Звезда на излом

Город горел, и только ветер с моря оберегал ещё часть домов у обрыва и стены. Их осталось меньше трех сотен, и почти четверть из них были женщины, дети и старики, не сумевшие убежать до пожара или помогавшие воинам. Галдор тогда, на стене, пытался нечто важное выговорить перед смертью, указывая на дома над обрывом, но со стрелой в горле, увы, ничего не скажешь, и он лишь хрипел, захлебываясь кровью и наглухо закрыв разум от боли. Диор, помнится, тоже собирался что-то сказать перед битвой и не успел. Макалаурэ пытался быть в пяти местах сразу. Он успевал отдавать приказы, ободрять и драться. Он делал работу, которую терпеть не мог, но научился драуговски хорошо делать за сотни солнечных лет, потому что она спасала жизни. Но все они были в ловушке, из которой не мог вытащить никакой воевода. Даже этот участок стены орки не рвались брать, особенно после того, как часть их попала в огненную ловушку на главной улице. Вопли и визг горящих заживо ещё звенели у всех в ушах. Зачем тратить силы на новый приступ, лезть в реку под стенами крепости, если достаточно подождать, и кричать в огне начнут уже эльдар и люди? Спуститься с обрыва одним эльдар было возможно. Проплыть вдоль берега сколько смогут — только если оставить лишь ножи и без доспехов, тогда против орков шансов мало, и незамеченными остаться не выйдет. Спустить десятки женщин и стариков атани в воду и выплыть с ними потом на берег мимо орков, караулящих у подножия скал — вовсе никак. Нужно понять, что с этими домами. Что хотел сказать Галдор. Сейчас, пока огонь почти отрезал их от врагов, но не от жизни. — Фаньо! Оруженосец держался рядом и даже остался почти цел. Как и Макалаурэ — благодаря ему. — Расспроси оставшихся вождей гондолиндрим, что мог знать Галдор и что особенного в этих домах. Осмотри их сам. Иначе останется только с обрыва вниз головой. «Тонуть с оружием или выплывать в руки орков, потому что никакие корабли с Балара сюда не успеют». Оруженосец покачал головой, но отправился на поиски. Гондолиндрим все же сохраняли воинскую дисциплину и держались отрядами, в то время как люди и немногочисленные оставшиеся синдар смешались друг с другом, и невольно их вождями становились верные Феанариони, как самые опытные. Синдар порой буквально корежило от этого, но они подчинялись, хоть и скрипели зубами. Ивовая улица, самая широкая, ведущая в эту часть города — единственная, которую ещё не перекрыл полностью огонь. Именно по ней ещё могли пройти последние орки из огненного кошмара, которым стала вся середина Сириомбара. Они и пытались. Накрываясь плащами, они сбились в середине улицы и с яростью отчаяния рвались туда, где ещё можно было дышать. Будь это не орки, а хотя бы вастаки, Макалаурэ мог бы и задуматься. Мало кто в его глазах заслуживал гореть заживо. Даже оркам он этого не желал. Лучники синдар выпускали последние стрелы, и орочьи беглецы валились одни за другими на деревянную вымостку Ивовой улицы. Впрочем, стреляли не только синдар. Вот это определенно была нолдэ — с косой цвета темного каштана, невысокая, с огромным для своего роста луком, она натягивала оружие не просто руками, а мгновенным усилием всего тела, почти не оставляя себе времени на прицел, зато пробивая стрелой насквозь даже железный доспех орка, не говоря о стеганках и кожанках. Ей можно было не стараться целиться в глаз врагу. Тех, кто все же успел добежать, встретили мечами верные Феанариони. Наступило затишье, бой прервался. Возможность подумать о том, как сражаться с пламенем или как от него бежать, им подарил ветер с моря. Увы, он же раздувал огонь. Люди из отрядов поддержки вышли вперёд и снова принялись за работу. Воды и песка у них больше не было, они тушили разлетевшиеся с пожаров угли просто оказавшимися под рукой тряпками, часто кусками плащей убитых врагов или защитников. Узкая улочка вместе с их трудами давала защитникам Сириомбара ещё немного жизни. А ведь этой нолдэ не было с ними на стене, понял Макалаурэ в тот момент, когда вытирал с меча орочью кровь лоскутом орочьего же плаща. И среди носивших песок и подносивших стрелы ее быть не могло — с таким оружием. Вроде бы мелочь. Но это бой, в нем нет мелочей. Она поймала его взгляд — и подошла сама. — Приветствую, князь… кано Макалаурэ, — она запнулась на мгновение, перейдя с давно привычного синдарина на квенья. — Ты не гондолиндрим, — сказал он устало. — Я Ольвен-с-картами из верных Финдекано. — И на стене тебя не было. — Нет, я охраняла своих учеников. — Что ты знаешь о домах позади нас? — Я живу в одном из них. — Вот как! Из рядов гондолиндрим появился хмурый Фаньо и махнул рукой, давая понять, что расспросы оказались бесполезны. — Лорд Галдор не успел тебе сообщить? Вот почему… — Нет. Говори. — Подземный ход ведёт из подвала нашего дома за реку, кано Макалаурэ. Выход спрятан. Но в той роще тоже были орки. Я проверила. Радоваться преждевременно, подумал Макалаурэ со вздохом. Но лучше, чем ничего. — Где твои подопечные? Ольвен указала рукой — и Макалаурэ едва поверил своим глазам. Двое темноволосых близнецов стояли на крыльце невысокого жёлтого дома. Один держал пустой колчан, другой — лёгкий детский лук. Им было не больше двадцати солнечных лет. Нет, сильно меньше, если Макалаурэ правильно понял! — Это дети госпожи Эльвинг, — сказала Ольвен хмуро. Он понял правильно. — Как здесь оказались? — Бежали от балрога и пожара на площади. Я попробовала их увести через подземный ход, как она приказала, но у выхода услышали орков. Вернулась обратно — все пути перекрыты огнем. Моя ошибка. — Может быть, ошибка спасет хотя бы некоторых из нас, — Макалаурэ обозначил усмешку. — Я бы не стала отсиживаться там, а близнецы отказались прятаться раньше времени… Феанарион помолчал, вслушиваясь в треск пожара. Прошёлся по улице до крыльца с близнецами — мальчишки настороженно и неотрывно смотрели на него. Их чувства читались на лицах, как ясно написанные слова на новом пергаменте — испуг, изумление, боязливое восхищение, надежда… Ему мимолетно стало неловко. Те, кто не боролся в эти мгновения с огнем, тоже столпились здесь, с надеждой и доверием глядя на него. Даже гондолиндрим. Даже синдар, будь оно неладно. Нельзя безнаказанно сражаться бок о бок целую ночь и не довериться боевому товарищу хоть сколько-нибудь! Синдар — его боевые товарищи. Дориатские стрелки! Поистине, безумие. Из верных с ним осталось едва ли два десятка воинов из полусотни. Жестом он снова подозвал Ольвен. — Сколько жителей сможет спрятаться в подземном ходе? — спросил он. — Воины могут спуститься с обрыва и отвлечь орков, про остальных забудут. — Много. Мало кто знает. Там одно время добывали камень для построек, и места достаточно. Позже Туор велел верным перекрыть вход в эту каменоломню бревнами, засыпать мусором и обломками и сказать, что ее завалило, а оттуда проложили подземный ход. Поверх нее идет улица. Туор и Идриль и здесь заботились о безопасности втайне, как в Гондолине. — Галдору стоило сказать мне раньше! — Не сдержал досады Макалаурэ. — Не будь здесь тебя… Ладно. Не сбылось. — Располагай мной, кано. Только защити этих детей. — Где драугов вход? — Прямо здесь, в подвале. Несколько вскриков донеслось сквозь треск пламени от тех, кто боролся с огнем в правой конце улицы, у самой стены. На приступ орки не пошли, но теперь стреляли наугад через стену, не то от скуки, не то из любопытства. Люди и эльдар отступили от стены, прижались к внешним домам, воины подняли щиты, закрывая себя и безоружных. Напротив них плясал огонь, дыша жаром. — Либо кому-то придется их отвлекать на себя, либо… — Макалаурэ осекся. Отправлять воинов на верную смерть было мерзко. Он был готов сделать это при необходимости, но сейчас пришла другая мысль. — Говоришь, перекрытия засыпаны обломками камня? Выдержат огонь? — Огонь выдержат какое-то время. Не знаю, выдержат ли, если обрушится дом, — отлично, Ольвен поняла его. — Жертвы не нужны. Кивнув, Макалаурэ обратился к жителям и воинам Сириомбара, с нетерпением ждавшим его слов. — Из города ведёт подземный ход, — сказал он просто. — У выхода могут оказаться дозорные орки. Нужно, чтобы там поверили в нашу смерть. Сейчас большинство спустится следом за Ольвен в старую каменоломню и переждет в ней. Последние подожгут оставшиеся дома и будут кричать. Пусть орки поверят, что мы гибнем. Мне нужны храбрые женщины, готовые до последнего терпеть жару, изо всех сил кричать и спуститься вниз лишь в последний момент. Я буду наверху, с вами. Жители Гавани ошеломленно переглядывались. Гондолиндрим тихо смеялись, обнимая друг друга. Ольвен решительно распахнула ничем не скрытые двери в основании дома, у самого крыльца. За ними виднелся просторный каменный погреб, вполне обычный. Только посреди него в полу раскрылись ещё две широкие створки, и вниз уходили грубые каменные ступени. — Рингвэ, бери десятерых наших, бери гондолиндрим в хороших доспехах, хотя бы отряд Линдэласа. Идёшь головным отрядом с Ольвен, охраняйте ее и близнецов. Затем спустятся женщины с детьми и старики, за ними воины Сириомбара. Остальные верные со мной, спустимся последними. Нужны десятка три женщин, чтобы кричать. Идите. Немедленно. Макалаурэ говорил негромко, но даже те люди, кто не расслышал, немедленно передавали друг другу его слова. Названные воины и Ольвен исчезли первыми. Нолдэ лишь подхватила стоявшую у самых дверей круглую сумку, подобную чехлу для щита. Женщины засуетились, помогая старикам. В конце улицы звонко посыпалась черепица с горящего дома, и словно по сигналу, многие вернулись к работе, затаптывая и отбрасывая от стены дома Ольвен горящие головешки. — Мы останемся, князь, — сказала ему одна из атани, немолодая, широкоплечая, с покрытым копотью лицом. Макалаурэ видел ее под стеной с ведрами песка и воды, во время драки на улицах она собирала орочьи стрелы и подавала стрелкам. Эту пожаром не испугаешь. Хорошо. — И мы останемся. Приглядим. Один из молчаливых стрелков Дориата откинул капюшон, открывая голову с плотно уложенными венцом серебристыми косами. Если распустить их, будут до колен, не меньше. Нис. Ещё одна. И ещё. Все ли дориатские стрелки, бегавшие по горящим крышам, были женщины, он спрашивать не стал. Если хотя бы треть, уже хватит. «Разорви меня морготовы драуги!» Нестерпимо ярко представилось, как он мог рубиться с ними на этих улицах. И с женщинами гондолиндрим, вышедшими на стену в доспехах погибших мужей. Это уже не морготовы драуги, это Гронд пришиби что такое. «Майтимо, ты тоже видел это, когда приезжал? Майтимо…» Он потянулся к Старшему, ожидая и страшась встретить пустоту — и встретил ее. Отклика не было. Но как же он не почувствовал этой боли, с которой из жизни выдирают самых близких? Карнистиро… Средний брат ушел, яростно крича, здесь ошибиться было нельзя. Худшее — если Майтимо в беспамятстве и в плену, и даже этого он не узнает ещё долго. Он резко выдохнул и приказал себе вернуться к действию. Женщины Дориата смотрели на него настороженно. Женщины Дориата, бегавшие по крышам и смотревшие далеко. — Кто видел, что случилось на холме после того, как протрубил рог? — Спросил их Макалаурэ. — Или что происходило возле гавани? — Из гавани отплыли все корабли с женщинами и ранеными, — ответила первая лучница холодным голосом. — И немало плотов. Гавань воины Карантира держали до последнего и отступили только перед огнем. Второй балрог не дошел туда, — добавила другая. Третья, с совсем белыми в сумраке волосами, дополнила: — На холме сражались ещё долго. А потом туда пришел огонь. Не беспокойся, князь Маглор. Твой старший брат не в плену. Там не мог выжить никто. — Да, — сказал Макалаурэ вслух, — это утешает. Беспамятство и смерть в огне? После того эха ярости Старшего, что воодушевило и его самого в разгар сражения, так уйти скверно — но безмерно лучше плена. Внутри пришел холод, прикрыл боль и отстранил ее. Не время. Не сейчас. Отвернувшись, он спрыгнул с крыльца, прошел между домами и встал над обрывом. В лицо ударил свежий ветер, показавшийся ледяным. Только теперь он заметил, какая жара стоит на последней улочке. Но этот же ветер гнал и гнал волны к берегу, и они с грохотом разбивались под обрывом. Местами из прибоя торчали изъеденные морем скалы, но между ними, казалось, была заметная глубина. Слева и внизу за краем стены боролся с волнами широкий рукав Сириона, защищавший город с востока, и на камнях в устье реки он различил приземистые фигуры, следившие неотрывно за обрывом. До ближайшей рощи за городом оставалось не меньше лиги. От свежего ветра и от знания, что Старшему уже ничего не грозит, на душе стало немного легче. А ещё подземный ход такой длины и впрямь легко вместит всех оставшихся защитников города, отправлять бойцов на безнадежную битву ради отвлечения врага не придется. Он с наслаждением вдохнул воздух, пахнущий морской водой, водорослями, ещё чем-то радостным, чему не находилось названия — и вернулся обратно на жаркую маленькую улицу, ещё сопротивлявшуюся огню. Большинство воинов уже скрылись в бездонном погребе и исчезали в нем друг за другом все быстрее. Огонь тем временем подступал ближе, и среди женщин уже раздавались порой совершенно непритворные крики боли и ругательства. Жар стоял едва терпимый. Горел дом у самой стены по эту сторону улицы, от летящих углей тлела деревянная мостовая. Тем лучше. Жестами Макалаурэ подозвал всех оставленных к себе. — Подожгите соседние дома, — велел он воинам. — Не будем тянуть. И заднюю стену этого дома подожгите. — Как только дома вспыхнут, — обратился он к женщинам, — кричите изо всех сил. Терпите сколько можно, шумите, потом скрывайтесь по одной в погребе. Начинайте сейчас. Столпившиеся у входа в погреб женщины атани закивали, вытирая раскрасневшиеся лица. Дориатская лучница, та, что с короной кос, сделала шаг назад и вдруг запела, запрокинув голову. Голос ее взвился, перекрывая треск пламени, высокий и ясный. Другие дориатрим подхватили, и Макалаурэ повел плечами, отгоняя озноб. Эти синдэ не старались петь ни глубоко, ни красиво. Они прощались с городом, перечисляя его улицы и башни, и лишь пели как можно громче, чтобы их услышало всё то, что ещё оставалось от Сириомбара. Из глаз атанийских женщин брызнули непритворные слезы, раздались рыдания. «Высоко поднимется Дом над Ивовой улицей, Ветер раздует Ленты над окнами, Золотит солнце поутру Светлое дерево, Пронижет насквозь Воды речные Доброго Сириона…» Против своей воли он сквозь слова увидел день, когда сложили эту немудреную песню — пронизанный светом поздний весенний день, когда поднимались первые высокие дома, и беглецы из Дориата вместе с мастерами нандор и людей Хадора рубили и складывали бревна, впервые поверив, что у них будет новый дом… Он стиснул кулаки, радуясь обжигающей жаре, иначе нестерпимый стыд залил бы его лицо алым по самые уши, как мальчишку. Хотела певунья этого или нет, песню она вонзила метко, как тонкий кинжал в щель доспеха. Другие его верные стояли, опустив глаза. Грохот рушащегося поблизости дома перекрыл было песню, и женщины вскрикнули от испуга непритворно, а потом, бросив взгляд вверх, закричали изо всех сил. Дым появился над крышей дома Ольвен. Теперь спасительный ветер с моря лишь раздувал пожар. «Драуговы уловки! Ни одна попытка обмануть темных ещё не заканчивалась хорошо! Валар, пусть хоть теперь получится! К драугам нас, но эти-то ни в чем не виноваты, особенно мальчишки!» Лучница все пела, срывая голос, начиная песню снова и снова, будто пытаясь заклять погибающий город, слезы появлялись на ее лице и высыхали от жара. Женщины кричали громче, хватая воздух пересохшими губами. А слух Макалаурэ ловил лязг и далёкие радостные возгласы орков за стеной… Если все же полезут через стену, подумал он в ярости на себя и темную дрянь сразу — он их встретит здесь. До конца. Потому что не может вернуть ничего. Не может перенестись назад на Долмед и укротить полубезумного от ярости и клятвы Тьелкормо. Не восстановить Дориат, не вернуть сюда, в Белерианд из огражденного Валинора, погибших иатрим. Только рубить и рубить темную дрянь, пока хватает дыхания! И со всей яростью того, кто побывал темной тварью дважды и едва не стал ею в третий раз. Он потерял счёт времени, весь превратившись в слух. Была только песня, все более хриплая, только жар вокруг — и звуки за стеной. Даже рыдания и крики женщин рядом с собой он слышал словно издалека, они были для него шумом, как треск и гудение пламени. Крики. Смех. Бряцание доспехов. Удары металла о металл, грубые и гулкие — это колотят оружием в щиты. Шума шагов нет. Нет деревянного стука и шороха — никто не тащит лестниц к стене, не карабкается на откос. Стрелы ещё летят. Это развлечение. Ещё одно торжество победителей. Стреляют на голос и наугад, со смехом. Не идут. Не лезут на стену. Он очнулся от боли — уголёк клюнул Макалаурэ в щеку. Понял, что стиснул зубы и сжимает рукоять меча до боли в пальцах. Женщины жались к стене дома, некоторые уже исчезли в погребе. Грохот. Обвалилась ещё одна крыша. Ещё несколько атанис затихли, перевели дух и убежали в темноту. — Кано, — голос Фаньо был сухим и хриплым, лицо раскраснелось от жара, по лбу бежали струйки пота. — Пора уходить. — Ещё немного. Он указал на лучницу, сипло, через силу повторяющую вновь и вновь последние слова погребальной песни деревянного города, как завороженная. Остальные иатрим уже замолкли. Фаньо шагнул к ней и осторожно коснулся ее плеча. Лучница с ненавистью и слезами обернулась, готовая ударить — и остановилась. Выдохнула с трудом… Раздался громкий треск. Дом возле них кренился, его крыша рушилась внутрь. Из последних сил женщины пронзительно закричали, отскочили к стене, кинулись внутрь погреба, тяжело дыша. Фаньо ухватил лучницу за локоть и втолкнул в двери, подхватил и запихнул туда двух других. — Кано! — закричал ещё кто-то в испуге. Тот, словно очнувшись, махнул рукой. Спасаясь от волны жара и от летящих углей, Феанарион с последними верными торопливо отступили в темноту. — Уходим, — Макалаурэ без стука закрыл за собой внешние двери. Последним он спустился по лестнице, затворив неожиданно тяжёлые створы потайной крышки — снаружи к ним оказались прибиты доски пола. Лишняя защита от огня. Обнаружив на створах тяжёлый засов, он запер их изнутри, оставшись в холодной темноте. Даже эльдар не могут видеть там, где вовсе нет источников света. Ведя рукой вдоль стены, Макалаурэ спускался все ниже за звуком шагов своих верных, нащупывая ступени в темноте. Лестница изгибалась вправо, словно следуя стене невидимого колодца. Затем впереди появились оранжевые отсветы и движущиеся тени. Следуя за воинами, Макалаурэ спустился — и вышел в широкий зал, заполненный до краев его людьми и эльдар, стоящими плечом к плечу. Очень не хватало сейчас кристальных ламп, но Феанариони их берегли и почти не брали больше в дорогу, а сколько оставалось у других нолдор — кто знает? Здесь обошлись огарками двух свечей. Эльдар более чем хватило, да и люди не жаловались. На удивление ещё не было душно. Зал уходил вверх, сужаясь, и по форме был подобен колоколу. Сверху, на высоте больше трёх ростов эльдар, его перекрывал настил из мощных бревен. Должно быть, лестницу построили отдельно и позже. Из зала уходило несколько узких вырубленных ходов в две стороны, оттуда тоже выглядывали беглецы. Над одним из ходов повесили светлую атласную ленту, нелепую в этой сырой темноте. Он ещё осматривался, когда из того прохода раздались тихие шаги, блеснул свет и среди чуть расступившихся воинов появились близнецы. Один из них нес совсем маленький кристальный светильник, размером не более голубиного яйца. — Там у выхода ещё есть враги, — сказал второй мальчик очень серьезно. — Рингвэ передает тихо сидеть и ждать. Лучше здесь. — Всем вместе в туннеле будет душно, — добавил первый. — И внизу очень сыро. После пожара тут оказалось и так зябко и сыро. Несостоявшаяся последняя драка бродила в крови Макалаурэ словно хмель, стоять на месте было тяжело. Хотелось сражаться, а не прятаться, рубить врага, до конца, пока есть силы. «Заткнись, — велел он себе. — Я не обязан уходить как Майтимо. И идти сразу вслед за ним». У него верные и эти эльдар и люди. У него Амбарто, которого увезли на тех самых кораблях, вышедших из гавани, несмотря на прорыв ворот. Где-то вдали Амбарто все ещё было очень больно, и не от телесной раны, но он был жив, мысленное прикосновение к нему согревало — и бросить его одного было невозможно. Балар ещё надолго останется крепостью, несмотря на тень, дотянувшуюся далёко на юг. Если удастся покинуть город — пройти спешным ходом вдоль берега к Лесу-между-рек, скрыться в нем и охотничьими тропами нандор идти на север. Слишком очевидно, но выбора нет, со стариками, ранеными и детьми на руках. Но если враги захотят обыскать город ради Камня… Он мысленно выругался, вспомнив разом все слова, которыми с похмелья бросался Морьо. Он даже не знает, что случилось с Эльвинг! Старший бился с тем балрогом, быть может, ей удалось спастись и бежать на корабле? Так. К делу. Враги могут захотеть обыскать город, но пожар потухнет нескоро, разве что с севера принесет дожди. Без дождей пепелище будет гореть и потом остывать несколько дней. По окрестностям могут бродить вражьи патрули, но никаких поселений возле Сириомбара нет, караулить оркам нечего. В худшем случае придётся провести здесь несколько дней, посылая разведчиков за водой к лесным родникам. Неприятно. Тоскливо редкостно. Пережить можно. Сверху дрогнуло, с бревен посыпались пыль и каменная крошка. Люди вздрогнули. Не дом Ольвен, соседний, решил Макалаурэ. Коснулся рукой и мыслью стены каменоломни. Ее рубили не слишком весело, но умело и с азартом. Гондолиндрим и люди, привычные к жизни среди гор и к работе с камнем. Потом другие, немногие, принесли крепкие бревна и быстро, в темноте, перекрыли каменоломню, засыпали сверху обломками, радуясь, что делают город безопаснее. Будьте крепче, пропел он беззвучно этим бревнам и этим стенам, как пел прежде стенам Химринга. Берегите своих людей и своих эльдар. Удержите огонь. Скройте нас от злых глаз и ушей. От тех, кто жжет нас и убивает, кто придет бродить по пепелищу. — Кано… Макалаурэ очнулся и понял, что стоит, прижимаясь лбом к стене, уже довольно долго. Люди поглядывали с удивлением, а синдар прямо сверлили его настороженными и порой злыми взглядами — Феанарион вздумал говорить с их городом и камнем, это ли не наглость! Да, мастером песен, меняющих мир, он не был никогда. Но все же стены Химринга стоят до сих пор, и ещё долго будут стоять. Их не взяли силой и не взломали ворот. Остатки защитников ушли оттуда сами, чтобы не умереть с голоду в осаде. Если он умрет, то хотя бы в бою, а не под землёй, бессильно задыхаясь под тяжестью обломков дерева и камня! Новая дрожь пробежала по стенам, но беспокоила его уже меньше. — Попытаемся отдохнуть, — сказал Макалаурэ, сбрасывая плащ. Кинул его под ноги и сел, прислонясь к стене. Места хватило едва-едва. — Ждем, когда позовет Рингвэ. Готовьтесь ждать долго. Посчитайте, сколько у нас воды. Фаньо протянул ему флягу с водой. Его собственная осталась под ногами орков в самом начале Ивовой улицы. Он сделал три медленных глотка, наслаждаясь и растягивая удовольствие. Вернул флягу. Вокруг тихо переговаривались, кто-то усаживал стариков на камни. Места, чтобы сесть, хватило не всем, неподалеку негромко уславливались меняться для отдыха. Люди погасили свечи, сберегая огонь. Остался лишь отсвет маленького камня в руках сына Эльвинг. Кто-то из рослых воинов гондолиндрим, пошептавшись, поднял мальчиков, усадив их на плечи, и слабый прохладный свет разбежался по рукотворной пещере. Макалаурэ снял шлем, прикрыл глаза. Вдохнул сырой воздух, ловя его потоки в темноте. Да, воздухом тянет лишь из меченого прохода — сырым, но не затхлым. Других дуновений воздуха здесь нет. Макалаурэ умел ждать. Но очень не любил. * В беспокойном сне его горели попеременно то Химринг, то Сириомбар. Как только он сосредотачивался на одних улицах и башнях, их сменяли другие. Нет, все же это были Гавани. Он искал Младших среди огня и крови, но видел одних лишь убитых. Атани, синдар и гондолиндрим лежали здесь бок о бок в лужах крови, изрубленные прямыми длинными мечами, каких никогда не носили орки. Живых здесь не было. Он метался по раскаленным улицам, едва вспоминая дорогу к холму и деревянному дворцу правителей. …Эарендиль пал в дверях этого дворца, ему разрубили голову и прибили к створке ворот ударом меча в грудь. Быстро и безжалостно. Макалаурэ медленно, словно против воли, поднялся по ступеням в парадный зал. Итариллэ дочь Тургона лежала на этих ступенях с перерубленным горлом — единственный и смертельный удар искусного мастера сражения. Мертвые Младшие упали ничком возле деревянных тронов, пронзенные множеством серых дориатских стрел. Безоружный Майтимо, даже без доспеха и верхней одежды, в белой рубахе, держал на руках Эльвинг, из груди которой торчали три красноперые знакомые стрелы. Крови почти не было, лишь тонкая струйка выступила в уголке рта, да несколько пятен темнели на голубом платье. Черные косы Эльвинг мертвыми реками стекали на пол. Коснувшись губами ее лба, Старший медленно опустил лёгкое тело на пол, выпрямился. Поднял Сильмариль левой рукой, испачканной в крови. Свет Камня наливался холодом. Рука страшно зашипела, потянуло горелым мясом, лицо Старшего исказилось от невероятной боли, но он упрямо не разжимал пальцы. — Ты доволен?! — закричал отчаянно он, глядя вдаль. — Отец, ты этого хотел? Теперь ты доволен?! Ему ответило рычание. Огромный волк с глазами эрухини проник в зал через окно и двинулся к безоружному. Макалаурэ проснулся, кажется, с невнятным криком. Ну, он надеялся, что с невнятным. Да чтобы варги сожрали Ирмовы подарочки! Фаньо испуганно встряхнул его за плечо. — Воды? — Да. Сделал один глоток, вернул флягу. Видение расплывалось, ужас терял остроту, но вряд ли такое легко забудется. «Мы этого не сделали», — выдохнул он. — «Не сделали. Не сбылось». — Долго ли я спал? — спросил он, пытаясь понять, к чему последнее видение, и почему его не покидает беспокойство. — Довольно долго, кано. Пришел и ушел посланец от Рингвэ. Отряд орков ушел из рощи, но временами пробегают по одному и по двое. Нужно ещё ждать. — У меня скверное предчувствие, — сказал Макалаурэ вслух. К большому удивлению, ему откликнулись с той стороны, где стояли иатрим. — У меня тоже, князь, — та самая лучница, прощавшаяся с городом, протолкалась вперёд. — Не знаю, что привиделось тебе, но наверху собирается дурное, словно туча нависает. — Уходим все. — Приказал Макалаурэ. — Немедленно. Вставайте! Все в туннель, в том порядке, в каком оказались! Ведите стариков! Передайте Рингвэ, пусть открывает выход и рассылает разведчиков! Убивайте как можно тише. Он нехотя вспомнил кровавый сон. Весь тот был сплетен из несбывшегося. Весь — кроме волка. А может и не стоит отправлять «Ирмовы подарочки» к варгам? Больно редкий для Феанариони подарок вышел! В туннель мог пройти один воин в доспехе или двое некрупных безоружных. Люди и эльдар торопились, но ни разу за все сражение время так не тянулось для Макалаурэ, как в эти мгновения. Оно утекало как вода из горсти, быстро и неумолимо. Невольно он безмолвно торопил людей — быстрее, быстрее! А их словно бы не убывало, ещё из боковых тоннелей выходили мужчины, оставившие в зале место для других… Наконец-то. Все же невидимая вода не успела вся утечь, и с ее последними каплями Макалаурэ скрылся в туннеле сам вместе с Фаньо и последними из своих верных. Ход сразу довольно резко пошел вниз, то и дело встречались ступени, и на этом спуске напряжение стало отпускать Феанариона. Хотя бы потому что он действовал, а не сидел на месте. Нарастала сырость. Идущие последними снова остались без света, но временами впереди мелькали бледные отсветы пламени торопливо зажженной одинокой свечи. Тоннель был сработан очень просто и словно бы второпях, даже стены его выровнять как следует не потрудились. Лишь когда спустились совсем низко, появилась каменная облицовка на стенах. И то она не защитила их от обрастания склизью, подобной водорослям на камнях. Неприлично поспешная работа. Они проходили теперь под рекой. Вода местами сочилась из стыков плит и тихо хлюпала под ногами, шаги множества ног сливались впереди в единый тихий шум, подобный шуму воды по камням. Здесь, под землей и водой, Макалаурэ к собственному удивлению перевел дух, напряжение совсем оставило его, сменившись привычной готовностью встретить неожиданности. «Либо мы ушли на безопасное расстояние, Ирмо знает от чего». Вот только именно ему идти оказалось изрядно неудобно из-за высокого роста. Будучи едва ли не выше всех, он не мог выпрямиться и вынужден был идти согнувшись, до боли в плечах и спине. Начался подъем, постепенный, едва заметный. Вскоре Макалаурэ понял, что туннель тянется куда дальше, чем он решил, глядя с обрыва. Это радовало. Правда, что делали орки так далеко от города? Движение впереди замедлилось, наконец, человек перед ним остановился. По цепочке прокатился тихий шум. — Рингвэ передает тебе, князь, что сейчас путь будет свободен, — сказал человек, оборачиваясь. На мгновение Макалаурэ увидел очертания его носа и короткой бороды в отблеске свечи. Ещё ожидание, ещё невыносимо долго брести, согнувшись, под каменным сырым сводом, готовясь к самому худшему — просто чтобы быть к нему готовым, если худшее придет. Оказавшись на поверхности, в прохладном вечернем сумраке, где все же не было врагов прямо сейчас, и с изрядным трудом разогнувшись, обычно сдержанный Макалаурэ шепотом пожелал, чтобы проклятых орков и волков за его ноющую спину сожрали поочередно болотные мары, драконы и морские твари Оссэ, желательно каждый раз живьём. Люди поблизости прислушались с уважением, гондолиндрим удивились, иатрим посмотрели, как на ту болотную мару. Вокруг шелестели молодые берёзки, густой подлесок пока скрывал беглецов от любых злых глаз. С моря набегали тяжёлые дождевые тучи, и это радовало. — Кано! — мелькнуло бледное лицо, к нему торопился Рингвэ. — Надо уходить. Мы убили троих орков и сбросили в море. Вряд ли их хватятся сразу, но надо спешить. — Пусть мужчины возьмут детей, — велел Макалаурэ. — Ты и твой отряд — замыкающие. Женщин и стариков в середину. Здесь было ещё достаточно троп. Быстро пройти вдоль берега, где ливень смывает следы, а рощи прячут их от глаз, насколько хватит сил. Это было бы удачей, но хватит ли на то удачи самого Макалаурэ? Не хватило. Ливень набежал, освежая и взбадривая, и они скорым шагом прошли уже почти полторы лиги через такие же светлые прибрежные рощи, когда с севера из дождя вынырнули несколько огромных варгов. Молча разошлись в стороны, словно оценивая, хватит ли их сил задержать беглецов. Без приказа доспешные воины вышли вперёд, закрывая собой остальных. Макалаурэ во главе колонны с нарочито громким лязгом вытащил меч. Вожак, огромный и иссиня-черный, нагло подошёл к нему поближе. Чужую волю в нем Феанарион учуял, точно мерзкий запах. Варг открыл пасть, свесил язык — и прокашлял невнятно, пасть волков для речи годится плохо: — Кха… Кха-мень. Камень прилетел немедленно — юный темноволосый беоринг запустил в него камнем из пращи и рассек волчий лоб. Зверь только головой тряхнул. — Кха-мень. Макалаурэ шагнул к нему, чувствуя, как вспыхивают внутри угасшие было угли боевого бешенства, что охватило его в горящей Гавани. Но варг драки не искал, коротко кашлянул, будто засмеялся, отбежал на несколько шагов, маня за собой… Рухнул с дориатской стрелой в глазу, не успев даже взвыть. Чужая воля исчезла — ее сосуд разбили. Прочие варги шарахнулись и исчезли в сторону сожженного города. Ещё двоих догнали стрелы, но не свалили. Феанарион бросил взгляд на первого стрелка. Не Белег Куталион, увы, но тоже плечист, и с луком, который не всякий эльда натянет. Кажется, он видел его в Дориате, мельком. Из колчана у того торчали ещё три стрелы — своя и две орочьи. Но тут сутулый хадоринг, старый и седой до выбеленности, шагнул к Макалаурэ, уверенно раздвигая воинов. — Уводи воинов, князь Маглор, и уноси детей, — и надтреснутый голос его был таким, словно он уже решил за всех и даже за него, Феанариона. — Мы останемся. Задержим не вас, а их. Все равно не поспеем за тобой, да и срок наш на исходе. И благодарю тебя, что не пришлось заживо гореть. Защити детей и княжичей, Феанарион. «А не лучше ли было сгореть, чем дождаться волчьей пасти?» Они уверенно отступали от колонны беглецов — старики и старухи, хадоринги, беоринги, халадины, даже хромой старый вастак со знаками племени Бора на одежде. Их вышло десятка три. Хмурились, храбрились, проверяли ножи на поясах. Толстая, нестарая ещё женщина, всхлипнув и посмотрев на ребенка в руках гондолиндрим, тоже попятилась к ним. А за ними мрачно отходили раненые. Люди, шатаясь и отталкивая протянутые руки. И двое эльдар, изрубленных и обожженных. Нет, уже трое. Синко, белый как сириомбарская новая стена и наскоро перевязанный в подземелье, посмотрел на атани, улыбнулся криво, шагнул за ними, опираясь на меч в ножнах. Почти все, кто не выдержал бы долгого бега или скорого хода день и ночь. Старый хадоринг смотрел спокойно и прямо — и кровь бросилась Макалаурэ в лицо, а в груди глухо стукнуло о ребра и сжалось. — Никогда мне ещё не приходилось оставлять беспомощных на съедение волкам, — сказал он хрипло. — Не совсем беспомощных, князь… — начал выбеленный, погладив нож на поясе. — Я не стану начинать сейчас! — выкрикнул Феанарион яростно. Не в городе. Не в огне. Не при виде волков. Не на смерть верных даже. А при виде этих чужих старых аданов, которые ему никто, и которые приготовились умереть, чтобы не задержать их — здоровых и быстрых. Боль вспыхнула и снова превратилась в ярость, накрывшую его волной, уносящую разом и осторожность, и расчёт. В прошлый раз было то же. И получилось. — Вернитесь в отряд! — голос Макалаурэ набирал силу и зазвенел как два удара гонга. — Пусть в дороге выживут не все, но волкам я не оставлю ни одного! Рингвэ и Фаньо переглянулись, догадываясь. Старики медлили, и воины вернулись к ним сами, окружив их. Макалаурэ видел надежду на их лицах. И лицах эльдар тоже… Вскинув лицо навстречу дождю, Макалаурэ низко запел, обходя свой сгрудившийся отряд выживших. Охватывая их шагами, отмеряя слова и такты самой простой и ритмичной из песен. Просто идите за мной, говорил он им всем. Земля сама подтолкнет вас вперёд — идите за мной. Вода смоет усталость и боль — идите за мной. Трава укроет наши следы — идите за мной. Ветер вдохнет новые силы — идите за мной. Не думайте о дальнем пути — идите за мной. Так говорил он каждому из них и всем сразу, замыкая круг. Потом сделал шаг вперёд во главе своих — и на плечи упала тяжесть, словно он тащил их всех за собой, и более всех тащил стариков атани и их годы, тянущие к земле. Такого не было, когда он отыскал братьев и запел им среди Битвы Слез. Ничего подобного не было. Стиснув зубы, Макалаурэ шагнул ещё раз, едва удержав песню. И ещё. Тяжесть сдвинулась, медленно набирая ход, как тяжело гружёный корабль. Ливень, набегающий с моря, хлынул еще сильнее. Он повернул немного севернее, уходя от береговой линии, где их будут искать точно. Он звал за собой, и все, даже самые старые атани, шли за ним быстрее и быстрее, не отставая и не сбиваясь с шага. Дикие поля и небольшие рощи вдоль ручьев и озёр плыли им навстречу, и отряд шел плавно, как корабль, рассекая высокие травы ранней осени. И смыкались эти травы за ними без следа, словно вода за кораблем. Макалаурэ пел, дождь сбегал по его волосам, обращая их в отливающий алым черный плащ. Рядом шли двое рослых гондолиндрим с юными полуэльфами на плечах. Не нужны были здесь ни красота песни, ни точные слова. Только безостановочный ритм шагов — и его голос. И ярость, бьющаяся внутри, льющаяся из его горла. Как в тот раз, когда они рубились день и ночь, пробиваясь сквозь Бессчетные Слезы и свое поражение. Кто-то начал отбивать этот ритм по щиту, другие подхватили. Спустились сумерки, настала ночь. Потом их встретил рассвет. Макалаурэ звал и пел, они шли за ним на восток. И весь следующий долгий день. И ещё одну ночь. Голос пропал, когда просветлел третий день, а зеленая стена Таур-им-Дуинат уже виделась впереди. Просто новый вдох вдруг сорвался, Макалаурэ захлебнулся кашлем, и поток его силы прервался и рассеялся, а усталость обрушилась, словно лавина. Не только на него, но ведомым было легче. Не сговариваясь, отряд в последнем усилии повернул к низине, заросшей совсем молодыми, нежными берёзками и ивами, чуть тронутыми желтизной на макушках. Среди них пряталось маленькое озерцо, журчал в жухлых лопухах ручей. Люди доходили до воды, пили из последних сил — и опускались на траву. Макалаурэ сам несколько мгновений думал лишь о том, чтобы стечь на землю. Усмехнулся. Очень медленно спустился к ручью. Нашел взглядом Фаньо и Рингвэ — его верные осматривали рощу, не поддаваясь усталости. — Что позади? — спросил он без голоса. В горле скрежетнуло. — Все спокойно, — сказали ему, — и след закрыт. Тогда Макалаурэ позволил и себе опуститься на траву, зачерпнул из ручья холодной воды. Выпил медленно, запоминая и впитывая ее свежесть, смягчая пересохшее, саднящее горло. Бросил рядом шлем, который все время нес, прижимая локтем. Привалился к белому стволу. Он чувствовал себя ручьем, который иссяк. Люди почти все бросились в траву, многие уже уснули, едва коснувшись земли. Держались лишь самые стойкие и молодые. И один из таких сам шагнул следом за Рингвэ — обойти рощу. На слова сил не стали тратить. * Дед Сарно умер с улыбкой, когда его опустили в траву. Просто улыбнулся и перестал дышать. Тарлан знал, почему. Усталость обрушилась на него самого как водопад, едва не сшибая с ног, когда прервалась песня князя. И то она вышла куда меньше, чем могла быть после двух с лишним дней пути. Не иначе, и правда земля силу ногам давала. Но он выдержал ее, а старики… Не все. Но все дошли до маленьких берёз и густой травы возле них. И лучше деду Сарно было уйти здесь, со спокойной душой. Такая уж вышла суровая забота у нолдорского князя. Он укрыл Сарно его же плащом. Встал и увидел вокруг себя… Прощание. Рядом с дедом уложили ещё одну старую хадорскую женщину. И ещё халадинку. Скуластый парень уложил и заботливо укрыл кафтаном старого вастака. И толстуху с трудом принесли подруги — видно, не выдержало сердце. И ещё раненого принесли и положили рядом двое эльдар. И еще, и еще. Почти половина стариков. Две женщины. Трое раненых. — Хоронить-то как будем? — почти беззвучно, как самому себе, выдохнул скуластый. — Сперва осмотримся и отдохнем, — сказал Тарлан. — Не обрадуются деды и бабки, если мы тут кинемся копать им могилы, и от усталости вместе с ними туда ляжем. Не для того шли. Он обернулся, ища глазами княжичей и нолдорского князя. Вон дети у воды, с гондолинцами. А вон и князь Маглор у родника по стволу березы сползает на землю. То есть он-то садится, но так ровно и медленно, словно на голове стоит чаша вина, и он ни капли расплескать не хочет. Так движутся в самой крайней усталости, когда только что падать ещё нельзя. Прочим-то здоровым и молодым легче вышло, похоже. Тарлан даже приободрился немного. И увидел, что князевы верные отдыхать и не думают. А раз им нельзя, подумал он, то и ему не стоит. И сам, без спроса, двинул вслед за старшим верным Рингвэ — тем длинным белолицым воином, что передовой отряд увел в подземелье. Тот и не спросил ничего, кивнул только, мол, пошли. Ноги были теперь немного деревянными, и спина тоже. Но усталость чуть отступила. Тарлан подумал, что она ещё вернётся с добавкой, но все ж не прямо сейчас, а это главное. Рощица вокруг озера была невелика, они ее пересекли быстро, и князев верный полез на склон холма, туда, откуда стекал другой родник и виднелось что-то большое и корявое. Оказалось — старая берёза, толстая, короткая, с толстенными ветвями, свешенными к воде. И ствол местами изрублен, рубцы смолой давней затекли. Какая сволочь дерево била-не срубила? — С него будет дальше видно, — Тарлан подошёл первый и похлопал дерево по здоровому боку, как лошадь. Жаль было дерево, но выжило же. И самое прочное тут. — Тебя тоже, — коротко сказал нолдо. — Не надо… Назад! Тарлан сперва отскочил, как велено, а потом уже схватился за меч. И остолбенел. Берёза поворачивалась, переступая короткими толстыми ногами, вскидывала руки-ветви, тихо загудела. На стволе, где ветки у макушки шапкой расходились, открылись глаза, зелено-серые, блестящие, яркие… — Приветствую тебя, пастух берёз, — сказал ему князев верный. Тарлан выдохнул, вспомнив сказки о Междуречном Лесе и почему там никто из эльдар не живёт. Потому что живёт кое-кто ещё. — Сожалею, что потревожили тебя, — говорил дальше верный лесному чуду — или чудищу? — Мы бежим от орков. Они сожгли город в устье Сириона. Гудение утихло. Чудище шагнуло вперёд, но верный даже не дернулся. И Тарлан, глядя на него, тоже удержался. Голос у чуда тоже вышел гудящий, будто кто-то говорил в большом дупле. — Орки? Орки — здесь? Не слышу орков. Людей слышу. Вас слышу. Песню слышал. Орков — не слышу. И нолдо на мгновение устало улыбнулся. …После добрых вестей на траву у воды вернулись почти все. Кто смог — засыпали сразу, счастливцы. Тарлан вот не мог. Свои эльдар делились с людьми дорожным питьем мирувором, у кого оно было. Кому досталось — тоже засыпали. Надо же, думал Тарлан, чтобы заснуть, тоже силы нужны… — Называть тебя как, меткий? — это княжий верный вернулся. Посмотрел холодными-светлыми глазами. Приятно было знать, на чем его, Упрямца, запомнят. А то, что сердце в пятки падало, когда волчара вышел — со стороны не видно. — Тарлан я. Тебя знаю. — Силы в дозоре постоять есть, Упрямец? Не спишь ведь. — Да. Посидеть в дозоре. — Тогда посиди. Постереги и меня хоть недолго, разбуди, как силы кончатся. И Рингвэ, не медля, лег прямо тут, где стоял. Кажется, он заснул еще до того, как улегся. Никакой эльфовой грезы, спал как убитый. А Тарлан — сел на землю рядом. Сердце стучало гулко и тяжело. Было ему невесело. Нолдо-то поспит или погрезит всего свечу-другую времени, и отдохнет лучше, чем человек за тот же срок. И потом уже он будет караулить Тарлана — лучше и дольше. И все равно временами чуется тут несправедливость, что даже этим нолдо, которые своих резали еще давным-давно, до восхода солнца, ничего не сделалось, ни за старые дела, ни за новые. И заживает на них все, как на собаке и даже лучше. И живут долго… Он с усилием отвел глаза от старых шрамов на открывшейся шее спящего. Да ну в задницу, подумал Тарлан, сам удивляясь накатившей обиде. Вот так располосуют тебя однажды когтями какие варги или кошки, а ты и помереть не сможешь, живи и мучайся. В задницу, повторил он, шевеля губами. Нашел время завидовать чужим заботам. Доживем до безопасности, тогда подумаем. А стоять или сидеть ему сейчас, неважно — в высокой полусухой травище здешних полей волка все равно не разглядишь, пока не выпрыгнет. Кроме него, не спали еще с десяток таких упрямцев. Князев оруженосец тоже — вон, уговаривает господина что-то выпить, и по сторонам все смотрит. А сам князь Маглор, кажется, ни на волос не шевельнулся с тех пор, как сел. Прямо статуя. Юные княжичи лежали у воды, завернувшись в один плащ. А рядом сидела их наставница, рисовальщица карт, и чуть качалась вперед-назад, обхватив себя руками за плечи, как сидят иногда бабушки на лавочках. Губы чуть шевелились, словно она пела колыбельную сама себе. Тарлан вспомнил, как несколько лет назад ходил к ней, писать учился. И еще многие подростки. И что у нее писать и читать учился его отец. И откуда она родом, тоже вспомнил. И что потерянный дом у нее как бы не четвертый… «В задницу», пробормотал он еще раз. Сил на другие слова, поумнее, пока тоже не было. * На площади Сириомбара они лежали рядом — синдар, гондолиндрим и его верные в темных одеждах со звездой Феанаро. Трое охотников Амбаруссар упали с такими же красноперыми стрелами в груди, как те, что рассыпались из их колчанов. Моррамэ зарубили на крыльце дворца. Синко убили в тронном зале — он заслонял собой каких-то синдэ. Ещё двое полегли перед дверью в Каминный зал. …Фаньо! Фаньяран… Он закрывал своим изрубленным щитом Эльвинг до последнего, как раньше закрывал своего кано. Их проткнули двоих разом одним копьём. Большим длиннолезвийным копьём работы мастеров Амон Эреб. И сорвали ожерелье с шеи еще живой внучки Лутиэн, разодрав кожу до крови. …Очнувшись, Макалаурэ несколько мгновений жадно дышал, вырываясь из несбывшегося и стряхивая его с себя. Уже опустились сумерки. Атани почти все спали мертвым сном. Эльдар уже приходили в себя, иные тихо плакали на берегу у воды. Полтора десятка тел, укрытых плащами, сложили в стороне на траве. И там же над ними стоял энт, обвиснув руками-ветвями. Он поискал взглядом сперва своих — верные спали вокруг в обнимку с оружием, трое сторожили. Потом детей Эльвинг. Близнецы у воды с наставницей, все в порядке. Фаньо приподнял каштановую голову с травы, с трудом стряхивая сон. Живой. Макалаурэ отмахнулся, пусть спит дальше. Нагнулся над источником, плеснул в лицо водой, напился снова, медленно, растягивая удовольствие. Тело его словно одеревенело. Вода вдруг взбурлила, источник переполнился, вода перелилась через край ямки и маленькой волной, шумя, побежала к озерцу. Близнецы разом обернулись — сперва к воде, затем к Феанариону. Встали, подошли, настороженно и внимательно на него глядя. У них были красные и усталые глаза. — Что ты хочешь делать дальше, князь Маглор? — тихо спросил один. — Идти на север в свою крепость Амон Эреб. — Шепотом говорить было не так больно. — Звать с собой всех, кто хочет сражаться с Врагом дальше. — А если кто-то не хочет? — То не пойдет. — А мы? — Я заберу вас и Ольвен в Амон Эреб. Вы мои самые младшие родичи. Позже поймём, где ваши родные и что делать. — А что скажут твои братья, князь Маглор? Он устало прикрыл глаза. — Три моих брата погибли в Сириомбаре. Остался лишь один младший. Я решаю. Упала тишина. У одного из близнецов медленно, без всхлипов, снова покатились слезы. — Почему ты не плачешь о них? — прошептал сын Эльвинг. — Может быть, позже. — Разве они… не заслужили твоих слёз? У Макалаурэ вдох застрял в саднящем горле. — Не все могут плакать, когда хотят, — только и сказал он с трудом. «А что им ответить? Что братья мне были дороже всего Сириомбара? Что я потому и пошел с ними умирать за него? Что я глупец, до сих пор способный лишь идти за Старшим убивать как врагов, так и сородичей, неспособный сказать ему «нет»?» Он посмотрел в покрасневшие глаза своих новых младших родичей из дома Финвэ, вспомнил свой кошмар — и, не удержавшись, сгреб их в охапку, прижал к себе. Слёзы у одного так и хлынули на черный нагрудник, где пятна грязи и сажи почти скрыли Звезду Феанаро. — Мы не должны… Мы не маленькие! — второй стиснул зубы, пытаясь не плакать. Но руку не сбросил. Чьи-то едва слышные всхлипы донеслись от озерца — и второй сын Эльвинг тоже не удержался. От них шло живое открытое горе и живое тепло, словно от огня, а сам Макалаурэ был пуст и гулок, как пересохший колодец, и мог думать лишь об одном. «Не мы пришли к ним… Всё-таки не мы». Второй раз видение было таким же осязаемым. И устрашающе близким. В одном шаге от него. В одном повороте дороги. Оно все ещё было где-то совсем рядом, и от того настолько ясным. И ещё казалось ему, что Карнистиро, Амбарусса и Майтимо теперь хотя бы в безопасности от проклятой Клятвы. А он сам — как-нибудь справится. И Амбарто удержит. За уши и хвост. Чьи-то злые взгляды скользнули по нему, но плевать на них. Пусть мальчишки плачут, пока могут и умеют. Успеют ещё разучиться. Когда-то он сидел так в совсем другом лесу с другими близнецами, ясно вспомнил Макалаурэ, и очень захотел взвыть куда-то на первые звёзды. Вздохнул, и крепче обнял этих, ещё светлых и ясных даже в горе. * Наутро тех, кто здесь остался насовсем, засыпали землёй и обложили насыпь травой и дёрном. Вытерли последние слезы. И наконец, спросили себя, что делать дальше. Рингвэ говорил перед всеми вместо своего кано, который решил, что ему по-любому стоит помолчать. Позвал всех в Амон Эреб, обещая защиту и предлагая вместе сражаться, отстаивая Оссирианд и берега Гэлиона. Пока он говорил, Макалаурэ видел, что многие согласны и явно готовы идти. Но потом подали голос фалатрим. Их всего-то оказалось двое — плечистый воин с топором, непривычным оружием для родни тэлери, и второй, не такой мощный, но в шрамах, полученных, должно быть, при разгроме городов Фаласа. Но говорили они горячо и уверенно. Что они шагу не сделают к крепости Феанариони. Что готовы построить свой корабль ещё до холодов, если будет помощь, и зовут отправиться на остров Балар к Кирдану, который будет по-настоящему безопасен и неприступен для любых врагов. И, наконец — что наследники Тингола будут в безопасности только там, и никак иначе. Наследники Тингола стояли прямо здесь, поэтому от прямых нападок фалатрим ещё удержались. Но смотрели так, словно готовы были хватать их и бежать, спасая уже от злобных опасных Феанариони. И иатрим заколебались… Макалаурэ только невесело пожалел, что здесь нету по-настоящему злых и опасных Феанариони. Карнистиро хотя бы. А, нет, лучше не надо. Голос, значит, ещё позже вернётся. — Ты хочешь сказать, — ближние иатрим даже вздрогнули, когда он заговорил, такой хриплый и скрежещущий вышел у Макалаурэ голос, — оставить наследников Тургона жить в лесу до холодов — лучшая забота об их безопасности, чем отправить их под защиту наших стен? И ты так уверен, что построишь корабль до того, как вас отыщут волки и орки? Собой распоряжайтесь как хотите. Я верю, что фалатрим и верхом на бревне доплывут до Балара, когда захотят. Но я по праву старшего родича не оставлю детей рода Финвэ прятаться в лесу и не позволю им плыть по морю в наспех построенной лодке! Голос его не срывался только потому, что срывать этот скрежет было просто некуда. Он мысленно попрощался с голосом и песнями до середины зимы. — В мастерских Амон Эреб возьмёте любые инструменты, — сказал он тише. Фалатрим прищурился, и Макалаурэ подумал, не этот ли взгляд он чувствовал в сумерках. — Ты нашу работу решил очернить? Нам не нужно ничего, кроме топоров, чтобы построить отличный корабль. — И скорая зима. С волками за спиной. — Лесные пастухи не дадут им разгуляться в Лесу-между-рек. — Надеяться можно, рассчитывать нельзя. Ненадежно. — Ты что, решил оставить их при себе? Уж не в заложники ли взять решил? Макалаурэ выдохнул дважды, отбросил два ответа, один словами Морьо, другой в духе беорингов перед дракой. — И любая беда, что случится с ними, ляжет на меня! — прохрипел он, с трудом сдерживаясь. — Не будет этого! Верные качнулись к нему, едва заметно. «Стоять!» Потому что ближние иатрим тут же потянулись к оружию, а было их много больше. Макалаурэ только скрестил руки на груди. — Вы что? С ума посходили? — спросил звонко один из близнецов. Тот, что вчера так старался не заплакать. В ответ несколько иатрим залились краской, а иные, наоборот, побледнели. Самые растерянные тут были атани. Вот уж кто ни разу не видел раздора среди эльдар, так это атани Сириомбара. Кое-кто и испугаться успел. — Остынем, — вперёд вышел Линдэлас. — Князь Маглор дело говорит. Не стой он с нами за Гавани Сириона, я бы промолчал, но теперь — нет. И тут Макалаурэ очень удивился, потому что следующей подала голос дориатская лучница с венцом волос. — Я против поспешности, — у нее тоже был хриплый голос, пенье в жаре и в дыму даром не прошло. — В тебе говорит боль, я знаю, — фалатрим вскинул голову под ее взглядом. — Но сейчас ей бы лучше помолчать. Второй близнец только рот открыл, а Макалаурэ уже приготовился к любой неожиданности. Эти скажут. — Князь Маглор, почему ты им просто не скажешь, что испугался за нас? Эти скажут, повторил себе Макалаурэ — и засмеялся. Слишком внимательный мальчишка смотрел снизу вверх. Он взъерошил ему волосы — злость вдруг отпустила его. — Ну представь себе, — сказал Макалаурэ негромко, — выйду я сейчас перед всеми и объявлю — я тут испугался, быстро прячем детей и женщин в крепости, и вас я по морю не отпускаю, мне на эти корабли смотреть страшно. Плохой довод в споре, я думаю! «И закрываться надо лучше». Первыми захохотали атани. Кто-то крикнул: — Всем бы так бояться, как ты, князь! Гондолиндрим подхватили. Верные ухмылялись нахально. Кое-кто из иатрим не выдержали и зафыркали тоже. Мореход так и сверлил Феанариона взглядом. — Я не хочу прятаться на Баларе! — звонко сказал первый мальчишка. — Я хочу на север и драться! — Элрос, тебя в сражения все равно ещё не возьмут, придется подождать лет семь, не меньше — наконец, подала голос Ольвен. — Я тоже за то, чтобы идти в Амон Эреб. «Значит, внимательный здесь Элронд…» — Я хотел бы драться под твоим началом, князь Маглор, — это вышел парень с пращой, тот упрямец, что нашел вчера силы стоять в дозоре вместе с его верными. — Не знаю, ждёт ли меня кто на Баларе. Дед мой прямо здесь остался. А вот орки на севере меня точно ждут. Другие атани подхватили, загомонили. — Лучшее, что мы можем сделать, — а это лучник, убивший волка, и на него с уважением смотрят многие иатрим, — сейчас пойти вместе на север и дальше охранять детей нашей госпожи Эльвинг до возвращения их отца… или родителей. Охранять от всего, что может случиться. «И от тебя, если нужно», — дополнил его взгляд. «Уговорились», — кивнул ему Макалаурэ. Задерживаться и испытывать удачу дальше было нельзя. Запасливые поделили между всеми немного хлеба и дорожных лепёшек из жемчужного зерна. Люди нашли грибы, уверили, что это годится в пищу и что их достаточно в лесах в этом месяце. Для раненых сделали носилки, обмотав плащами древки копий. Рингвэ и Фаньо возглавят отряд, решил Макалаурэ, гондолинца вновь поставить замыкающим. А он сам надеялся немного помолчать. Но оказалось рано. К нему подошёл Линдэлас. — Тиннахаль очень сожалеет о своих резких словах, князь, — гондолинец оказался и сам смущён. — Он увидел твое беспокойство за детей и поверил тебе. — Мне кажется, ты сожалеешь больше, — ответил он очень тихо. — Нет, но это я велел ему помолчать и пришел говорить с тобой сам. Я хочу спросить — вдруг твое предложение помощи и инструментов все ещё в силе. Феанарион отвернулся. — Пусть убирается. — Кано Макалаурэ! — Линдэлас перешёл на квенья. — Я прошу прощения за него. Он… потерял близких в Дориате. В нем тоже говорил страх. Кано Макалаурэ, ты начал строить мост через сделанное прежде, положи в него и эту доску. Я готов принести тебе клятву верности… — Никаких драуговых клятв! — шепотом рявкнул Макалаурэ. Помолчал. Очень хотелось послать их всех на север и в горы. Но помочь — и вправду был ещё один небольшой шаг. А если думать как Морьо, то и полезный шаг. Волки сожри упрямых мореходов, неловко будет всем, и это очень мягко говоря. Но главное, ему нужен Линдэлас. — Хорошо. Это не от сердца, а только от головы. Ты сам вызвался. Будь посредником между нами. И держи своего друга подальше от меня. Моя вспышка всем очень дорого обойдется. А я ещё слишком хочу оторвать ему не язык, так уши. — Хорошая мысль, кано. Благодарю. — Гондолинец вздохнул с облегчением и добавил задумчиво: — Я думаю, тебе пригодятся посредники из самих иатрим, кроме меня. — Те, кто поднял за меня голос. Линдэлас улыбнулся. — Он родич Белега, его называют просто Бронвэ. Она — Хитуиаль. Я передам им. — Откуда ты? Во время драки много узнаешь о случайных товарищах, но спасибо, если успеваешь спросить имя. — Дом Золотого цветка. Но это уже неважно. Нас и до этого было совсем мало в Сириомбаре. — Тебя слушают, этого достаточно. С другой стороны подошёл немолодой атани с проседью в коротко стриженной каштановой бороде. Помнится, дрался он славно. Раненую руку ему перевязали и подвесили на полосу синей ткани от плаща. — Мы готовы, князь Маглор. Каждого старика поведет кто-то молодой и сильный, чтобы присматривать за ним по дороге. — Выдержат дневной переход? Нужно уйти как можно глубже в большой лес. И без того едва верю, что нас ещё не нашли. — Выдержат. Им помогут. Я сам удивляюсь, но они все же пришли в себя после нашего похода. Тяжелее всего было одну-две первые свечи, потом стало отпускать. — Твое имя? — Дирхавель. Я побуду за старшего у нас, аданов, пока выходит так. — Слышал это имя, — Макалаурэ удивлённо поднял брови. — Я рад, — адан криво усмехнулся, лист подорожника отклеился от его разбитой губы и упал в траву. — Может быть, списки с моих летописей остались на Баларе. Обидно будет, если все сгорело. У тебя в крепости найдется для меня бумага или пергамент? Я бы записал… случившееся в Сириомбаре. — Найдется. Но половина знаний бежала на Балар, даже о Диоре и Эльвинг мы ничего не знаем. — Знаем, — хмуро сказал Дирхавель. — Диора балрог оттеснил в сторону гавани и после долгого сражения убил. Дориатские стрелки видели со стены не то с крыш. И близнецы подтвердили, что он умер. «А я не спросил их». — Эльвинг? — Неизвестно. Я не стал мучить их расспросами дальше, а сами они промолчали, и в том нет ничего хорошего. Пока идём, я поговорю со всеми в отряде, сложим, что знаем. Твои братья, князь?.. — спросил Дирхавель — и осекся. «Летописец до мозга костей. Но они тоже теперь только летопись». — Карантир погиб, защитив гавань. Маэдрос одолел своего балрога, я помню его радость. Но остался в один против орков, прорвавшихся в верхний город. Там сгорело все. Амрас застрелен ещё за воротами города. Амрода унесли с первыми ранеными на корабли, — Макалаурэ отвернулся. — Выходим, — велел он. И ушел в голову отряда, не оглядываясь. * Пастух берёз так и стоял все время возле могильного холма, лишь вошёл в озерную воду на пару человечьих шагов. — Спасибо тебе, Березень, — сказал Тарлан, укладывая узел с подберезовиками в заплечный мешок. — И от деда спасибо. Ему тут хорошо будет лежать. — Идите, торопыги, — пастух качнул ветвистой головой. — Я почти не помог. — Это тоже сделали орки? — Тарлан рукой обозначил шрамы на энтовой березной шкуре. — Да. На севере. Мы бродили там у Синих гор. Тех берёз больше нет. — Я иду туда, где ещё будут драться с ними. Пусть твои березы вырастут большими… Энт прикрыл светлые глазищи и отвернулся. — Найди, где пустить свои корни, торопыга, — сказал он грустно. Тарлан шмыгнул носом ещё раз и побежал догонять остальных. * Десять дней они шли только по лесу. Осень богатое время, голодать им не пришлось, и потому мало кто из эльдар соглашался есть грибы. Правда, верные Феанариони ели, их не смущало. В годы после Бессчетных слез, когда пробирались по Оссирианду и обживали гору Долмед, собирая туда всех беглецов и выживших, они привыкли не воротить носа ни от какой еды. Ещё не раз на пути они встретили древесных пастухов и огорчали их новостями. Даже эти тугодумы хорошо знали, чем может обернуться для них новая победа Севера. Надо сказать, темные и впрямь пытались их догнать, и ведь едва не догнали. Разведчики из иатрим, которых Рингвэ разослал и вперёд и назад, рассказали, что видели волков и всадников в полях у опушки Лесу-между-рек, недалеко от тех мест, где беглецы вошли в него. Везение или нечто большее? Ответа все равно не было. В двух других местах орки заходили и в лес — но древесные пастухи были к ним безжалостны, вглубь вражеские разведчики не прошли, даже обнаруживать себя не потребовалось. Вряд ли Тху, если это был он, действительно считал, что они несут с собой Сильмариль. Будь так, они вряд ли бы спаслись: вдогонку бросили бы все войско, а не летучие отряды. Скорее, врага злило уже то, что кто-то ещё смел ускользнуть. Их победа вышла слишком неполной: Сириомбар разгромлен, но Камень исчез, многие защитники погибли, но жителям удалось бежать на Балар, и даже Феанариони добить не вышло. Тху должен быть очень зол, и добром это не кончится, думал Макалаурэ, ведя свой пестрый отряд по тропам между болотами северного Таур-им-Дуинат, от одного холма до другого. Холмы выступали из болота как острова. Здесь росли сосны, землю покрывали иглы, восхитительно пахло нагретой смолой и немного — сухим камышом. Непуганые, отъевшиеся утки взлетали из этих камышей с негодующим кряканьем. Сухая погода вышла на руку беглецам — все тропы проходили легко, трясины немного отступили. В один из дней, сидя под корявой сосной и вдыхая смолистый вечерний воздух, Макалаурэ всерьез задумался: пожалуй, стоит основать здесь новую крепость на случай, если… нет, уже когда придется отступать из Амон Эреб. Если строить ее каменной и не злить энтов — а здешние холмы годились для добычи строительного камня — то болота хорошо защитят от любого войска. Чтобы такие болота всерьез высохли, нужны многие годы засухи. «Или месяц сильных морозов, чтобы они хорошо промёрзли. Таких здесь не бывает. Хотя с севера нагнать может. Но зимой орки воюют ещё хуже, нужно слишком много снаряжения и топлива. Разве что начнут вырубать лес от опушки вглубь. Возможно ли такое?» Возможно, сказал себе Феанарион невесело. Если поставить цель при достаточных силах, возможно очень многое. Свести лес под корень на много миль и настелить гать для осадных машин. Спалить лес в летнюю жару и при северном ветре душить осажденных дымом, месяцами. В морозы пригнать не орков, а войско из атани, например. Вот, Морготу дальше служат вастаки, из страха или в надежде на что-то новое, иное, чем прозябание во все более холодном и неприветливом Дор-Ломине. «Предусмотреть все невозможно. Победить уже невозможно. Возможно продержаться дольше — и предусмотреть что-то важное. Крепость в глубине болот даст нам ещё годы и годы сопротивления. Это если не решить, что в Белерианде нечего беречь и не отправиться на восток, оставляя Моргота править опустевшими, скудеющими землями. Надеясь, что выиграл ещё сколько-то десятков лет. Даже если сотен… Стой. Нельзя бежать в десять сторон сразу. Между отступлением на восток и сопротивлением я выбрал бы сопротивление. Майтимо выбрал бы сопротивление, признаюсь уж честно. Я все равно ещё долго буду думать, как бы ты поступил, Старший…» Со второго дня в лесу ему готовили отвар смягчающих трав для горла. Приносила одна из женщин атани; кто готовил, Макалаурэ не спрашивал. Точно не его верные, и этого знания пока хватит. Интереснее было, в чем его ухитрялись приготовить, не в шлеме же. Оказалось, котелки, как и свечи, брали при бегстве запасливые старые атани. Многие из них в юности, а то и в детстве, бежали с севера и, увы, знали, что хватать при внезапном бегстве. В лесу сны было оставили Феанариона, однако перед самым выходом из леса привиделся ещё один. Он задремал тогда на берегу озерца чистой воды у края болот, ожидая возвращения разведчиков из степи — и перед ним снова распахнулся горящий ночной Сириомбар. Город горел, и среди алого света ему блеснуло сияние Камня с вершины холма. Он бежал туда, ломился, отбрасывая с дороги всех, кто пытался задержать. Многих лишь бил клинком плашмя или краем щита, не пытаясь убить, но неудержимо стремясь за этим светом. Он уже здесь. Его не остановить. Ему нельзя остановиться, иначе и эта кровь станет напрасной! Эльвинг застыла на вершине холма, перед кромкой обрыва, как сияющая досолнечным светом статуя. Отступать было больше некуда. — Отдай его, — сказал Макалаурэ мягко, как только мог сейчас. — Прекратим это. Верни наш Камень. Статуя женщины разомкнула губы, прекрасные и твердые, белые, как мрамор — таких губ не бывает у живых. — Вам не победить, — сказала она, твердо делая шаг назад. В отчаянном последнем броске Макалаурэ успел коснуться ее косы. В пальцах осталась жемчужная нить. Эльвинг падала, холодно глядя ему в глаза — и он не мог отвести взгляда. Пока та не исчезла во взметнувшейся волне, и под водой не разлилось трепещущее сияние, не раздробилось на множество бликов. Очнувшись, он отбросил шлем, щит, рванул завязки доспеха, резанул по ним клинком. Долой. Мгновения. Поножи. Наручи. Кафтан. Свет затрепетал, сжимаясь и уходя глубже. Позади раздались яростные выкрики… Отшвырнув меч, он без колебаний бросился с обрыва. Этот живой свет неудержимо манил к себе даже под водой. Макалаурэ устремился за ним в глубину, но свет удалялся от берега ещё быстрее, словно Эльвинг увлекало подводное течение. Она должна была быстро пойти ко дну в своем длинном платье! Она хотела пойти ко дну! Сможет ли он поднять ее тоже? Он попытается. Должен справиться. Море словно обезумело, унося свет все дальше, но направляя навстречу Макалаурэ холодный поток. Ему не хватало воздуха, и он рванулся обратно на поверхность. Пробил головой сияющий потолок моря, жадно вдохнул, нашел глазами свечение среди волн впереди себя… — Эльвинг! Свет сжался стремительно, как если бы его закрыли руками, обратился в клубок яркого света. Волна взметнула его вверх и раскрылась, подобно двум ладоням, выпуская из себя сияющую птицу, словно бы подбросив ее в небо. Ещё несколько мгновений большая чайка светилась, поднимаясь выше и выше, сияние ослабевало — и вот погасло совсем, серая птица затерялась в ночном небе. Он не знал в это мгновение, чего ощутил больше — растерянности? Ужаса от бесполезности сотворенного в городе? Облегчения? Море рвануло Макалаурэ вниз, повлекло, швырнуло в глубину, как щепку. Под водой он открыл глаза — темноты не было. Чьи-то мерцающие очертания приблизились к нему, раскрылись два сияющих глаза, заглянули куда-то внутрь души. Он мог закрыться даже от Силы. Он бы успел. Не стал. Это вдруг сделалось неважным. Важное давно случилось. Камень потерян. Эльвинг спасена Силами. Кровь опять пролилась бессмысленно. Он взмахнул руками, пытаясь всплыть, но поток воды устремился навстречу, удерживая Феанариона на месте. Страха не было. Не то, чтобы он заслуживал спасения. Мелькнуло лишь сожаление. Майтимо будет очень больно остаться одному, если он не выплывет. Кто бы ни был перед ним… «Зачем ты здесь?» — подумал он удивлённо. Оссэ топил угнанные из Альквалондэ и потом снаряженные Гондолином корабли в штормах, появляться перед ними ему не требовалось. «Или… Что хочешь от меня?» Воздух в лёгких иссякал. Ответа не было — лишь не отрывались от него сияющие глаза. Макалаурэ вновь рванулся вверх, борясь с течением. И ещё раз, и ещё, уже без надежды выплыть, вкладывая все, что от него осталось, в яростные усилия, с каждой попыткой все больше превращаясь в одно стремление к цели… Открыл глаза, жадно хватая воздух и ещё чувствуя на себе пронизывающий взгляд. Обеспокоенный Фаньяран возник рядом, изготовился подхватить. — Что за сны не дают тебе покоя, кано? Что происходит? — Это несбывшееся, Фаньо. Ещё один обломок несбывшегося. — И только? Кано, мы теперь редко видим сны, которые что-то значат. А с тобой это происходит уже не раз всего за несколько дней. — Все, что я могу сказать — бывают вещи и хуже, чем город, который жгут темные. — Да. Это город, который жжем мы, — выдохнул оруженосец. — Притом напрасно. — Когда я сражался ночью в городе… — Фаньо запнулся. — Дважды мне показалось, что напротив меня сейчас окажется совсем другой враг… — Мы, — закончил Макалаурэ. — Не шарахайся. — Надеюсь, я не сходил с ума. — Спроси остальных, не чудилось ли им что-либо. — Но что это может быть? — Я думаю, несбывшееся очень сильно, и мы обошли его… Не знаю, чудо ли это. На воле Майтимо. И на предсмертном сумасбродстве Тьелкормо. — Ты забываешь о себе, кано. — Расспроси остальных. Тихий свист прервал их, и Макалаурэ схватился за оружие. — Орки идут вглубь от края леса, больше двухсот, с ними волки! — предупредила одна из иатрим, возникая из зарослей, а затем белкой взлетела на ближний дуб. К счастью, за время пути лучники наделали себе достаточно новых стрел. Вот только если волки окажутся глазами Тху, на пути к Амон Эреб таких банд окажется в лучшем случае с десяток. Выстраивая воинов вокруг холма со стариками и безоружными, Макалаурэ отгонял мысли о том, что оставшееся войско Тху способно и обогнать их на пути к Амон Эреб. А значит, придется остаться в лесу и отправить не только ещё разведчиков, но и посланцев в крепость. Потом он был очень занят некоторое время. Нельзя было допустить, чтобы ушел хоть один враг и привел новый отряд. Надо сказать, без иатрим вряд ли бы получилось — это они отстреляли из крон деревьев всех врагов, кинувшихся бежать после боя, когда орки поняли, что взять беглецов с наскока не удалось. Теперь он ещё и обязан иатрим. Чудесно. Прекрасно. Морготовы драуги… Отряд поспешно увели на лигу восточнее, Макалаурэ отправил посланца в Амон Эреб и приготовился ждать, но здесь им повезло. Ещё до заката посланец возвратился с дозорными и с новостями. Гонцы из-под Сириомбара вовсе не вернулись. Орочьи банды вновь пересекали Андрам и рыскали по степи, в основном возвращаясь на север. Лишь некоторые приближались к крепости с западной стороны, как бы испытывая оборону на прочность. Амон Эреб в ответ отправлял свои конные отряды в дозор, истребляя тех, кто подходил слишком близко и не пропуская банды восточнее крепости, к лугам вдоль Гэлиона, где люди пасли скот. Осаждать Одинокий Холм в этот раз Тху почему-то не рискнул. Дорога на север была открыта. * …Он спал вполглаза все ночи в степи, и эту последнюю, на вершине пологого холма — тоже. Проснулся около полуночи с острым чувством, что упустил нечто важное. Первое, куда он посмотрел — подножие камня на вершине, у которого расположились дети и Ольвен. Первое, что он увидел — Ольвен лежит, а детей рядом с нею нет. А второе — что две фигурки спускаются совсем бесшумно к подножию холма, и за ними следит дозорный из синдар, неуверенно оглядываясь наверх, колеблясь — то ли возвращать их, то ли будить учителя. Махнув ему рукой, Макалаурэ бесшумно спустился следом. Дети Эарендиля спорили. Молча, беззвучно, яростно сверкая друг на друга глазами и сжимая кулаки. — Вернитесь, — велел он шепотом. Мальчишки обернулись к нему одним движением, с одинаковыми дорожками слез на щеках. — Рассказывайте, — приказал Макалаурэ, не задавая вопросов. — Он!.. он говорит… — кажется, это был Элрос, и он прямо шипел. — И слышать ничего не хочу! — Ты тоже это видел, — прошептал второй. — Это просто сон! — Не просто, — Элронд упрямо тряхнул головой, слезы разлетелись и побежали снова. — Рассказывайте, — повторил Макалаурэ мягче. — Там почти ничего не было. Просто корабль. И он… ушел. Он не вернется. Они. Они не вернутся. «Эарендиль… Значит, Эльвинг тоже больше нет, — понял Макалаурэ мгновенно. — И он пойдет в лоб на завесу и Колдовские острова. Или уже пошел, решив, что возвращаться некуда, и разделил судьбу кораблей, снаряженных для Тургона полсотни лет назад». — А я не верю! — Элрос яростно размазал слезы. — Я не верю снам! Чего нам только не снилось тут по дороге! — Мы их не увидим… так долго, это все равно что никогда, — шептал Элронд, мальчишка уже дрожал. — Я буду их ждать! И драться с орками! И балрога тоже убью! А ты… Ты трус! — крикнул Элрос шепотом. — А ты дурак! — огрызнулся Элронд. — Тетерев слепой! Положив руки им на плечи, Макалаурэ развернул к себе обоих. Возможно, он сейчас солжет с помощью правды, и возможно, сделает это зря. В конце концов, многие дети эльдар пережили падение Гондолина и смерть родителей. И даже падение Дориата. И не умерли от этого. Вот только эти двое — уже не «многие». — А теперь послушайте. Вы знаете, что однажды очень давно моего старшего брата Майтимо… Маэдроса взял в плен сам Моргот? Мальчишки замерли, точно не ожидая такого вопрос. — Кажется… слышали, — растерянно отозвался Элрос. Элронд молча кивнул. А могли и не слышать, вряд ли в Гаванях хотели рассказывать подробно о детях Феанора. — Его не было долго. Почти двадцать лет. Мы не надеялись больше его увидеть. Но однажды Фингон Отважный, который позже стал королем нолдор, отыскал и спас его. И он вернулся. — Двадцать лет, это с ума сойти как долго! — сказал Элрос с жаром. Для смертных это и вправду было долго. Для детей-полуэльфов — достаточно, чтобы вырасти и… Или смириться, или нет. — Это долго, но не очень. Вы можете верить снам или не верить. Но пока что-то не случится на самом деле — вы не сможете знать, правду вам сказал сон или нет. Вам придется ждать, чтобы узнать. Может быть, ждать долго. Вы можете плакать, вы можете бояться за них, но ответа не узнаете ни сейчас, ни завтра. Только когда дождетесь чего-то настоящего, наяву. — Чего? — спросил немедленно Элронд, который словно ожил немного. — Гонца с острова Балар с посланием, например. Который расскажет или принесет письмо о тех, кто спасся на остров. И скажет, вернулся ли туда корабль Эарендиля. —А откуда он возьмется, этот гонец? Макалаурэ улыбнулся. — А вот это я могу вам обещать. На остров Балар увезли моего младшего брата Амрода, он был ранен и остался жив. Когда его раны вылечат, он обязательно вернется сюда и расскажет все, что знает. И о тех, кто уплыл на остров, и о том, что случилось потом. Элросу оказалось этого довольно. Он вскинул голову и торжествующе посмотрел на брата — вот, сам князь Маглор подтверждает мои слова! Но оживившийся было Элронд снова поник. — А если ты просто хочешь нас утешить? — прошептал он. — Ты ведь потерял всех братьев, кроме одного… тебе тоже плохо! Ты просто жалеешь нас… — Скажи мне, Элерондо, — спросил Макалаурэ медленно, — ты веришь, что они погибли? Ты знаешь что-то? А ты, Элероссэ? Они переглянулись задумчиво. Застыли. Элронд кусал губы, Элрос просто смотрел в пустоту. — Нет, — сказал вдруг Элронд довольно громко, вздрогнул сам и перешел на шепот. — Не верю. — Тогда не верь, — сказал Макалаурэ, едва веря в собственные слова. Сердце стиснуло, как железным обручем, словно Майтимо сам ухватил его железной рукой. Майтимо тоже никто не видел мертвым. Как и Эльвинг. — А ты? — спросил неугомонный Элронд, слезы которого почти высохли. — Ты тоже будешь верить, что еще кто-то из твоих братьев спасся? …Лучше бы его по открытой ране пнули, честное слово. Дети. Это просто дети, сказал себе Макалаурэ, закрывшись как можно сильнее. Детей за вопросы не убивают. В конце концов, Рыжих тоже иногда хотелось… Нет. Не прибить. Тогда и там даже мыслей таких не было. Но взбучки они порой получали. — Я не знаю, Элерондо, — сказал он через силу. — Ведь один раз это уже случилось. «И после Дориата я не могу надеяться на второй». …Ольвен не спала. Скорее всего — не спала и когда близнецы уходили поговорить. * Их встретили, выслав дозоры, и ждали, распахнув ворота. И Макалаурэ порадовался возвращению, как смог. На душе стало немного теплее — все же годами это место было их домом. Его домом… Теперь — его. Амбарто вряд ли вернётся скоро. Тень радости отступила. Входя в ворота во главе пёстрой толпы, он с удивлением заметил, как стражи крепости, особенно атани, потрясенно разглядывают сириомбарцев, и как перешептываются друг с другом. В воздухе повисло странное напряжение. Оглядываясь, настороженный Макалаурэ подметил ещё нечто странное. Люди. Людей в страже меньше чем обычно, а оставшиеся смотрят особенно хмуро. Наугрим. Их просто нет нигде, хотя договор, что осенний караван прибудет в эти дни месяца нарбелет, был заключён, и Бреннан всегда строго их соблюдал. Райаринкэ должен был рассчитаться с ними, уж с этим можно справиться и без князей. Словом, когда к нему двинулся один из старшин здешних халадинов, Макалаурэ счел, что к неприятностям он готов.  — Приветствую тебя, князь Маглор. От имени моих людей хотел бы спросить тебя… — начал тот хмуро. Посмотрел на толпу беглецов. Вскинул брови удивлённо, разглядывая среди них синдар в серых плащах.  — Говори, — сказал Феанарион негромко.  — Все окрестности только и говорят, князь Маглор, что вы с братьями сожгли Гавани Сириона, — бухнул старшина халадинов.  — Что? — выдохнул Макалаурэ. Ему показалось, что он пропустил удар под дых, и не может никак вдохнуть.  — Люди Дортониона ушли, чтобы советоваться. Вы и князь Маэдрос при всех говорили, что не хотите проливать кровь, но и года не прошло, а тут такое… Не знаем, правда ли это, но беглецы из Сириомбара с вестями проходили на восток два дня назад и рассказали нам.  — Что — ты — сказал?! — прохрипел Макалаурэ, чувствуя, как темнеет в глазах. Халадин сделал шаг назад.  — Не я. Но эти люди были из народа Хадора и с ними два эльфа из лесных. Они говорили, что двенадцать ночей назад город вдруг вспыхнул, подожженный с нескольких сторон разом… В ушах Макалаурэ, заглушая человеческую речь, раздался разом треск пламени, крики горящих заживо орков и рог Майтимо, доносящийся с вершины холма. В глазах темнело, он видел только человека перед собой. Человека, обвинившего его… в том, что они не сделали. Очень дорогой ценой не сделали. Феанарион медленно, с лязгом вытащил меч.  — Язык отрежу твой поганый вместе с головой, — пообещал он очень тихо. Что было затем, осталось в памяти обрывками. Вот на нем повисли сразу трое, а халадин мчится прочь с резвостью мальчишки. Вот он тащит этих троих куда-то вперёд, за ним, все равно куда, едва различая перед собой дорогу. Вот раздается голос Фаньо — «Сюда!» — и перед Макалаурэ возникают нелепые темные фигуры, смутно знакомые, какие-то ненастоящие. Он обрушивает на них удары один за другим… Эти упорно не падают. Он рубит молча, яростно, не видя ничего другого вокруг себя… Долго. Пока не остаётся ни одной темной фигуры. И тогда на него обрушивается поток ледяной воды. И ещё один. И третий.  — Кано!!! Четвертое ведро выплескивают ему в лицо, заглушив слова.  — Кано! Очнись!  — Хватит, — выдыхает Макалаурэ. — Хватит… Он стоит посреди третьего, тренировочного двора, который теперь усеян обломками учебных чучел и просто обломками чего попало. И солнце перевалило за середину дня, хотя только что ведь входили в ворота утром. И накатывает внезапная слабость, а с ней волна черная и беспросветная, как после Битвы Бессчетных Слез и даже хуже. Бессмысленным и напрасным в эти мгновения показалось все, что они сделали в Сириомбаре, и на что отдали себя его братья. Он начал дышать размеренно и медленно, как будто снова сдерживая боль от ран, сосредотачиваясь только на этом и мысленно пропуская темную волну над собой. Прислонился к тому, что оказалось рядом. В руке возникла фляга, Фаньо незаметно подтолкнул его под локоть, и Макалаурэ сделал несколько больших глотков. И только на пятом глотке понял, что это не вода, не вино, не мирувор и даже не пиво, а незнакомое, исключительной крепости и мерзости пойло, вонючее, горькое и пряное разом. Фляга полетела прочь, Макалаурэ зашипел, жадно вдохнул несколько раз. Но внутри теперь разливалось какое ни есть, но тепло, и волна черноты от души немного отступила, не накрывая больше с головой.  — Кххх… Какая мерзость!  — Кано Макалаурэ. Люди Сириомбара ушли говорить с халадинами и дортонионцами в поселок. Услышь меня, кано.  — Я слышу. Фаньо показался вдруг чуть выше ростом, чем был. Справа Рингвэ. Слева Нарион. Свои. Впрочем, начало наверняка видели все. Проклятье.  — Линдэлас говорит с атани из стражи. Тоже расскажет все. Детей Эльвинг отвели в жилые покои, в комнату Карнистиро, за ними присмотрят, — продолжал размеренно и спокойно говорить Фаньяран.  — Где наугрим?  — Мне сказали — они собрались и ушли сразу после появления ложных беглецов.  — То есть, гномы сразу поверили, — сказал он медленно.  — Лучше бы ты ругался, кано. Макалаурэ оттолкнулся от опоры, выпрямился.  — Отправляйте голубя с посланием на гору Долмед, — приказал он глухо. — Сообщите, что Морьо погиб. Пусть собирают все силы и все ценное и как можно скорее выдвигаются сюда, на юг. Наугрим как союзники потеряны. Объяснять им ничего не надо. Соберём силы здесь. Будем укреплять Амон Эреб и готовить новую опорную крепость в северной части Леса-между-рек.  — Кано Макалаурэ, подожди до завтра с решением, — Рингвэ стиснул его плечо. — Прошу тебя.  — Отправляйте послание.  — Прошу тебя!  — Иди к нашим атани, Рингвэ. Я не хотел бы потерять ещё и их перед новой дракой. И пусть отыщут этих якобы хадорингов и особенно эльдар!  — Я это сделаю. Кано, поднимись к себе, прошу. Ты ранен, кано Макалаурэ. Здесь и сейчас, словами.  — Воды дай. Жадно глотая воду, он понимал, что из-за крепкого пойла вместе с водой его скоро будет мутить. Но лучше так, чем он убьет здесь ещё какого-то болвана. Ещё какое-нибудь длинноязыкое угробище, трижды варгами жраное. А ведь всегда был и считал себя самым сдержанным в семье. Когда была та семья… Шатаясь, он поднялся, но не к себе в спальню, а в Комнату Документов, туда, где они так часто сидели вдвоем со Старшим. Вскоре принесли сухую одежду. Мытьём с дороги он решил пока считать те четыре ведра холодной воды. Феанарион мерял комнату шагами до сумерек, не в силах ни лечь, ни уснуть, ни остановиться. Ни выйти самому к атани с опровержением, потому что ещё одно обвинение ему в лицо — и чья-то голова полетит с плеч быстрее, чем успеет договорить. Он пил, словно воду, приносимое слугами слабую настойку на травах. Ждал. Посылал к драугам заботливых с пожеланиями отдыха. Требовал отчитаться о том, как разместили беглецов, с чем прекрасно справлялись и без него. Временами садился за стол и хватался за перо. По памяти набрасывал карту их пути через болота, вспоминая каждый холм. Обозначил три места, где можно ставить новую крепость. Начерно ее зарисовал для лучшего выбора из трёх, даже вместе с будущими мостами. Обязательно с такими, которые легко разрушить при приближении врага, а значит, только дерево, а значит — везти дерево от берегов Гэлиона, энтов злить нельзя… Убивал время, раз уж нельзя больше убить никого. Рингвэ, Линдэлас и Дирхавель поднялись к нему в сумерках. Фаньо развел огонь в камине, молча разлил на всех очередной кувшин простенького вина, выставил кубки на резном столе. Придвинули тяжелые стулья. Зажгли свечи в низком кованом подсвечнике, окутав сидящих теплым желтым светом дома.  — Начинайте с худшего, — велел Макалаурэ тихо.  — Споры у атани продолжаются, — начал Рингвэ, — Ритар-халадин твердит, что не хотел оскорбить тебя, и обижен несправедливо. Завтра они собирают совет вожаков. — Еще? — Наугрим, — Рингвэ нахмурился. — Их что-то крепко убедило в нашей вине, подозреваю. Они не стали даже слушать никого, кроме тех беглецов, отказались ждать, досрочно завершили расчеты и поспешно уехали. Словно узнали что-то ещё.  — Голубя на Долмед отправили?  — Сразу. Я рискнул от себя добавить — пусть напишут в ответ, что говорят в тех местах. Если ложь успела добраться и туда… Они переглянулись.  — Саурон, — одно имя Линдэлас произнес, как выругался. Дирхавель развел руками.  — Плохо то, что по всем описаниям те люди были действительно из народа Хадора. Не удивительно, что им поверили. Я подумал — это могли быть люди, выросшие в рабстве у вастаков.  — Но при них не было никаких вастаков! — воскликнул Линдэлас. — Они уже свободны!  — Вастаков и не нужно, — отозвался книжник. — Выросшие в рабстве… Они как покалеченные с детства. Запуганные. Страх будет править ими даже после бегства ещё долго.  — Ты знал и таких? — подал голос Фаньо.  — Знал. Все эти годы находились те, кто бежал из рабства на юг, сам или вместе с более храбрыми друзьями. Но в последнее время — совсем мало. Думаю, еще оставшиеся в Дор-Ломине наши сородичи либо слишком стары, либо смирились, либо с детства запуганы. Рингвэ обхватил кубок ладонями.  — Но зачем они в войске Тху? Тот не мог вооружить рабов… Дирхавель только рукой махнул.  — Сами вастаки и взяли их с собой, как слуг и конюхов. Никто их не вооружал. А что при них было оружие — так вастаки либо орки с мертвых сняли. А вот эльдар… — В Доме Гневного молота, — тяжело сказал Линдэлас, — я слышал рассказы беглецов об эльдар, сломленных самим Морготом или его умайар. Один такой от страха выдал готовящийся побег из рудников. Их мало, но они теперь настолько боятся, что будут исполнять приказы Темных даже на свободе. Кто-то из них мог жить вблизи Сириомбара…  — Ищите их. — А будет ли толк, князь? — спросил Дирхавель. — Если у тех бедолаг хоть немного ума, они будут бежать на восток, не останавливаясь, чтобы оказаться подальше от хозяев и от нас. Вред нам, какой исправим, уже исправляется, а переубедить гномов с их помощью, не знаю, удастся ли вовсе. Зачем мстить подневольным глупцам?  — Не мстить, — отрезал Макалаурэ. — Показать их всем, сделать ложь Тху ещё очевиднее. Сириомбарский книжник с сомнением покачал головой. Он был готов подчиниться, но напоказ соглашаться не хотел. Неудобно, но хотя бы честно. — Что иатрим? — обратился Феанарион к Линдэласу. Тот кивнул и обстоятельно изложил сделанное и случившееся за день, не забывая при этом о кубке вина. Что иатрим, в отличие от гондолинцев, не захотели размещаться внутри крепости, для них пока разбили походные шатры за стенами, и они до холодов готовы построить себе несколько бревенчатых домов. Что своим предводителем они признали Бронвэ и назвали себя «отрядом Близнецов». Что Тиннахаль и десятка два самых отчужденных иатрим готовы уже завтра взять обещанные инструменты, уйти на берег Гэлиона строить свой корабль, и не будут попадаться ему, Макалаурэ, на глаза. Да, и потому, что видели вспышку гнева… На этом месте Линдэлас несколько замялся, а Рингвэ усмехнулся. — Говорите уже, — бросил Макалаурэ с усталой досадой. Верный вскинул голову. — Меня потом спросили дважды, почему мы не делаем это каждый раз, когда вы вспыхиваете вот так. Макалаурэ молча приподнял брови, ожидая продолжения. Рингвэ пожал плечами: — С твоего позволения, кано, я готов. «И пока остановись на этом». — Тогда передай в мастерские, пусть позволят фалатрим выбрать инструменты на время работы. И пусть предупредят потом, где устроят стоянку. А что атани? — устало спросил Феанарион у Дирхавеля. — Почти все в крепости, князь. Часть женщин с детьми и кое-кто из беорингов остались в поселке. И думаю, это неплохо, пусть их там тоже расспросят. — Согласен. Гондолиндрим? — Едва твой военачальник увидел наше снаряжение, — Линдэлас улыбнулся, — нам освободили крыло Дома Стражи, с отдельным входом. Макалаурэ ненадолго закрыл глаза ладонями. Пришла усталость. Или стояла рядом, но он не замечал. Не та усталость, которой нужен телесный отдых. — Хорошо. — Все вокруг уже казалось не совсем настоящим. День кончался, военачальник Райаринкэ, Хранитель крепости, справлялся сам. А его, Макалаурэ, задачей сегодня оказалось просто никого не убить, и это выполнено тоже. Фаньо увел книжника с гондолинцем непринуждённо и легко, избавляя кано от необходимости быть вежливым самому. Рингвэ допил свое вино, посмотрел выжидательно. — Тоже спрашиваешь себя, почему не сделал так раньше? — спросил Макалаурэ. — Спрашиваю, — Рингвэ умел, если хотел, оставаться непроницаемым, как глыба льда. — А если бы я приказал тебе ночью идти жечь Сириомбар? — Нет, кано. Я бы не пошел. Считай меня ненадежным. Молчание. Свечи мигали, заливая подставку белесыми каплями. — Я понял тебя… надеюсь. Ты надежнее, чем я думал. Благодарю за сегодняшнее. Иначе Тху порадовался бы куда больше. Иди. …Стукнула, закрываясь, дверь. Кажется, этот чудовищно длинный день наконец-то закончился. Он прилёг на лежанку, накрылся старым теплым плащом Майтимо, который служил здесь пледом третий год. Пообещал себе позже перейти в спальню — и открыл глаза только утром, когда постучали в дверь с известием, что вернулся скальный голубь. …Обратное послание с горы Долмед — тонкая полоска кожи с бисерно-мелкими тенгвами. Казалось, она жжет руки. «Сборы начали. Наугрим затворились от нас еще три дня назад, словно получив внезапные злые вести. Нандор сегодня пересказали слухи о сожжении Гаваней Сириона». Слово — тоже оружие. Падение Альквалондэ и предательство в Лосгаре, умноженные на разгром Дориата, стали беспощадным оружием против них. Даже теперь… Нет. Особенно теперь. «Таурон мог готовить его и заранее», — в руках сломалось перо. Брать писчую палочку Макалаурэ даже не стал. Заметался по комнате. «Он готовился обвинить нас еще до своего нападения на Сириомбар! И наугрим заранее получили известия… еще не о нападении, возможно даже, о его подготовке! И тогда слова ложных беженцев стали прочным подтверждением. Заверили их в том, что наши слова дешевы. Он воюет против нас даже просто словами. Потому что мы щедро дали такую возможность! Слов ему хватит после Дориата хоть на следующие пятьсот лет…» Еще несколько раз Макалаурэ пересек комнату, отталкиваясь ладонями от стен при разворотах. Самому ему слов теперь не хватало. Словечки Морьо не шли сейчас на язык, при попытке подобрать их шуршали жухлыми листами и бессильной злостью. Горло сдавило, и он раз за разом ловил себя на том, что хватается за ворот в попытке высвободиться. Не хватает слов. Ему! Работа снова станет спасением, несомненно, а ее будет море. Но прямо сейчас руки опускались вслед за исчезновением слов. Казалось, он не в силах даже взять в руки перо, чтобы не сломать его! Еще хуже, он даже в ярость на себя сейчас прийти не в силах, чтобы одолеть это состояние. И мысленное прикосновение к Амбарто не могло согреть — Младший снова тосклив и замкнут в безопасности далекого Балара. Перед своей бессловесностью Макалаурэ тоже будет один. Заперев дверь, чтобы не помешали, Феанарион шагнул к арфе. Стер с нее пыль ладонью. Медленно сел. Ключ настройки лежал здесь же, на подставке, и он, не торопясь, подстроил каждую струну. Понял, что тянет время. Куда его приведет, он не представлял. И даже не слишком хорошо понимал, что хочет сделать с собой. Ему был нужен голос, прямо сейчас, и если собственного нет, придется говорить чужим… Коснувшись струн, он закрыл глаза. Звуки долго были беспорядочными, разбросанными, словно первые музыкальные опыты ученика. Он искал мелодию, как ступени в полной темноте, наощупь, шаг за шагом. Просто звук шагов, скрежет камня под ногами, неровный, сбивчивый шаг и ритм сквозь сумрак и блуждающие неясные образы в нем. Потом пришел размеренный далекий шорох моря, повторенный и раздробленный эхом, и он двинулся сквозь темноту на этот звук. Каменные стены сблизились, угрожая сомкнуться. Он шел, окутанный эхом собственных шагов, долгое время лишь на звук. Потом возник бледный и нежный рассветный отсвет далеко впереди, и словно бы раздвинул камень. Каменная щель медленно раскрылась и спустя еще тысячу-другую шагов выпустила его на берег… Виноград обвивал здесь каждую скалу, каждый камень и даже взламывал корнями кладку пристаней. Листья его были оторочены красным, ягоды наливались кровавым светом и манили к себе руки. Коснулся — отвел руку. Живой вздох почудился ему под упругой кожей виноградины, нажми — и брызнет кровь. Его лицо дробилось в отражении на каждой ягоде. Или не его. Рука дрогнула, отчаянно налитая гроздь падает от одного прикосновения, веером разлетаются алые брызги, покрывая его с ног до головы. Вытирая брызги, он увидел сквозь рассвет и виноградные листья три звезды далеко впереди, над самой землей, и ноги сами понесли к ним. Одна из них покатилась и упала на землю, скрывшись из глаз — но став гораздо ближе, он знал это ясно, будто видел своими глазами. Сад сгустился вокруг него, пророс лесом, тяжелым, старым как Дориат, пророс Дориатом. Виноград обвивал стволы дубов и сосен, прорастая сквозь кольчуги и обрывки серых плащей, обвивая выщербленный мост, исписанный уродливыми знаками, закиданный мусором. Виноград тянул к нему листья с алой оторочкой, похожие на маленькие ладони. — Богатый урожай, и вино выйдет славное, — засмеялся рядом кто-то. Вышел из теней и зарослей, рослый и ладный, небрежно отбрасывая ветви с дороги. У него было точеное лицо эльда, рыже-алые волосы, спадающие почти до земли, и желтые внимательные глаза. — Пью за ваш успех. Протянул руку, не срывая, выжал целую гроздь в подставленную чашу словно бы без малейшего усилия. Ягоды лопались с тихим стоном. Смеясь, он пил большими глотками, и сок струился по его щекам, пятная роскошные одежды и тут же исчезая с них. Макалаурэ неудержимо влекло дальше, мимо него, в темный зев дориатских пещер. Под ногами хрустело и звенела сталь. Шею сдавило. Главный зал Менегрота завалили сухие листья, скрыв под собой всех лежащих. Здесь тоже змеились по стенам зелено-алые лозы, запуская отростки в камень, подставляя листья солнечному свету. Куруфин стоял здесь, с мертвенно-бледно улыбкой, поднимая чашу с вином обеими руками. Усики обвили его с разных сторон, и когда он шевелился, то вздрагивали, похожие на паутину. — Это придаст нам силы, чтобы дойти до цели, — сказал он и протянул чашу Макалаурэ. — Не говори, что ты брезгуешь. Старший уже пил из наших рук. Ты не знаешь, где он? Его с нами нет, брат. Макалаурэ шарахнулся в сторону, но цепь, тянувшаяся от его ошейника, вновь натянулась, увлекая вперед, в сумрак переходов. Потянуло холодом. Там мела метель, и сквозь нее мерцала упавшая на землю рукотворная звезда. Свет ее повлек к себе сильнее, чем даже цепь. Наугрим возникли вокруг него, выступили из темноты и метели. Они брели туда же, охваченные жаждой достичь света, разрубая топорами заиндевевшие виноградные лозы на своем пути и топча тяжелые грозди. Темное и красное хлюпало под ногами. Ближайший гном развернулся вдруг и обрушил на него топор. Руки Макалаурэ были пусты, он едва успел увернуться. Кто-то вынырнул из-за ало-зеленых зарослей, растрепанный и в мохнатой белой накидке, забрызганной алым. — Уходи. Скорее. — Тьелкормо вложил свой меч ему в руку. Ошейник тоже охватывал его шею, обрывок цепи метался по вороту и звякал о пластины кольчуги. — Руби ее! Не стой столбом, болван, второй ты голос! Но Макалаурэ уже не удержался и его увлекло в безумный бег через темноту. Впереди звезда падала на берег моря. Круг замыкался. — Мы попытаемся, — засмеялся из-за плеча Амбарусса. — Смотри, вот она, рукой подать! На мгновение Макалаурэ обернулся и увидел его. Вастакские стрелы посыпались с неба, и одна из них, тяжелый срезень, прибила цепь от ошейника Амбаруссы к земле, брат остановился — и исчез. Звезда маячила у самой воды. Притягивала неудержимо. Пошатываясь, он шел вперед, снова оставшись в одиночестве. Нет, ненадолго. Желтоглазый снова стоял рядом, слева от него. — Выпей, — засмеялся он, протягивая чашу. Густое, тяжелое, багровое вино ходило в ней волнами, в них дробились отражения множества лиц. — Выпей за то, что ты для нас сделал, и за то, что сделаешь еще. Макалаурэ взмахнул мечом — но тот уже стоял с другой стороны. — Ты предсказуем на годы вперед, сын Феанаро. Нужно просто подождать. Беги же, — желтоглазый нетерпеливо дернул цепь ошейника Макалаурэ. Но цепь не заканчивалась в его руке, уходя на север. В отчаянии он рубанул цепь. Раздался звон, на цепи и лезвии меча разом появилось по зазубрине, ошейник рванул болью. — Куда же ты, без Старшего-то, Второй братец? За кем тебе идти? Забудь про эти глупости. Смотри — ты уже выпил его тогда, на берегу. Растерянный, Макалаурэ смотрел на свои руки, залитые темно-алым. — Так будет всегда, — вдруг показалось, что желтоглазый смотрит с сочувствием. — Оно никогда не исчезает. Этого никто тебе не забудет. Но можно научиться прятать… А можно выпить и забыться. Тебе же нужно с кем-то выпить, пока нет Старшего. Чаша возникла в его руках, словно сама собой. Запах дурманил как море и солнце, оставшиеся где-то очень далеко. Окунуться в него — и все станет проще… — Пей же, Второй братец. За ваш Свет. Задержав дыхание, Макалаурэ швырнул чашу ему в голову. В ответ рывок цепи едва не бросил его на колени. Вокруг стремительно темнело, земля наливалась холодом. Цепь натянулась и дрожала, уходя в снежную темноту. — Кто здесь? — спросил из темноты голос, который был голосом желтоглазого — и не его голосом. Макалаурэ точно его слышал, но не мог узнать. — Какой глупец пытается меня найти? — спросил голос, заполняя собой и темноту, и мороз. На мгновение ветер метнулся из стороны в сторону — и принес очень слабую, но несомненную вонь гниющей плоти и дикого зверя. Как у варгов в Сирионе. «Беги. Не дерись с ним! Беги! Здесь не выиграть!» — кричал кто-то знакомый внутри. Рывок цепи заставил его сделать шаг вперед, навстречу голосу и гнили. С размаху он снова ударил натянутую цепь мечом, оставив новые зарубки и на звене, и на клинке. — Сколько же вас там осталось, — хмыкнул голос задумчиво. — Один? Двое? Трое? Живучие, как тараканы. На третьем ударе подряд клинок Тьелкормо звонко раскололся у самой рукояти, а из-под ошейника потекло за ворот горячее и теплое. Цепь больше не дергалась — ее медленно и неумолимо тянули в темноту навстречу северному ветру. — Один или двое, — решил голос. — И один от большого отчаяния полез, куда не звали. Какая удача. Иди сюда, Феанарион. Если ты Майтимо — будет забавно снова свидеться. Мокрые от вина руки Макалаурэ бессильно скользили по цепи, пытаясь ухватиться за надрубленное звено. Еще один шаг следом за цепью. И еще. «Беги, — требовал издалека Финдарато. — Беги! Не говори с ним! Не дерись на две стороны, с ним и с прошлым разом!» Снег не смывал алую влагу с рук, а только размазывал ее. На ветру руки стремительно коченели. Он продел с трудом сгибающиеся пальцы в соседние звенья цепи. — Или ты тоже пришел мне спеть? — хмыкнула темнота. — О чем на этот раз? О Дориате? О том, как бежали в лес синдарские женщины, поскальзываясь на крови своих мужчин и подруг? Как замерзали их дети в ночном лесу? Интересно, вы знали, сколько женщин там взялось за оружие после поражения от наугрим? Бородатые выбили лучших, цвет пограничной стражи, и девок в страже стало больше трети. Хотя вам не привыкать, среди приморских тоже встречались… лебедушки с веслом, как я слышал. Руки снова соскользнули с цепи. Макалаурэ ухватился опять, чувствуя себя слабым, как щенок… Не дерись на две стороны? Дурак. Здесь нет двух сторон! Здесь и сейчас нет двух сторон… Есть только цепь. — Может быть ты думал, что сумеешь смыть ту кровь, убив побольше орков под стенами Сириомбара? Даже глупец поймет, зачем вы туда пришли на самом деле. Есть только цепь, повторил себе Макалаурэ, проигрывая еще пару шагов. Цепь чуть обвисла, и он быстро, пока не натянулась, обмотал по обороту вокруг каждого запястья, чтобы точно не соскользнуло. Снова взялся за надрубленное звено. Снова сжал скользкие, влажные пальцы, согнув их с трудом. Холод усиливался, алое загустело, и пальцы уже не столько скользили, сколько прилипали к железу. Губы коченели. Рывок. Голос что-то говорил, слова скользили мимо. Да, его руки в крови. Да, это ничего не отменит и не изменит. Все уже сделано. Есть только цепь, его руки на ней и надрубленное звено. Мир схлопнулся в малую точку, и центр ее — неровное звено цепи и две его руки. Вдох. Выдох. Рывок. Снова. Повторить. Просто не жалеть руки. Плевать, пусть больше не сгодятся для игры. Голос, ветер, мороз — все мимо, где-то над головой. Вдох. Выдох. Рывок. Сбился со счета. Просто еще раз. И еще. Проходит много-много времени — и однажды сталь вздрагивает и рвется под его руками, упругая, со странным, знакомым стоном. Как… Как струны. И мир начинает возвращаться, медленно, шаг за шагом. Сперва Макалаурэ почувствовал теплое дерево арфы под своей щекой, и только потом — боль в пальцах и запах крови. Своей. Холод превращался в воспоминание о холоде, но заставил вздрогнуть. Не исчезала только усталость. Кажется, так глубоко в видения он не уходил никогда. Кажется, повторять это… больше не стоит. Тоже никогда. Даже воспоминание о том, куда он добрался, обдавало холодом. Жильные струны арфы были изорваны почти все, кроме одной, последней басовой. Не успев задуматься, он торопливым движением разорвал и ее, словно она могла снова послужить последним проводником по этому пути. Пальцы снова вспыхнули болью, красные капли брызнули на светлую кленовую вставку старой арфы. Что бы ни случилось, куда бы он ни забрел — этот путь закрылся надежно. В последний момент, но накрепко. Струн больше нет, а старый корпус арфы из дерева Валинора не пропустит через себя ничего лишнего. Как и клен, выросший и состарившийся у его дома на Вратах Маглора, над любимым родником. «Спасибо, Финдарато… Спасибо, Тьелко…» Он коснулся горла жестом Майтимо. Боль от ошейника держалась дольше всего. Чудовище. Чудовище на цепи. Как они все. Когда она снова стиснет его горло, хватит ли сил сорвать, наконец, ошейник и посмотреть во тьму прямо? А затем он обернулся, ощутив вдруг сквозь усталость чье-то присутствие в комнате. — Князь Маглор? Элронд сидел на подоконнике, свесив ноги, и смотрел с настороженным любопытством на все безобразие разом. Встретив его взгляд, мальчишка улыбнулся. Вечернее солнце выглядывало из-за его плеча, заливая комнату светом ярким и теплым, как золотистое вино, смывая холод видения. — А что здесь такое жуткое случилось? — спросил Элронд. — Там Фаньо и Райаринкэ уже думают, чем ломать дверь. Я решил, что влезть в окно будет быстрее. Ты играл тихо, но такое страшное, что из башни все разбежались. А что с твоими руками? — Он наклонился, собираясь спрыгнуть внутрь и подойти. — Стой, — велел Макалаурэ, стараясь понять, безопасно ли к нему подходить вовсе. Он встал, пошатнулся. С изрезанных рук еще капала кровь, к счастью, не чужая, а всего лишь своя. Оглядевшись, он сдернул со стола простенькую полотняную дорожку, скомкал ее, чтобы остановить кровь и не измазать на глазах мальчишки все вокруг. — Запомни, Элерондо. Если вокруг меня творится какая-то жуть — не приближайся, беги за старшими. Это приказ. — А это часто бывает? — немедленно спросил Элронд. — Одного раза хватит. Раз ты здесь, открой Фаньо, — велел он. — И впредь входи сюда через дверь. — Хорошо, — сказал Элронд, лукаво улыбаясь. Улыбка у него чем-то знакомая. Кажется, так улыбался Курво когда-то давно. А потом — близнецы… Можно было ручаться, что Элерондо размышляет, не влезть ли сюда в другой раз через каминную трубу, потому что ее не запретили. Вбежавшему Фаньо Макалаурэ приказал подать чистую ткань для перевязки и седлать коней. Оруженосец молча достал перевязку из нижнего ящика стола, осмотрел внимательно своего кано с ног до головы, осмотрел комнату, успокоился и умчался. — Я могу помочь? — спросил тут же Элронд. — Нет. — Макалаурэ торопливо обматывал полосами ткани правую руку, привычно затягивая зубами узлы. — Перестань. Я не собираюсь отсылать вас на Балар, разве что «Вингилот» приплывет за вами по Гэлиону. Где Элероссэ? — Уехал на сбор вождей аданов, — сказал Элронд невинно. — А я послушал, что доносится из башни, и решил, что могу больше пригодиться здесь. — Что? — переспросил Макалаурэ, едва не уронив кусок перевязки. — Он уехал?! — С Бронвэ, Хитуиаль и еще несколькими аданами и гондолинцами, ты не беспокойся, — объяснил Элронд. — Он сказал, что ему, как правнуку Берена Однорукого, вожди беорингов наверняка поверят больше, чем каким-то беглецам. А Ольвен согласилась. Макалаурэ очень быстро и кое-как перевязал левую ладонь. Выбежал из Комнаты Документов. Спохватившись, вернулся и вывел Элронда, который уже с интересом рассматривал забрызганную кровью арфу, примериваясь к ней. — До моего возвращения — ни шагу сюда, — сказал он. — К арфе пока не прикасаться. — Хорошо. Ты потом расскажешь, что там случилось, князь Маглор? — спросил тот немедленно. — А где у тебя запасные струны? — Расскажу, когда вернусь. Не разбирай замок на части до моего возвращения. Тогда я дам тебе запасные струны, и, если будет все в порядке, ты их сам натянешь. Договорились? — Да! …Фаньо ждал его внизу с лошадьми. Но главное, там же нашлась Ольвен. Она сидела у стены и невозмутимо расстегивала свою круглую сумку, доставая оттуда не одежду и не оружие, а… — Турмалиндэ? — Воскликнул Макалаурэ, узнав круглый и выпуклый с обоих сторон как чечевица инструмент. Последний из ему известных пропал при бегстве из Химринга! Совет атани и Элрос важнее всего, но на одно мгновение Макалаурэ-музыканту захотелось разорваться. Слишком… много всего. — Да. Работы того самого мастера. Кажется, она знает его? Или, скорее, знала. — Мы поговорим об этом вечером. Но сейчас… Ольвен, если Элерондо или Элероссэ свернут себе шею до моего возвращения в попытках кого-то еще спасти или что-то сделать, я оторву голову тебе. На месте. — Договорились, кано Макалаурэ, — кивнула она спокойно. — Но с крыши самого высокого терема Сириомбара Элронд не падал, поверь. Мы уже проверяли несколько раз. Твоя башня лишь ненамного выше. А у Элроса достойная охрана. Кано, позволь спросить, не упадешь ли ты сам с лошади по дороге на совет? Это было не ее дело, и Макалаурэ молча забрался в седло. Не должен, решил он, прислушавшись к себе. По крайней мере, по дороге туда. — Что там было, кано? — спросил осторожно оруженосец, когда они выехали из ворот. — Слишком мрачные размышления… и одна глупость, но я легко отделался. — И что же ты решил? — Что бы не случилось, Фаньо, что бы ни решили атани на своем совете, нам придется драться с Морготом и Тху дальше. Вот и все. * — И тогда князь Маглор собрал всех уцелевших и приказал уходить через подземный ход. А чтобы обмануть орков и темных тварей, велел женщинам кричать и плакать, пока все уходили в подземелье. И мы вышли наверх далеко за стенами и отправились к лесу, но нас заметили Тауроновы волки. Стало ясно, что скоро они приведут врагов. И тогда старый Ригон сказал — уходите скорее, а мы свое прожили, мы их задержим. А князь Маглор на это ему ответил, что никогда еще не бросал своих на корм волкам, и начинать не будет. И спел такую песню для всех, с кем рядом дрался, что все пошли за ним без отдыха почти до самого Леса-между-рек, даже раненые… Элрос говорил и говорил, стоя на большом барабане и размахивая руками, а взрослые мужчины молча его слушали, не отрывая глаз. Не боялся их Элрос нисколько, хоть ему всего лет девять не то десять. Тарлан, поставь его вот так говорить при всех, до сих пор бы краснел и едва слова связывал. А этот — будто так и надо. Будто именно ему надо говорить и убеждать вождей здешних родичей беорингов и вастаков, словно нет ни Дирхавеля, ни князя Маглора, ни других старших, а есть только он, Элрос сын Эарендиля. Потому что слово правнука самого Берена Однорукого здесь весило вдесятеро больше, чем слово любого Дирхавеля и любого эльфа. Княжича учили, княжич это знает. И того разоренного Феанарионами Дориата мелкий княжич не видел, а вот как они встали за Гавани, фиг знает почему, — видел своими глазами. А понимает он уже, что прямо сейчас по-настоящему воюет против Саурона, словами вместо стрел и мечей? Кажется, понимает. Тарлан вот даже не сразу сообразил. Впрочем, он не князь, ему простительно… Вот договорит княжич, и будут здешние решать, кому верить и держать ли руку сыновей Феанора дальше. А приди сюда сам князь Маглор — его бы, может, так просто слушать и не стали, после случившегося-то вчера в крепости. Сгоряча могли бы и глупостей нарешать. Вот Элрос договорил, засмеялся — и сел на том барабане, свесив ноги. — Подтверждают ли эти люди и эльфы твои слова, княжич Элрос? Как подтвердили, кто ты есть? — спрашивает тем временем один из вожаков здешних беорингов, седой приземистый здоровяк. Иатрим, стоящие как стража возле мальчишки, выступают вперед и впервые говорят в полный голос. — Я, Бронвэ из Дориата, двухродный брат Белега Куталиона, подтверждаю слова моего юного князя Элроса. Я сам видел, как сыновья Феанора разоряли Дориат. А потом я видел, как они пришли в Гавани Сириона и встали рядом с нами против Врага. — Я, Хитуиаль из Дориата, стрелок пограничья, подтверждаю слова моего юного князя… — хриплым, обожженным голосом отзывается лесная нэрвен. А потом оглядываются на него, и Тарлан не своим немного голосом повторяет: — Я, Тарлан из хадорингов Сириомбара, внук Сарно Коневода из Хитлума, сын Дарена Хромого и Мирин Ткачихи из беорингов, воин и ученик кузнеца, подтверждаю слова моего юного князя Элроса… И только повторив это, думает, что впервые назвал его при всем честном народе своим князем. А значит, присягнул. Не князю Маглору теперь служить должен, как думал, а вот этому мальчишке, которого, может, еще на Балар князь отошлет. Не сейчас, так весной. Но Элрос все сидит на большом барабане, болтая ногами, он доволен ужасно. А может быть и нет, подумал Тарлан. Этого так просто не отослать… Разве сам Эарендиль приплывет, чтобы за ухо увести! Дирхавель же сидел в стороне, за отодвинутым к стене дощатым столом. Все, что мог, старшина людей Гавани уже здесь сказал. Теперь при свете факела он торопливо писал на выданной в Амон Эреб грубой серой бумаге. И думал о том, что пергамент здесь, наверное, роскошь, но, если в этом году Саурон не решится брать здешнюю крепость — все же многих потерял под стенами Гаваней, вдруг не решится! — то он сам позаботится сделать хорошую, пригодную для летописей бумагу. И тогда он перепишет начисто и подробно и историю падения Гаваней Сириона, которую надо дополнить, и историю Похода Маглора, которая на его глазах вот-вот завершится. И отошлет на Балар… при случае. Чтобы не переврали еще какие-нибудь Сауроновы рабы. А пока достаточно записать самое главное.