Звезда на излом

* Когда темнота вдали распахнула багровые крылья, они, наконец, поняли, что идёт к деревянному городу. На стене затихли мертво, словно у всех перехватило дыхание от ужаса. Фалатрим и иатрим никогда их не видели, отрешённо думал Руссандол, либо видели слишком давно, в досолнечные годы. Их города штурмовали орки с осадными машинами. Тем более не встречали люди — видевшие погибли в Бессчетных слезах. Гондолинцы, напротив, видели слишком много и совсем недавно, и теперь поражены страхом. Если страх не переломить быстро, они ему поддадутся. Балрог шел к воротам, грязь полей под его ножищами проминалась и вскипала паром, а слишком узкая дорога оползала под ними, словно песок. Что-то притушило его огонь недавно, и теперь он разгорался вновь, прямо на их глазах, бросая багровые отсветы на светлые башни крепостной стены. Крылья его колыхались, звук шагов громыхал среди молчания. Заткнулись даже орки. Тишина давила. И Руссандол взломал ее немедленно, как можно глупее и громче. — Кого я вижу! — воскликнул он во весь голос, встав между зубцами стены. Смахнул правой рукой темную стрелу на излёте. Халлан поспешно заслонил его своим щитом, как сумел. — Паленая ящерица Моргота сама ползет ко мне! Со времени Битвы под звёздами они бегали от сыновей Феанора, боясь нашей мести! Иди сюда, тварь горелая, я оборву тебе крылья и хвост, как давно мечтаю!! Двоих паленых прикончили в Гондолине, но на нашу долю ещё хватит! На стене облегчённо выдохнули все, даже гондолинские воеводы. Со стороны портовой башни донёсся голос Карнистиро — брат громко возмущался, что зверюга Моргота идёт не к нему. Верные Феанариони оттуда громко засвистели. — Интересно, — сказал Диор с другой стороны ворот обыденно и даже задумчиво, — зачем балрогу такие крылья, если они не летают? — Курицы тоже не летают, — отозвался справа Макалаурэ. — Летают, — возразил бывший король Дориата. — Просто они раскормлены и ленивы. — Говорят, раньше балроги летать умели, — усмехнулся Руссандол. — Но Искажение им крылья ободрало так, что больше в воздухе не держатся. — А если его бросить в фонтан, — вдруг раздался рядом звонкий голос Галдора, — он потухнет и будет вонять как жаба, помершая два дня назад! — Уговорил, — согласился Диор. — Как вернётся Эарендиль, поставим у ворот большущий фонтан! По стене прокатился смех. На мгновение даже балрог остановился, его глаза заалели сильнее. Но того ужаса, который он сумел внушить при появлении, больше не было, он исчез. Балрог злобно взревел, волна жара докатилась до стены. Донеслось звяканье, это доспешные люди и эльдар заслоняли собой стрелков. Но вместо броска на ворота огненная тварь присела — и прыжком прянула в воздух, распахнув рваные огненные крылья! — Летает. Но плохо, — донеслось из-за ворот. Диор и его люди вскинули щиты и мечи, Руссандол на мгновение успел обозлиться, что не к нему... Промчавшись над самыми головами людей, балрог обрушился на крышу ближайшего дома, оттолкнулся и метнулся дальше, оставляя за собой груду горящих бревен. К холму. К теремам на его вершине. К Эльвинг и Сильмарилю, понял Руссандол уже в прыжке. — Он мой!! — Взревел Старший и слетел со стены, едва касаясь лестниц. — Брат, держи стену! «Эльвинг!!» — донёсся безмолвный вопль Диора. «Он мой», повторил Руссандол. «Не позволю». «Камень!!!» — долетел эхом дальний крик Среднего… Казалось, это земля повернулась под его ногами, подставляя перила, камни и коня у коновязи. Захваченный его волной ярости, Черногрив прянул с места в карьер, лишь мелькнули оборванные железной рукой удила. Сумрачная главная улица понеслась навстречу Феанариону, словно он летел и сам. Вслед ему с башен рога пели сигналы тревоги — «Враги в городе!» Балрог несся поверху, проламывая крыши и сбивая трубы, черепица и кирпичи разлетались, как пущенные из пращи, дома вспыхивали. Руссандол отбивал обломки щитом, направляя всю волю в движение, словно сливаясь с конем в одно целое и чувствуя, как крошится под копытами деревянная вымостка, ударяют в нее мощные ноги, и как бьётся сильное сердце зверя. Отсветы пламени оставались за ними. Но проклятый демон забирал правее, Руссандол понимал, зачем. Морготова тварь хотела отрезать правительницу от гавани. А Эльвинг, несомненно, ещё во дворце, она не покинет город, пока гавань не примет всех мирных, да и бой только начался… Он мчался все дальше прежним путем, чтобы не петлять по городу, слушая, как грохочет Сириомбар под ногами чудовища. И все же тварь успела раньше. Взлетев на площадь, Руссандол увидел это ясно, словно мир замедлился вокруг него. Вспыхивающий снизу вверх терем, в высокую крышу которого вцепилась огненная тварь и изготовилась к прыжку. Тьма, накрывающая дома, словно крыльями. Бегущие через площадь дети и двое эльдэ. Одна из них поворачивается, и на груди ее на мгновение вспыхивает белая звезда, разрывающая темноту. Вот она, говорит звезда без слов. Вот я. Чудовище ревёт при виде своей добычи — и эльдэ со звездой на груди кидается прочь от детей и от терема, откуда ещё выбегают эльдар и люди. Она мчится вверх по улице так, словно крылья выросли у нее, и толстые черные косы, перевитые жемчужными нитями, вьются за ней по воздуху, как легкие атласные ленты. Балрог прыгает, растопырив изорванные пылающие крылья — Руссандол и его конь рвутся вперед, туда, где тяжёлая тварь неминуемо коснется земли. Черногрив без усилий перелетает через пригнувшихся детей — пусть бегут. Они почти встретились — Эльвинг и огненный демон, рушащийся на нее сверху. Но вместо того двумя мгновениями раньше позади нее встретились демон и воин. Обученный боевой конь прыгнул, обрушиваясь на врага всей тяжестью своей и всадника — и тяжёлый полет балрога оборвался. Вместе с напавшими он повалился вниз и обрушил собой стену ближнего дома. Отчаянный визг коня, рев чудовища и запах горелого мяса заполняют воздух. «Прости, верный…» Руссандола словно швыряет на стену только что застывшей шипастой лавы, из-под которой пышет жар. Он прикрывается щитом, врезаясь в нее, и вонзает меч туда, куда достает. Щит и доспех защищают его, как могут, — болью вспыхивает щека, колено, плечо, наливается жаром рукоять меча, дым паленых волос повисает у лица... Вой демона оглушителен. Руссандол то ли прыгает, то ли умело падает прочь от лавовой стены, перекатывается по тлеющим деревянным плахам мостовой, вскакивает — и едва уклоняется от летящего на него лошадиного тела. Ещё живой Черногрив отброшен балрогом, как собака диким быком, он рушится на мостовую в кусках битого камня — и слышен глухой хруст, когда у коня ломаются спина и шея. «Быстро». Феанарион сам падает среди обломков и замирает, притворяясь, что повержен этим броском. Балрог выбирается, ломая камни и тлеющие бревна. Дом за ним вспыхивает. Он все ещё рвется за ускользающей добычей, туда, где на вершине холма вьются по воздуху черные косы бегущей Эльвинг. «Там же ничего нет, обрыв...» Нет, тварь, все только началось! Теперь чудовище движется медленнее — и Руссандолу не нужен конь. Он бросается вперёд, в два прыжка настигает балрога, глупо повернувшегося к нему спиной — и словно взлетает по этой пышущей жаром спине, между пылающих рваных полотен крыльев. Под ногами хрустит и чуть прогибается раскаленная шкура, шипят подошвы сапог. Отсюда не видно ничего, кроме темной твари. Тело повинуется ему, как никогда. Или как очень давно, в юности. Тяжесть исчезла, двигаться удивительно легко, клятва не давит его сейчас — или душа его не тяготится ею. Впервые со дня Клятвы. А он не замечал. Потому что исполняет, наконец, Клятву? Или потому, что защищает свет, а не гоняется за ним? Он подумает об этом позже. А сейчас Руссандол вгоняет меч в шею балрога по самую рукоять и чувствует, как оружие раскаляется вновь. Враг сотрясается от рева, из раны рвется свистящий горячий воздух и льет раскалённая жижа, словно лава из трещин, открывшихся на Ард-Гален. Выдернутый меч багровеет, как вынутый из горна, но оружие работы Курво не подведёт, выдержит, Руссандол уверен. Второй удар он обрушивает со всех сил на основание крыла балрога и срубает его, как молодое дерево. От бешеного вопля вздрагивает, кажется, весь холм. Балрог вздыбливается, как огромный бык. Руссандол прыгает с его спины, не дожидаясь, когда его сбросят или когда вспыхнут сапоги. И снова сама Арда словно бы чутко поворачивается под ним, надёжно подставляя ему дом, черепицу и печную трубу, за которую так удобно зацепиться. — Финдекано вы убили только вдвоем, — говорит он вслух скорее себе, чем врагу. — Посмотрим, каков ты один на один. И соскальзывает на землю, преграждая огненной твари дорогу на макушку холма, туда, куда нет времени обернуться, и где видел бегущую Эльвинг в последний раз. Разворачиваясь, балрог проламывает плечом деревянную беседку. Огонь вспыхивает там, куда капает его кровь, вязкая и быстро темнеющая на воздухе. Глаза твари из багровых становятся желто-раскаленными. Огненный бич разворачивается в его лапе. «Интересно, можно ли его перерубить? Скоро узнаю...» Но первый удар бича приходится не по нему. Балрог яростно бьет в стену, и по ее светлому дереву наперегонки разлетаются черные трещины и желтое пламя. Тварь рычит, взвинчивая себя, окутываясь в мрак, а Руссандол вдруг понимает, что ему делать вовсе нельзя. Нельзя состязаться с балрогом в силе, иначе он истратит себя напрасно. И срывается с места до того, как тварь наносит второй удар, уже в него. Бросается навстречу живому раскаленному камню, закрываясь от черного ятагана в другой руке демона и вновь вонзает меч работы Куруфинвэ в это, живое или нет, как можно глубже, и отскакивает быстрее, чем тот успевает схватить. Не останавливаться. Мчаться так, словно сама Арда горит у него под ногами. Она уже горит, дым и копоть ложатся на деревянную вымостку там, где еще не проломила ее тварь… Бросаясь то вправо, то влево, Руссандол наносит чудовищу одну рану за другой, пока балрог шаг за шагом все же идет вперед, рыча и обливаясь горящей маслянистой кровью. Но время уже выиграно, успевает подумать он, этой крылоногой нет за его спиной, там пусто. Только горят два каменных светильника на маленькой площади, открытой всем ветрам. Три пути вели с этой площади, он знает. Две мощеные улицы спускались с нее – и слева, вдоль обрыва, еще одна узкая улочка-лестница уводила в гавань. И паленую ящерицу держать здесь, чтобы не скатилась туда следом за правительницей – а куда ей еще деваться! – и не прорвалась к кораблям. И он мечется вокруг огромной твари, отскакивая и бросаясь снова, коля и рубя, отклоняя удары огромного черного ятагана и уворачиваясь от огненного бича, словно живущего своей жизнью. И земля дымится у них под ногами от отвращения. Когда новый удар ятагана в щит отбрасывает Руссандола, как бык отбрасывает волка, словно сама земля подставляет ему траву, камень и столб светильника, чтобы остановиться и ринуться обратно на врага. В эти мгновения он видит все вокруг – каждое движение балрога, каждый замедленный удар чужого оружия, каждый камень, столб и куст вокруг себя, которые могут стать опорой, до последней черточки – видит линию обрыва, замечает, как пылают дома по левой стороне улицы, как теснятся испуганные люди далеко справа среди домов… Он не видит только Эльвинг, исчезнувшую, мелькнувшую перед ним в последний раз на вершине холма. Он может лишь надеяться, что та уже бежит в сторону гавани, но не видит и отблеска света, унесенного ею. Вместо него вокруг багровое свечение балрога, колыхание его рваного крыла и тьму, которая накрывает все вокруг него. Только оружие и доспех работы Курво яростно блестят даже в этом свете. Пока еще. Балрог рвется не к лестнице – он стремится к обрыву! Даже израненный, обливающийся своей горящей дрянью. Вот он снова отмахивается от Руссандола, отбросив его подальше, и словно бы рвется заглянуть за край склона. И в это мгновение Руссандол понимает, что сделать дальше. Бросается на него, нелепо, неудобно, вынуждая развернуться, замахнуться… И край обрыва проседает под огромными ногами, словно этому холму балрог невыносимо омерзителен. И даже удар ятагана, придясь, наконец, всей мощью прямо в щит и едва не сломав Руссандолу правую руку, только отбрасывает балрога еще чуть назад. Когда падающая тварь роняет ятаган и хватается черной лапищей за камни, Руссандол почти отрубает ее отчаянным ударом. А потом отскакивает назад, слушая удаляющийся рев и невольно вспомнив, как падающий балрог утянул за собой Глорфиндэля из Гондолина. Огненный кнут взметнулся из-за края обрыва целых три мгновения спустя. Успей Руссандол выпрямиться, его, наверное, утащило бы вниз. Останься на краю – ему снесло бы голову. А сейчас кнут лишь взвился в воздух, но самый его конец метнулся прямо Руссандолу в лицо и вспыхнул невыносимой, ослепительной болью! Он кричал, пока хватало сил, не видя ничего перед собой от этой боли. Когда мир вокруг вернулся, он сидел на дымящейся земле, нашаривая оружие и задевая руками сбитый с головы шлем. Боль полыхала, охватив половину лица, чуть затихая, перекатывалась в голове, но ее можно стало терпеть. И все же она расползалась по телу ядовитой, отравляющей слабостью. Руссандол с трудом открыл левый глаз. Пятно боли на месте правого всколыхнулось. Теперь он видел все вокруг немного иначе, чем раньше. Более… плоским, словно нарисованным на темноте. Дымящиеся обломки вымостки. Рытвины в земле. Опаленные островки травы и кустов. Переломленный в середине столб светильника – его камень коснулся земли, но все также светился, окружив себя лужицей голубоватого света. Поверх всего этого падали отблески пламени. Все это немного плыло и качалось для него. Лучше не думать, возможно ли что-то исцелить. Есть, о чем подумать прямо сейчас. Прямо сейчас нужно встать. В сумраке позади светильника что-то зашевелилось. Схватив, наконец, меч, лежавший рядом на дымящейся земле, он вскочил, шатаясь, готовый драться, и не зная, будет ли на то способен. Не враги. Всего лишь люди. Люди бежали через площадь к лестнице в гавань, женщины тащили кто детей, кто стариков. Несколько женщин подбежали к нему, желая помочь. Иные шарахнулись, когда он повернул к ним голову. Над городом трубили рога, возвещая, что враги ворвались за стены. — Что это? – хрипло спросил Руссандол. — Ворота прорвали, господин эльф, — сказала одна из беглянок. – Уже давно прорвали. В гавань рвутся, говорят. Пришлый князь отступил вправо от ворот и всех оттуда погнал бежать к кораблям, но там внизу орки, главные улицы горят. Отрезало нас, только здесь и можно пройти… — Идем с нами, господин эльф, — сказал кто-то. — Ты ранен, мы тебя доведем. Он оттолкнул протянутые руки. — Где Эльвинг? Она была здесь! — Мы не видели… — донеслись растерянные голоса. — Здесь только ты с чудовищем сражался!.. — А она была здесь?.. — Идемте, господин эльф, надо бежать! Голоса текли мимо, как вода, и сами люди появлялись и бежали мимо в оранжевых сумерках, исчезая за полуобрушенным домом. Среди них порой мелькали рослые эльдэ, но их было совсем немного. Руссандол поднял голову и сделал несколько шагов поперек потока беглецов, над которыми возвышался больше чем на две головы. Отсюда, с холма, город был виден как на ладони – и он уже горел. Сириомбар разделила напополам линия огня там, где пронесся балрог. Второй очаг огня был у ворот, сами ворота пылали. Оборвалось пение рога с надвратной башни, вместо него затрубил другой, левее. Эту часть должен оборонять Карнистиро… Вспышка знакомой боевой ярости донеслась оттуда. Карнистиро дрался там прямо сейчас, напрягая все силы, увлекая за собой всех согласных и не согласных, наслаждаясь тем, что наконец снова добрался до темных тварей. С другой стороны… просто пришло теплое прикосновение. «Ты жив», — подумал Макалаурэ. Руссандол подобрал шлем, надел его. Зло отломил погнутое крыло, чтобы его основание не задевало обожженную щеку. Вложил пока меч в ножны. Поднял щит, слетевший при падении с правой, стальной руки. Его еще шатало, и можно было забыть о той немыслимой легкости движений, которая охватила его в сражении с морготовой тварью. Если Эльвинг в гавани — а кроме гавани, ей деваться и некуда, — его место там, среди защитников кораблей. Рядом с Карнистиро. Но сможет ли он пройти прямым путем, по главной улице? Или придется спуститься в гавань вместе с беглецами, чтобы присоединиться к ее защитникам? Но это лишнее время… — Идемте, господин эльф, — снова и снова звучало у него за спиной. Кто-то дал ему воды. Он взял флягу не глядя, напился – и вернул не глядя, вода всем нужна. Что-то заколыхалось и зашумело там, в нижней части уже горящей улицы – он не сразу смог разглядеть. Левый глаз слезился, мешая рассмотреть, тогда он прислушался – и разобрал все самое ненавистное. Рев и выкрики орков. Оставив бегущих позади, он сделал еще несколько шагов вперед, очутившись уже среди верхних домов. Горстка людей и эльдар отступала вверх, непрерывно теснимая заполнившими улицу врагами. Своих было немного, уж сколько оказалось на этом пути после прорыва ворот. Потом сборище орущих и скалящихся вражьих тварей, почему-то чаще бурых и зеленоватых на морды, взбежит наверх, сбросит с обрыва всех, кто попадется по дороге, чтобы не мешали, и скатится в гавань сверху, откуда их не ждут. И подожжет корабли. Не пустые в этот раз – со множеством раненых и безоружных. С Эльвинг. Может быть, с Амбарто. У Руссандола вырвался короткий горький смех. Амбарто чудом уцелел там, где отец жег лебединые корабли… Позади закричали и затопотали быстрее – беглецы тоже увидели орков. Он усмехнулся еще раз. Всмотрелся в наступающих врагов, пока далеких и плохо различимых слезящимся глазом. Но ему не нужно смотреть издалека – он хорошо знает, как они кривятся и хохочут, когда убивают, или когда жгут построенное чужими руками. Значит, его место будет здесь. Что ж, Морьо станет немного полегче там, под стеной. А потом – пусть злится опять, что Старший все упустил. Еще несколько шагов, до него долетают рев и крики, кто-то из защитников падает… И внутри, после опустошения от схватки и раны, снова вспыхнула ярость, которую Руссандол ждал и звал. Он дважды сегодня выжил не для того, чтобы отступать! Сдернув рог с пояса, Руссандол вскинул голову, и поверх холма и всего Сириомбара разнесся раскатистый и гулкий призыв к бою. По привычке он все же вернул рог на пояс перед тем, как вытащить меч. И двинулся туда, где упали еще несколько отступающих воинов. А сзади донесся топот – кто-то из беглецов нашли в себе храбрость присоединиться к нему. Когда Майтимо быстрым шагом спустился, уцелевшие защитники не кричали и не радовались. Они просто расступились, давая ему место врубиться в орочью толпу. * * Площадь Малый торг у стены и соседние улицы наскоро перегородили бревнами от раскатанных домов — сразу после того, как промчались перепуганные лошади. Эгалмот боялся, что они потопчут жителей в гавани, все же кони не валинорские, и даже смешанной крови мало. Карнистиро тогда заорал, что отдать жечь верных, даже на четырех ногах, живьем не даст, пусть бегут, они и так гибнут много чаще. Но к лошадям кинулись и нолдор, и синдар, и вроде бы в гаванях обошлось, а точно не узнали – не до того было. За конями вскоре хлынули отступающие люди и эльдар, многие в панике, иные в ярости, но все они приходили в себя и вставали за этим завалом. Эгалмот ободрял, призывал драться, а кано Карнистиро просто рычал на всех и грозился отрывать головы трусам и отступающим, но у него получалось не страх вызывать, а больше в себя приводить этим. Хотя Карнетьяро отлично знал, что это не образное выражение, и головы кано Карнистиро вправду отрывал. В Битву Бессчетных слез, правда, и только вастакам, своим и Второго брата. А вместе у этих двоих вышло хорошо. Остановили бегущих от ворот, сразу направили их укреплять завал, поливать его водой и готовиться. Встретили первую волну орков, положили их на месте быстро и почти весело еще, потому как очень хорошо, когда стрел хватает. А их пока хватало, атани несли вязанками. Прикрывали тех, кто остался на стене, отстреливать врагов сверху. И пока не рухнули горящие дома и не вывалилось на площадь рогатое чудовище, неся за собой темноту и ужас, все казалось одолимым. Хотя Карнетьяро того, первого ужаса не почувствовал. Просто вдруг разом пришла усталость от всего – нескольких дней скачки почти без сна, двух сражений, готовности остаться под стеной сперва с той стороны, теперь с этой. Двигалась огненная тварь медленно, рывками, словно бы с трудом волоча ноги, и что-то черное и горящее, как земляное масло, покрывало ее всю, стекая на землю. Дома, мимо которых она брела, вспыхнули, затлела и почернела изнутри стена... Взревев, тварь метнула на завал через всю площадь то, что тащила с собой – почти туда, где Карнетьяро и стоял. Тело рухнуло прямо на воинов, его подхватили, не дали удариться о землю – и те, кто это сделал, тихо застонали. У черноволосого юноши дыра в груди от когтей была такая, что кулак бы вошел. А он еще жил и дышал… Карнетьяро его узнал, по случайности лицо почти не обгорело. Стон, как выдох, побежал по рядам. Кано Карнистиро шагнул к Диорову сыну с другой стороны, взглянул. Оскалился, кровь так и бросилась ему в лицо от ярости. Посмотрел на тварюгу – и перемахнул завал одним прыжком. Правда, шатнулся изрядно, выпрямляясь. — А я думал, на мою долю паленых морготовых ящериц не хватит! — рявкнул он на всю площадь. — Стрелки! Цельтесь по глазам. Я его дорежу! И сам показался горящим в своих чешуйчатых доспехах и шлеме работы отца, отразивших свет пожара. Двинулся вперед. — Айя Феанаро! – выкрикнули десятка три голосов. Верные Первого дома выскакивали на завал, потрясая оружием. Даже охотники Рыжих. А воины самого Карнистиро готовили тяжелые стрелометы, жаль, тех стрелометов было всего пять. — Подранок на подранка, — хмыкнул стоящий рядом адан, приходя в себя. Кто-то уже ругался, распаляясь, выходило плохо. Лорд Эгалмот был очень бледен, как многие гондолинцы. Страх накрывал их всех куда сильнее и ярче. Или они чувствовали его честнее, подумал Карнетьяро, прикусив губу. — Вот гордец, — сказал громко Эгалмот, тяжело перебираясь через завал, словно немолодой атани. — Не будь жадным, Феанарион, на двоих хватит. Фалатримские стрелки со стены первыми спустили тетивы, и морготова тварь уныло заревела. Первые стрелы вспыхнули прямо в воздухе – но казалось, некоторые все же достигли цели. Затем выстрелили охотники Амбаруссар и дориатские лучники в серых плащах. У Карнетьяро, увы, лука не было. Он подумал – и потянул из ножен первый метательный нож. Этот не сгорит. Вскочил на завал, огляделся. Сын Диора уже погас. Но перед этим пытался улыбнуться. * Перерубленная в полете стрела хлестнула его остриём по лицу, и свет исчез. Он чувствовал текущую по щеке кровь, пытался открыть правый глаз, но его упорно заливало той кровью. Стоя один среди врагов, Руссандол теперь не видел ничего. Бросившегося теперь орка он сшиб щитом на слух, по воплю. Прыгнул влево, к стене дома, уже горящего, очертив мечом полукруг. Резанул при этом ещё что-то. Вокруг было море звуков и множество живых, дышащих, ворчащих, гремящих снаряжением тварей. Вонь дыма, звериная вонь врага и ближе всего запах крови — орочьей и собственной. Страх оказаться снова беззащитным перед ними поднялся изнутри — и как это водится, обернулся новой яростью. Не возьмёте живым! Больше никогда! Он рубил их на слух и наугад, как деревья и кусты, все быстрее и быстрее, выжигая оставшиеся силы. Порой удар уходил в пустоту, и ярость от этого только росла. Слух все больше обострялся, среди шума он уже различал и рычащее дыхание больших орков, готовящихся броситься, и лязг ятагана, который тащат из ножен, и внезапный скрип тетивы. Отпрыгнул к стене дома. Память рисовала ему улицу, какой та была за мгновение до стрелы, и это тоже стало опорой. Стена сделалась горячее, где-то рядом с шорохом сыпались обломки не то угольки. От первой стрелы он закрылся, но стрелял не один орк, стреляли двое, и вторая стрела скользнула по левому плечу. Будь он в кольчуге, осталась бы торчать. Тетива скрипнула снова. Орк целился не спеша. А второй? Движется одновременно с первым! Руссандол метнулся влево, рубанув в прыжке мечом туда, где слышал дыхание. От него шарахнулись, он услышал новый звук, шелест и трение. Другое оружие? Крутнул мечом снова, очерчивая двойную петлю вокруг себя — и концом меча отрубил деревянное древко. Тут же со звяканьем задел другое железо. Копья. Его хотят поднять на копья, как тролля! Руссандол засмеялся. О, его хорошо боятся! Он пропустил новый звон тетивы, и стрела вонзилась в правое плечо, в стык доспехов. Его все ещё хотели обезоружить!? Провалитесь к Морготу! Он хорошо научился терпеть боль! Слишком хорошо! Рука держит щит, и ладно. Он в ярости рубил направо и налево, но живого теперь на расстоянии удара не было — лишь копья и древки копий тянулись к нему, оттесняя шаг за шагом, прижимая к горячей стене, все новые и новые появлялись взамен разрубленных. Как все просто — полсотни орков с копьями против одного, это лучше, чем балрог! «Не дождетесь!» Он опустил было меч — ему в грудь пытались упереть сразу несколько копий, но ниже их не было, острие меча свободно скользнуло в воздухе. И тогда он, отшвырнув их согнувшись, бросился под копья как под воду. Время капало мгновениями. Рывок — меч скрежещет по железу и уходит в податливое, вонючее тело. Правая рука бьёт вверх кромкой щита, отшвыривая другое тело, он выпрямляется с яростным криком, пинками раскидывая врагов, расчищая место для взмаха мечом. — Айя Феанаро!! — уже не крик, уже рык, каждый взмах меча приходится в мясо. — За Химринг! Что-то колет его в бок, но боли уже нет, только ярость. — За Финдекано! Кто-то от страха вцепляется зубами в наруч, он взмахом руки ударяет во врага этим кем-то, и оно слетает, ломая зубы. — За Амбаруссу! Вокруг стоит сплошной вопль, забивая слух. Рубить. Колоть. — За Финдарато! Острие врезается ему в бок, но слишком медленно, он разворачивается, и стальной клык соскальзывает со скрежетом. Взмах, и что-то с дребезгом падает и катится в той стороне. — За Нолофинвэ! Он — это слух, рука с мечом, щит и доспех. Он бросается туда и сюда, на звук, рубя и топча, отпрыгивая в стороны, если слышит среди воплей скрип тетивы. Его почти нет, есть только цели, много целей — дышащих, орущих, разящих грязью, кровью и страхом. За все, что было, и все, что не сбылось. Но капли выигранных мгновений иссякают, целей вблизи все меньше, все чаще он снова срубает мечом древки и наконечники копий. Неподалеку рычит команды кто-то большой и злобный, Руссандол бросается в его сторону — и отшатывается от стены стальных клыков, на которую почти напоролся. Даже орки учатся на ошибках. Доспех и щит спасают его ещё раз, но по щеке катится свежая кровь, и пластина на бедре пробита. Он замирает, впитывая всем собой звуки и запахи, ища путь следующему броску или удару. Вокруг только дружное рычание и хриплое вонючее дыхание морготовых тварей. И ещё особая вонь, которой он не сразу нашел название. Которая усилилась после того броска под копья. Да это их страх всего лишь. Скрипит тетива. Не иначе, попробуют расстрелять, удерживая копьями здесь. Где? А, снова гарь и жарко, снова к стене, и дом горит сильнее. Если прыгнуть поверх копий, можно пробиться вновь. Жаль, совсем нет места для разбега, и мгновение, пока оно было, упущено. «Меньше размышлять надо в драке». Первые копья вновь упираются ему в щит и в нагрудник. Новый звон тетивы — с другой стороны! Визгливый крик и шум падения, упирающиеся в него копья вдруг опускаются. — Влево!! — раздается звенящий холодный голос, и Руссандол прыгает влево и вверх ещё до того, как голос отзвучал. Врезается снова в толпу — одни с воплями шарахаются, другие с воплями и звоном пыряют его всем, что есть. Если пробивают, то неглубоко, и значит, это неважно. — Сзади! Отмашка назад, туда, где особо злобный рев, меч рассекает кончиком металл, и рев прерывает булькающий хрип. Тетива сверху звенит почти непрерывно, и радостнее этой музыки только голос Макалаурэ, но того нет и не будет здесь. Он откуда-то знает. Так же твердо, как знает, что второй брат жив. — Право-назад! Он бьёт туда краем щита. Его невольные глаза стоят где-то на крыше, на ещё не горящей, и Руссандол прорубается в ту сторону, мимо жара и сыплющихся углей. Теперь он различает, как звук отражается от стен домов — или ему кажется, но полагается на это. А ещё он словно бы различает среди бессмысленных темных пятен перед глазами светлый силуэт там, наверху. И еле тлеющее пятно чуть дальше, в той стороне, где орки рычат особенно злобно. — Впереди большой орк, идёт к тебе! — Понял! Звон и звяканье. Сверху стреляют, но тот, кто приближается, сам закован в тяжёлую броню и закрыт щитом. Звон стрел словно очерчивает для слуха Руссандола его тело в доспехе и огромный щит. А в руках у такого наверняка булава. Орк хочет красивой драки, орк не знает про балрога или ему плевать, орк велик и силен — Руссандол слышит его гулкое дыхание на высоте почти своего роста. Орк громко и торжественно ревёт, требуя поединка. Хочет быть победителем. Руссандол не может позволить себе эту роскошь. Потому он срывается вперед, пока орк еще ревёт свой вызов, и попросту вгоняет в это — звучащее, дышащее, пахнущее злобой и верой в себя — меч на всю длину. Рев захлёбывается, последний удар орка скрежещет по спине Феанариона, а дальше начинается хаос. Одни враги кидаются к нему, другие прочь, наверху коротко и резко звучит тетива. А снизу с улицы вдруг доносятся, прорываясь сквозь хаос, вопли и скрежет, ровные гулкие удары и боевой клич, который он готов был не слышать уже никогда. — Айя Феанаро! — три знакомых голоса рядом. — За Сирион! За Амон Эреб!! — вторят им человеческие голоса. — Гондолин!! — Рыкнули слева приглушённо, словно бы из-за стены или за углом. — Гондолин и Сирион! Грохот рядом и волна жара! Руссандол сперва шарахается прочь, кажется, вместе с орками, и лишь потом понимает, что обрушилось там, где стоял его стрелок, его внезапные глаза. Стрелок с иатримским выговором. — Сзади! — доносится вопль Халлана, Руссандол отмахивается назад уже привычно. Скрежет металла сливается с коротким дребезгом, и его словно бьют бронированным кулаком в бок. Не остановили, но замедлили, проклятье, замедлили! Стиснув зубы, он шаг за шагом двигался туда, где звучали голоса, и где звонко рубили длинные мечи по скверным орочьим доспехам. Новый короткий дребезг — бронированный кулак не просто воткнули в бок, а словно вогнали под ребра. Стена. Слева может быть стена. Голоса людей и эльдар теперь недалеко, и Халлан орет уж совсем непотребные ругательства. Наткнувшись на горячую стену, Феанарион опирается на нее, смахивает мечом кого-то мелкого и вонючего, закрывается щитом, расслышав опять скрип. Стреляли почти в упор. Это снова было как удар кулаком, в щит и в грудь, и снова тот кулак вогнали поглубже. А за ним обычный скрежет, и привычные уже стрелы клюют его в руки и в плечи, порой оставаясь и застревая в стыках. Щит работы Курво ещё держится. Держит его здесь. Опора вернее стены за спиной. Все равно стена жжется. Только руку стало трудно поднять. Они появляются слева — три ярких пятна, живые огни. Встают перед ним стеной — и остальная темнота в глазах вдруг наполняется живыми тусклыми углями, по которым переливаются и мигают страх, злоба и азарт. Угли замирают, чуть отступив. — Кано! — выдыхает в испуге Халлан, справа и впрямь он. — Дерись, — отвечает Руссандол. Наплывает запах тлеющих волос. Наверное, его собственных. Шаги, и приближаются другие живые огни. — Попытаемся пробиться к гавани, — это голос Моррамэ. — Почти все отплыли, кто смог. — Улицы горят, — отвечает ему, подходя, гондолинец, — нужны тряпки, лица замотать. Кано Майтимо, ты выдержишь?.. — Он осекается. Руссандол выпрямился. — Мешает, — сказал он, кривясь. — Деритесь. И понял, что воздуха опять не хватает, и бороться за вдох нужно заново. Давят к земле доспехи, тянет руку неподъемный щит. —Деритесь… Потом звуки и запахи исчезли, погасли, как свечи. ** Верхняя, деревянная половина охваченного огнем маяка даже не обрушилась — ссыпалась вниз огненным дождем вся сразу, накрыв половину отступающих враз, не разбирая. Карнистиро успел вскинуть измятый, закопченый щит, вскрикнуть яростно... И остался только треск огня и стоны обожженных уцелевших. Потом, через мгновение, страшно завыл Карнетьяро. Замыкающий. Уцелевший с той стороны, отброшенный на несколько шагов ударом горелого обломка в кольчужный бок и даже не обожженный всерьез. Он не думал ни о чем — просто кинулся вперёд, в груду горящих бревен, хватаясь за черные концы, не чувствуя боли, и только пытаясь растащить, раскатать, достать... —Кано!! Кано Карнистиро!! Груда мощных бревен, бывшая только что здешним маяком, приглашающе трещала и гудела в огне. Кто-то потащил его назад, повалил и набросил плащ на голову. Карнетьяро вырывался, пока не получил по голове уже всерьез. Только это и вернуло его в действительность, и лишь после удара он ощутил боль в руках, вонь паленого, жжение от жара на спине, на затылке — и на лице, которое только что пузырями не пошло. — У тебя волосы горели, болван безмозглый! Вот же вы в голову ударенные все! И высокий худой синда, Враг знает, откуда взявшийся, врезал ему по шлему второй раз. — Опять... Опять!!! — простонал нолдо. — Опять бесполезный болван!! — Да, болван! Вставай, дерево! Пока мы не сгорели тут сами! Обойдем с другой стороны, пока можем! Не трогай лицо, лосище тупое! Бежим, не то я тут с тобой сам сгорю! Устав говорить, он вздернул нолдо на ноги и, вцепившись в локоть железными пальцами, потащил за собой. Карнетьяро шел, шатаясь как пьяный, оглушенный и отравленный виной до самых костей. Он снова потерял вожака. Снова не спас его. Второго из своих князей. За брата кано Тьелкормо оторвёт ему голову прямо у фэа и будет прав тысячу раз! Ходячее несчастье, позор всего войска Первого дома, вот он кто! — Очнись! — серый больно пнул его по щиколотке. — Бежим!! По другую сторону маяка один склад пылал, но второй и вправду разобрали, лишь одна из его стен горела, лёжа внутри бывшей постройки, да доски крыши валялись повсюду, и вдоль каменной стены справа пробежать было нетрудно. — Отпусти, полудурок, какого драуга! — нолдо попытался высвободиться. — Я заслужил здесь сдохнуть! — Никто из нас не заслужил здесь умереть! Ни ты, ни даже твой князь, будь он неладен! Ни тот десяток эльдар и аданов, что засыпало брёвнами вместе с ним! Беги или я погоню тебя пинками! — Ты спятил, серый? — Можно подумать, ты в своем уме, черно-красный! Синда вдруг обернулся, вглядываясь в верхний конец улицы. Взял лук наизготовку. Там, позади, дрожал от жара воздух и пылали стены, но волей случая, горящие дома здесь рушились то друг на друга, то внутрь себя, проход не завалило, и, если очень захотеть жить и уметь терпеть, пройти ещё было можно. Наверное. — Орки вроде не рвутся в пожарища так... Не разобрать в проклятой жаропляске! Карнетьяро невольно слушал его, как треск пламени или далёкие испуганные вопли орков. Ему хотелось... Не быть. Не стоять тут, прижимаясь к горячей стене. А честно лежать под брёвнами рядом с кано Карнистиро. Нет, гореть все же не хотелось. Но быть было... Нестерпимо стыдно. Нестерпимо жгло лицо и уши, от стыда или ожогов, не разберёшь. —Смотри туда, — толкнул его странный синда. Карнетьяро посмотрел — и вздрогнул. Их было четверо или пятеро — высоких не по-орочьи, бредущих и пятящихся по самой середине улицы, поддерживая друг друга. А вот то, что маячило позади них, было врагами уже наверняка. — Чего встал? — вдруг очень обыденно сказал синда. — Мне нужны еще стрелы, а им вода, облиться. Там вон, — мотнул белобрысой головой в сторону гавани, — должны быть хоть орочьи стрелы, от первой волны. Ведра для воды — по всей гавани полно. Вставай. Иди, неси воду и стрелы. Пока они ещё идут. Я их прикрою. И серый натянул лук, прищурясь в пожарище. Как кукла, которую потянули за верёвочки, Карнетьяро нога за ногу побрел вдоль стены к воде. Шаг за шагом, чем больше он двигался и думал о простых, обычных вещах — вёдрах, стрелах и своих прожженных перчатках — тем больше он словно бы выныривал из черного отчаяния и двигался все увереннее. Через двадцать шагов он перешёл на бег и даже задумался, на чем потом плыть, если их не дождались. Но их ждали. Одна из тех самых стен склада, обугленная слева, колыхалась у остатков причала, окружённая пустыми бочками. Два десятка живых на ней — те, кто шел впереди и раненые, которых они тащили — сердито закричали и замахали руками. — Где Нэньо, где ты его потерял? — крикнул кто-то из иатрим. — Быстро на плот! — просипел Эгалмот. — О, лорд, ты живой, — рассеянно ляпнул Карнетьяро. — Не могу. Там ещё пятеро отступают по улице, этот бешеный с луком их прикрывает. Нужны стрелы и пару вёдер воды. Чтобы они не зажарились там совсем. На этих словах он вошёл в воду, окунулся с головой. Выпрыгнул обратно с воплем, потому что после пламени улиц вода Сириона показалась зверски холодной, как из проруби. — Вот же головой поплыл, — заметил один из атани. Выпрыгнул с плота и протянул нолдо кожаное ведро-мешок. Второе, деревянную бадейку с верёвочной ручкой, мирно плававшую у берега, тот приметил сам. Колчан стрел ему протянул фалатрим со свежим ожогом поперек лба и с подпаленными волосами. Колчан был дориатский. Накинув ремень колчана на шею и зачерпнув воды обеими руками, Карнетьяро бегом бросился обратно в дрожащую от жара улицу. Теперь и ему стало видно, что отступающих именно пятеро. Они идут, шатаясь, замотавшись в плащи с головой. И особо злобные орки даже в этой огненной трубе пытаются их догнать... Донёсся звук тетивы Нэньо, один орк упал. — Снимай, — велел Карнетьяро, подбежав. Синда плеснул себе в лицо и на голову из ведра, стащил колчан с шеи нолдо. А затем Карнетьяро очертя голову бросился со своими ведрами вверх по улице. — Дубина ты упертая! — сипло припечатал сзади Неньо и снова спустил тетиву. Жар здесь стоял такой — невозможно было понять, как те пятеро, сухие, все ещё идут. Одежда их дымилась. Один упал как раз, когда Карнетьяро подбежал к ним, задержав дыхание, и выплеснул одно ведро на всех сразу, не глядя. До того они молчали, а вот от воды кто-то коротко охнул. Полведра нолдо вылил на упавшего. Теперь стало видно, что четверо тащили пятого, изрубленного и утыканного стрелами, хотя сами едва стояли на ногах. Немного воды нолдо вылил особо на пятого, остаток снова расплескал на всех. И взвалил упавшего на себя. Лишь бы ведра не потерять. Вдохнул — горло обожгло. Дышать было почти нечем... Только дунул навстречу ветер от гавани, зовя к себе. — Я быстро! — выкрикнул Карнетьяро, устремляясь к воде. Бегом, бегом, бегом... Вода испаряется с одежды, а лицо жжет уже едва терпимо, и он шипит от боли, только прибавляя шаг, а воин на его спине тихо стонет сквозь зубы... Сразу за маяком раненого подхватили другие руки, понесли к воде, а вверх по улице кинулся ещё кто-то с ведрами. Окунувшись с головой и зачерпнув ещё воды, Карнетьяро помчался в жару второй раз. Нэньо так и стоял, будто прибитый, у стены маяка, только новый колчан был уже полупустым. Тетива его звенела равномерно, как на учебных стрельбах. Ещё два ведра вылито на последних беглецов. Вместе с нежданным помощником Карнетьяро подхватил того пятого, которого тащили. Он рослый, этот раненый, выше их всех, только лицо его, даже когда сорвали паленый плащ, неразличимо под коркой крови и ожогов, да и доспех залит кровью, скрывая все нашивки и знаки. Навстречу бегут ещё двое с вёдрами... И где только взяли разом столько вёдер? Хорошо готовились к пожарам жители Сириомбара! Да жив ли он вовсе, этот высокий нолдо, которого спасали из последних сил? А, неважно, все потом. Тело Карнетьяро очень не хочет в огненную трубу улицы в третий раз. Лицо пылает болью, глаза слезятся отчаянно, на ладони в рваных перчатках самому смотреть боязно. Но тем, в жаропляске, ещё хуже, и он несет третью пару вёдер. Навстречу уже тащат двоих. Третьего тянет Нэньо, подгоняя четвертого нешуточными пинками и атанийскими словами, в воздухе так и висят «драуги драные», «сожри тебя дракон», «паленое балрожье отродье» и прочие нежности. Так что Карнетьяро хватает этого последнего, взваливает на спину и скорым шагом бежит к воде, бросив через плечо для синда: — А я думал, вы ругаться не умеете. Голос стал сиплый, каркающий. — От вас набрались! — хрипит синда в ответ. А ведь эти, последние, небось и слова сказать не могут, жаром надышавшись... Последнего нолдо окунает в воду сам. Брызгает в багровое лицо. По доспеху понимает, что перед ним гондолинец. Впрочем, какая разница… Разница лишь в том, что на плоту теперь, когда уложили раненых, места почти не осталось. Целителей здесь тоже нет, но для начала и опыта старших хватит: кто-то уже осматривает раны высокого, прикидывая, как извлечь стрелы. Остальные спасённые хрипят и стонут, не в силах выговорить ни слова, только жадно воздух хватают. Высокого... Высокого? Карнетьяро закатывается диким хриплым смехом, который превращается в слезы всего через несколько мгновений. Он машет руками сидящим на плоту — мол, отплывайте! И тогда один хадоринг с паленой бородой, пошатываясь, встаёт, подходит по колено в воде к нолдо — и с размаху выдает ему в ухо, так, чтобы зазвенело в голове и потемнело в глазах. А потом затаскивает сумасброда на край плота и сам отталкивает, наконец, плот от берега. Всего три десятка шагов тот проплыл — и плот подхватило и потащило прочь мощное течение Сириона. Звон в ухе утих, головокружение ушло, Карнетьяро понял, что бездумно смотрит в пламя, вздымающееся над гаванью и надо всем сердцем города, закручиваясь в огненный столб. И слышит доносящиеся издалека вопли, которые издает уж точно не горло эльда или человека. В городе вопили и визжали попавшие в огненную ловушку орки. Места и вправду было совсем мало, но падать в воду все же никто не собирался. Только Нэньо протиснулся к нему и бросил верёвку, а второй ее конец привязал к ближнему бревну. Умное слово — предосторожность... — Ты иатрим, — пробормотал нолдо, распухшие губы шевелились с трудом. — Я тебя даже не знаю. — Знаешь, — сказал Нэньо, сел рядом. — Я долг отдал, дурень. И синда отхватил ножом обгоревший кусок своей белесой косы. Бросил ее в воду... Карнетьяро уткнулся лицом в колени, втянул запах паленой ткани и металла — и снова заплакал, уже беззвучно. Слезы тоже очень жглись. * Майтимо вновь смотрел в лицо отца, снизу вверх, словно в детстве. Что тот делает здесь, на ступенях у вершины холма горящего Сириомбара? Как же все болит... Он через силу выпрямился под взглядом Феанаро. Холм под ногами вздрогнул, трещина рассекла лестницу, холм, дома, разделила всех стоящих, пройдя в паре шагов впереди Руссандола. Дохнула жаром. — Что ты наделал? — Отец шагнул вниз, его глаза пылали холодом, взгляд пронизывал до костей, словно Руссандол стоял на ледяном клыке Хелкараксэ. Позади отца встали Средние, все трое, и Второй Рыжий, неподвижные, словно статуи самих себя. — Ты давал Клятву преследовать всякого, кто протянет руку к Сильмарилю! — ...Без нашего дозволения. Я помню, — Руссандол усмехнулся. — Да, я насмерть встал на пути Моргота, протянувшего вновь руку к Сильмарилю. — Ты помнишь, ни долг, ни жалость, ни любовь не должны помешать тебе! Или ты позволил глупым чувствам отвратить тебя от цели? Голос отца гремел северным штормовым морем. Руссандол смотрел снизу вверх, чувствуя только усталость. И немного — что-то теплое и невеселое, вроде жалости. Благоговение, обожание, восторг... Они остались очень далеко. Они горели вместе с кораблями в Лосгаре, истекали кровью в сражениях, исходили вместе со стыдом и злобой в Дориате, источались в боли, в борьбе годами за глоток воздуха, в размышлениях и трудах сбережения оставшегося от разгрома. И однажды расточились до основания. Майтимо был пуст и гулок внутри. Где-то в той пустоте, очень глубоко, трепыхалось неровно сердце. — Ты забыл ещё одно слово, отец. Совесть. Ты забыл его — и твой Сильмариль с не твоим светом, за который я пролил столько крови врагов и сородичей, отверг меня. Молчание. Феанаро все так же смотрит сверху в ледяном негодовании. — Мой старший сын — клятвопреступник? — произносит он задумчиво и презрительно. Руссандол чувствует себя маленьким и слабым перед ним, как провинившийся ребенок. Несколько мгновений. А потом смеётся невесело, потому что ребенок остался очень далеко и давно. Он намного старше отца, говорит себе Руссандол. На целый Тангородрим. На все сражения Белерианда. На множество поражений, которые пережил. Кажется, Феанаро и не так высок уже. — А мой отец — злобный глупец, возненавидевший весь мир вместо одного Моргота! Мы шли мстить Бауглиру за Финвэ! За тебя! Твоя же Клятва направлена не против Моргота, а против всего мира!! Ты был безумен, и мы обезумели вместе с тобой, когда повторили Клятву!! Что сделалось с тобой?! — Ты трус, — гулко сказал Феанаро. И Майтимо снова засмеялся, чувствуя, как кровь сочится из треснувших губ. — Знаешь, Макалаурэ однажды сказал — выполним мы Клятву или нет, дорога нам теперь во тьму. Она идёт за нами, как тот охотник по следу людей. Этого ли ты хотел, отец? Этого хотел для нас всех? Холм под их ногами вздрагивает и колышется, как палуба. Жар из трещины и холод, исходящий от отца, попеременно окатывают Руссандола, обжигают при этом — оба. — Ты этого хотел!? — кричит он снова, понимая, что ответа не будет никогда. Что ж... Проживет и без него. Он выживал со многими ранами, выживет и с этой. Но ответ приходит, хотя он перестает ждать и делает шаг назад. Раздается треск. По безупречному лицу отца бегут трещины, словно по расписной фарфоровой маске, и сердце Руссандола замирает. Вот отламывается и падает один кусок, другой, разбиваясь с отдаленным грохотом... Маска величия и презрения осыпается, все больше и больше открывая другое лицо, покрытое следами ожогов и искаженное от живой смущенной злости, а не величественного и мертвенного гнева. — Я не знаю!!! — Кричит в бешенстве Куруфинвэ, таращась сквозь него, сжимая кулаки и делая шаг вниз, подходя к самой трещине, которая здесь — меньше шага шириной. Его голос отдается эхом, словно доносится из невообразимой дали. Сердце Майтимо тоже сжимается от злости. Он делает два шага к отцу, наступая на край разлома — и со всей любовью и бешенством с размаху впечатывает ему в челюсть кулак. Левый.