Звезда на излом

— Хуан! Где же ты? Пустые повороты тянутся бесконечно, выступит из солнечного тумана то фонтан, то лестница, скала откроется за деревьями… — Ты бросил меня? — иногда спрашивает обиженно мальчик, особенно когда долго карабкается по ступеням туда, где померещился цокот когтей по камню или мелькнувший хвост. Но ответа нет, значит, может быть и не бросил. И он снова ищет и зовёт, не удивляясь пустоте города или городов, то открытых всем ветрам, то уходящих в глубину пещер. Иногда он находит свою комнату. Это бывает темный закуток без окон в неуютной грубой башне, забросанный шкурами волков, комната среди пещер, или наоборот, большая светлая палата с камином, застеленная коврами из отлично выделанных шкур оленей и диких кошек, где окно выходит на такой горный простор, что выглянуть страшно. Тогда Турко залезает на кровать или лежанку, кутается в шкуры для тепла и бросается в сон, немного надеясь, что проснется и увидит рядом с постелью Хуана, а может быть и братьев. Но хотя бы Хуана, тогда вместе они найдут всех-всех. Курво. Братьев. Отца. Дядьев. Черноволосую девочку в синем платье и черном плаще. Двух похожих на нее мальчишек в зимнем лесу. Всех… Во сне девочка в синем платье убегает босая в самую темноту и не хочет его ждать. С ней идёт Хуан, и значит, все должно быть хорошо, но Хуан теряется, и девочка тоже. Она — насовсем. А Хуан ещё нет. Если спать слишком долго, то снится отец, сражающийся со злобными живыми огнями, и потом отец повторяет что-то и превращается в пепел. А ещё снится мальчишка, уводящий девочку за собой в глухую тьму, зимний лес и стылая река, и в груди начинает болеть снова, и рука жжется сильнее обычного. Обычно здесь он просыпается, не желая дальше смотреть эти сны. Каждый раз его надежды не сбываются, и Хуана рядом нет. Каждый раз он выбирается из-под теплых одеял и идёт его искать снова. Ещё иногда в пустых коридорах и на солнечных улицах он встречает призраков. Турко их избегает, потому что призраки пытаются его задержать, а нужно спешить, вдруг с Хуаном что-то случилось без него? Ведь иначе Хуан сам нашел бы его! Когда он об этом думает, становится страшно и холодно. На Хуана мог напасть волк, думает он. Огромный черный волк, размером ещё больше него. Он точно где-то был. Хуан сильный, он может справиться с ним, но вдруг нет? Вдруг он погибнет там один? Когда Турко думает про волка, вокруг темнеет и дует холодный зимний ветер, вода фонтана схватывается льдом, иней ложится на стены пещер. Если придется справляться с волком без Хуана, будет очень тяжело, ведь оружия нет нигде в этом городе… Потому он возвращается мыслями к Хуану, к поискам и к укромным местам, где он может прятаться. Обычно при таких мыслях вокруг теплеет и светлеет. Источника он не видит, но свет этот очень радостный, особенно там, где фонтан, украшенный зверями. Когда он набредает на это место, всегда вспоминает, как увидел здесь Хуана в первый раз. Какой он был неуклюжий щенок, и какой все равно большой, двумя руками с трудом удержать. Обычно здесь солнечно, Турко отогревается после мыслей о волке, забывает о нем и думает, как они с Хуаном пойдут искать братьев… Или грустную девочку. Или тех близнецов из зимнего леса. Мы всех найдем, обычно думает он здесь, собираясь с силами, чтобы начать сначала. Иногда вспоминает, что приходит сюда уже который раз, мимолётно удивляется — и уходит дальше. Порой — долго сидит, болтая в воде обожжённой рукой, и она почти перестает болеть, только чешется. Где обжёгся, Турко тоже не помнит. Если перестать болтать в воде рукой, можно увидеть свое отражение. С короткими волосами, чтобы не мучиться с гребнем. С недлинной косой, куда он вплетал перья от первых добытых птиц. С длинной гривой, перехваченной ремнем в двух местах, чтобы не мешала учиться владеть мечом. С побледневшей косой, натуго переплетенной с ремнем, чтобы не мешала в драке… Ожог мешал бы ему драться. До этого или после он потерял Хуана? Возвращаясь к фонтану снова и снова, он видел себя в воде… Слишком разным. Я обыскал весь город, думал Турко раз за разом. Хуана здесь нет. Нужно идти куда-то дальше, чтобы его отыскать. Выйти из города. Который он обыскивал весь, все его закоулки и тайники. У которого нет ворот. Снова ему чудилось, что мысли повторяются, словно здесь у фонтана они приходили уже много раз… Когда ему вдруг почудилось, что он с любопытством заглядывает в эту воду в тысячный с лишним раз, Турко перестал думать и прыгнул в фонтан. Дна здесь не было. Он очень надеялся, что делает это в первый раз. Вода темнела, наливаясь холодом и набирая течение медленно. Можно ещё было выплыть. Перевернувшись, Турко ушел в глубину, позволив холодному течению нести себя. В городе не было Хуана. И вовсе никого. Он не будет жалеть, даже если снова станет холодно… Течение меняется, бросая его из стороны в сторону, хлещет его зимним холодом. «Элуред!» — вспыхивает в памяти. Кто-то, может быть, он сам, кричит в ледяном потоке, отчаянно пытаясь дотянуться. — «Элуред!» «Я Элурин…» — сказал кто-то в ответ очень-очень далеко. Падает метель. Рушатся стены пустого города. Тьелкормо снова бежит через зимний лес навстречу мокрому снегу, втягивая воздух, как пёс, выискивая запах крови рода Лутиэн. Где-то впереди — два потерявшихся щенка… Полотно его памяти отворачивает край, и с размаху хлещет им по бегущему — всей тяжестью разгромленного Дориата и грызущего сердце зверя. Тьелкормо падает в мокрый снег с размаху. Встаёт, шатаясь, и снова делает шаг. С его рук капает кровь, прожигая в мокром снегу дыры. Где-то впереди два потерявшихся щенка. Или уже только один… Через метель и ветер он упрямо ломится вперёд, на эхо далёкого голоса. Запинается. Влетает головой в мокрый снег, грязь, корни. Снова встаёт, едва рассеиваются искры в глазах. Впереди будет река. Он бежит снова, шатаясь и едва разбирая дорогу. Падает и поднимается бессчётное число раз. Ничего, кроме этого голоса, для него не существует. Даже он сам. И однажды метель расступается. Здесь нет зимы. Здесь река несёт челноки и лодочки у себя на ладонях, и лица людей в лодках обращены вперёд — с надеждой, страхом или усталым, терпеливым ожиданием. Почти у всех. Вода в реке отливает льдом и свинцом. — Я сын двух смертных, а не только сын трёх народов, — говорит Диор, поседевший и усталый. Он стоит в лодке так, как стоял бы на земле, расставив ноги, его одежды и борода опалены. В Дориате этой бороды не было. — Прости меня, Нимлот. Я был молод и жесток. Но я не знал, что у нас будет так мало времени… Наши дети уже выросли… Свет пляшет на кромке воды, очерчивая совсем юную эльдэ, слезы блестят на ее щеках. — А вдруг ты снова сможешь кого-то полюбить? Из лодки Диор протягивает руку, стараясь коснуться ее руки. — Глупый, — отвечает она. — Meldo, глупый. И река уносит Диора прочь. Другую лодку несёт свинцовая вода, из нее поднимается младший детёныш рода Лутиэн. Улыбается невесело. У него прорвана одежда на груди, словно пронзенная огромными когтями. Тьелкормо, не отрывая от него взгляда, входит в воду, и леденящий холод впивается в его ноги. В одни мгновения Элурин в лодке кажется ребенком, в другие — взрослым… — Мама, — шепчет он. — Не бойся. Ты не будешь одна. Я это знаю. Но юная эльдэ смотрит только вслед мужу, и лодку Элурина увлекает за собой мертвая вода. Тьелкормо, одолевая ее хватку, вступает навстречу ей глубже в реку. По пояс. — Элурин… — говорит он через силу. Водоросли намертво оплетают его ноги, каменеющие от мертвенного холода реки. Элурин оборачивается. Изумление, гнев, боль сменяют друг друга на его лице. — Ты?! — кричит он, и лодка его качается так, что едва не черпает бортом воду. Никто из плывущих здесь людей не слышит его. — Зачем? — Элурин почти свешивается за борт. — Зачем, Турко? Зачем пришел за нами? Губы уже едва шевелятся, как на ледяном ветру. — Я сволочь, — с трудом выговаривает Тьелкормо. — Я просто хотел, чтобы вы жили. Со мной… или без меня. Элурин вздрагивает, распахивая глаза. Вода несёт его мимо… Он протягивает руку, на мгновение дотягиваясь до ледяной ладони Тьелкормо и становясь шестилетним Рино. — Элуред жив, — шепчет он. — У меня дети… И течение насовсем увлекает прочь старшего щенка рода Лутиэн. Туда, где вдалеке шумит перекат, и туман заслонил течение реки. А другие лодки все также идут мимо, неся десятки воинов атани в опаленных, изрубленных доспехах. Закрыв глаза, Тьелкормо рванулся вперёд, за ним, не думая больше ни о чем… Чья-то рука ухватила его за шиворот и выволокла на берег, как сам Тьелкормо тащил бы увязшего в болоте пса. — Велик соблазн спросить, не спятил ли ты, — заметил этот кто-то. — Ты уже спросил, — Тьелкормо чувствовал под лопатками скалу, и она казалась нагретой после немыслимого холода реки. — Может быть. Не думал об этом. Над ним сидел… человек? Седой, но ещё не слишком старый, в длинной серой накидке. — Перемена судьбы не улучшила бы ничего, даже будь она возможна, — заметил он. — Хуан здесь? — Вырвалось у Феанариона. — Ты цел даже без него. — Тебя трудно узнать, — сказал Тьелкормо после молчания. — Если я выгляжу бОльшим, чем человек, люди нередко пугаются либо ведут себя подобострастно. Мне сложно понять, почему. — Потому что выглядящий большим, чем человек или эльда, наверняка служит Морготу. Вряд ли я первый это говорю тебе. — Не первый, и вероятно, такова действительность. Я рад, что ты очнулся сам, Тьелкормо. — Не совсем, — он не чувствовал себя призраком сейчас, и был рад. Скала под его спиной твердела настоящим камнем, остатки холода в теле помогали радоваться теплу. — Они меняют мир. Они меняют нас. Даже здесь. — Хуан здесь? — повторил вопрос Тьелкормо. — Или уже нет? — Я не могу обещать, что он будет рад тебе, — Намо очень по-человечески пожал плечами. — Я искал его… Непрерывно. — Сперва пришлось найти самого себя. — Меня это не радует, — вытолкнул Тьелкормо сквозь зубы. Насколько именно он не радовал себя, даже сказать было трудно, подобрать не бранные слова вышло бы сложнее, чем найти одну нужную белку в целом Оссирианде. — Меня радует, — сказал Намо просто. Тьелкормо представил, как выглядела его беготня по кругу со стороны, и от ругани все же не удержался. — Почему ты решил, что я должен смеяться над тобой? — спросил Намо с неподдельным удивлением. — У тебя нет причин нас любить, — фыркнул Тьелкормо. — У меня нет причин вас не любить, — Намо покачал головой. Тьелкормо нетерпеливо поднялся. Мир был плотным, настоящим, но замкнутым. Светящееся вечерним светом небо без солнца; лес и скалы, замыкающие пространство… — Я могу назвать не меньше трех. — Это беды, а не причины. — Если судья Намо не примется судить меня прямо сейчас, — сказал Тьелкормо, — и не прикует за руку к ближней скале, я отправляюсь искать Хуана. Будет он мне рад или нет, пусть скажет сам. — Невежа ты, Тьелкормо. Сравнение с Мэлко я вряд ли заслужил. — У меня не выходит быть благодарным за вытаскивание из реки. Оставил бы лучше там торчать статуей. — Я не желаю тебе такого. И ни один из тех, кто любит и ждёт тебя, не пожелают. Много ли таких, чуть не сказал Тьелкормо. Да какая разница, чуть не сказал он. Да тебе-то что, чуть не сказал он. Промолчал. Отвернулся и пустился прочь почти бегом. Осязаемый мир расплывался с каждым шагом, словно Намо утверждал его вокруг себя, и теперь Тьелкормо покинул этот круг. Три шага, пять, десять… И вот он скользит в переплетении сумрачных залов и светотеней. Как искать здесь дорогу? Здесь, где нет ни следа, ни запаха? Есть только память, смутные очертания себя и… Память. Все, кто есть, всё, что есть. Он не думает об отце, он не думает о Курво, это еще слишком больно. Он думает о том, кто шел рядом почти всю его жизнь, и даже после своей смерти. Кого взял на руки мохнатым колобком. Того, кто ушел и не обернулся, пока не пришел срок сразиться за его душу… Он не блуждал больше, он шел по этой памяти, как по прямому лучу. Очень далеко. Через дальние закоулки, где скрывались какие-то авари и нандор, похожие на больных зверят. Туда, куда забилась тусклая одинокая душа, свернувшись клубком. — Хуан, — сказал он шепотом, и от этого звука мир вокруг немного уплотнился, сделавшись похожим на уголок леса и на пещеру в корнях каменного дерева. Вроде той, где прятались близнецы, только побольше. — Если ты не хочешь меня больше знать, скажи мне это. Если это не так — вернись ко мне. Он сел у корней дерева, прижался спиной к жесткой коре, опустил руку. — Я полная сволочь, Хуан, но я прошу тебя. Вернись. Даже память о тебе меня спасала, дубину. Я… Очень долго тебя искал. Раньше, чем братьев и сестру. Очень-очень долго было тихо. А потом темный нос и длинная светлая морда медленно появилась из-под корней. Так выглядят смертельно исхудавшие собаки, у которых уже нет сил вставать. Те, что умирают от истощения и тоски. Просто здесь силы подняться ещё были. Ты справился с тем волком, сказал Хуан. Ты целый. Это хорошо. Я не нужен. Я уже ушел. Все ушли. Насовсем. Дурень, сказал Тьелкормо, очень стараясь не заплакать, и сгреб Хуана в охапку. Как ты мне нужен, глупый дурак… Светящийся черный нос обнюхал его недоверчиво. Я сам ушел, два раза, напомнил он. Знаешь, почему. А я сам пришел, сказал Тьелкормо. Один раз пока. Надо второй? Приду второй. Уткнулся лицом в свалявшуюся шерсть. Не надо. Язык неуверенно прошёлся по его уху. Не надо второй раз, попросил Хуан. И так хорошо. Ты не делай, чтобы я ушел в третий раз. Я не найдусь. Свернулся вокруг и тяжело вздохнул.