Опустевший бокал рядом с нетронутым ужином

Морозная ночь заглядывала в окна, пялилась на меня своим единственным лунным глазом, а кажущаяся ранее мягкой кровать обернулась вдруг грубыми досками. Я завозился, отворачиваясь от окна. Чертов Айкайсар безмятежно спал, устроившись на животе, засунув одну руку под подушку. Серебристый свет пролился на его плечи, выгодно подчеркивая рельеф мышц, вплел искрящиеся нити в черные волосы, осветил расслабленное лицо. Подрагивающие во сне ресницы показались неестественно пушистыми и длинными, и я вспомнил-представил, как под ними клубится кофейная ночь, взирающая на меня порой так, как никто и никогда. Густая тишина, нарушаемая лишь его мерным и моим учащенным дыханием, скользила тенью по спящему дому. Я бесшумно откинул край одеяла, спуская ноги в мерцающую на полу лужицу лунного света, и, ступая по непривычно не скрипящему, как костяная нога старой ведьмы, полу, прокрался к двери, прихватив с собой плед. И только внизу, на кухне, облегченно перевел дух. За окном подрагивал васильковый рассвет, пугая ночную птицу первыми робкими лучами пробуждающегося солнца. Я посильнее открыл шторы, впуская дымчатое мерцание в остывшую кухню. Не желая нарушать магию электрическими лампами, так и готовил себе кофе в полутьме, едва различая сенсорные кнопки на индукционной плите. Никогда раньше не пил кофе. Растворимый мне не нравился кислым послевкусием, а заварной не брал, потому что дорого да и возни много. Но приготовленная Айкайсаром эта нефтяная жижа с растворенными в ней динозаврами была просто крышесносной. Понятия не имею, сколько ложек он кидал в турку, поэтому засыпал полторы, залил водой и пошел умываться. Где-то здесь на первом этаже тоже была ванная комната… Вернулся как раз вовремя — маслянистые пузырьки только-только начали подниматься над восточным напитком, источая горький аромат. Я перелил «завтрак» в чашку и полез в холодильник за сливками, не особо мучаясь угрызениями совести, что копаюсь в чужих продуктах. Он меня сам сюда притащил. На улице что-то зашумело, загремело, и я выглянул в окно, но ничего не увидел, а гул, между тем, нарастал. Подхватив чашку, я напялил на себя плед и сунул ноги в ботинки, не завязывая. Открыл дверь, впуская в протопленный дом морозный воздух. Улица коснулась лица ледяной ладонью, и я, будто пиратский капитан на мостике, окинул взглядом горизонт, выхватывая из полумрака силуэт медленно уползающей прочь снегоуборочной машины. Так вот, кто тут шуршит. Одетые в белые шапки домики косились на меня сонными пряничными окнами, недовольно ворча, согревали спящих хозяев переплетением вен-труб. Путая бессонницу с романтикой, я вышел в стылый предрассветный туман, прикрывая за собой дверь. Клубящийся изо рта пар извивался в медленном танце с паром над чашкой и тёк вверх, к озаренному светом небу, над замерзшими деревьями, прямо в кружево снегопада. Так бывает очень редко и исключительно ранним утром, когда воздух трепетно-неподвижен, будто перед летней грозой, качает падающие снежинки, как мать новорожденное дитя, убаюкивая. Я улыбнулся, подставляя раскрытую ладонь. Хлопья сыпались вниз, опускаясь на горячую кожу, и умирали, согретые теплом. А порой не долетали, обожженные паром над кофейной кружкой. Город казался безжизненным, выбеленным, как будто искупавшимся в белой краске. Я зябко поежился, сильнее запахивая на себе клетчатый плед, жалея, что не взял пальто. Чашка обжигала пальцы, посылая болезненные импульсы в до конца не проснувшийся мозг, но эти иголочки были приятны. По телу побежали мурашки, потревоженные осознанием безмятежности момента. Идиотская мечта — просто постоять ранним утром на крыльце шикарного дома, созерцая, как дрожат в холодных сумерках солнечные зарницы. Я, наверное, на всю голову больной. Ну, какое крыльцо, какой дом? Я у Айкайсара, блять. В его доме, не в своем. И даже не в гостях у друга, нет! Я здесь… — Не замерз? Сильные руки собственнически обхватили за талию, плотнее прижимая плед к поджавшемуся животу. Айкайсар ткнулся носом в мои волосы, щекоча ухо сонным дыханием, а я замер, не смея ни обернуться, ни огрызнуться. Зачем насиловать чудо неуместными ядовитыми словами? От медвежьих объятий стало теплее. Я сделал глоток уже не обжигающего кофе, неосознанно прижимаясь боком к Айкайсару, скрываясь от холода. Пусть так. Пусть будет так. — Идем, ты дрожишь. Да? А я не заметил. Позволил увести себя в дом, позволил разуть, позволил отобрать чашку. Что-то происходило со мной, но я все никак не мог понять, что именно, будто между двумя действиями кто-то забыл вписать связующее слово, и теперь вся конструкция была бессмысленным набором хаотично разбросанных букв. Лестница. Дверь. Кровать. — Эй, — он усадил меня на мягкий матрас, бережно хранящий тепло наших телесных оболочек. Я вскинул глаза, сталкиваясь с взирающими на меня сверху вниз мерцающими квазарами. Грубые пальцы со всей возможной нежностью заправили прядь моих выбившихся кудрей за ухо, огладили шершавыми подушечками висок, скулу. — Ты позволишь мне?.. — рука скользнула ниже, по щеке, по шее, легла на плечо, оттягивая ворот вязаного свитера, оголяя белоснежную в сизом полумраке кожу. А что, если нет? Что будет, если я скажу простое человеческое «нет»? Бисерная нить слов протянулась через комнату и лопнула, рассыпая стеклянные шарики по паркету. Я судорожно выдохнул. От прикосновений, от ласкового потустороннего голоса в животе кто-то сплел шерстяной клубочек, медленно падающий, подобно снежинкам на улице, вниз, туда, где так горячо и почти больно. Сердце подскочило к горлу и забилось подбитой птицей. Настойчивая рука невесомо рисовала узоры на моей коже, а я… — Да. Айкайсар удивленно вскинул бровь, поднял глаза вверх, на окно, и замер, бездумно улыбаясь. Я бы смутился, я бы разозлился, я бы оттолкнул его руки и удрал подальше за такую тупую реакцию на мою добровольную капитуляцию, но не успел. Волна подхватила, повалила на пружинистый матрас, волна окутала горячими поцелуями все открытые участки кожи, волна облапала дрожащее от страха и неясных желаний тело, срывая с меня собственные шмотки, открывая все больше и больше площади для требовательных ласк. Почему-то так отчаянно захотелось ему поддаться. Я приподнялся на локтях, чуть отодвигаясь назад и он… почувствовал, что ли? Айк поднял голову, замирая в десятке сантиметров от моих губ, и в льющемся из окна фиалковом рассветном потоке я отчетливо рассмотрел блестящие желанием хищные глаза. Бугрящиеся мышцы на оголенных руках играли под золотистой кожей, а сильные пальцы комкали простыни, с трудом сдерживая зверя внутри. Опустил взгляд ниже, с запоздалым стыдом замечая, что он практически лежит между моих раскинутых в стороны ног. А еще ощутил крепкий член, упирающийся в бедро. Я так хотел заорать «нет!» и отползти назад, грохнуться спиной на пол, отпихивая его от себя, но это не принесло бы результатов. Поздно драпать, когда акулы ноги доедают. Он всё равно завалит и поимеет, с той лишь разницей, будем мы играть по его правилам или по моим. — Если я скажу прекратить, то ты прекратишь, — безапелляционно заявил я и, прежде, чем Айкайсар ответил что-то, отрезал: — иначе я больше никогда не буду с тобой никуда ехать, не стану с тобой разговаривать и буду интерпретировать этот секс, как изнасилование. Понял? Он помрачнел, кивнул, а потом приблизился еще ближе и произнес, четко разделяя слова: — Но ты знаешь, что при всем желании я не могу избавить тебя от возможных болевых ощущен… — Я не дурак! Я всё помню! Откинулся назад падая головой в подушки, и, не зная, куда деть руки, положил их ему на плечи, мучительно краснея, приподнял зад, потерся бедром о его пах, показывая, что разговор окончен, и я готов продолжать. Айкайсар распахнул глаза, взирая на меня с нескрываемым удивлением, а потом, не разрывая зрительного контакта, подтянул к себе поближе. Я сцепил зубы, почему-то испугавшись, когда пальцы с силой сжали мои лодыжки, да так, что синяки останутся. Я не боялся боли, понимая, что она временна и неизбежна, и что получать удовольствия от подобного вида секса очень просто, на самом деле, но вот его агрессии… Я боялся, что он потеряет контроль над собой, и тогда мне, черт возьми, придется попросить прекратить. А это будет означать конец всего этого. Господи, да давно пора было это прекратить! Давно пора было свалить в чертову ночь, дойти к себе домой, вызвать такси, благо в кармане было немного денег, и никогда не садиться в его машину более, никогда не подпускать к себе ближе, чем на метр! Но я подпустил. Так близко, что ну куда уже дальше-то? Его руки везде, его губы везде, и грубость — она заводит почему-то. Заводит осмысление, что этот медведь, упакованный в весьма привлекательную человеческую оболочку, контролирует свои животные инстинкты, и всё, что он себе позволяет — это мять, целовать, покусывать и зализывать, когда хочется, вижу, что хочется, сожрать целиком. Заводит чувство, что я, как фарфоровая кукла рядом с ним, особенно, когда лишился условной защиты в виде вязаного свитера и безразмерных домашних штанов. В дрожащем утреннем тумане моя кожа казалась белой, как полотно, и я стыдливо закрыл лицо руками, не желая видеть свой призывно стоящий член, такой яркий на контрасте с молочным животом… Как же, господи, боже мой, страшно лежать под ним вот таким обнаженным, распростертым, маленьким, и понимать, что ты полностью в его власти. Как же страшно и возбуждающе. Айкайсар утробно зарычал, укусами-поцелуями спускаясь ниже. Поцеловал головку, прошелся губами по всей длине, лизнул поджавшиеся яички… Я застонал громко и бесстыже, выгибаясь в пояснице. Удовольствие, замиксованное с адреналином, ударило по мозгам, мешая сосредоточиться, но думать особо было не о чем. Нужно было чувствовать. Мозг перетек в совсем другую голову, судя по всему, потому что в той, что на плечах, связных мыслей не осталось. Его рот, такой горячий, такой развратный, вытворял что-то неимоверное, и я, чувствуя приближающийся финал, вцепился в его руку, пытаясь сообщить, что если он продолжит, то… — Айк, клянусь, я сейчас… Он отстранился, напоследок поцеловав кожицу на внутренней части бедра, и сел на кровати, замер… Я распахнул глаза, не понимая, какого черта он тут как истукан застыл, поглаживая меня по бесстыдно раскинутым коленям. — Ты уверен? — полушепотом поинтересовался он, спускаясь ладонью ниже. — Если не хочешь, мы можем пока не делать ничего такого. Я могу продолжить так. Я собирался уже снисходительно покачать головой, сказать что-то язвительное, но слова застряли в глотке. Он готов просто отсосать мне и пойти удовлетворять себя в ванную, как школьник какой-то? Если я не хочу, он согласен на эти условия? — Нет, я хочу! — шепнул я в ответ, призывно расставляя ноги шире. — Не заставляй меня себя уговаривать. Давай же! Только медленно. Он улыбнулся, наклонился ниже и поцеловал, царапая мне щеки жесткой щетиной. Его губы целовали лениво, и я, никогда не делав это раньше, решил ответить, инстинктивно двигая языком вперед, касаясь мягкой кожи. Он одобрительно заурчал, и юркий язык скользнул в мой гостеприимно приоткрытый рот, сталкиваясь, переплетаясь. Я просто пытался повторять за ним, плавая на волнах блаженства, забывая, где я, но почему-то не забывая с кем. Щелкнула крышка флакона. Секунда, две, и в меня скользнули горячие пальцы. Я вцепился руками в его плечи, пытаясь отвлечься и не думать ни о чем, не зажиматься, не двигаться. Айкайсар отстранился, разрывая влажный поцелуй. Настоящий поцелуй, а не то, что было у нас раньше. Зашуршала фольга. Он раскрыл зубами презерватив, и я зачарованно уставился на его плавные умелые движения, со стыдом осознавая, что вообще не знаю, как его нужно надевать. Айк делал это все так ловко, что мне даже стало неуютно, от того, что у него за плечами такой опыт, а у меня только дрочка в туалете и тот странный первый раз, когда я ничего не видел в полумраке и ничего не понял. Сейчас, при свете дня я мог видеть его во всей красе, и это было так пугающе-завораживающе. Торс с кубиками пресса и очерченными боковыми мышцами, выделяющиеся тазобедренные косточки, и крепкий, перевитый венами член, не в пример больше моего собственного. Я тихонько заскулил, прикусив губу. Как, блять, он поместился в меня?! — Тише, ты чего? — Айкайсар удивленно приподнял бровь, оглаживая мой живот. Наклонился ниже, почти накрывая собой. Тело к телу. Так горячо. Я испуганно замер, когда скользкая от латекса головка ткнулась в сжавшуюся дырку, и двинулась вперед, направляемая уверенной рукой. — Подожди, — хрипло дыша, попросил я, хватая его за запястье. — Я не могу. — Больно? Хочешь остановиться? — с трудом скрывая разочарование в голосе, поинтересовался он. — Нет! — я фыркнул, отталкивая от себя крепкие бедра. — Ложись на спину, хочу контролировать. Айкайсар мгновенно перевернулся, подложил подушку под голову, а я, не давая себе времени на размышления, перекинул через него ногу, застывая в весьма провокационной позе — на коленях, зависнув прямо над влажным от смазки членом. Запирая на замок клетку с испуганно мечущимися мыслями, взялся рукой за чужой орган, направляя в себя. — Стой, стой, — Айкайсар положил ладони на мою талию, чуть толкая назад. — Тебе нужно целиться вот сюда, — его пальцы надавили мне на живот пониже пупка, и я тихонько застонал от странного удовольствия, прокатившегося горячей волной по позвоночнику. Чертов соблазнитель! — Я… постараюсь, — с трудом собирая слова в горстку, пробормотал, опускаясь ниже, пытаясь сделать, как он сказал. Внутри меня было влажно и скользко, но я всё никак не мог расслабиться. Стенки не хотели поддаваться, и я вернулся в исходное положение, скользнул пальцами в горячую глубину, а в башке всё билось и пульсировало «не думай, не думай, не думай». Потому что если допустить в мозг мысль, что он смотрит сейчас, а я, боже, застыл над ним, растягивая себя пальцами одной рукой и обхватив его член другой… «Просто дыши. Давай, вдох-выдох, » — мелькнуло в памяти. Его голос, треск щепок в камине, мягкая шкура на полу, мерцание лампочек. Я набрал в легкие побольше воздуха, задержал, выдохнул и принялся медленно опускаться, чувствуя, как всё внутри растягивается и, кажется, вот-вот порвется. Поморщился, опустил руку вниз, касаясь растянутого до предела колечка. Это было так странно. Совсем не так, как в тот вечер. Больно, определенно. Прошлый раз всё прошло вошло быстрее. Может, стоит резко опуститься? Сначала и больно, и распирает, но потом ведь так горячо и сладко. Так хочется поскорее. Я уперся ладонями в его торс, перенеся вес на руки, и плотнее прижал колени к его бокам, решаясь на столь безрассудное и неизвестное, что он, как будто почувствовал. Пальцами убрал упавшие на лицо локоны, погладил по щеке, скользнул к губам, рассматривая без улыбки, но с такой теплотой, что я… — Ай! — вскрикнул, пораженный вспышкой боли. — Дурак! — зашипел Айкайсар, сжимая пальцами мои дрожащие плечи. — Плавно надо все делать, а ты что, порвать хочешь себя?! Я только замычал, не в силах отвечать, и замер, чувствуя, что сижу на нем полностью. Боль была не только от объемов, но и от длины. Глубоко внутри он куда-то упирался, вызывая тянущие, ноющие подергивания, такие дикие, такие непривычные, но встать я не мог, опасаясь новой мучительной пытки. Черт меня вообще дернул совершить подобную глупость! Мало того, что я здесь, в этой кровати, добровольно запрыгнул на его член и радостный сижу, так еще и покалечить себя решил! Боль медленно уходила, внутри всё пульсировало и непроизвольно сжималось, и я на пробу приподнялся, напрягая ноги. Прежнего натяжения не было, и я почти уверенно опустился снова вниз, но не до конца. Все-таки не очень приятно, когда он куда-то там упирается. Спружинил на коленях, приподнимаясь вверх уже быстрее, и вновь вниз, прислушиваясь к себе. Айкайсар тихо простонал, закрывая глаза, и толкнулся бедрами навстречу, ускоряя скольжение. Это было странно. Это было так необычно. Только когда вошел в нужный ритм, я позволил себе вспомнить, где я и что делаю. Секс. Какое ёмкое слово. Какое оно наполненное, многозначительное, какие ассоциации вызывает. Куда бы меня не закинула жизнь, с кем бы я не оказался в постели, я буду сравнивать всех с ним. Черт… От подобных мыслей поджался живот, и жар залил меня, наполняя, подобно сосуду. Я прижал ранее вяло болтающийся член к животу, чувствуя, как он тяжелеет и твердеет, увеличиваясь, а комок нервов будто разрастается, превращая всё тело в сплошную эрогенную зону. Айкайсар обхватил меня руками за талию, заставляя отклониться назад, и я послушался, а потом произошло что-то волшебное. Искры удовольствия прострелили башку навылет, и я вспомнил, как это было тогда, в ту ночь. «Тебе нужно целиться вот сюда, » — и снова этот голос в памяти… Я прижал ладонь к животу, ощущая, как под тонкой кожей, там, в глубине, подобно поршню движется он… Возбуждение накатило волной. Такое аморальное, порожденное удовлетворением от чужого члена внутри, и такое изматывающе сильное… Захотелось попробовать что-то еще. Захотелось скорости. Крышу срывало от осознания своей порочности, и я хрипло попросил сменить позу, чтоб быстрее, сильнее, жестче! Айкайсар оттолкнул меня, и я буквально слетел с него, утопая в мягком одеяле. — На колени! Голос загрубел, и я не мог и не хотел с ним спорить, огрызаться. Только подчиниться и ничего более. Мне даже не дали занять требуемую позу. Я едва ли успел упасть грудью на кровать, как безжалостная рука сжала в кулаке мои волосы, заставляя запрокинуть голову, откинуться назад, прогнуться в пояснице. Я тихо зашипел, а он уже без предупреждения ворвался в растраханную дырку, пронзая стрелой пухлого голозадого амура. Боль полыхнула на мгновение и тут же утонула в океане блаженства. Я закричал, не в силах держать эмоции внутри, и выгнулся, припадая животом к кровати, распластавшись, как последняя шлюха. Я чувствовал себя шлюхой, и мало того — мне это нравилось! Нравилось, что он ебёт меня, как отбойный молоток, буквально натягивая на себя, удерживая за волосы. Нравилось, что он кусает мои плечи, сжимает бедра, оставляя следы. Нравилось, что он двигается именно так, как надо — быстро и беспощадно, будто ему наплевать, больно мне или нет. Нравится, черт возьми, что да — это больно и горячо, что всё так по-взрослому! Я был почти-почти у цели, не прикоснувшись при этом к себе, но он прервал, вытаскивая из чана расплавленного удовольствия, перехватил меня под живот, заставляя подняться, прижаться спиной к нему, ощущая жар распаленного тела, и кончил, вцепившись зубами в тонкую кожицу на шее. Боль от укуса полыхнула, и я дернулся, прикусив губу, которую всё терзал до крови, будто желал оторвать вовсе. Его грубая ладонь сжалась на моем истекающем смазкой члене, и ему хватило всего пары движений, чтобы довести до точки кипения. Черная стремительная волна поднялась над капитулировавшим городом, захлестнула, сшибая с ног невинных прохожих, и хлынула в распахнутые дверцы-колодцы, омывая берега размазанного тонким слоем сознания. Я простонал что-то матерное, сжимая его пульсирующий орган в себе, и обессиленно повалился на кровать, соскальзывая. Силы покидали, возвращалась боль. Я так чертовски устал, будто вагоны всё утро разгружал: ноги от напряжения гудели, в заднице хлюпало и саднило, плечи все покусаны, а губа кровоточила и болезненно дергала. Айкайсар перетащил меня на подушки, потому что я не мог и рукой пошевелить без посторонней помощи, превратившись в кусок безвольного желе. Клонило в сон. С этим невозможно было бороться. Последнее, что я почувствовал — это влажное полотенце между бедер, стирающее следы моего позорного грехопадения.