницы. Я попытался поймать их руками, удержать, но запястья тут же были перехвачены одной рукой Айкайсара, заковывая, будто в тиски. От беззащитности позы и безвыигрышности ситуации, накативший ужас выбил воздух из легких, и я закашлялся, чувствуя, как на глазах выступают слезы. Внутри всё корчилось от невыносимого, оглушающего страха, жгущего кислотой. Придурок. Я знал, что однажды этим все закончится. Я знал, чувствовал, я… В башке будто кто-то включил сигнал аварийной тревоги. Он пищал «Alarm» на всех языках, только для меня эта дьявольская установка шептала «Изнасилование. Вот ты и доигрался со своими волосами. Вот ты и стал жертвой». Я забился пуще прежнего, осознавая во всем ужасающем масштабе сложившуюся ситуацию… А потом произошло что-то совершенно невообразимое. Сначала моего живота коснулся горячий поцелуй. Колючая щетина оцарапала чувствительную кожу, вызывая толпы мурашек по всему телу, а потом цепочка поцелуев спустилась ниже, ниже и… — Ах, блять, нет! — завопил я, дергаясь и хватая ртом кислород, как выброшенная на берег рыбешка, когда мягкие губы прошлись по моему совершенно невозбужденному члену. От неожиданности я всхлипнул и замер, чувствуя, как сковывающий мои запястья захват медленно ослабевает, прислушался к треску в камине и «влажным» звукам. В голове не осталось ни одной связной мысли. Гул сигнализации медленно затихал, а шокированное тело реагировало непредсказуемо и, одновременно с тем, вполне естественно. К своему стыду я чувствовал, что от никогда ранее не испытываемых ощущений и эмоций, я начинал расслабляться, и внизу живота змеей сворачивался огненный клубок шерстяных ниточек, соединяющих воедино разбитое на осколки сознание. Он взял мой член в рот обволакивая его мягкой глубиной и сжал губами, щеками, от чего давление усилилось, выбивая из моей черепушки остатки разума. Айкайсар Эстемиров отсасывал мне. Блять, он правда не шутил? Он правда люб… — Нет! — завопил я, чувствуя палец там, где его быть не должно. — Не нужно, Айк… ах! Он заглотил глубже, задержался на секунду, а потом с пошлым причмокиванием выпустил изо рта. Выскользнувший член влажно шлепнул по животу, и я вздрогнул от стыда, зажмурился, поджимая пальцы на ногах. Требовательные губы исцеловали безумно чувствительный живот, а потом нашли головку истекающего смазкой похотливого предателя, и принялись посасывать, пробираясь кончиком языка в щелочку, поигрывая с уздечкой, отодвигая чуть крайнюю плоть. Его палец был во мне. Я чувствовал это, но из-за отсутствия боли организм не воспринимал это как угрозу. Мозг давно отвалился и валялся вместе с гордостью в нокауте; гормоны, молодость, интерес брали свое. Палец двинулся назад, а потом снова вперед, и я задохнулся, прогибаясь в пояснице, толкаясь ему в рот на всю длину. Айкайсар даже не закашлялся, расслабляя глотку, а потом куда-то исчезла рука, удерживающая мои запястья, и тут же стиснула поджавшиеся яйца в кулаке, от чего тело прострелила странная сладостная волна. Давление орудующих в моей заднице пальцев усилилось. Второй уже уверенно двигался внутри, вызывая чертовски дикое, неправильное удовольствие, и я только и мог что терзать пальцами ковер да выгибать спину, запрокидывая голову. Я искал себе оправдания в физиологии, в беспомощности, в эмоциональном истощении, но каждый раз оказывался в одном и том же месте — это приятно и это не больно. Три пальца были более ощутимы, но я по-прежнему не мог бы сказать, что они сбивали возбуждение, они его, сука, подстегивали, посылая электроволны вдоль позвоночника, концентрируясь в районе копчика. Откуда-то взялась смазка, охлаждающая разгоряченную кожу. Его пальцы легко скользили во мне, растягивая, распирая изнутри, готовя к чему-то, к чему я морально готов не был. Тело уже во всю жаждало заполучить свою порцию острых ощущений. Жаркие губы запечатлели последний поцелуй на стоящем колом члене, а потом коснулись низа живота, солнечного сплетения, ключицы, шеи, подбородка, губ. Я знал, что последует за этими всеми ласками. Слышал шелест фольги и видел в горящих глазах пламенное желание, но почему-то не стал сопротивляться, подчиняя себе панический страх перед неизвестностью и ненависть к ублюдку, что издевался надо мной столько времени. Подчиняясь. Если секс — это так же приятно, как и всё предыдущее, то… — Блять, блять, блять! — зашипел я, отпихивая от себя твердое мужское тело, почти лежащее на мне всем весом. Терпеть было невозможно, как и двигаться, а толстый, казалось, до безумия, член медленно протискивался вовнутрь моей распаленной задницы. — Тш, я не двигаюсь, — обжигая щеку хмельным касанием, шепнул он, замирая на середине. — Просто дыши. Давай, вдох-выдох. И я почему-то подчинился, прогибаясь под этой требовательной, не терпящей возражения властью, и неожиданно, в первую очередь для самого себя, поверил. Вдохнул, удержал показавшийся сладким воздух в легких, выдохнул. Вдохнул, выдохнул. Сжавшиеся в испуге мышцы медленно расслаблялись, пропуская его дальше, глубже, и вскоре с каким-то извращенным удовлетворением я почувствовал, что опасное натяжение может приносить жалящее, однако, иррационально приятное ощущение. Это открытие так удивило, что я едва ли не задохнулся, цепляясь пальцами в литые мышцы Айкайсара. Он зарычал, он зашипел, он простонал что-то матерное, утыкаясь лбом мне в плечо, и медленно двинулся назад, царапая нервы острой болью. Его губы коснулись невесомым поцелуем моей шеи, зубы прикусили влажную кожу, а я, засунув гордость куда-подальше до лучших времен, бесстыже скрестил ноги у блядского Эстемирова на спине, замирая, вслушиваясь в новые ощущения. Он знал, что делает. Он трахал быстро, но неглубоко, в одном и том же темпе, создавая непрерывное трение, и под тем углом, под каким было не так больно, и я наконец-то, почувствовал ту самую негу, ради которой все пассивные педики готовы раздвигать ноги 24/7. — Да, пожалуйста, вот так, — не в силах сдерживать рвущуюся из глотки просьбу, прошептал я. Айкайсар глухо зарычал, продолжая неспешные фрикции, хотя я видел, как ему хочется сорваться на бешеный темп. Он контролировал себя, и это было для меня чем-то невероятным. От одной мысли, что этот сильный, властный мужчина боится причинить мне боль и игнорирует свои потребности, дабы удовлетворить мои, возбуждение ударило по мозгам. Я сжал рукой свой член, принимаясь водить ладонью по горячему естеству, плавая на волнах бесконечного блаженства. Обжигающий клубок разрастался, оплетая нитями всё мое бьющееся в агонии тело, а потом вдруг взорвался яркой вспышкой оргазма. Мышцы сжались, завибрировали, запульсировали с такой силой, что Айкайсар грязно выматерился, ускоряясь, а потом толкнулся до упора, от чего я проехался спиной по ковру и ударился темечком о мягкую диванную ножку. Мы почти синхронно вскрикнули — я от боли в измученной заднице, он — от накрывшей эйфории. Тяжелое тело опустилось на меня сверху, придавливая к полу, и я беспомощно захрипел, пытаясь скинуть его, но Эстемиров и сам откатился в сторону, выскальзывая из меня. По ягодицам вниз потекло что-то теплое, щекоча кожу, и я пискнул, поспешно провел по зияющей дырке ладонью, сгорая от стыда. — Черт! — всхлипнул я, недоверчиво уставившись на белесые капли, застывающие на пальцах. — Ты что, забыл презерватив надеть? Совсем ебанулся?.. — Неа, — мужчина завязал узлом латекс и уселся рядом, принялся вытирать мою протекающую задницу моими же трусами. — Это смазка. Я полтюбика влил, чтоб всё было нормально. Облегченно выдохнув, я отпихнул от себя его руки и тоже попытался занять сидячее положение, но неприятное жжение предупредило, что лучше резких движений сейчас не делать. В полумраке догорающего костра и мерно горящей гирлянды, я видел его полные нежности глаза, такие страстные и такие… пьяные. — Сука! — зарычал я, отползая от подлой скотины, строящей мне теперь виноватые морды. — Ты меня… меня… Настоящей, подлинной ненависти не было, как не было и страха, скорее обида, даже не столько на почти что принудительный секс, — мой первый секс! — сколько на процент алкоголя в его крови в этот момент. Я был просто партнером для бухого траха? И он бы ни за что не сделал то, что сделал, будь он трезвым? И всё, что он сказал — вранье? — Дай мне денег, я вызываю такси и еду домой! — натягивая джинсы прямо на голое тело, категорично заявил я, судорожно обдумывая, как попаду в квартиру без ключей. Ну, теперь-то унижаться проще — просто постучу в окно, и если кто-то еще не спит…