Звезда на излом

Из той палаты сбежали даже лекари. Услыхав об этом, Элуред решил, что все равно придется идти самому, и поднял себя с постели третий раз. Но сначала заглянул проведать невестку. Гвирит дремала с детьми в крошечной комнатке. Сейчас она уже не плакала во сне, но все равно щеки были красными. Девочки же спали целыми днями, как и положено, и чем дольше это продлится, тем лучше. Затем он поковылял, держась за стенку, в другое крыло, где разместили выживших верных Феанариони и тех, кто ухитрился держаться рядом с ними. Впрочем, рядом с Рыжим, неизвестно которым из двух, долго не выдерживал вовсе никто. «Ни в чем удержу не знают…» — бросила одна из целительниц. Кстати, иатримские лекари ходить к красно-черным избегали все. Фалатрим тоже. Тихо считали, что поделом. Никого из них Элуред винить не мог. Только гондолиндрим и хитлумские целители работали здесь. Даже разносы, учиненные Маурвен, старейшиной хитлумских лекарей, не помогали. Маурвен, конечно, не сбежала, но старший лекарь не может быть все время с одним раненым, забот слишком много. Тем более, что именно здесь Маурвен помочь не могла и вовсе: так уж сложилось, что эта целительница тела и знаток лекарской науки в деле исцеления души была на удивление слаба. Боль заливала пустую палату, как стылая вода по осени. Та самая боль, которую Элуред никак не мог назвать для себя, стоявшая у него комом в горле, запирающая слезы. Да может ли он хоть что-то сделать, если и себе сейчас помочь не может? «Но я хотя бы хожу…» Раны Рыжего Феанариона за эти дни почти не изменились, говорили лекари. Люди, и те исцелялись быстрее. Рыжий не шевелился, скорчившись на постели. Не сознание и не беспамятство — полубред на грани их, в котором он застрял уже на несколько дней. Подвинув к лежанке табурет, Элуред тяжело сел. Отдышался. И потянулся в осанвэ к Рыжему, с головой нырнув в этот стылый холод, пробирающий до костей. Его предупреждали. Боль прошла насквозь, с головы до ног, высветив безжалостно его собственный разрыв. Сверху донизу через жизнь, как лист, разорванный пополам. Второй половины больше нет, не позвать и не прикоснуться мыслью, не почувствовать руку на плече… Нет того, кто всегда за тебя. Против холода, против страха, против чужаков… Даже против отца иногда. Против рабов Моргота — в последний раз… Чужой последний раз в глубине боли ходил по кругу, не в силах остановиться. Темнота, приказ Старшего «Вперёд!» — рывок — свист стрел сверху — вспышка боли и крик Второго Рыжего рядом… Пустота пронизывает насквозь раньше, чем стрела, он зовёт и зовёт Второго, не в силах назвать пустоту правильным именем и даже вовсе ее назвать. Он видит ее, чувствует, знает — и не в силах обозначить словом. Не в силах позвать правильно. И все повторяется. И снова. «Тэльво!» — кричат рядом, из глубины. — «Тэльво!» «Элурин…» — шепчет сын Диора, ныряя туда, в глубину, на зов такого же лишённого части себя, как он сам. — «Элурин…» «Ты не Тэльво!» «И ты не Элурин…» «Кто это — Элурин?» «Мой брат-близнец…» «Где он?» — Хмурится напряжённо глубина. Элуред замирает. «Он… Он…» «Говори!!!» — Кричит глубина. «Он умер», — выговаривает Элуред через силу, через ком в горле. «Врешь!» «Его больше нет…» И слезы прорываются наружу. Он плачет как ребенок, размазывая слезы по лицу. Хочется спрятаться лицом в плащ сестры, но сестры нет, и никто не знает, где она. Он не может прийти со своим горем к отцу, потому что отца тоже нигде нет. Вокруг него пустота. Элуред плачет, не скрываясь и не прячась — он уже спрятался везде, где мог, даже от самого себя вот прятался несколько дней… Он один, потому что Элурина больше нет. И даже неизвестно, где брат, в палатах Намо или ушел путем людей! А вдруг брат потерялся до скончания дней, и он остался тут совсем один? Отец - сын двух смертных, хотя бы его судьба известна… Глубина замирает и кричит, но Элуреда уже не удержать, и слезы льются рекой, пропитывая кафтан и повязку. Глубина вопит, что он маленький плакса, а Элуреду наплевать. Разрыв по живому ужасно болит, и река из глаз бежит неудержимо, нет ему дела до чужих слов. Ему больно, и он просто плачет. Глубина в ответ дрожит невыплаканными слезами. Нельзя, нельзя, нельзя плакать! Как ты не понимаешь! Ни на смерть отца, ни братьев, ни товарищей! Нельзя поддаваться слабости! Сопляк, мальчишка, болван! «А я хочу и плачу, глупый ты…» Беззвучный крик из глубины перешел в вой и сухие всхлипы. Он снова здесь, в палатах целителей города Балар. Солнце давно село, его кафтан на груди и рукава совсем промокли, и рядом на койке давится злыми, неумелыми слезами не очнувшийся ещё толком Амрод, Амбарто, старший из двух, теперь Элуред это знает точно. А главное — беззвучного крика больше нет, в голове тишина. Шатаясь, сын Диора сбегает прочь вдоль по стенке, боясь, что кинется на шею брату по несчастью, чтобы снова пореветь от души, а ещё в ужасе от того, как они с Феанарионом похожи. Стали похожи сейчас. Он ведь тоже был уверен, что плакать ему нельзя, раз уж остался старшим в семье. «На несколько дней опоздал. А этот насколько, лет на пятьсот?..» Потом лекари сказали, что Амрод проспал сутки настоящим сном, не забытьем, и наконец, раны его начали затягиваться. Но прошло ещё полдня, прежде чем Элуред решился снова туда сходить, других хлопот и других раненых в палатах было предостаточно. Несмотря на вчерашнее, а то и именно потому, ему было не по себе. И не он один побаивался непредсказуемых Феанариони. Но перед тем опять зашёл к Гвирит. Та кормила грудью одну из дочерей и набросила на себя и нее платок, когда он открыл дверь. И все также тихо плакала, без всхлипов, у нее просто текли и текли слезы из глаз. Кормила, обмывала дочерей, пеленала, полулёжа, чтобы занять руки, шила для них одежки вместо брошенных при бегстве — и плакала. В этот раз Элуред сделал то, что ему очень давно хотелось сделать. Он сел рядом и заплакал вместе с ней. И сидел долго-долго, пока не склонилось снова солнце, не сделались глаза сухими и красными, а на душе не стало пусто до звона. — Спасибо, — прошептала Гвирит. — Я совсем глупая, да, что не могу перестать? — Это кто тебе сказал? — Элуред так возмутился, что даже плакать расхотелось. — Это неважно… — В следующий раз, — сказал оставшийся сын Диора, — возьми грязную пеленку и тресни это неважно по лицу, если оно слов не понимает. К твоим братьям я тоже доберусь потом. Объясню, кому тут нельзя плакать, а кому можно! И запомни, сестрёнка, они тебе не указ. Я предупрежу лекарей и служителей не пускать никого лишнего к тебе. Он не решился ее обнять, но сжал руку Гвирит. — Какой ни есть, а я здесь старший из нас, беглецов. Никто из твоей родни не указ ни тебе, ни мне. И тебе я это буду напоминать, сколько потребуется. Словом, бери грязную пеленку и гони их, пусть катятся в болото! В другой раз посылай сразу ко мне и закрывай двери. Гвирит храбро хлюпнула носом, соглашаясь. — Рэдо, тебе лежать надо… — Вздохнула она. — А вот это уже мне решать, — сказал Элуред и бодро поковылял дальше. Перед дверью в палату Амрода снова себе напомнил, что он здесь старший и лекарь. Не для праздного развлечения идёт туда. Ну что, взъерошенный Первый Рыжий встретил его прицеливающимся взглядом и вопросом: — Ты здесь был позавчера? — Я. — Ты какого драуга в мою голову полез, наглец? Хорошее приветствие, Элуред даже растерялся. — В голову я тебе не лез, — он уже привычно подошёл по стенке и присел на тот же табурет. — Это, знаешь ли, невозможно. Я пришел только туда, куда ты звал. Сам наглец. — Я тебя не звал! — Ты звал брата. — И что? — Я же тебя слышал все время. Сверху и через четыре палаты. — О том, что вблизи Амрода слышали все, кроме немолодых служителей-атани, он решил не упоминать. — Почему ты? — Потому что мой брат-близнец Элурин тоже погиб в Сириомбаре. Вместе с отцом. Я не мог даже перестать тебя слышать. Я пытался. — И что теперь будешь делать? — Амрод сверлил его взглядом. Элуред только фыркнул, чувствуя себя очень нелепо на этом допросе. — Я, знаешь ли, теперь старший в этом приюте безумных. На мне девочка-вдова брата, которая родила сестёр-близнецов прямо на корабле по пути на Балар, да все иатрим и все сириомбарские хадоринги с беорингами. И потом мне идти и надирать уши родне невестки, которые посмели ей указывать поперек меня. А я целитель, раненых и обожженных здесь столько, что лекарей не хватает. Больше всего хочется поплакать побольше в кого-то старшего и умного, но я боюсь, Эрейнион и Корабел меня не поймут, а старшая лекарка Маурвен, сам понимаешь, сейчас сильно занята… — Сестер-близнецов? — кажется, Амрод из этой беспокойной болтовни разобрал только одно, зато безошибочно. — Девочки близнецы тоже бывают? — Теперь бывают. «Что мы тут несём, а?..» Они помолчали неловко — мрачный рыжий нолдо и растерянный темноволосый эльфинит. — Что было в Гавани Сириона? — наконец спросил Амрод. — Со мной здесь почти не говорят. — Разгром. Два балрога и туча орков. Все, кого отсылали, смогли отплыть, но очень многие погибли, защищая их. Если бы не вы, нас взяли бы с наскока и перерезали вовсе… В дальней части города огнем отрезало несколько сотен воинов и твоего брата Маглора. Про них ничего не слышно до сих пор. Прошло почти шесть дней. — Он жив, — отрезал Амрод. — Макалаурэ жив и цел, я уверен. Кто-то из наших ещё здесь есть? — Десятка два, почти все тяжело ранены. — Счастливец, — бросил Амрод с горечью. — Ты нужен и полезен. Мое дело бить вражьих тварей и только… — Прямо сейчас я могу только выплакаться вволю и помогать лекарям, порой только советами. Первое и тебе советую. — Засунь этот совет знаешь куда? — Ты брату нужен. — Для Макалаурэ я сейчас обуза. — Что? Элуред хлопнул глазами. — Что? — эхом переспросил Амрод, не понимая. — Брату. — Повторил медленно Элуред. — Твоему Старшему. Он тоже здесь. Что, тебе ещё не сказали? Даже у левой руки Амрода, даже сейчас, была хорошая хватка, надо сказать. Вцепился в ворот, дернул к себе. — Говори!!! — Не ори мне в ухо, — у Элуреда, хоть тресни, получалось говорить с феанариони и убийцей только так, как он говорил с братом, и никак иначе. — Горло не напрягай, рана откроется, пропадут наши труды. Вот же молчуны, катран их укуси! Он всего через две стены от тебя. — Я его не слышу! Совсем! Если ты лжешь… Тебя придушить мало! Глаза Амрода, только что потухшие и отстраненные, горели теперь не хуже маяка. — И не плюйся, — сказал ему Элуред. — Он очень тяжел и в себя не приходит. Рядом все время кто-то есть и зовёт его. Про него рассказывают вообще неслыханное — что он убил балрога, погнавшегося за Эльвинг, а потом порубил целый отряд орков в одиночку, прорываясь к гавани. Когда его принесли, он был весь в ожогах и в торчащих орочьих стрелах. — А Карнистиро? — Карантир… погиб, отступая в гавань среди последних. — Так. Через две стены направо или налево? — спросил Амрод деловито, отпуская Элуреда. И вот здесь сын Диора впервые за последние дни испугался. Младший Феанарион, потерявший прорву крови, поймавший три стрелы и, по-хорошему, до отхожего места дойти неспособный, поднимался, как гномьим тележным подъёмником толкаемый. Рывками. В два движения сел на койке. Сбросил ноги. Оттолкнулся, чтобы встать, опёрся о стену, сполз обратно. Повторил. Его зажгли, как тот маяк, и навели на цель, будто стрелу. Теперь Амрод видел цель — и не желал видеть ничего другого. Даже себя. — Ты с ума сошел? — Слушай, братец по несчастью, или помоги, или не мешай, — отдышавшись после второй попытки, ответил Амрод неожиданно спокойно. Элуред посмотрел на эту длинную заразу — и подставил Амроду здоровое плечо. А то и вправду покалечится, дурень, лечи его сначала. Голова напоминала, кто перед ним. «А как это должно отменить то, что я делаю?» — спрашивала другая часть Элуреда. Поскольку то, что он делал прямо сейчас, было большой глупостью, голос рассудка терялся и умолкал. По стеночке. Небольшими шагами. Отдыхая через каждые несколько. Так они доползли до палаты тяжёлых и едва не упали внутрь на выходящую Маурвен. — Почему лежачий бродит тут с видом несвежего покойника? — спросила Маурвен грозно. — Потому что мой Старший здесь, и наши верные тоже! — голосом Амрода можно было иней на сталь наводить. Элуред на мгновение представил себе эпичную битву, вздохнул, проникся и сказал: — Я разрешил. Остынь, госпожа старшая целительница. Я верю в твою способность устроить тут Битву Под Звёздами за его же здоровье, но свою голову ты ему не приставишь. — Невыгодный будет обмен, — сказала Маурвен холодно — и подхватила высокого тяжёлого Амрода с другой стороны. Брякнули грязные скальпели в коробке на ее поясе. — Раз уж ты здесь, идём. — Почему мне не сказали? — Амрод поколебался, но отказываться от ее помощи не стал. Сделал следующий шаг. — Вот именно поэтому. Чтобы ты не убился немедленно об эти тридцать шагов, — фыркнула Маурвен. Возразить было нечего. Элуред не горел желанием заходить сюда снова, а к беспамятному князю вчера и не подходил. Маэдроса он опасался и до того, по детской памяти, и по короткой встрече дюжину лет назад. Этот не будет звать никого, и аванирэ у него — стена брони. Не докричаться. Лежащего в углу палаты, за занавесом, он даже не сразу узнал. Говорили, что и лекари его поначалу не опознали из-за ожогов. Впрочем, четверо, последними пробившиеся с князем из города, сильно обожгли лица и руки и не сразу смогли внятно говорить. Ещё один нолдо с обожженным, распухшим лицом сидел сейчас у постели князя по левую сторону. К идущим он не обернулся. Лёгкое одеяло нигде не касалось тела раненого: ткань держал каркас из тонких ивовых прутьев. — Карнетьяро, ты? — спросил Амрод хрипло, и только тогда добровольный страж посмотрел на них и вскочил. — Я, — голос был сиплый и повреждённый, но Элуред все равно его узнал именно по голосу, и по спине пробежал холод. Надо же было здесь оказаться вот этому! — Расскажи, что произошло. Нет, подожди… С последним шагом Амрод навис над раненым братом, заглянул ему в лицо. Вздрогнул, закусил губу. — Опускай его, — распорядилась Маурвен, уловив, что порыв иссяк, страшный-ужасный Феанарион вот-вот грохнется, где стоял, и лучше бы не на брата в ожогах. Они осторожно усадили Амрода на пол, целительница жестами потребовала что-то у других — ей передали подушку. Ложиться тот отказался, тяжело привалившись к койке брата. — Нельо будет в бешенстве, если ещё и без правого глаза останется, — выдохнул Амрод. — Если ты встанешь ещё раз без разрешения, в бешенстве буду я, — предупредила Маурвен, — и твой удел тогда — пустая каша на воде до конца лечения. И к кровати привяжу. — У меня теперь нет кровати, — хмыкнул Амрод, закрывая глаза. — Будет! — Не беспокойся, госпожа целительница, мы присмотрим, — пообещал сиплым шепотом адан с обгорелой бородой. — И уложим, — зловеще прохрипел нолдо из верных феанариони, остриженный почти наголо, с тремя швами на голове. — И колыбельную споём, — припечатал из угла знакомый голос. Эгалмот! — Уговорили. Под ваш надзор, иначе кашу на воде получат все, — бросила Маурвен, вылетая вон. — А ты чего молчишь? — спросил Амрод, не открывая глаз. — Если что понадобится, пусть мне передадут. «А захочешь поплакать, приходи». Волна негодования без слов, и потом усталое: «Мальчишка, ты наглец». «Ты не больно-то похож на старшего. И знаешь, невыплаканные слезы становятся ядом и отравляют душу, учили меня». «Я не приму твоих поучений». «А я предложений назад не беру». Элуред закрыл за собой дверь, вздохнул устало и побрел — нет, не к себе. И не к аданским родичам. К госпоже Нэрвен, собиравшей лекарей в другом крыле Дома Целителей. Нет, она наверняка откажется прийти сюда, но советом обычно помогала. Может быть, подскажет, как перестать видеть брата в этом сумасшедшем… Или как лечить того, кого избегают лучшие лекари острова и бывшего Сириомбара. * — Никак. Убрав свои дивные волосы в косу и под косынку, Нэрвен перестала выглядеть сиятельно и торжественно, сделалась совсем юной, и порой приходилось себе напоминать, насколько она старше. — Твоя просьба опоздала, — она покачала головой. — Если я правильно понимаю, ты отозвался на его зов, когда сам едва осознал, насколько глубоко ранен потерей. Две раненых фэа зазвучали вместе, как две струны. Да, ты будешь хотеть видеть в нем брата, и ничего в том хорошего нет. Да, вероятно, и ты теперь кажешься ему не чужим. Тебе лучше избегать его. Ты мягок и сострадателен, а он намного старше и силен духом — ты можешь попасть под его влияние из самых лучших чувств. Не стоит становиться частью этой семьи даже в мыслях, Элуред, особенно тебе. Если он однажды сочтет, что клятва требует твоей смерти или пожертвовать тобой — так и будет. — Несмотря на то, что произошло в Сириомбаре? — Я думаю, в том заслуга никак не Амрода. Разве что старшего из братьев. И все равно, сделанное ими выглядит безумно. Я едва верю в то, что говорят свидетели. И ведь Маэдрос без колебаний бросил в бой небольшой отряд, пожертвовав ещё двумя братьями — быть может, считая, что можно в своем роде исполнить Клятву, защищая Сильмариль от Врага. Либо рассчитывая получить камень позднее. — Я понимаю. И постараюсь быть осторожнее. А что до свидетелей — я опрашивал вчера всех, кого нашел. И хочу спросить, не было ли в тот день чего-то необычного для тебя здесь? — Кроме предчувствия беды? — Да, кроме него, — кивнул Элуред настойчиво. — Присутствие Сил моря, — Нэрвен даже не задумалась. — Со времени Исхода я не чувствовала такого близкого присутствия Стихии. Даже живя у моря последние годы. Но что ты ищешь? — Эльвинг. Ее бегству от балрога свидетели нашлись. Она уводила его от детей — и уносила от вражьего посланца Сильмариль. А затем князь Маэдрос напал на того балрога, долго бился — и одолел его. Это точно, потому что балрога больше не видели, а Маэдрос — здесь. Галадриэль прошлась по палате, заметно волнуясь. — Прости, что говорю прямо. Маэдрос был опасен для Эльвинг. Нельзя поручиться, что он не напал на нее. Я не верю в добрые порывы у дважды запятнанных кровью сородичей. Диор… страшно рискнул с ними. — Это было решение Эльвинг, а не отца, Нэрвен, поверь. Ворота открыли по ее приказу. И отец сказал об этом князю Маэдросу. Я слышал сам. — Мне говорили. Я едва верила. И что было потом? — Я ищу свидетелей. Те, кто вынес Маэдроса из огня, ничего не видели, они только дрались. Один адан, бесхитростный и прямой, двое верных феанариони, один гондолинец. Есть ещё стражи дворца, прислужницы Эльвинг, которых вывели стражи, и есть стрелки из пограничников Дориата, которые рассеялись по крышам после нападения балрога и стреляли в него. Я нашел не всех. Но есть только один свидетель в палате тяжёлых, который видел все. Только не знаю, можно ли его будет спросить. — Если ты хотел моей помощи для Маэдроса, мог попросить прямо, — Галадриэль покачала головой. — Я не хотел. Но мне приходится. Я знаю, что Сильмариля при нем не было. Его доспех и одежду проверили после опознания и потом сожгли все, что осталось от ткани. Я знаю, что Сильмариля не было у тех двоих верных, потому что я сам велел забрать одежду четверых защитников князя позавчера, и они отдали ее без возражений. И я знаю, что никто не видел сестру после сражения с балрогом, зато многие упоминали о свечении моря в это время и о чувстве присутствия стихии. — Что-то произошло? — Нужно понять, что случилось, — сказал Элуред твердо. — Нужно увериться, что сестра не в руках врага. Я не чувствую ее совсем — и не верю в смерть ни на мгновение. Даже о детях, которых не нашли, я беспокоюсь меньше — вот о них мне свидетели говорили, с ними умная и верная нолдэ, которая и в одиночку могла вывести их из города. Если я найду оставшихся стражей и стрелков, и они тоже ничего не знают об Эльвинг, мне останется только слово Маэдроса. Но лучшие целители острова и Гаваней видеть его не хотят, и Маурвен уже сделала все что могла… Как я в глаза Эарендилю посмотрю, когда он вернётся? — Я тоже с радостью не видела бы Маэдроса вовсе, —нахмурилась Нэрвен. — Но ты прав. Нам нужны ответы. Что-то всколыхнулось той ночью, к добру или к худу… и лучше понять заранее. Я приду к нему завтра утром. При одном условии, юный родич. Элуред посмотрел с удивлением. — Ты немедленно ляжешь в постель и проспишь как можно дольше! — Нэрвен нависла над ним, погрозила пальцем. Сын Диора кивнул и в первый раз улыбнулся. Требования Нэрвен он тогда честно исполнил — ушел и лег. Наутро Гвирит по его просьбе перевели в комнатку рядом с ним, и поселили с ней одну из прислужниц Эльвинг. Теперь Элуред мог слышать ночью, как девушка всхлипывает и хнычут иногда младенцы, и уж точно услышит, если случится спор. Ему самому все равно было место в Доме целителей. А кроме того, где ему селиться? В здешнем доме Келеборна и Нэрвен? А все остальные? Вот Гвирит с дочками стоит отправить под присмотр Нэрвен, но позже, когда разрешат ее целительницы. Очень хотелось снова сидеть с ней и плакать. Пообещал себе обязательно сделать это позже, как только сможет. Кто-то принес ему тем утром трость, и жить стало немного легче. Впрочем, мучительное блуждание по палатам, наконец, принесло плоды, и способные ходить потянулись к нему сами. Иатрим находили уцелевших дориатских стрелков одного за другим, за день их отыскалось шестеро: пять за пределами Палат, одного нашли снова прямо здесь, среди обожженных. Этот последний подтвердил, что племянники убежали с Ольвен в сторону ее дома, и у Элуреда от сердца отлегло: теперь он был крепко уверен, что Элрос с Элрондом в безопасности. Ольвен или спрятала, или вывела их из города. На одно чутье тут он полагаться опасался. Маэдроса и Амрода по распоряжению Нэрвен перенесли в свободную палату, благо часть раненых выпустили после лечения, и Палаты Целителей перестали быть настолько переполненными. Следом двое верных без спроса перебрались туда сами, чтобы сидеть с князем и ждать его из беспамятства. Карнетьяро как почти здорового, только на перевязки ходить, выпроводили было, но он, недолго размышляя, обосновался прямо в коридоре. Амрод, кажется, порывался поговорить, не то благодарить, но поначалу другие раненые честно не отпустили его, а потом Элуред спрятался у себя, пытаясь исполнять совет Нэрвен и чувствуя себя очень глупо. Детский страх перед Карнетьяро тоже не радовал. Нолдо его узнал, и при встречах откровенно стыдился, прятал глаза и краснел бы, не будь уже до кончиков ушей в ожоге. Снаружи ладились понемногу дела. Большую часть беглецов поначалу разместили в шатрах на берегу и прямо на кораблях, а теперь часть женщин и детей временно расселили по чьим-то домам. Под присмотром Келеборна строили новые дома у подножия городского холма и даже на соседнем. Для них вовсю использовали добротные бревна от сириомбарских плотов. Выйдя впервые наружу, Элуред доковылял было до шатров, но скоро сбежал обратно — слишком бурно встретили его аданы, он не заслужил их радость. Но главное он сделал — все будут обсуждать, кто что видел. Даже если аданы, как это водится, искренне досочинят, он надеялся, что сумеет отличить лишнее и сложить картину из их рассказов. Время показало, как он был самонадеян! Назавтра к нему в палату потянулись рассказчики и обрушили поток воспоминаний. В них балрог с ревом разносил весь верхний город, убивал всех подряд, убивал госпожу Эльвинг, какого-то нолдо, нолдо ещё кого-то убивал, кто-то бросился в море, спасаясь от балрога, нет, в море осыпались горящие дома с вершины холма… В некоторых рассказах в море бросился даже балрог, отчего вода сияла и бурлила. Иные упоминали больших белых птиц над морем. Каждый второй рассказ аданов начинался со слов «на моей лодке видели…» Эльдар видели балрога и то, как он с кем-то сражается. Это было железно достоверно — и недостаточно. Но так уж сложилось. Юноша попросил распространить его просьбу о поиске очевидцев среди всех беглецов, не исключая ни стариков, ни детей. Вечером он укрылся в комнате и выдохнул. Левой рукой Элуред кое-как записал на серой бумаге для лекарских записей основные ветви событий, пытаясь понять, какая из них самая правдоподобная. Скорее всего, в море не бросался балрог. Сияние и бурление моря при этом исключить все равно нельзя… — Я просто ученик целителей, — вздохнул он вслух. — Я хотел решать другие загадки и другим способом… Валар добрые, почему я? Я негоден управлять. Я не умею разбираться в мыслях аданов! Я невезучий глупец! Почему не Элурин? Гвирит бы не плакала… Почему не отец? Он бы все быстро понял. Почему бесполезный я? — Побольше бы таких бесполезных, — раздалось из-за двери. Элуред покраснел до ушей. Нежити болотные Феанариона принесли, не иначе! Вовремя донельзя! Болотная нежить Карнетьяро снова спрятала глаза и бесцеремонно усадила Амрода, которого приволокла на себе, на застеленную койку. И удрала. — Если ты поплакать, то в самый раз, — сказал Элуред с досадой. — Словом, ты все слышал. Я себя чувствую бесполезным глупцом, на кой я тебе сдался сейчас? — Я бы тебя обнял покрепче, — отозвался Амрод, — да за твои переломы боюсь. Этот якобы бесполезный глупец уломал Нэрвен лечить моего Старшего! Без тебя она бы пальцем его не коснулась. Зачем ты делаешь это для нас? — Потому что князь Маэдрос, возможно, последним видел Эльвинг. Она исчезла, ее нигде нет. Вообще. Ее словно нигде не было в этом мире! — Что?! — И никто не увидел, куда она исчезла! Понимаешь, вообще никто! Горло перехватило. Руки вздрогнули, разорвав неплотную бумагу с записью. Он должен бы вежливо молчать и спровадить гостя… Но сил на это не было. Сил молчать — тоже. — Что только мне не рассказали сегодня… У аданов каша в голове, каждый второй пересказывает чужое, каждый первый путает и додумывает! Многие эльда видели бой балрога с твоим братом издалека, ни один эльда не заметил сестру! Даже стрелки с крыш видели не все! Сходятся только на том, что она убегала от балрога вверх по улице! Чего я только не наслушался, какого вздора! От того что балрог утонул, потому и море светилось, и до того, что это Маэдрос гнался за Эльвинг, и она от него бросилась в море! Амрод дернулся. Элуреда несло, теперь слова сыпались горохом. Нет, это не Элурин, это старший и опасный эльда… Но и вправду поздно, язык развязался, обнаружить рядом сочувствующего старшего было невыносимо важно и нужно. — Я даже сложить эти слова в картину не могу, один бред! Что я скажу Эарендилю, как ему в глаза посмотрю? Здравствуй, друг, я потерял твою семью, где сестра — не знаю, дети, наверное, прячутся по лесам с учителем? Брат с отцом остались в городе, прямо у ворот, их убил второй балрог, и то облегчение знать, что случилось! Только меня там уже не было! Знаешь, почему? Потому что я невезучий криворукий дурак! Е-едва начался штурм, в меня попала стрела, и я свалился с-со стены, даже мимо земляной кучи п-под ней почти промахнулся, потому и п-переломы! Мой брат сражался, защищал нас, а я… Горло перехватило, свело окончательно, и Элуред снова зарыдал, комкая чистую бумагу и разрывая ее в мокрые клочья. Его грубовато похлопали по плечу, от чего слезы только полились сильнее. …И, словно этого было мало, вскоре за стеной и дверью раздались возмущенные голоса мужчины и женщины, затем взвился тонкий голос Гвирит и детский плач. — Акула их ухвати!.. — Ожесточенно комкая бумагу, Элуред пытался вытереть слезы, но они упрямо лились. — Ещё и этих дураков болотная нежить принесла… Родня невестки… я велел не пускать… — Сейчас унесёт. Амрод рывком воздвигся во весь немалый рост в маленькой комнате, шагнул, опираясь на стену, и распахнул дверь — петли крякнули. Ровно в нужное мгновение, чтобы увидеть, как заплаканная Гвирит с размаху хлещет рослую круглолицую тётку по лицу пеленкой. Разворачивается — и лупит уже здорового бородатого мужика. — Вон пошли! — звеняще крикнула девчонка. — Плакать буду, сколько захочу! Своих детей несчастных поучайте! От вашей заботы удавиться хочется! Потом Элуред жалел, что не видел лица Феанариона в такой миг. Зато вытянутые, обалдевшие лица кузнеца с женой, глядящих снизу вверх на возникшую рядом ходячую угрозу всего Сириомбара, он видел очень хорошо. — Вон отсюда! — Амрод и голос не сильно повысил, но незваные гости торопливо отступили к выходу, а Элуреду на мгновение тоже очень захотелось выполнить приказ, ну хоть под стол нырнуть. — Этьяро, выстави их. Не беспокоясь больше, Амрод посмотрел на Гвирит сверху вниз и спросил: — Птенец, ты кто? Гвирит, ужасно боявшаяся своей матери, братьев и большинства больших человеческих мужчин, задрала голову и улыбнулась ему сквозь слезы почти счастливо. Не мог быть для нее плох и страшен тот, кто выгнал пугающую родню. — Я Гвирит. Рисовальщица карт. Жена Элурина… Громко всхлипнула — слезы покатились градом снова — и снова спряталась в комнату. Взревели дружно детские голоса, затем унялись. С неловкой усмешкой Амрод вернулся на койку — ему был один шаг — тяжело сполз на нее и спросил: — Здесь хоть кто-то взрослый распоряжается, в этом… гнезде пуганых птенцов? — Я, — мрачно сказал Элуред, вытирая лицо. — Нэрвен. И ты вот ещё. Остальные лежачие. Нет, лекарями командовать не надо. — Дожил, — вздохнул Феанарион. — Я — и по палатам целителей дураков распугиваю. Ну, это я могу. Не спрося, Амрод взял со столика скомканный лист с записями, расправил. Пробежал взглядом. — Великий Охотник, да здесь целая поэма… Так. Драка с балрогом настоящая, ты пометил. Я тоже все пропустил, проклятую ящерицу одолели без меня. Присутствие Силы… Из остального, по мне, повторяется свечение моря и то, что в море кто-то или что-то бросается. Аданы плохо видят, не упускай это. — Ты прав. Упускаю. — Свечение моря, — повторил Амрод. — Эльвинг бежала от балрога… Куда? — Вверх по улице к вершине холма. Потому что огнем балрога терем отрезало от гавани. И потому что дети… — Где Майтимо догнал огненную тварь? — Видимо, почти у вершины холма, раз битву видели с моря… — Свечение моря, — повторил снова Амрод, и его щека дернулась. — Эльвинг ведь несла Сильмариль, можешь не говорить. И тварь ее почти догоняла там, на холме. Свечение моря… Его лицо исказилось, как от горя. — Она… Могла броситься в море с Камнем, чтобы не достаться врагу. Она — могла. — Элуред наконец выговорил это вслух — то, что никак не мог до того ни представить, ни назвать словами — и закрыл лицо руками. — Присутствие Силы… Только на него и надежда. Иначе — все… Оказалось, Амрод сидит, в точности повторив его самого, закрыв руками лицо. От него тянуло ужасом. — О чем ты… — Не надо, — отрезал тот. — Уже не сбылось. Элуред вспомнил рассказ про Маэдроса, якобы гнавшегося за Эльвинг, и понял. По спине пробежал мороз. Сестра бросилась бы в море — в любом случае. Лишь бы не отдать победу врагу. Не сбылось — но кажется, прошло близко. — Я… — он запнулся. — Ты вправе ненавидеть меня. — Амрод вскинул голову. — Переживу. — Не получается, — сказал Элуред очень устало. — А Маэдроса я просто боюсь. Благодарю… — Да ты сам нашел все следы и все понял. Тебе даже не надо было уговаривать Нэрвен. — Тогда я этого не знал. Я и сейчас едва смог подумать… Не верю. Просто не верю, — сказал он устало. — Я был уверен, что… Бледный Амрод молчал, стиснув зубы. — Я уверен, что она есть, — повторил Элуред. — Этой дыры… вместо нее… во мне нет. Значит, она есть. «Или ты хочешь так думать». Амрод точно поймал эту торопливую мысль с лету за хвост и не отдал, но по его лицу сейчас тоже читалось неплохо. А помолчав и покраснев до ушей, он подумал о другом, и сказал вслух совсем другое. — Старший возвращался дважды, когда мы… я считал его потерянным. Нам его возвращали. Иногда это сбывается. — Он еще не совсем вернулся, — а вот теперь была очередь Элуреда ляпнуть лишнего и краснеть. Амрод только махнул рукой. — Он не в плену и еще не умер. Он упрямый. И… — он поколебался. — Если Майтимо выживет, это благодаря тебе в первую голову. Я хочу… Клятва тяготила его сильнее всех нас. Но он отказался взяться за меч ещё раз ради Сильмариля. Если вы спасёте его — это будет… Нет. Справедливо тут не лучшее слово. — Справедливость, на войне? — спросил Элуред грустно. — Молчи уж. Пусть просто выживет. В отряд орков, кстати, я не верю, после балрога. Он и так первый, кто пережил свою победу. — Я верю, — сказал Амрод серьёзно. — Это Майтимо. Он мог. И вздохнул. — Знать бы ещё, где Макалаурэ… — это прозвучало с такой тоской, что добросердечный Элуред не выдержал. — Я пожалею, что сказал… Из города был тайный ход по примеру Гондолина. Из той самой дальней части. О нем знали немногие, но среди тех сотен воинов точно были знающие, хотя бы Галдор. И учитель детей Эльвинг его знала. Твой брат мог выбраться из города вместе с ними. Лицо Амрода вспыхнуло такой радостью и облегчением, что Элуред покраснел. — Лишь бы Нэрвен теперь не отступилась от Майтимо, — хрипло сказал Феанарион. — Она не отступится, раз взялась, не беспокойся. А умалчивать я не буду. Это… слишком важно. — Как знаешь. Надеюсь, ты не ошибёшься в Нэрвен, я слишком долго ее не видел. И она меня тоже. Доброй ночи. Амрод снова встал рывком, едва не касаясь головой потолка в этой комнатушке, и позвал Этьяро. С ним рядом было тесно и неловко. Без него стало пусто. Элуред снова напомнил себе слова Нэрвен и лег спать. С утра после обхода палат он собирался найти Нэрвен. Вместо этого утро двенадцатого дня с падения Сириомбара началось с шума за стеной. К палатам целителей пришли аданы. Элуред, едва умывшись, вышел к ним с тростью, и нашел у крыльца небольшую толпу. Пришло много дравшихся за город, толпа белела свежими повязками. Пробежав взглядом по лицам, Элуред узнал беорингов и хадорингов из Кузнечного угла и понял, что без новоявленных родичей снова не обошлось. Из толпы выступил старый мастер Фер, которого уважали в Кузнечном углу и нередко отправляли говорить от их имени. — Княжич Элуред, семья Молот на обиду жалуется от твоего гостя Феанариона, и на то, что ты сестру их от людей прячешь! — заявил он. — Родичей к ней не пускаешь! Мысленно пожелав семье Молот, чтобы им акулы откусили ползадницы каждому и дали другие поводы для беспокойства, Элуред сел на верхнюю ступеньку высокого крыльца, откуда его было неплохо видно.  — Нога болит ещё. Я посижу и по порядку на все отвечу… Дверь снова скрипнула, и на крыльце палат возник неизбежный как ненастье Феанарион. Во всей семейной красе: точеное лицо мрачное, брови нахмурены, густо-рыжая грива заплетена в косу, будто в бой собрался. И неважно, что он опирается на плечо верного, что он босой, бледный до зелени и вообще еле ползает по стенке, а не ходит. «Ну, куда ты лезешь опять, несвежий ты беспокойник?» — возмутился Элуред. «Шумели». «Это мое дело!» «Посмотрим».  — Выкладывайте свою обиду, — велел юноша хмуро.  — Твой гость вчера старшего Молота с женой выгнал, а его оруженосец их силой с крыльца спустил! — начал старик.  — А за что выгнал, они сказали? — тут же спросил Элуред.  — Они сестру навещали, помочь ей хотели, пока она отдыхает после родов. Это другая обида, что ты их подпускать к ней не хочешь. А ещё говорят они, Гвирит рыдает и плачет беспрестанно уже дюжину дней, и неладно это. Не обижают ли ее там, в целительских палатах? — добавил старик осторожно.  — Так… — Элуред не выдержал, вскочил снова. — Я очень зол, и могу быть невежлив! Первое. Гвирит поручена моим заботам по слову ее мужа, моего брата! Второе. Гвирит оплакивает мужа! И не семье Молот ей указывать, сколько положено плакать. И вообще никому, даже эльфийскому королю! А мое дело — дать ей плакать от души, и не смейте говорить, что мой брат не заслужил ее любви и ее слез! Он с трудом заставил себя разжать кулаки.  — И да, я приказал не пускать семью Молот в палаты целителей. Они нарушили мой запрет! Они думают, что проявляют доброту и заботу о сестре. Они ошибаются. И даже сейчас приходят поучать ее, указывать ей, как себя вести и как показывать чувства. Пугают ее, что если та не будет их слушать, то навредит детям! Я не собирался говорить о таком при всех, но семья Молот сама вынесла наши дела на собрание, это теперь их забота. Я при всех запрещаю братьям Молот входить в любое место, где Гвирит живет, и донимать ее поучениями! Сама Гвирит вольна с ними говорить, если захочет. А не захочет, век пусть их не видит. К Гвирит приставлена няня моей сестры, она навредить детям никак не может. Собравшиеся загомонили, переглядываясь, а младший из братьев Молот, красный до корней волос, нырнул в толпу и поспешил прочь.  — Что ж, ясно, что это семейное дело, и обиды Гвирит здесь я не вижу, — рассудил старый мастер. Зыркнул на оставшегося Молота многообещающе. — Я бы зашёл сам ее навестить. А как дочерей Гвирит назвали, известно ли уже, княжич?  — Да, мастер Фер. Зовут их теперь Аннаэль и Аннаэр, Дар звёзд и Дар моря. Они родились прямо на корабле, когда ясной ночью подходили к Балару. Да, навести ее. И передай мастеру Антэ, детей поможет вырастить сама госпожа Нэрвен. …И это будет совсем не дело уважаемой и властной в своей семье бабки Антэ, закончил Элуред про себя. Увидел, что мастер Фер его отлично понял и ухмыльнулся. — Но остаётся обида от твоего гостя и его оруженосца, — сказал старый мастер. — Мы не можем позволить эльфам, даже князьям, чинить обиду людям. — Мой гость, — это звучало так странно про Феанариона, что слова казались ненастоящими, — не оскорблял семью Молот. Он просто велел им убираться. И они ушли. — Они не ушли, — возразил мастер. — Оруженосец князя взял их за шиворот и вынес из палат. «Вот как! Завидую…» — Да, я это сделал. Князь мне именно это не приказывал, — Этьяро и не думал отсиживаться за спинами вождей. — Мой князь велел их выставить. Я выставил, как счёл нужным. Вынес. Потому что слов не понимали. — Это всем нам оскорбление! — набыченно сказал старший брат Молот. — За что ты велел их выставить, князь? — старый мастер не утерпел и обратился прямо к Амроду, благо вот он здесь, оскорбитель и смутьян. Сердце Элуреда ёкнуло. Он в красках представил, что способен Феанарион сказать аданам и куда их послать за ответами, и как мало после этого его, младшего в семье, здесь будут уважать… Все, что он мог сделать, это мысленно погрозить братцу по несчастью кулаком. — За то, что шумели вечером в палатах целителей, — сказал Амрод с усмешкой, глядя сверху вниз. — Нарушили приказ Элуреда. Не желали уходить, когда их о том просила сестра. За то, что надоедливые болваны, можно и так сказать. Но уж никак не за то, что они аданы, а я нет. Люди ухмылялись, переглядываясь. Элуред выдохнул. — Мы знаем упрямство братьев Молот, — старый мастер нахмурился. — В том, что сказано, нет обиды никому, кроме самих мастеров Молот. — Неправда! Вот тут замерли все. Элуред захотел провалиться сквозь землю, не зная, как предотвратить беду. — Ты меня во лжи обвинил, что ли? — Амрод даже не злился, Амрод попросту растерялся. — Ты, князь, выгнал нас как щенят. Мы, люди, все для тебя болваны да щенята, — набыченно процедил кузнец. — А мы не шумели, мы с сестрой говорили… — Во лжи. Меня. Парень, да ты совсем глуп, — Амрод покачал головой, усмехаясь, но щурился уже нехорошо. Кузнец пьян или что, пытался понять Элуред. Гари надышался? И еще не прошло? Если Амрод его высмеет или снисходительно отнесётся — покажет, что люди ему и вправду щенята, наверняка так и есть ведь, а ещё — что его можно обвинить во лжи и ничего не будет. Ответит всерьез — и новая кровь ляжет между его семьёй и Феанариони, словно… Словно что-то пытается ее пролить вновь. Именно сейчас, когда наследник Тингола говорит с одиноким Феанариони как с другом! Или это горе и усталость ему рисуют такие страхи? — Я свидетельствую, что слова князя Амрода правдивы, я был у себя и слышал его. Не было в них обиды людям, — сказал Элуред медленно. — Обвинишь ли во лжи меня? Ухватил Амрода за локоть. «Остынь. Подожди!.. Здесь неладно!» Тот медлил, сдвигая брови. Сделал шаг вперёд, опираясь на столб крыльца. — Я правду говорю! — Кузнец багровел, наливаясь дурной кровью и злобой. Снова скрипнула дверь — кто-то ещё выскользнул на крыльцо, привлеченный голосами. Гвирит! Совсем маленькая, в серой накидке няни. Глаза сухие и красные. Ох, нет, только ее тут не хватало… — Вчерашней пеленки тебе было мало, братец? — воскликнула она. — Решил выпить и добавки попросить? Как же вы, мастер Фер, не разглядели, что он пьян? А ещё собрание созвал… Опять спьяну решил, что его все обижают! «Но я не чувствую запаха выпивки… Гвирит, ты лжешь здесь в открытую? Нет, не слышу лжи…» Амрод коротко засмеялся. — Я уже думал, твой родич на поединок напрашивается! — Стойте! — велел Элуред. Ему было страшновато, но предчувствия не давали покоя. — Отведите его в караульную у ворот порта и вызовите туда лекаря! Мне не нравится его лицо. Он не просто пьян. Он или выпил что-то опасное, или болен! Бледный мастер Фер жестами подозвал несколько человек, и они ухватили кузнеца за локти. Несколько мгновений Элуред думал, что ошибся, что хватил через край — и тут старший Молот начал яростно рваться из рук подмастерьев, его глаза налились кровью, как у быка. Если бы не слова юноши — мог успеть броситься на кого угодно. Даже на Феанариона. Но теперь на него навалились все стоявшие рядом мужчины и женщины, не давая шевельнуться и от души охаживая по чему попало. Кто-то сдергивал с себя плетеные пояса, кто-то бежал от ближайшего колодца с ведром воды. Буяна скрутили, окатили водой, и он затих. Осторожно приблизившись, Элуред склонился над ним и принюхался. Пивом не пахло, пахло травами. В том числе травами, отшибающими запах выпивки. Старший Молот выпил что-то на травах и ещё зажевал от запаха, может, даже по привычке. Тут нужен опытный травник. — Отведите в караульную, заприте и охраняйте, лекаря я сейчас пришлю, — велел Элуред. — Он выпил не пиво, а нечто другое, и быть может, оно так странно повлияло. — Если разберётесь, что он выпил и почему так вовремя, я не стану требовать… назову исчерпанным это недоразумение, — сказал Амрод с крыльца почти весело. — Не хочу огорчать гостеприимных хозяев и достойных мастеров. После этого целый хор голосов заверил Феанариона, что уж они-то разберутся, пусть гость не беспокоится. Собрание разошлось, Гвирит убежала, но идти к Нэрвен сразу после такого очень не хотелось. — Ты соскучился по каше на воде? — спросил Элуред неловко. — Уже, — усмехнулся Амрод. — Госпоже Маурвен больше нечем меня напугать. Нежиться в постели подолгу я не привык. И не держи меня за дурака, неспособного сдержать руку и язык. Элуред потёр глаза. — Я сам тебя не боюсь. А вот что ты можешь дел натворить в гневе, опасаюсь. — И выставить тебя глупцом, приютившим безумца? Услышать такое обиднее, чем аданские глупости. Мы не одичали в лесах и думать не разучились, даже если нам непривычно разбирать дела аданов… Амрод осекся.  — Мне непривычно, — повторил он глухо. Не успев подумать, Элуред протянул руку и сжал его плечо. Так, как привык делать, если брат грустил. Только это плечо было выше, чем надо… Здесь, на виду, плакать нельзя, напомнил он себе. И эхом осанвэ услышал, как Рыжий твердит себе то же самое. Развернувшись и едва не упав на ровном месте — Этьяро успел поддержать — Феанарион поспешно ушел в дом. А Элуред остался сидеть с мыслями, что готов был выступить против доверенных ему аданов за убийцу сородичей, так поступать нельзя, и сидел, пришибленный этим, пока не вспомнил, что травник ему все-таки нужен. Он поймал пробегавшего мимо случайного помощника лекаря, велел найти травника и прислать к нему. После этого понял, что расторопный помощник нужен и ему самому, как можно скорее. Помощник. Слуга. Никогда не был нужен раньше. У брата последние несколько лет был оруженосец, а зачем слуга или оруженосец целителю? Теперь понадобился… Даже Амрод быстро поставил себе в помощь единственного верного, способного ходить, из двух десятков уцелевших. А потом… Потом Элуред вместо Нэрвен отправился к Новэ Корабелу, грустно удивляясь, что не подумал об этом еще вчера вечером. Ему нужен был корабль с командой самых упрямых моряков, умеющих крепко молчать — и он такой корабль знал. * — Ты же хочешь надеяться, — сказал Хальгаэр. — Зачем тебе мы? Чтобы потерять последнюю надежду? Это очень легко теперь. — Чтобы знать, — отрезал Элуред. — А если мы найдем не только ее? Впрочем, потребуешь выкинуть этих, со звездой, в море — выкинем. — Если вы найдете не только ее — возвращайтесь за мной, — сказал Элуред. — Если вам что-то нужно… — Мы это сделаем ради твоего брата. Он был бы рад. Хальгаэр соскользнул с борта на палубу — тощий, жилистый, длиннорукий. Ведущий «Чайки» казался рядом с большинством сородичей некрасивым, зато глаза сверкали, как чистая вода в ясный день. Одно время и Элуред учился у него вместе с братом… — Если там еще опасно — не приближайтесь. Не дайте понять, что вы ищете. — Мы ищем выживших, это поймет и морской еж. Корабел ведь один раз отправлял разведчиков. Но город тогда еще тлел, а вокруг бродили темные. И мы вправду поищем выживших. И помни, что… — Я никого не стану бросать в море, — повторил Элуред. — И что ж ты не пошел к Эрейниону за этим? Или к Корабелу? — Эрейнион — нолдо, Новэ тоже не любит никого бросать в море, а ты… А ты сын Нимлот, твое слово мне весит больше. Только не надо повторять, что наши раздоры порадуют Темного. Я знаю. Но ты все равно помни. Я потерплю, если темный порадуется… раза два. — Что ж ты не выбросил в море Рыжего, которого привез из Сириомбара? И других — сколько у тебя на борту оказалось расстрелянных перед воротами? — Они не могли сопротивляться. Теперь — могут. Да и я не смотрел, кого везу, — развел руками Хальгаэр. — Корабль тогда заполнили весь. — Ты тоже не любишь никого бросать в море, Хальгаэр. И не надо об этом больше. Я… буду очень ждать вестей. В любое время. * Эрейнион замер перед закрытой дверью в палату, бросил на Элуреда удивленный взгляд. Изнутри доносились негромкие, но душевные ругательства. Элуред развел руками. Всех предупредили. Что могло случиться за ночь? Точно не худшее, иначе никто бы не ругался… Молодой король без королевства, несомненно, подумал так же, а потому распахнул дверь и вошёл. Упала тишина. Кара несносному беспокойнику оказалась очень своевременной и изощрённой. Хмурый Амрод замер, ссутулившись на кровати. Выпрямиться он не мог, даже сидя — его рыжая грива была вплетена в сетку кровати по обеим сторонам и привязана к ее спинке многими десятками крошечных прядей! Тоже сонный Этьяро с трудом расплетал эту коварную ловушку, и не справился ещё и с четвертью работы. Остальные верные в палате выглядели едва очнувшимися, а кто-то и вовсе дремал. Возле кровати Амрода валялись стружки и щепки. Вряд ли на всех навели сон, проще было добавить сонных трав к лечебным настоям. Маурвен! Элуред решил на будущее не пренебрегать так открыто требованиями старшины хитлумских лекарей. В этот раз ее отвлёк на себя Феанарион, повезло. В остальном ничего не изменилось. За полотнищем, отгораживавшим неподвижного Маэдроса от прочих, виднелась тень: возле князя дежурили неотлучно. Даже если верный ночью заснул под действием зелья, сейчас он был на посту. Эрейнион не выдержал и улыбнулся. Амрод сперва побледнел от злости, потом залился румянцем. Тряхнул головой, но веер прядей держал исключительно прочно. Тогда Феанарион почти не глядя выхватил нож из ножен, привешенных к той же спинке кровати, и, шипя от досады, короткими взмахами стал обрезать пряди у самых узлов. Все быстрее и быстрее. «Дай зажить своим несчастным ранам! Сумасброд!» — Не выдержал Элуред. Амрод хмыкнул, не глядя на него, но движение замедлил. Обрезал последнюю прядь. — Сожалею, что заставил моего короля ждать, — сказал он, поднялся и склонил голову так медленно, что неловко стало уже Эрейниону. Элуред нестерпимо захотел снова дёрнуть Амрода, чтобы дурака не валял, но сдержался. Это будет уже глупо. Это… не тот, кого он привык одергивать. — Не нужно церемоний, — Эрейнион улыбнулся снова. — И сразу скажу, ты не первый, кто поплатился за пренебрежение требованиями Маурвен. Мне она пришила одежду к постели по всему краю, до самого горла. Я и шевельнуться не мог. — Когда? — от удивления Амрод почти забыл о злости. — Ещё в Хитлуме, когда я был совсем юным. Ты легко отделался, поверь. Резать штаны было бы куда грустнее. Амрод переменился в лице, представив это. Он ещё злился, но уже не мог сдержать усмешку. — Словом, мы упустили свой шанс заговорить как король и князь, и славно, — Эрейнион посмотрел на занавесь, погрустнел и сел на край кровати Амрода. — Тогда спрашивай. Я все равно не знаю, с чего начинать, как князь или просто как Амрод, — Феанарион развел руками. — Для начала я был бы рад услышать новости о Маэдросе. Хоть какие. — Искусство Нэрвен исцеляет его тело, он жив, но сам видишь — он не возвращается, несмотря на все старания. Не могу ни в чем ее упрекнуть. Мы не оставляем его и ждём. Это все. — Много слышал о том, что он сделал в Гаванях. Буду ждать известий. И я порадуюсь его возвращению. — Если после его возвращения нас ждёт здесь королевский суд… — Амрод вскинул голову. — Я хочу знать. — Никто из иатрим до сих пор не пришел, чтобы требовать от меня суда над вами, — сказал Эрейнион ровно. И посмотрел на Элуреда, о котором, казалось, забыли. Юноша вздрогнул. Посмотрел на него и Амрод — с усилием. Стоявший рядом Этьяро не столько побледнел, сколько посерел сквозь ожог. Но Элуред каменно молчал, и хмурый, замкнувшийся Амрод перевел взгляд на Эрейниона. — Тогда, сын Финдекано, скажи Старшему сам, что ждёшь его. Нэрвен возникла в дверях через несколько мгновений после этих слов. Посмотрела невесело. Кажется, она высказала уже давно все, что думает — но Эрейнион выслушал ее и сделал то, что считал нужным. И теперь он, не оборачиваясь, подошёл к занавеси. Верный, сидевший у постели князя, встал и отступил, опираясь на грубую трость. Элуред сделал тоже шаг вперёд — и остановился. Его разрывало даже не пополам. Он слишком хорошо чувствовал всех этих троих. Холодную тягостную тоску Нэрвен, сплетенную со старой и новой болью, а поверх всего — удивление и неверие. Грусть Эрейниона, тоже дважды терявшего все, для которого Дориат — далёкая невообразимая жуть, а страшный Феанарион все равно ещё добрый друг отца, которого он надеется увидеть. Боль Амрода, как щитом закрытую обычно злостью или весельем, и привычную, давнюю холодящую тяжесть на его душе… Все же он подошёл ещё на несколько шагов. Впервые взглянул на лицо Старшего Феанариона. Как ни старалась Нэрвен — а Элуред и мысли не мог допустить, что она, взявшись за дело, не приложила всех усилий, как обещала — правый глаз спасти она не смогла, и самые страшные ожоги оставили глубокие шрамы на этом чеканном лице. Элуред боялся его даже беспамятного. — Князь Маэдрос. — Эрейнион прикоснулся к неподвижной левой руке на краю постели. Остальное он говорил не вслух. Элуред не мог слышать его по всем законам природы — но невольно видел вместо него просто мальчика, с восхищением глядящего на друга отца и героя. Только теперь друг отца был слишком далеко и не ответит… В этот раз не ответит. Иногда Элуред думал, что ему из двоих братьев с наследием крови майя не повезло больше. Быть Элурином, драться, злиться, охотиться и любить Гвирит казалось намного проще, чем видеть и знать лишнее… Он отвернулся и почти выбежал из палаты, едва не задев Нэрвен. Она пришла перед закатом. В маленькой каморке лекарей, где все ещё ночевал и прятался Элуред, для Нэрвен и ее света было слишком мало места — но все же она вошла, и рядом с ней словно потускнели две маленькие свечи. Молча обняла его, как в детстве, и Элуред снова долго и беззвучно рыдал, уткнувшись в ее колени, как они с братом плакали когда-то в походе на юг, в тесной палатке на берегу Сириона. Там было ещё теснее чем здесь, и они прятались у Нэрвен от всего разом — от того, что возвращаться некуда, от того, что не вернётся мама, а потом и от принесенного на носилках отца, который едва мог назвать их по имени… И ещё от того, как умер Турко у них на глазах. Им нескоро сказали, кем он был. Келеборн приходил реже, сестра не отходила от отца вовсе, туда их почти не пускали. А Нэрвен старалась быть с ними — все то время, когда не была с сестрой и отцом. Без нее они с братом прятались в теплые плащи, обнимались и спали, видели порой кошмары, как замерзают в темном лесу, прячась от страшных воинов в черно-красном, плакали — и снова засыпали. Вдруг мы проснёмся однажды, и это будет просто сон, говорил Элурин. И Элуред даже сперва тоже надеялся. Но на закате Нэрвен возвращалась, чтобы их обнять, и ничего не заканчивалось. В тесной каморке тоже проще было думать, что все плохое однажды закончится. — Оно совершится и уйдет в прошлое, — сказала ему Нэрвен вслух. — Однажды оно просто завершится. — Даже ты не ответишь мне, куда ушли отец и брат, кого я найду однажды и кого потерял совсем… — Отвечу. Диор - сын двух смертных, и свою дорогу он знал. — А у меня и Рино? — Я тоже не знаю, Рэдо. Я тоже не знаю. Я теряла родных и подруг… — И ты когда-нибудь найдешь их. — А ты однажды найдешь брата или узнаешь его судьбу. — И ещё… Со мной неладно, Нэрвен. Он вытер слезы, собираясь со словами. — Я слышу вас всех. Тебя. Эрейниона. Амрода. Гвирит. Все время. Всех, с кем я связан близко и кому плохо. Других тоже, но реже или не так сильно. И я все время помню, что не успел сделать ничего. — Там. Не здесь. — Здесь я тоже мало что сделал… — Только вылечил Феанариона и лечил многих других, да еще установил судьбу Эльвинг, — Нэрвен вздохнула. — Если изгрызешь себя виной, только навредишь себе и другим, Рэдо. — Не установил, предположил… Я уже готов спросить, как мне оглохнуть. — Не вижу простого ответа. Думаю — кровь майя сказывается, а твое обучение еще не закончено. Тебе по-прежнему страшно? — Непрерывно, Нэрвен… — Перебирайтесь в наш дом вместе с Гвирит. — Я… Нет. Заберите ее. Я хотя бы перестану бояться за нее и детей. И что наврежу ей. — А чего ты боишься больше всего? — Что беда вот-вот повторится, и я потеряю тех, кто ещё остался. И пытаюсь найти ее признаки заранее. Чтобы успеть что-то сделать. Это тем больше пугает, что один раз получилось. С тем человеком… — Что пугает сейчас? — Маэдрос. Не он сам. То, что будет, если он не очнётся. — Что может случиться? — Страх и обида иатрим станут копиться, а Амрод и его верные без брата не уйдут. Однажды страх прорвется, и между ними произойдет нечто дурное или страшное… И тогда смысл того, что случилось в Сириомбаре, рассыплется. Все очень непрочно… Ненадёжно… — Чем ты видишь Сириомбар? — Нэрвен взяла его руки в свои. — Что тебе кажется? — Что-то изменилось, Нэрвен. Изменилось, когда раздался рог Маэдроса, который поднял тревогу в Сириомбаре и развеял темноту. Словно невидимая река пробила новое русло прямо через них. Сестра… сестра тоже так решила. — Рэдо, иатрим не поверят в то, что Феанариони искали искупления. И я не поверю. — Это неважно. Важно то, что они пришли сами… И что решал не Амрод, он просто пошел за Старшим. Это Маэдрос. И Эльвинг, потому что не прикажи она открыть им ворота… Ещё никто не знал о балрогах. Все смерти оказались бы напрасны. — Я не могу сделать большего. — Нэрвен закусила губу, как ребенок. Коса упала с ее плеча, едва не светясь в сумраке. — Что хуже, я не могу захотеть большего. Я не могу забыть о том, что стою у ворот души убийцы моих близких и разрушителя Дориата. Вы не видели разгрома Менегрота и битвы в зале. Тем лучше для… Тебя. — У ворот? — Неважно. Я поняла твой страх. Это серьезно. Феанариони придется уехать, очнётся князь Маэдрос или нет. Я обещаю попытаться снова и сделать то, что в моих силах. Обняв его ещё раз, Нэрвен ушла. Без нее стало совсем уже пусто. А где-то внутри возникло чувство истекающего времени, словно капли потекли из треснутого кувшина. * Прошло ещё несколько дней. Гвирит перебралась в дом Келеборна и Нэрвен, часть души Элуреда успокоилась. Раненые эльдар и люди набирались сил и покидали дом целителей один за другим. Родня Гвирит после соседских поучений — Элуред подозревал, что без вразумляющих тумаков тетки Антэ и соседей тут не обошлось — сидела тише мыши. Аданы плакали, пили, порой дрались, но вспышек злости среди них не случалось. Гвирит поочередно навещали мастер Фер и замужняя старшая сестра. Нэрвен обещала занять ее перерисовкой карт для кораблей, которые они с Келеборном отправляли на восток вдоль побережья, на поиски бухт и лесов для переселения. Келеборн все также занимался постройкой домов для переселенцев, и это лишний раз напоминало Элуреду основание Сириомбара. И его причину. Амрод и его верные теперь быстро исцелялись, все чаще их видели на берегу моря. Люди охотно приветствовали их, желая здоровья Высокому князю. Иатрим и фалатрим их избегали; феанариони тоже к ним не стремились, держась в стороне. Из пустеющего дома целителей их не выселяли — незачем было. Все шло неплохо, насколько можно так сказать про беглецов из сожженных Гаваней. Элуред почувствовал себя не у дел, боролся с ощущением, что время истекает и продолжал хромать. Маурвен отчитывала его при каждом удобном случае и требовала, чтобы он дал хотя бы своей несчастной ноге покою, если уж душе не получается. По его просьбе Нэрвен отыскала ему помощника — юношу из Гондолина, проворного стрелка, чьи ожоги успели почти затянуться. Первое, чем пришлось заняться вместе с ним — спорами аданов из-за только построенных жилищ. Казалось бы, вот оно, дело. Элуред честно разбирал чужие заботы, что-то решал — и ждал. А потом дом целителей вновь известили о скором приезде Эрейниона, и Амрод не удержался. …Поскольку раненых в палатах осталось не так много, Маурвен позволила себе устроить большую уборку, отрядив мыть и убирать всех, чьи руки были свободны. К ее окончанию она даже принарядилась и вплела ленту в свою толстую, угольно-черную косу с серебряными прядями. Элуред залюбовался, когда она проплыла мимо него в правое крыло палат, которое все чаще здесь называли «крыло Феанариони». А потом оттуда раздался возмущенный крик, и у Элуреда вдруг сердце ушло в пятки. Не только ушло, но и вернуло им здоровую резвость — он за несколько мгновений оказался там, забыв о хромоте. В самый раз чтобы увидеть, как Амрод тянет Маурвен за блестящую косу и достает нож… Лекарь Таурдор из фалатрим ухватил швабру наперевес как копье. Целитель Алкарнэ мелочиться не стал и схватился сразу за нож, явно решив проверить, годится ли лекарский кремневый для метания. Элуред успел его хлопнуть по рукам. Амрод быстрым взмахом отсек кончик угольно-черной косы вместе со шнурком, и непослушные волосы Маурвен вырвались на свободу, рассыпаясь по плечам старшей целительницы и радостно завиваясь крупными кудрями. Убрать волосы аккуратно до приезда гостя она никак не успевала. Трое иатрим, кто оказался в коридоре, застыли статуями. — Ах ты! — Маурвен не находила слов. — Ах ты!.. Лисий хвост! Выхватила полотенце у помощницы и огрела Феанариона с размаху. В первый раз даже попала. От второго и третьего Амрод без труда уклонился и со смехом скрылся за дверью палаты. Элуред был бы рад посмеяться, наверняка Амрод ради смеха это и устроил, но при виде потрясения и испуга на лицах Алкарнэ, Таурдора и их сородичей ему снова сделалось страшно. Ещё одна такая шутка — и она плохо кончится! Маурвен воинственно фыркнула, тряхнула роскошной гривой — седина в распущенных волосах стала заметнее — бросила внимательные взгляды на помощников и хмуро удалилась. Шутка не удалась. Эрейнион приходил напрасно. Нэрвен достучаться до Маэдроса так и не смогла, сообщить здесь ему было нечего. Элуред был уверен, Нэрвен уже передала просьбу поскорее отправить Феанариони прочь с острова… Времени оставалось совсем немного. Он хотел поговорить с Амродом — и передумал. Амрод не слепец, наверняка замечает растущее отчуждение и, скорее всего, запретит ему, брату правительницы, попытаться. Или нет? Достаточно лишь одного «нет», и Элуред не сможет даже приблизиться, его не подпустят. До вечера он ещё колебался, говоря себе, что это пустые страхи, и что судьба Маэдроса Феанариона — не его забота. Чем больше повторял, тем меньше верил. Перед закатом он взял сонные травы в кладовой, огниво, свечу — и, хромая, вышел в сад. Целителей учат разному. Усыпить больного проще всего обычным сонным настоем, но это не единственный инструмент. Вот только второй раз сонным настоем Амрода не напоить. Огонек свечи замерцал в ладони. Он поджигал маленькие связки трав одну за другой, пуская по ветру ароматный дым, и тихо-тихо напевал колыбельную, самую обычную, которую пела им няня. Которую няня поет сейчас дочерям Гвирит. Простые слова, которым очень много лет, которые пели ещё под небом без солнца… Которые однажды спела мама его отца на Хирилорне. Она сама это рассказала. Очень давно. В этом крыле дома целителей повисла тишина. Даже скрип двери сделался невыносимо громким. Он сам не ожидал, что получится. Помощник Лимьо растерянно потер сонные глаза, когда Элуред разбудил его, задремавшего прямо в коридоре. — Жди меня здесь. Я попытаюсь сделать то, что не удалось госпоже Нэрвен. — Именно ты? — переспросил тот ошеломленно. — Но зачем? — Я вижу здесь ту самую щель в доспехах судьбы, о которой говорили Эарендиль и Туор. Я не знаю, что решил для себя Маэдрос, когда явился под Сириомбар. Но я вижу сплетение событий вокруг него… И моей сестры. Ее решение впустить их стало верным. Может быть, и я прав. Запомни, я сам это решил. Жди меня. Пока они спят и не выгнали меня — я попытаюсь. Сиди тихо и жди. — Но госпожа Нэрвен… — Ты служишь мне, а не госпоже Нэрвен, — отрезал Элуред. — Или не служишь. — Я служу тебе, — серьезно сказал молодой гондолинец. — Но если что-то пойдет не так, я отправлюсь к ней. — Если я слишком сильно постучу головой в чужую броню аванирэ и набью шишку, то справлюсь сам, надеюсь, — сказал Элуред. Он не взял с собой ничего. Целебные травы, камни целителей… Все это Нэрвен умела применять лучше. Он сам не знал, на что рассчитывать. Просто должен был попытаться, потому что не мог запретить себе видеть и чувствовать, как остатки судьбы Белерианда еще гнутся, плетутся вокруг Маэдроса. Безумного убийцы сородичей и губителя братьев. Элуред умел ходить беззвучно, но из-за хромоты в полной мере не мог. Доски пола попискивали у него под ногами, когда он медленно шел через палату среди застигнутых внезапным сном верных Феанариони, и те вздрагивали и вздыхали во сне. Лежали не только на кроватях — иные на полу, свернувшись клубком, как привычно в походе. Амрод уснул полусидя, с ножом и почти готовой резной тростью в руках — вот, значит, от чего оставались щепки. За занавесом, отгородившим старшего Феанариона, сон сморил Этьяро, сидящего на низком табурете, и тот скорчился, уткнувшись головой в раму кровати. Маэдрос лежал на боку, будто спал — его теперь, когда исцелены ожоги и почти затянулись раны, переворачивают с боку на бок дважды в день. Это тело как крепко запертый пустой дом, хозяин которого вышел и исчез, но даже пустое, оно пугало по-прежнему. Элуред заспешил, пока страх не одолел его. Встав поустойчивее, он через силу протянул руку, касаясь теплого виска там, где бьётся жилка под кожей равномерно, бесчувственно. И закрыл глаза. …Нэрвен не просто так обмолвилась про ворота. Аванирэ, защита души, подобно доспеху, и так его видят целители чаще всего. Аванирэ тех, кто бежал из плена Моргота, Элуред знал и отличал — они были огромны и беспорядочны, как доспех, поверх и изнутри которого поспешно приклепывали любой металл, оказавшийся под рукой, и делали это постоянно. Но впервые Элуред смотрел на безупречно выстроенную маленькую башню, словно бы целиком созданную из ало-рыжей кованой меди. Очертания ее были смутно знакомы — похоже изображали в землеописательных трудах главную башню крепости Химринг. У нее были ворота — настолько плотно и крепко закрытые, что казались нарисованными на медной стене. И у нее были закрытые медными ставнями бойницы, закопчённые сверху, словно изнутри рвался дым и огонь. Здесь вовсе не должно быть запахов, но Элуред мог поклясться, что чувствует пропитавший все вокруг запах гари, словно там бушевал пожар, и все выгорело изнутри. Не может быть, сказал он себе. Аванирэ безумца не будет таким упорядоченным, а душа, исторгнутая из тела совсем, не оставила бы здесь свою защиту! Если бы Нэрвен рассказала хоть немного, он бы не пришел. Защита есть защита, поставленная создателем, и об эти стены разобьёт голову целый вала, и разбивал уже, не то, что невезучий потомок майя… Вот он, дурак, явился сюда — и что ему делать? Он не певец, чтобы петь перед этими воротами, не родич, чтобы взывать вернуться — что он вообще мог бы сказать этому страшному эльда? Да он вовсе чувствует себя маленьким и напуганным, как в детстве! Глупец. Ой, глупец! Возомнил себя умнее Нэрвен? Умные целители уже все перебрали, какую дурость он пришел тут вытворять? Элуред даже не понял, что его подтолкнуло. Он поднял голову и крикнул, почему-то вышло тонким, почти детским голосом: — Турко! Турко! Ты где? Вернулась тишина, ещё глубже прежнего. Внимательная, настороженная тишина… Скрип ставни, нежданный и громкий, заставил Элуреда подскочить. Из бойницы словно выметнулась гибкая светлая фигура, соскользнула вниз вроде бы по верёвке и приземлилась рядом. Элуред шарахнулся от нее. — Ты кто? — тесня мальчишку к стене, спросил почти неузнаваемый Турко — светлый, весёлый, с разметавшейся бледно-рыжей гривой в косичках и ярких перьях. Не в черном, в светлой рубахе и кожаной безрукавке, словно только с охоты, едва успел оружие оставить. И вдруг он неуловимо меняется, взрослеет, хмурится. — Откуда знаешь, что я здесь? — Ты меня не узнал? — Элуред разом боится и чувствует себя очень глупо, не очень понимая, с кем на самом деле говорит. — Ты звал меня «щенком рода Лутиэн», в мыслях, но очень громко… Турко словно завешивается темным покрывалом. Он темнеет весь — одеждой, лицом и взглядом, от него веет холодом. Элуред вздохнуть не успел — тяжёлая рука хватает его за воротник и вздергивает вверх, к ледяным глазам. — Не может быть! Человечье отродье само притащилось сюда? Гнев Феанариона выхлестывает наружу, окружает башню кольцом огня. Отрезает. Запирает от мира. И Элуреда с головой накрывает ужас, словно Этьяро вновь тащит его через зал, где лежат мертвые тела, и дальше в лес… Он не чувствует больше тела, он весь здесь, целиком, и медная стена башни леденит ему спину. Что он натворил?.. — Зачем? — рычит Турко, его кулак, упирающийся в грудь, как из железа. И глаза его не того цвета. Не облачно-серые, а словно обледеневший гранит. — Потому что… ты все же вытащил нас… — шепотом выговаривает Элуред, еле ворочая языком, и открывает воспоминания — свою единственную защиту здесь. Железная рука вздрагивает. Разжимается, и Элуред чуть не падает. Турко стремительно меняется снова — в лице и всем собой. — Что… — Князя Маэдроса ждут братья, — выдохнув страх, Элуред торопится сказать главное, пока здесь хоть кто-то ему отвечает. — Амрод и Маглор. Он им нужен. Они ждут его! Я просто пришел передать! — Просто пришел? — спрашивает медленно другой голос. — Просто выманил стража… Давай его сюда. — Руки убери от моей добычи, умник, — огрызается Турко. Отбивает протянутую руку черноволосого нолдо редкой красоты, словно нарисованного черной тушью по белому листу бумаги, и с недоброй усмешкой. Он даже меняется меньше, словно застыл в этой надменной красоте. Только пятна копоти возникают и пропадают на его руках. — А потом тебя снова за шкирку вытаскивать, торопыга? — фыркает Куруфин. — Ты выдал нас, болван! Мне надоело ловить тебя за хвост! — Князя Маэдроса ждут братья, — повторяет Элуред через силу. — Амрод Феанарион днем и ночью сидит у его постели и зовет его. — Впервые слышу. Ты кто, добыча? — Я целитель, — голос Элуреда почти не дрожит, но Куруфин все равно недоверчиво кривится. Глаза его холодны — тот же в точности ледяной гранит, что у брата. — Это дориатский детеныш, — Турко снова встряхивает его и смотрит недоверчиво. — Для детеныша великоват. — Я сказал, руки убери, это мой! — Это ловушка на тебя, доверчивый дурень! Элуред закрывает глаза, чтобы защититься от безумия, творящегося над его головой. Старается ощутить свое тело, чтобы вернуться, пытается позвать на помощь — но чужая воля давит сильнее, она единственная действительность здесь, и тем слабее чувствует себя неудачливый сын Диора. Его встряхивают, он открывает глаза — и видит, как дрожат и колышатся напротив них языки гневного огня, пляшущего вокруг башни. Туда же поворачивают головы двое спорщиков. Амрод Феанарион, взъерошенный, злой, голыми руками раздвигает это пламя вокруг себя, делает из него шаг к подножию крепости. И смертельно бледнеет. — Майтимо… — говорит он хрипло. — Морок или нет? — думает вслух Куруфин, отступая к дверям башни и с лязгом обнажая меч. Турко медлит, колеблется, не решаясь, что делать с нелепой своей добычей. — Майтимо, безумец! — выкрикивает Амрод, стискивая кулаки. — Вернись или уж вправду убирайся в гребаный Мандос! Не успевает никто ничего сказать — он прыгает вперед, хватает Турко за рубаху, оттаскивает от Элуреда и впечатывает спиной в медную стену. — Нельо! Очнись! — орет он Турко в лицо, у Элуреда аж звенит в ушах. — Сколько мне смотреть на твое живое тело, где никого нет?! Сколько ждать?! Да прибить тебя своей рукой проще, чем смотреть день за днем в эту пустоту! Отпускает Турко и кидается к воротам, едва не напарываясь на клинок Куруфина, чтобы схватить и его за грудки. От криков идет по стенам звенящее металлом слабое эхо. — Старший, сволочь ты безумная!.. Хотел бы умереть — давно бы умер! Вернись, бешеный, я ненавижу снова ждать! Отгораживаться! От своих! Майтимо! Ты нам нужен! Вернись! Ветер обрушивается со всех сторон, прибивая огонь. Амрод отскакивает от ворот, и видно, что щеки у него мокрые от слез. А затем вихрь другой силы захватывает Элуреда и младшего Феанариона, эта действительность рассыпается, исчезает… Он лежит на полу, под его спиной теплые доски вместо холодной меди, голова на живом и мягком, а вихрь силы еще бушует над ним, только у него появился голос и имя. — Нэрвен… — Элуред открыл глаза, жмурясь от дневного света и понимая, что сейчас получит заслуженную трепку. — Нэрвен, я цел. Это моя затея. Ее ярость давила неподъемным грузом, и такого гнева на ее лице он не видел даже в детстве. И все это нацелено — мимо него. Она даже не смотрит! Без труда Нэрвен подняла с пола рослого Амрода — одной рукой, за ворот, словно желая его придушить. Даже наверняка желая. Элуред стукнулся затылком об пол, пошевелился с трудом… — Мы поверили вам! — прорычала Нэрвен, и Элуред понял, что она его и не слышит. — Что ты сделал с ним? Что? Он вытащил тебя, помогал, но вам все мало? Хоть кого-то видишь, кроме себя?! Амрод молчал, и вряд ли еще понимал, на каком он свете, его щеки и вправду были мокрыми от слез. Он лишь машинально перехватил и сжал запястье сестры. Вокруг сгрудились эльдар. Верные Феанариони теснятся у постели беспамятного, синдар и несколько гондолинцев — со стороны дверей, все при оружии, и чтобы его выхватить, нужно лишь одно желание, или одно слово справедливо разъяренной Нэрвен. Целительницы, когда-то отложившей меч ради учебы, но взявшейся за оружие снова при обоих разгромах Дориата. — Отвечай! — Нэрвен искала и не находила слова, встряхивая брата как щенка. — Что ты сделал?! Взгляд Амрода слегка прояснился, он вскинул голову. Сдержал левую руку, схватившуюся было за нож. — С ним — ничего. Я только отправился следом. — Куда? Куда ты сунулся, криворукий лесной головорез?! — А должен был послушно ждать? Возле двух тел вместо одного?! Элуред выпрямился, подавил трусливое желание зажмуриться и заорал, кажется, в первый раз лет за десять: — Тихо! Нэрвен! Я здесь! «Если Лимьо испугался и не передал мои слова…» Упала тишина. Амродовы верные смотрели на него в ярости, синдар — ошеломленно. Нэрвен поворачивала к нему голову медленно-медленно, как во сне, словно он докричался с другого берега Сирионской бухты… Она действительно не видела и не слышала его! Зато его видел Амрод, и такую отчаянную надежду, обращенную к нему, Элуред видел только в глазах смертельно раненных, которым обещали жизнь. Ответить на нее было нечем. — Нэрвен, эту глупость я сделал сам. Успокойся. Пожалуйста. Прости меня. Руки Нэрвен разжались и бессильно упали, Амрод пошатнулся, вернувшись на землю. — Рэдо… Глупый ты мальчишка… Он вспомнил, что говорил в юности брат после своих выходок, опустил голову и ляпнул: — Дай мне по шее, я заслужил. Вокруг шумели, беспокойно переговариваясь, и самое главное — к оружию никто больше руки не тянул. Верные Амрода что-то объясняли, наверное — что они нашли утром. Время. Почему так долго? Почему сейчас день? Обнимая и осторожно стискивая его, Нэрвен помнила, какие ребра были сломаны, и не коснулась их. — Что ты хотел? Зачем? Почему? — Попытаться дозваться. Я должен был попытаться… Можешь не говорить. Я самонадеянный дурак… Объяснить дальше он не успел. Эльдар шарахнулись в обе стороны, оттаскивая за собой и госпожу, и ее непутевого воспитанника, кто-то даже Амрода попытался оттащить, но только толкнул его на Нэрвен. — Амбарто, — сказал непривычно низкий для эльда голос, хриплый, словно после сна или долгого молчания, — за Мандос не поручусь, но с полдороги тебя точно было слышно. Амбарто? Амрод перестал дышать. Яблочная ветка очень громко царапалась об открытую ставню, шурша старыми плотными листьями. Скрипнула чуть слышно лежанка для раненых. Маэдрос приподнялся на локте, его уцелевший глаз был еще закрыт, но он до жути безошибочно повернул лицо к стоящему в стороне брату. Простыня съехала, открыв неожиданно очень худое, жилистое тело со следами бледных старых рубцов между заживающих свежих ран. — Нельо… — сказал Амрод на остатке выдоха, без голоса. И заорал в полную силу, так, что мелкие яблоки с той ветки посыпались: — Нельо! Каким чудом он не снес ни брата, ни лежанки, кинувшись обниматься, Элуред гадать не стал. Зато понял, что будет дальше. Но бежать некуда, Нэрвен еще держала его за плечо, вокруг шумели ошеломленные эльдар, от верных Амрода било такой заразительной радостью, что закрываться от нее не могли даже синдар и невольно улыбались. — Рэдо, — у Нэрвен голос тоже немного охрип, — я хочу знать, что ты сделал. Все, до каждого шага. Немедленно. Прямо сейчас Элуреду хотелось хоть чем-то загладить ее испуг, и он отдал ей, стоящей рядом, сразу все, лоскут памяти целиком — от того мгновения, когда развел костер из трав в саду, до пробуждения под ее гневом. Все равно он еще плохо понимал, что там произошло. Ошеломление Нэрвен донеслось как вспышка. «Стражи души? Расщепление фэа?» — спросила она сама себя. Дальше расслышать Элуред уже не успел. Его сгребли в охапку и только что не подбросили к потолку. — Мои ребра! — сумел выкрикнуть он, прежде чем Амрод его стиснул по-настоящему. Тот расслышал, и недавно ломаные кости заныли, но остались целы. «Что ты сделал? Что? — кричал беззвучно Амрод. — Как ты дозвался?! Почему не я? Как?» «Чтоб я понимал», — молча вздохнул Элуред. Когда удалось вывернуться из этих медвежьих объятий, он ускользнул к окну и выпрыгнул из него. Ему опять хотелось забиться в угол и как-то пережить самому все, что случилось. А еще — оказаться от Маэдроса подальше, честно говоря. Живым тот показался еще страшнее беспамятного, особенно сейчас. Вот только больная нога опять подвела. Он упал на колени в траву, потом поднялся, шипя, опираясь на теплый ствол яблони. — Держи, — негромко сказал Амрод из окна, и рядом с Элуредом воткнулась в землю та самая резная трость. — Я успею сделать Нельо другую. Опираясь на подарок, Элуред заковылял прочь так быстро, как только мог. У него полыхали уши, он мечтал забиться под одеяло в своей лекарской комнате. Когда немного успокоится, то перестанет чувствовать себя глупцом. И может быть, Нэрвен поможет понять, что он же сделал… Утро пятого дня от этой истории Элуред встретил на берегу моря с мечом в руке. С деревянным учебным мечом из просоленного в воде дерева, который успел вырубить неугомонный Рыжий. Как он здесь оказывался уже четвертый раз, объяснить даже самому себе было сложно. Четвертое утро на рассвете Рыжий приходил за ним с учебными мечами и звал работать. Четвертое утро он удивленно тащился за ним, замотав подлеченное колено для верности полосой ткани, вставал — и работал, забывая на время обо всем, кроме оружия в руках. Прохладный осенний туман наползал с моря, клубился над полосой светлого песка, закрывал холмы города мореходов и порой прятал даже одинокую фигуру на камне у самой кромки воды, там, дальше. — Уводишь сильно вниз. Повтори, — велел Амрод. Стиснув зубы, он повторил всю связку. А потом еще раз. И еще. Отбил внезапный выпад Амрода — тот одобрительно кивнул, а Элуред сразу подумал, что тот поддался. Это злило. — Я говорил с Эгалмотом, — сказал Рыжий внезапно. — Когда мы уедем, он сам будет тебя учить. Он со мной согласен. Ты слишком зарылся в целительские заботы. — Вы не сделаете из меня ни воина… ни военачальника… — выдохнул Элуред. — Воина — попытаемся. — Мое место — вот здесь, — он махнул деревянным мечом в сторону невидимого за туманом Дома Целителей. — Почетное место, — согласился Амрод. — Просто лучше тебе впредь не падать со стены и все же уметь зарубить врага, если тот залез туда. Бери пример с Маурвен. Про то, как она кремневым лекарским ножом уложила четверых орков подряд прямо в шатре для раненых, в селениях на Митриме даже песню когда-то сочинили. «Ага, знаю, и слышал, что на четвертом кремневый нож сломался, потому пятому она воткнула в глаз ложку… бррр». — У нее нет страха, — Элуред повторил связку движений еще раз. — А у меня есть. За несколько дней занятий я его не одолел. До твоего отъезда успею вряд ли. — Откуда твой страх, я понял, — Амрод криво усмехнулся. — Но видишь ли… если я от стыда побьюсь головой о ближнюю стенку, это ничего не изменит. А вот если погоняю тебя хорошенько до самого нашего отъезда, а Эгалмот продолжит, станет хоть немного лучше. Для тебя. — Об стену Сириомбара ты уже побился головой, хватит, — хмыкнул Элуред, и тут Амрод без предупреждения его атаковал. Элуред отбивался, пока не запутался в собственном движении, а отступить он еще не мог, оберегая ногу. Что ж, деревянный меч снова улетел на светлый песок, уже который раз за утро. — До счета шестьдесят ты в этот раз продержался, — подбодрил Амрод. — Ничего, терпением возьмешь. Он обернулся, настороженно посмотрел на сидящего у воды. Все время, кроме их занятий, Амрод обычно проводил возле старшего брата. Маэдрос каменно молчал пятый день, два из них просидев у могилы младшего Рыжего, а теперь третий день глядя в море. Еще пять или шесть дней, чтобы тот окреп — и большая рыбачья лодка здешних атани, живших на Балар со времен «после Бессчетных Слез», отвезет Феанариони и уцелевших верных к Гэлиону и вверх по реке, насколько смогут пройти. Серьезных порогов у Гэлиона нет, возможно, они смогут дойти даже до прибрежного селения, что напротив Амон Эреб, а если нет — то нандор Оссирианда помогут, укроют и отправят гонца в крепость. Для почти всех нандор Оссирианда Феанариони по-прежнему — щит от Врага, и никто иной. Когда Элуред отчаянно взмок, и Амрод вновь позволил остановиться и перевести дух, он заметил маленькую фигурку среди клубов тумана на склоне. Кто-то бежал вниз, размахивая руками. — Подождем, — кивнул Амрод, который ведь даже не обернулся и не косился никуда. — Ты же посмотрел и увидел, — усмехнулся тот, не дожидаясь вопроса. Элуред, плотно закрытый, прямо поежился. — Нет, этому тебе учиться рано, — продолжил Рыжий. — Сперва верни то, что умел с оружием. Смотреть по сторонам будешь, когда перестанешь коситься на меч. И, пожалуй, на сегодня хватит. Желтоголовый мальчишка-хадоринг подбежал к ним, запыхавшись, и вручил Элуреду полоску серой бумаги. — Благодарю, Рин. — Мальчишка был братом моряка с корабля «Чайка», на котором учились мореплаванию они с Элурином. Моряк остался под стеной Сириомбара, мальчишка стал учеником корабельщика, «Чайка» с людьми, фалатрим и одним учеником тихо ушла десять дней назад к устью Сириона… Невероятно хотелось смять записку и кинуть в море. Или хотя бы не читать. Именно от этого чувства он развернул и прочитал ее немедленно. Закрылся намертво, не зная, что еще сделать и как теперь быть здесь и сейчас. Покосился на Амрода, но тот на него не смотрел, обернувшись к морю. Услышав тяжелые шаги и скрип песка, Элуред вздрогнул и взглянул туда же. Маэдрос шел к ним, опираясь на трость. Теплый плащ, которым его все время укрывал Рыжий, он перекинул через правую руку, привычно спрятав ее в складках, и остался в одной белой рубахе, которая болталась, не скрывая, а словно подчеркивая, насколько он исхудал. Повязку на глаз ему тоже, наверное, завязал Рыжий. Потому что железная рука оставалась вместе с доспехами Маэдроса в доме Эрейниона. — Он хочет поговорить с тобой, — сказал Амрод и шагнул в сторону. — Если ты не убежишь. Именно сейчас?.. Элуред закусил губу и беспомощно кивнул. Его страху хотя бы не удивляются, и то хорошо. Можно не говорить лишнего. Можно ничего не говорить. Усевшись на ближайший камень, Маэдрос сделался лишь чуть ниже стоящего Элуреда. И теперь уже Амрод, подхватив оба учебных меча, ушел по песку вдоль кромки воды, чтобы не мешать. Уцелевший глаз Маэдроса был того самого цвета обледенелого серого гранита, как в видении — у его братьев. Элуред кивнул снова, показывая, что слушает. Подавил желание спрятать за спину руки и записку. И голос у Старшего остался хриплый, словно после сна или сильного холода. — Из-за меня погибла твоя мать, — сказал Маэдрос медленно. — Из-за меня в тебе поселился этот страх. Я не смог спасти твою сестру, хотя и приложил все силы. Мы не смогли помочь отстоять Сириомбар. Все что я сделал, дурное или наоборот, было впустую. Еще я у тебя в долгу и представить не могу, как с этим быть. Через два-три дня я уеду отсюда, чтобы дальше драться с Врагом в долине Гэлиона, это все, что я могу еще сделать. Для себя и для вас. Если хочешь что-то мне сказать или спросить… то самое время. Ох и выбрал же ты время, князь Маэдрос, ох и выбрал. Словно видел или чуял. Никакая кровь майя не подсказала бы лучше. — Ты двух братьев потерял в Дориате, князь… — Элуред с трудом справился с голосом, — и других двух в Сириомбаре. Ты выгнал нас из дома и снова пролил кровь. Потом ты предупредил нас всех и убил балрога, и он не достал ни Эльвинг, ни то, что она берегла. Даже если бы все твое войско стояло с тобой на наших стенах, мы бы скорее проиграли, чем нет, против этой тучи врагов и против огня. Что я тебе могу еще сказать? И опять проклятые слезы побежали, что ты будешь делать… — Оплачь своих братьев, князь Маэдрос, как я оплакиваю своего. Вот и все. От того, что ты делаешь себя камнем, никому легче не будет. Я не знаю, что тебе говорить еще… Остальное ты знаешь лучше меня. — Тогда я хочу спросить. Бумага жгла руку. Наверное, не хуже, чем Маэдросу — Сильмариль. Прилетел ветер, начал сдувать туманные клочья, путать длинные, плохо расчесанные волосы Маэдроса, в которых с прошлого раза стало заметно больше седины, и залеплять волосами мокрые щеки самого Элуреда. — Ты смертный, сын Диора. Возможно, кровь эльдар продлит твою жизнь в несколько раз, а возможно, нам всем Моргот отмерит не больше одной жизни аданов. И никто из вас не знает, что дальше, темнота и ничто — или нечто иное. Скажи, как ты с этим живешь? — Что?.. — пискнул шепотом Элуред. — Не знаю, у кого еще спросить, чтобы тот молчал, — Маэдрос повернулся к ветру, чтобы тот сдул с лица полуседые пряди. — Халлан, мой оруженосец и помощник, умел молчать, но спросить его я опоздал. Что это? Зачем это? Элуред вытаращил глаза, внутри водяным смерчем крутились ошеломление и страх, но сверлить взглядом Маэдроса было делом пустым. — Я… не думаю об этом, — выговорил, наконец, он. — Стараюсь не думать. Это… страшно. Я живу и надеюсь на лучшее. Но… почему спросил ты? «Что бы мы не сделали, — ворвался в его слух и память голос Маглора, слышанный лишь однажды у ворот Сириомбара, и звучал он, как поющая сталь, — нарушили Клятву или сдержали ее, нам все равно одна дорога! Во Тьму, вслед за этими драуговыми словами! Но нарушить ее — меньшее зло, чем сдержать!» Голос исчез, и Элуреду показалось, что он услышал, как захлопнулись медные ворота чужого аванирэ. Отсекая все то, что не полагалось знать даже близким — сомнения и страхи. — И последнее, что я хотел сказать, — голос Маэдроса стал тише и немного мягче. — Дети Эльвинг сейчас в Амон Эреб, под опекой Макалаурэ. С ними все хорошо. Хотя не думаю, что брат так просто отпустит их на Балар. Уж точно не на рыбачьей лодке. Брат будет ждать не меньше, чем «Вингилот». Амбарто этого не знал. Обормот. Руки Элуреда затряслись. Одно к одному, только и мог подумать он, держа хотя бы свои мысли на замке и комкая проклятую записку. Одно к одному… Нарушил свою клятву Маэдрос под стенами Сириомбара или сдержал? Об этом можно было спросить несколько мгновений назад, но он опоздал. Опять опоздал. Сейчас уже не ответит… Одним глазом Маэдрос, надо сказать, смотрел куда пронзительнее, чем раньше — двумя. — Не хочешь говорить — молчи, — сказал он Элуреду. — Я уеду, и хотя бы одной причины бояться у тебя станет меньше. Напиши письмо, Амбарто будет рад его передать. Рука затряслась еще сильнее. Разум снова твердил, что он делает самую большую ошибку. Что перед ним не друг, и не будет им. Молча, непослушной рукой он протянул Маэдросу измятый клочок дешевой серой бумаги, которую звали «лекарской», весь Балар писал на ней черновики и короткие записи по хозяйству. «Ненавижу умолчания. Ненавижу». Привычно развернув записку пальцами левой руки, старший сын Феанора вздрогнул, немного побледнел — и невольно надорвал бумагу. «Искали тело десять дней, — торопливо, неровными тенгвами написал Хальгаэр, ведущий «Чайки». — Ныряльщики осмотрели прибрежье и две лиги дна по течению. Ее тела нет».