Мальчишка

      Чем ближе конкурс, тем сильнее меняется Ибо. Становится одновременно резким, нервным, и пугающе вялым, словно то пламя, что горело в нем, начало слабеть и угасать, растрескиваясь искрами в своей агонии. Он даже умудрился поругаться с ребятами из команды, и слушать не хотел разъяснения Чжаня, что такое поведение было в корне неверным, что не стоило так давить, требовать, упрекать, говорить «если считаешь, что участие важнее победы, вали». Глядел обиженно в камеру, отфыркивался от снега на ходу и после «Чжань-гэ, ты на чьей стороне вообще?» сбросил видеозвонок, не став дожидаться никаких объяснений. Оставшийся вечер не брал трубку, читал сообщения и молчал. Это раздражало и нервировало. Не хотелось оставлять его сейчас такого в одиночестве, но что можно сделать, если человек сам от тебя отгораживается и не желает слышать ничего, что не совпадает с его мнением? Правильно, ничего не сделаешь. Так что попытки достучаться до Ибо Чжань оставил после первых же трех проигнорированных сообщений и двух звонков. Может, перечитает, когда успокоится, поймет, что был не прав, исправит ситуацию.       Эта его нездоровая тяга во что бы то ни стало победить и прежде заставить окружающих пахать на его цель не вызывала в Чжане ни одной положительной эмоции. Хорошо, когда человек целеустремленный, готовый трудиться не покладая рук ради своей цели, но это ярое упорство Ибо отдавало чем-то, напоминающим манию, и саморазрушением. Было ли так же в свое время с мотокроссом? Всегда ли вообще так было?       Невозможно изучить человека за несколько месяцев так, чтобы наверняка знать, как он поведет себя в той или иной ситуации, просто потому хотя бы, что не успеваешь столкнуться с такой ситуацией и увидеть, что она сможет раскрыть, какими сторонами личности развернет или что наружу вывернет. Чжань не совсем уж наивный, понимает это. Порой и за целую жизнь невозможно полностью узнать другого человека, что-то так и остается навечно закрытым для окружающих, как бы близки ни были. Мы себя-то за всю жизнь не можем узнать — что уж говорить о чужой душе? Она всегда будет оставаться белым пятном неизвестности.       Чжань знал привычки Ибо, знал в общих чертах, как он может отреагировать в тех или иных случаях, знал о его вкусах — еда, напитки, одежда, фильмы, музыка — хватает всего, но этого невообразимо мало. Даже страшно подумать, насколько этого мало. Насколько бы сильно они ни сблизились, насколько бы сильно оба друг другу ни открылись, дистанция все равно оставалась, и происходящее лишь давало еще раз в этом удостовериться. Этот факт не расстраивал, не вызывал ощущения отстраненности, но он немало заставлял переживать за Ибо. Что последнее время творилось в его голове, Чжань едва ли мог представить: Ибо и сам об этом говорить отказывался, и от Чжаня отмахивался, стоило ему попытаться только спросить. Переводил тему, отшучивался или просто уходил от разговора с «у меня урок, я пошел» или «мне пора на тренировку». Та беседа в самом начале была, наверное, верхом его откровенности, а дальше створки его внутренней раковины будто бы понемногу закрывались, и причины этому Чжань найти не мог, во всяком случае, глядя с доступных ему позиций. Это лишь подростковая максималистская мания «я сам все могу решить и ни в ком не нуждаюсь», попытка очертить границы с намеком на «сильный и независимый»? Или все те же, так никуда и не девшиеся заморочки с самоопределением, что тянутся с осени и выливаются сейчас вот в такое? Или это его обычное отношение к тому, что делает? Можно только додумывать. Поговорить лично, морально, так сказать, припереть к стенке и выпытать наверняка, какого черта с ним творится, чтоб потом на две головы это решить, возможным пока не представляется — больше не встречались с тех пор.       Без Ибо свободного времени стало несоизмеримо много. Чжань всегда знал, чем себя занять, с кем встретиться из своих немногочисленных знакомых. Это знание никуда не делось, как и возможность найти себе занятие или компанию, просто не так хотелось всего этого уже, не те чувства вызывались. Он давно и очень прочно привык к присутствию Ибо, к их болтовне в чате, фото, видеозвонкам, и хотелось именно этого. Он прекрасно понимал и про занятость, и про усталость, и оттого не просил о встречах, не просил вообще ни о чем, принимая все, что Ибо был в силах сейчас дать, и отвечал всем, что сам Чжань мог дать ему в ответ.       На грани «хочу» и «не хочу» Чжань встретился наконец с соседом-канадцем, предложившим попить пивка на неделе. Согласился на субботу со скрипами и заржавелой нерешительностью, но все же согласился.       Что согласился, не пожалел: в баре, который выбрал Алексис, было действительно очень хорошее пиво, а еще приятный английский инди-рок. Беседы обрывочно перескакивали от темы внешней политики Китая и Канады к теме культуры, а дальше не пойми откуда мифология, литература, театр — все знакомое обоим, близкое, интересное.       Когда Чжань пошел к барной стойке за еще двумя кружками, заметил мелькнувший справа ярко-красный берет и девушку с закрытого показа «Whiplash», что сильно опоздала к началу. Ту, с которой разговорились у входа, узнал не сразу — длинное пальто, немного растрепанная высокая прическа, да и лицо без яркой помады выглядело немного непривычно. Зато она Чжаня узнала и без колебаний подошла.       Познакомились наконец, разговорились, Алексис был в полном восторге от новых знакомых и просил «Кико Мидзухару», которая вообще-то Сюэ Рэн, побыть его моделью (о мечте организовать выставку портретной черно-белой фотографии у себя на родине Алексис рассказал Чжаню еще при первой встрече и тоже уговорил на несколько фотографий), и все бы хорошо, если бы из «а как вы познакомились?» не выросло «а кто тот мальчик, который был с Вами на фильме?». Чжань почти автоматически ответил «братишка», и вот уже мысли опять вернулись к Ибо с его трехдневной молчанкой.       Ожидание, пока у пацана мозги встанут на место, все же тянуло за жилы, нервировало, и надолго от этого не абстрагируешься, как бы весело и оживленно ни было. Даже на работе в начале и конце обеденного перерыва перепроверял чат, обновлял страницу Ибо на вейбо. Абсолютный штиль везде.       Чжань опять по привычке лезет в карман за телефоном. Он запутывается наушниками, цепляется, не хочет вылезать сразу.       На только разблокированном экране высвечивается «1 непрочитанное сообщение от: Ван Ибо».       20:15 Ван Ибо: «Чжань-гэ, как ты?»       И Чжань наконец выдыхает. Это лучше, чем извинения за прошлый раз, сожаления о своем поступке и «я понял все, что ты мне говорил, и исправил ситуацию» вместе взятые, потому что все это уже есть в этом простом вопросе. Этого вопроса не было бы, было бы что-то другое, если б Ибо не хотел извиниться, не сожалел, не исправил то, что вытворотил.       Чжань бегло глянул на обсуждающих свои путешествия за границу знакомых и вновь опустил взгляд к телефону.       20:43 Сяо Чжань: «Как Хатико, только менее трагично»       20:44 Ван Ибо: «Не волнуйся, я бы не помер, не предупредив»       20:44 Сяо Чжань: «Уведомление в чат прислал бы или на почту?»       20:45 Ван Ибо: «Предупредил бы лично»       20:45 Сяо Чжань: «(°ロ°) Какая честь!»       20:45 Ван Ибо: «Извини, что сорвался на тебе и игнорил»       20:46 Сяо Чжань: «Ты точно Ван Ибо? Сяо-Хатико-Чжань ждал именно Ван Ибо. Подтвердите, что Вы не робот»       И тут же экран загорается входящим видеозвонком.       – Извините, важный звонок, я отойду, – торопливо извиняется Чжань, пытаясь сдержать растягивающую губы радостную улыбку, выходит из-за столика и, только впихнув гарнитуру в одно ухо, принимает вызов.       Ибо на экране недовольно поджимает губы и в немом вопросе приподнимает бровь.       – Теперь верю, что это ты.       Чжань отходит ближе к двери, выходит на лестницу. С выхода немного поддувает, когда открываются двери.       – Скажи еще, что я извиняться не умею, – не всерьез возмущается Ибо, смущенно улыбаясь и потирая шею ладонью.       За спиной у Ибо уже знакомые по паре разговоров обои в бледно-голубую полоску — он дома, в своей комнате.       – Не скажу. Просто увидеть тебя хотел.       Ибо от этих слов с довольнейшей улыбкой растекается спиной по стенке и откидывает голову на плечо.       – А ты где вообще? – спрашивает и щурится, будто присматриваясь к фону у Чжаня на своем экране — он точно затемненный, а уж тем более здесь.       – В баре. Точнее, около входа в него уже.       – Ты чего это, пьешь в одиночку? Так тяжело переживал эти дни?       В глазах Ибо эмоции на грани шутки и серьезности. И смешно, и страшно — а вдруг?       Чжаня это позабавило, но при том сделалось по-приятному тепло — волнуется.       – В одиночный запой из-за тебя уходить не собираюсь, так что расслабься.       – В групповой ушел, что ли?       – Вроде того. С мужиком из соседнего подъезда обещал пива выпить на неделе.       – Аа-а.       – Ага. Представляешь, встретили тут тех двух девушек с кино. Помнишь?       Ибо задумчиво хмурится, смотрит бегло куда-то вправо, вниз, а после на Чжаня, и мотает головой.       – Мы с одной из них разговаривали, пока ждали: я тебя, она подругу. Ее подруга пришла еще по…       – Аа-а! – уже с другой интонацией и прояснившимся лицом тянет Ибо и активно кивает. – Вспомнил. И как время проводите?       – Хорошо, – жмет плечами Чжань и смешливо добавляет: – Хочешь присоединиться?       – Нет, спасибо, чужим перегаром дышать не хочется.       – Я не пьян.       – А я и не о тебе.       – То есть, со мной дышать перегаром можно? – глупо хихикает Чжань, в расслабленно-ленивом жесте прикрывая рот пальцами.       – Если ты будешь пить со мной.       – Вырасти сначала.       В ответ Ибо делает это свое коронное кирпично-суровое выражение лица и поднимает кулак с оттопыренным средним пальцем.       – Этот тебе не нужен? Отломать?       – Ты ж сам потом вправлять и гипсовать будешь, – усмехается и опускает руку. – Лишняя работа.       – Лишний пациент — лишние деньги, которые лишними не бывают.       – Вот и вся твоя меркантильная забота, – бубнит Ибо. – Ладно, иди, тебя там ждут уже.       – Пойду-пойду. У тебя все хорошо?       – Да, все путем.       – Ладно, тогда…       – Пока? – закончил за него Ибо.       – Пока, – кивает Чжань в ответ и завершает звонок.       Сейчас все равно не спросить все, что хочется, не поговорить нормально. Не здесь, не у двери в бар, когда за столиком ждут.       К радости примешалось что-то тоскливое, стало неуютно, будто стоишь продуваемый всеми ветрами, а на плечах ничего теплого, одна вот эта рубашка, тонкая и совершенно не греющая. А может, это просто поддувает от двери?       Невысказанное «как же я по тебе скучаю» осталось сиротливым эхом в голове Чжаня, продолжая повторяться и повторяться, рикошетя от стенок черепной коробки. Акценты так и остались нерасставленными, чувства неоднозначными, отношения непонятными — одни сплошные «не».       После того недолгого разговора мало что меняется: у Чжаня все та же работа и третий раз на продлении в библиотеке «Тошнота» Сартра, от которой действительно уже тошнит так, что не дочитать. В этот момент Чжань очерчивает для себя новые границы: французский экзистенциализм — не сейчас. Слишком давит. Может быть, даже не только не сейчас, может быть, вообще никогда. А еще, конечно, зарывшийся по уши в подготовку к конкурсу и учебу Ибо, без которого, пора признать, ломает. И если уж признавать, то вслух. Ну, почти: письменно и сразу в сообщения Ибо.       13:36 Сяо Чжань: «Я ужасно по тебе соскучился»       14:45 Ван Ибо: «Правда?»       14:54 Сяо Чжань: «Правда. Просто кошмар как»       16:28 Ван Ибо: «И я скучаю по тебе, гэгэ»       16:29 Ван Ибо: «Но встретиться не выйдет пока. У меня с математикой жопа совсем. Если родители узнают, будет хреново»       16:32 Сяо Чжань: «Все нормально. Учись как следует. Когда сможешь, тогда сможешь. Только отдыхать не забывай»       Сяо Чжань больше не пытается что-то понять. Просто заколебался анализировать, сравнивать и пытаться найти тому, что между ним и Ибо происходит, название и разумное объяснение. И тому, что между ними, и собственному отношению к этому мальчишке. Все это в миллионный раз прогналось в голове по кругу без единой новой мысли, пронеслось уже совершенно бесформенной кашей, из которой то тут, то там торчали какие-то более отчетливые, не полностью перекрученные этой ментальной мясорубкой «оба запутались», «отношения с подростком — идиотизм» или «влюбиться в Ван Ибо», которая кажется в этом наборе самой нелепой. Чжань отмахивается от всего, продолжая вариться в этом стылом бульоне из домыслов, переживаний и тихой-тихой тоски.       Все оживает в пятничное утро с сообщения Ибо «ты свободен сегодня вечером?», пока Чжань трясется в автобусе по дороге на работу. Ибо торопливо допечатывает вдогонку пожелание доброго утра, и с этим сообщением, кажется, заново приходит понимание смысла самого этого выражения — «доброе утро». Вот что чувствуешь, когда утро действительно становится для тебя добрым, а не просто утром — наступило и наступило. И затянутое свинцовой серостью небо не давит своей унылой тяжестью на голову, и бесконечное ворчание старушки в другом конце салона уже не кажется таким раздражающим. Волшебство да и только.       Чжань отвечает тем же, прикрепляет радостную эмодзи, и пишет, что да, свободен. Ибо без предисловий напрашивается в гости, говорит, по котейке соскучился, по Чжаню, предлагает встретить после работы (Чжань улыбается экрану телефона, готовый почти растаять и растечься по салону автобуса от этого предложения). Он уже соглашается на все, пишет свое восторженно-нетерпеливое «конечно», но вспоминает, что по пятницам у Ибо тренировки сразу после школы. Но на вопрос «а ты не устанешь после?» Ибо как всегда отмахивается, уверенно заявляя, что все нормально, все путем, говорил же, нет смысла переживать. Верить хочется, да не очень-то это получается. Вот когда увидит своими глазами, что все нормально и путем, тогда и не будет переживать.       Под конец смены прилетает сообщение с «давай я сразу к тебе, а то в душ не успею сходить». Чжань собирается в спешке. Ему по-глупому смешно от самого себя, потому что из рук валится то ежедневник с заметками на следующую неделю — имена, время, процедуры раскрываются и, шурша листами, приземляются на пол, — то незастегнутый до конца рюкзак. Хорошо, хоть телефон избежал участи пасть жертвой взволнованной неуклюжести Чжаня.       Дома вопреки ожиданиям проще не становится. Чжань мечется беспокойно от комнаты к кухне, от кухни к ванной, зачем-то в третий раз моет руки и думает, что все же стоило тогда добежать до магазина, ведь завтра выходной, в холодильнике не густо, да и приготовить что-то дельное едва ли успеет, а Ибо точно придет голодный. И уже не смешно совсем от этой своей реакции. Она напоминает панику. Чжань возвращается в комнату и перестает мельтешить туда-сюда, садится на диван и выдыхает. Орешек осторожно подходит к нему, кладет лапы на колени и тычется носом в руки.       – Девочка моя, – зовет Чжань шепотом и чешет кошку между ушек, – Орешенька… Мне страшно.       И для этого «страшно» у Чжаня хватает объектов, начиная с состояния Ибо и заканчивая собственной реакцией на его появление.       Кошка издает несколько урчащих звучков и уже лезет на колени со всей готовностью утешить и поддержать. Чжань аккуратно помогает ей забраться и прячет маленькое пушистое тельце в объятиях.       От звонка в дверь дергаются оба — и Чжань, и Орешек.       Ибо смотрит на него как ребенок на рождественский подарок, когда Чжань открывает дверь, и от его кривоватой, трогательно-смущенной улыбки передавливает грудь. Он не ждет, пока Чжань нормально впустит его и закроет дверь, а с ходу кидается на шею и сжимает так крепко, что от этого больно. Он пахнет снегом и уличным холодом, сам весь холодный, но Чжань не отстраняется, вцепляется в бока широкой дутой куртки и прижимает к себе. Тихое «Чжань-гэ» теплым потоком согревает шею и заставляет жмуриться от понесшихся по спине мурашек. Ибо как всегда тычется носом в шею и льнет всем телом, будто бы хочет спрятаться, вжаться, завернуться в объятия Чжаня, как в теплое одеяло. Чжань ощущает, как мелко подрагивают ноги Ибо от неудобной позы, кожей чувствует его губы и дыхание через рот, горячее и влажное. Ибо неловко елозит пальцами по росту волос, лезет ими к затылку, гладит. Так приятно.       – Чжань-гэ, – вполголоса начинает Ибо, переступая на месте, чтоб удобней встать, – я принес дофига вкусного и вредного.       – Боже, Ибо, зачем? – Чжань глухо смеется, вжавшись лицом в капюшон толстовки Ибо почти на макушке.       – За хреном. Будем смотреть мультики и есть. В кровати и под пледиком. У тебя есть плед?       – Есть, – улыбчиво отзывается, стягивает-таки капюшон с Ибо. – Разденься только. Неудобно же так...       Ибо посмеивается и отпускает Чжаня. Лохматый, разгребает пятерней волосы и не прекращает довольно лыбиться, заискивающе глядя исподлобья.       – Разденусь, и продолжим обниматься?       – Сколько угодно, – смеется Чжань и тянется к двери, закрыть наконец.       – А, подожди, – вспоминает он, – как ты тогда домой успеешь? Время-то уже…       – На последнем автобусе.       Ибо вешает куртку на вешалку и берется за ботинки.       – Я только пришел, а ты уже намекаешь, что мне пора? – ворчит, глядя снизу вверх на Чжаня, и стягивает обувь.       – Намекаю, что часа будет маловато, – улыбается Чжань, наслаждаясь вернувшимся ощущением легкости и комфорта. – Тем более Орешек тебя так просто не отпустит. Но а вообще, серьезно, родители не потеряют, если в двенадцатом часу вернешься?       – Да блин, Чжань-гэ, я говорил же, что это нормально. Ну? – выпрямляется, смотрит на Чжаня и ждет согласия.       Ибо выглядит уставшим. Не умотанным в ничто, конечно, но усталость явственно отпечаталась на молодом и всегда полном жизни и энергии лице, а это уже немало. Это уже много и почти чересчур, потому что во времена мотокросса, каким бы подбитым и покалеченным ни был Ибо, он никогда не выглядел таким уставшим. И ни одна его улыбка не может до конца это спрятать.       – Что ты на меня так смотришь?       – Давно не видел, – пожимает плечами Чжань и на автомате тянет Ибо вновь к себе. Теперь не пахнет холодом и улицей, теперь от него пахнет почти выветрившимся кондиционером для белья, дезодорантом и особенно ярко — им самим. Так пахнет только Ибо. Никаких духов, одеколонов, лосьонов, запахов косметики и средств для укладки. Им хочется дышать.       – И давно не обнимал, ага?       – Ага.       Доставать душеспасительными беседами слишком довольного и воодушевленного предстоящим совместным вечером Ибо кажется кощунством. После — обязательно, но не прямо сейчас.       Ибо вытаскивает из рюкзака две здоровенные пачки чипсов и бутылку колы, забирается с ноутбуком Чжаня на диван, подтягивает к себе кошку поближе под бок — увы, ее место на коленях заняла тихо жужжащая машина — и под щелканье клавиатуры спрашивает, нравятся ли Чжаню диснеевские мультики.       – Нравятся, только не что-то вроде «Золушки».       – Не хочешь «Золушку», будет «Спящая красавица», – не теряется Ибо и продолжает клацать по клавишам, через некоторое время заговаривая вновь. – Мне у них про животных нравятся мультики. Они такие душевные прям.       Чжань понимающе хмыкает, вытягивая с верхней полки шкафа плед.       – Мне в детстве очень нравился мультик про далматинцев.       – Который по телику крутили каждое утро?       – Не-не, не сериал, – качает головой Чжань, наконец устраиваясь рядом с отрытым в недрах шкафа пледом, чипсами и колой. – Полнометражный мультик. Старый совсем.       Чжань расправляет плед, и Ибо приподнимает ноутбук повыше, позволяя укрыть себя, а после накрывает мягким уголком и кошку.       – Старше меня?       – Конечно. И старше меня даже.       – Даже! – передразнивает Ибо, тянет к себе одну из упаковок чипсов, чтоб раскрыть и уложить Чжаню на колени. – Как будто старше тебя могут быть только динозавры.       – Так, чего ты там нашел?       Чжань тянет ноут ближе к себе, перетаскивая одним краем на свое колено, и глядит на надпись над темным окошечком медиапроигрывателя — «Братец медвежонок».       – Твой формат «о добром и вечном»?       – Ага.       Это сладкое долгожданное умиротворение все-таки улетучивается на второй половине мультфильма, когда Ибо начинает время от времени встряхивать головой. Поначалу Чжань думает, что всего лишь волосы лезут в лицо, у Ибо они все же на порядок длиннее, чем у него, а стричься он, видимо, пока не планирует, но когда поворачивается и наклоняется ниже, чтоб заглянуть-таки в лицо, понимает, что дело совсем не в этом. Ибо снова чуть встряхивает головой, жмурится и пытается проморгаться и расфокусированно смотрит перед собой.       – Эй-эй! Тебе плохо?       Чжань обхватывает его за плечо и аккуратно поворачивает к себе.       – Нет, не кипишуй ты так, – снова жмурится Ибо, открывает глаза и бормочет виновато. – Просто… Наверное, я сейчас вырублюсь. Прости.       Все хуже, чем казалось. Загонял себя все же основательно, понимает Чжань, и внутри жгучей клокочущей волной поднимается злость, помешанная со страхом.       – Так какого же черта ты тогда шел ко мне? Ты должен был идти домой и поспать! Зачем ты тратишь на встречи со мной время, в которое должен отдыхать?! Я же просил!       – Ну, пожалуйста, не ругайся, – жалостливо стонет Ибо. – Этот энергетик, не энергетик, а ссанина какая-то. Он должен был действовать несколько часов. Паленый какой-то или что, блин…       Ибо скукожился, закрыл лицо руками и растер жестко, злясь то ли на энергетик, то ли на себя, то ли на все сразу.       – Ибо, мать твою! – по новой взрывается Чжань, но заставляет себя смягчить тон, не ругать его сейчас, не кричать — Ибо и без того в очень уязвимом состоянии. – Пойми ты, ни один энергетик не будет долго и эффективно работать, если у тебя организм уже и так истощен. Какую энергию он должен расшевелить в тебе? Уже отсутствующую?       – Не знаю я, – беспомощно гнусавит Ибо в прижатые к лицу ладони.       – Ибо, пойми ты, чтобы продуктивно и качественно работать, нужно хорошо отдыхать. А не выжимать из себя все, что можно и нельзя, а потом хлестать энергетики. И раз ты так себя чувствуешь, ты должен был идти домой и сразу лечь спать. Тебе отдых нужен. Какого хрена ты упрямишься постоянно, притворяешься и врешь, что все хорошо?       Ибо убирает руки от лица и глядит в сторону, куда спрыгнула потревоженная кошка, не пожелавшая становиться свидетельницей этих сцен.       – Я просто хотел побыть с тобой, – глухо отзывается он, и это удар по больному.       Чжань вздыхает и ненадолго закрывает глаза.       – Почему ты такой?       Отвратительно ощущать собственное бессилие. Почему, чтобы быть услышанным этим упрямцем, нужно чтобы он полностью себя доканал, потому что только в таком состоянии не будет сопротивляться, а будет слушать? Хотя и то не факт.       – Ну что со мной не так опять, а?       Ибо сейчас не лучше побитой уличной дворняги с этими своими расстроенными интонациями и опущенным взглядом.       «Ну почему ты дурак такой? Что же ты делаешь с собой?» – хочется накричать, встряхнуть Ибо за плечи, но…       – Все так.       Он сгребает Ибо в охапку и крепко-крепко прижимает к себе.       – С тобой все так, – повторяет уже шепотом, прижавшись губами к макушке Ибо.       Тот вошкается, устраивается удобнее, скинув ноутбук с поющими медведями на край дивана.       – Можно мне сейчас поспать чутка? Двадцать минут, ладно? И я буду в адеквате. Просто, если сейчас не посплю, мне кажется, я сдохну, – вздыхает Ибо. – Прости, что так вышло. Я не так хотел.       – Забей уже. Я сейчас.       Сейчас Ибо поспит, а потом уедет на такси домой, чтоб быстро, наверняка и без приключений, решает Чжань, разжимает объятия, но Ибо вцепляется в него и прижимается головой к плечу.       – Куда?       – Подушку дам и уберу все.       – Не надо ничего.       – Ладно. Поставлю таймер, – соглашается Чжань, и Ибо затихает.       Свободной рукой Чжань подтягивает ноутбук обратно, выключает мультфильм, ставит таймер на час и сам закрывает глаза, борясь с тревожными образами под веками и мыслями про поговорить, объяснить, помочь.       Открывает глаза он, когда слышит постепенно возрастающий писк — таймер оповестил о прошествии часа. Чжань выключает его и косится на никак не отреагировавшего Ибо. У него совершенно безмятежное выражение лица, рот открыт, а у самых губ на рубашке Чжаня образовалось влажное пятнышко.       – Эй, спящий красавец, просыпайся уже, – зовет он и поглаживает Ибо по спине. – Дома доспишь. Ну? Слышишь меня? Ибо?       Ибо судорожно вздыхает, вырванный из сна, закрывает рот и резко отстраняется, скривившись.       – Твою ж… – бормочет он и торопливо вытирает рот.       – Вот уж не думал, что ты будешь пускать на меня слюни в прямом смысле этого слова, – все же не удерживается и поддевает его Чжань.       – Прости, это случайно, – сконфуженно бормочет Ибо. – Тебе сильно противно? Чжань-гэ…       – Настолько, что аж в хлорке искупаться хочу.       – Я ж серьезно!       – А я нет. Собирайся. Сейчас домой поедешь.       – А… Можно мне остаться? Пожалуйста.       Это «а можно» устами Ибо заставляет Чжаня усомниться в своем решении.       – А родители? – спрашивает он, мысленно взвешивая «за» и «против».       – Позвоню маме, скажу, что останусь у Цзысюня.       – У меня один комплект постельного, – первое «против».       – Так можно? Прости, я правда не вывезу домой тащиться.       – Потому что отдыхать нужно как нормальный человек!       – Ну не ругайся, а? Так можно?       – Если родители будут не против, можно, – через силу выдавливает из себя Чжань, но Ибо сейчас не заметил бы и этого, и многого другого. Слишком уставший.       Ибо сидит в углу дивана скрюченный в три погибели, трет лицо и сонно жмурится, уставившись в экран телефона.       – Мам, – жалостливо тянет он, прижимая телефон к щеке. – Я ужасно устал. С ног валюсь. Не дойду до дома. Ага. Да, покушаем и ляжем спать. Он звонил маме, предупредил, она там как раз что-то приготовила, так что все нормально. Да, передам. И тебе заранее спокойной ночи, мам.       Ибо заканчивает разговор и переводит взгляд на Чжаня, мол, видишь, мама согласилась.       – Может, я тебе такси вызову лучше, а ты маме скажешь, что взбодрился и пришел все-таки сам? – на всякий случай переспрашивает он, за время разговора почти решив, что так будет, пожалуй, правильнее, если Ибо уедет, не будет лгать матери и спокойно уснет в своей постели. – Напоминаю еще раз: у меня только одна подушка и одно одеяло, понимаешь? Было бы всего этого два — оставайся, не жалко. Диван разложенный — как аэродром, так что не мешали бы друг другу. А так…       – Я могу без подушки.       – И наутро будешь без шеи, ага. Поднимай задницу, расстилать буду. Хочешь чего-нибудь? В душ, есть или...       – Вообще ничего не хочу. Только отрубиться снова.       Чжань раскладывает диван, застилает, кладет у подушки белого зайца и слышит, как Ибо за спиной тихонько хихикает.       – Готово. Укладывайся.       – Спасибо. Ты, если хочешь что-то делать, то делай, я усну в любом случае. И прости. Я правда не думал…       – Да хватит уже извиняться, как будто сделал что-то ужасное. Завтра поговорим обо всем на свежую голову.       – Хорошо.       Чжань смотрит искоса на упаковки чипсов и колу, вновь на Ибо и подходит к стулу с завешенной одеждой спинкой. Меняет по-быстрому рубашку на свитер, выкладывает на стол лишнее содержимое из рюкзака.       – Ты куда?       Ибо смотрит сонно, и выглядит по-детски трогательно с этим растерянным взглядом снизу вверх, приоткрытым ртом и не вывернутым до конца носком в руке (интересно, он всегда носит белые?). Руки так и тянутся коснуться, погладить это дурачье. Чжань не противится этому, подходит и зарывается пальцами в волосы Ибо. Прямо как когда-то в кабинете, когда он просил погладить. Только сейчас не просит, сейчас самому хочется это делать без всяких просьб.       – В магазин схожу. А ты ложись, отдыхай.       Говорит и на каждую фразу ведет ладошкой по голове, и под конец Ибо обнимает за талию, тянет на себя и прижимается лицом к животу. Точно, как тогда.       – Зачем?       – Нужно… – Чжань прерывается, почувствовав руки Ибо у себя под свитером, на пояснице. – Нужно купить тебе щетку и что-то на завтрак. Я ж не планировал, что все вот так получится.       – Далеко идти?       – Да нет, не особо. Скоро вернусь, – и на всякий случай добавляет: – Только ждать не удумай.       – Не-не, я не вывезу ждать, – говорит и отрицательно мотает головой, точнее, пытается, а по существу просто елозит носом по выпуклым узорам на свитере.       Чжань пропускает его волосы сквозь пальцы, проходится подушечками по коже головы, оглаживает затылок. Ибо сейчас такой расслабленный, мягкий, почти плюшевый.       – Хочешь чего-нибудь?       Ибо задумчиво мычит, перекатывает голову на бок и отвечает:       – Ты уверен, что готов это услышать? – несмотря на умотанное состояние, в голосе Ибо все равно звучат смешливые нотки.       – Из магазина, Ибо.       – Ну если из магазина, то, – он широко зевает и на выдохе договаривает: – яблок. Уже два дня их хочу. Кислые такие, знаешь? Если будут, то их, а так ничего.       – Ну хорошо. Все, отпускай и ложись. Осторожно, кстати, Орешек любит в уголке в ногах спать.       Ибо согласно мычит и отстраняется, вытаскивая руки из-под свитера Чжаня.       Только уйдя в прихожую, Чжань слышит вполне отчетливый звук рухнувшего чего-то на диван — предположительно, этим чем-то был Ибо — и глухой смешок, а после вспоминает, что, молодец такой, оставил телефон на столе. Пришлось разуваться и идти в комнату, где и застал Ибо действительно развалившимся поперек дивана в расстегнутых джинсах и с закрытым руками лицом.       – Ты чего валяешься одетый?       Ибо мотает головой, так и не отняв руки от лица, потом все же убирает и, не поднимаясь, лежа стягивает с себя джинсы.       Когда Чжань выходит из лифта, оказывается, что все-таки соврал Ибо: магазин поблизости уже закрылся. Почти десять минут как. Придется идти до круглосуточного, а это уже не близко, не быстро, но менее нужно от этого не становится.       Пока он пробегается между полок, прикидывая, что можно купить, чтобы завтра быстро и без заморочек приготовить, его не покидает странное волнение. Не то напряженное, вызванное состоянием Ибо, а другое уже, приятное, хотя причиной ему все тот же Ибо.       Необычно думать, что там, дома, есть кто-то кроме кошки, кто-то близкий, важный, и этот кто-то сейчас спит в его постели.       В корзинке оказываются две упаковки цзяоцзы[1], зеленые яблоки, бутылка клубничного молока и зубная щетка. Парень-кассир с крашеными в бирюзовый волосами на крайней кассе (студент, видимо, подрабатывает), привычно монотонно здоровается, пробивает продукты и, как только Чжань оплачивает покупку, так же монотонно желает приятного вечера и прощается.       Чжань заходит в квартиру непривычно аккуратно, тихо, стараясь не шуметь лишний раз, не хлопать дверью, не греметь ключами. Орешек не встречает его, не издает этот свой приветственный мярк. В квартире тишина. Из комнаты просачивается бледный свет от настольной лампы, и рука замирает на выключателе в прихожей, не нажимая, оставляя квартиру в этой сонной и трепетно-уютной полутьме.       Свет Чжань включает на кухне, куда заходит только разувшись, ставит у стола рюкзак и старается поскорее разложить его содержимое что в холодильник, что на кухонную тумбу. Щетку относит в ванную и кладет на полочку перед зеркалом, и только после этого наконец снимает верхнюю одежду.       У входа в комнату Чжань приостанавливается, чтоб собраться с мыслями, чувствами, словно там, за стеной, его ждет совсем другой мир, но когда заходит, видит лишь растянувшегося на животе и в обнимку с подушкой Ибо. В уголке в ногах свернулась клубочком Орешек, будто так и надо, будто все дома, и сейчас она поднимает голову, сонно щурится на Чжаня и потягивается, чтоб после по привычке наскоро зачем-то помыть лапку, вновь свернуться клубком и уснуть.       У Ибо холоднющие ноги и сильные, цепкие руки. Стоило только попытаться его сдвинуть, дабы лечь самому, как он начал ворочаться, хмуриться, но быстро утихомирился, оплел Чжаня всеми конечностями и снова притих.       Теперь Чжань понимает, что имел в виду Ибо, когда говорил, что не может спать в одной позе, что ему так жутко некомфортно — он постоянно ворочается. Он несколько раз успел вытянуть Чжаня из сна своими кручениями, потягиваниями, прижиманиями, закидыванием на него рук и ног, а сейчас Чжань отчетливо чувствует бедром полувозбужденный член Ибо, когда тот в очередной раз поерзал и прижался к нему. И весь ужас заключается в том, что никакого ужаса Чжань от этого не испытывает. Его в очередной раз варварски разбуженное сознание твердит, что вроде как должен испытывать. Чжань хочет хотя бы попытаться вызвать в себе правильные для этого случая чувства — возмущение, отвращение, стыд, — но все это может лишь представить, заставить себя думать об этом, но не чувствовать.       Никакого внезапного желания от ощущения на бедре чужого члена он не испытывает, как не испытывает сексуального влечения к полувозбужденному, спящему Ибо в принципе. Просто это тело Ибо. Просто его тело реагирует во сне на близость другого человека вот таким образом. В этом нет совершенно ни капли эротизма, зато взявшегося непонятно откуда ощущения правильности происходящего, комфорта и нежности — хоть отбавляй. Эти чувства заполняют грудную клетку Чжаня, даже несмотря на то, что сим гиперактивным спящим чудовищем он был лишен полноценного сна. Ибо слегка вспотевший (Чжань и забыл, насколько может быть тепло спать с кем-то, а уж тем более под одним одеялом), с местами блестящим от испарины лицом, лохматый, опять с открытым ртом и такой бесконечно близкий, уютный, такой очень свой. Его, Чжаня.       За время порознь Чжань понял, как сильно может скучать. Сейчас, когда не просто увиделся на пару часов с Ибо, а может, как бы ни открещивался от этой возможности, провести с ним целую ночь, понял, насколько нуждается в нем и всем, что его касается. Нуждается в разговорах с ним, в его сообщениях и его присутствии, в возможности заботиться о нем, нуждается в том, чтоб этот мальчишка с гордостью рассказывал о своих маленьких пока достижениях и просто засыпал у него под боком. Он нуждается в том, чтобы Ибо нуждался в нем. И все это страшно до дрожи.       Там, в Чунцине, когда мама спросила, не появился ли уже у него в новом городе любимый человек, он отшучивался, отнекивался и, выходит, нагло врал, что нет, когда на самом деле появился. Просто не понимал. Просто это другое.       Что ни пробуждение, то за окном темнота. Чжань снова закрывает глаза, открывает и думает дотянуться до телефона, глянуть, который час — сколько раз за ночь он вот так проснулся? Раз четвертый или пятый уже. Ибо опять завозился под боком: ворочается, спихивает одеяло ногами, хнычет и полузадушенно сопит. Чжаню прилетает пару раз коленом по бедру, и он перехватывает пацана за талию, чтоб хоть немного утихомирить. Футболка под ладонями аж мокрая. Чжань выпутывает руки из перекрученного одеяла, касается лба — мокрый и чересчур горячий. Температурит. Если это лишь реакция организма на переутомление — хорошо, с таким можно разобраться быстро и без последствий, но если из-за этого самого переутомления иммунитет сдал и Ибо заболел, все может закончиться хуже некуда. До конкурса осталась без малого неделя.       Чжань вздыхает, вспоминая, что есть дома для таких случаев, и аккуратно, стараясь не разбудить, выбирается из-под одеяла.       Непривычная к ночной активности хозяина, Орешек просыпается, пискляво то ли зовет уходящего на кухню Чжаня, то ли возмущается, смотрит вслед, встает и потягивается. Вопреки ожиданиям, составить ему компанию на кухню кошка не приходит.       Пока на плите греется чайник, Чжань приносит в комнату полотенце, достает из шкафа чистую футболку и находит в аптечке термометр и мазь.       Чайник закипает слишком медленно, Чжань сидит на табуретке у плиты и уже раз третий безудержно и во весь рот зевает.       В комнату он возвращается только после того, как лечебные травы настоялись и отвар был перелит в чашку. Орешек, пока он был на кухне, переместилась ближе к Ибо, свернулась клубком у живота и тихо мурчала. Лезть к нему, так, как могла прилезть к Чжаню порой, и улечься на живот, кошка, видимо, не решалась, боясь быть сброшенной или придавленной по итогу.       Чжань ставит чашку на стол и стягивает с Ибо одеяло до бедер.       – Ибо, – зовет он и легонько тормошит за плечо. – Бо-ди, проснись. Слышишь? Проснись, диди.       Чжань гладит его по голове, убирает со лба в сторону влажные волосы.       – Бо-ди, просыпайся, ну? Тебе же дышать тяжело с забитым носом.       Ибо все же просыпается, дышит шумно и часто с пробуждения, смотрит расфокусировано.       – У тебя жар, Ибо. Нужно измерить температуру, – говорит все так же тихо, ласково и продолжает гладить по голове.       Ибо моргает раз, другой, глядя на Чжаня, а после кивает и утвердительно мычит. Сам лезть под футболку к Ибо почему-то не решается, протягивает ему градусник и ждет, пока он все сделает самостоятельно.       – Что-нибудь болит?       Ибо мотает головой, трет глаза. Моргает медленно, лениво, и просыпается окончательно. Дело ли в состоянии Ибо или в чем-то еще, но он не упрямится, не ершится, возмущаясь, что с ним возятся как с дитем малым, а позволяет Чжаню обтереть себя полотенцем, переодеть в чистую футболку, натереть переносицу ядрено-мятной мазью и без возражений выпивает весь травяной отвар.       – Все, теперь спи дальше. Скоро станет лучше.       Ибо кивает, лежа рядом болезненной одеяльной колбасой, вытягивает руку и цепляется за подложенную под щеку ладонь Чжаня.       – Прости, что доставил столько проблем.       – Поэтому я и говорил, что никогда нельзя пренебрегать отдыхом, даже самой малостью, если усиленно над чем-то работаешь. Я не хочу тебя упрекнуть за вот это, и мне не в тягость возиться с тобой, но лучше для тебя будет, если ты уяснишь, что забота о здоровье должна быть на первом месте. Тогда ты и окружающим проблем не доставишь, и сам будешь хорошо себя чувствовать.       – Я не могу больше проигрывать, понимаешь?       Так вот в чем дело.       – Если не будешь следить за собой, то сломаешься раньше, чем вообще вступишь в игру.       – Не сломаюсь. Я сейчас настроен так, что горы по плечи и море по колено. Серьезно, я...       – Вижу, да. Вот оно, лицо настоящего победителя, торчит тут из одеяла, – по-доброму усмехается Чжань. Ибо мигом надувается.       – Да это фигня. Я день болею, а на следующий бодрячком. Это не...       – Это уже провал, Ибо, – тихо, но жестко обрывает его Чжань. – Если ты физически умотан в хламину, на одном энтузиазме далеко не уедешь. Немного на нем можно продержаться, пережить какие-то сложные моменты, но потом без полноценного отдыха тебе конец. И если ты реально не хочешь больше проигрывать, прислушайся ко мне. Пожалуйста. Я очень хочу, чтоб ты танцевал на большой сцене в Пекине, а не сошел с дистанции уже на местном этапе из-за своего ослиного упрямства.       Ибо продолжает дуться, но эмоции на его лице мелькают уже другие все же.       – Чжань-гэ, просто все уже не так, как раньше. Понимаешь, это уже не просто потому что я должен чего-то добиться, чтобы не подвести родителей или стать чем-то большим, кем-то значительнее, чем я есть. Я правда хочу танцевать. Помнишь, ты говорил мне: а что если закрыть глаза, отбросить все сомнения и прочую хрень и подумать, чего я действительно хочу? Помнишь? Тогда.       – Помню, конечно.       – Мне нужна большая сцена, я хочу танцевать. Хочу, чтоб на меня смотрели.       – Будут смотреть. А сейчас спи.       Ибо кивнул, подушка шуркнула под этим движением.       – Спасибо, Чжань-гэ.       Дышит Ибо все еще шумновато, свистяще немного, но не тяжело, это главное. Чжань слушает это дыхание, смотрит на лицо перед собой — блестящий от мази нос, короткие, пушистые ресницы, губы, недавно влажные от частых облизываний, с подсохшей корочкой уже. Вот он тут, такой доверчивый, такой беззащитный в своей искренности. Неужели ни капли не боится? Или не понимает, насколько вывернут бывает перед ним, Чжанем? Тогда, конечно, ему не страшно. А если понимает и не боится? Тогда впору переставать бояться ему самому. Но самая страшная вещь не распахнуться перед Ибо окончательно и еще сильнее прирасти к нему сердцем. Самая страшная вещь — «а что потом?». И невольно вспоминаются те слова Ибо про лето, где нет никого, где нет ни будущего, ни прошлого. Сейчас Чжаню самому хочется туда, где нет будущего, нет планов, нет стремлений, нет этого страшного «потом», нет ничего — только этот мальчишка.       Ибо просыпается снова, когда уже светает, но до полноценного восхода нужно еще ждать. Серый свет из широкой щели между занавесками мелькает по всей его тонкой фигуре, рванувшей куда-то из комнаты. Чжань сонно переворачивается и невольно прислушивается. Туалет, ванная. Дальше снова липкие звуки босых ног по полу. Кажется, на кухню. Звуки шагов приближаются, и Чжань приоткрывает один глаз и смотрит на вход в комнату: всунувший сюда голову Ибо держит в руке надкусанное яблоко, жует и глядит внимательно на Чжаня.       – Так ты уже не спишь? – полушепотом бормочет с набитым ртом и наконец заходит в комнату. – Я разбудил?       – Да ты всю ночь меня будишь, – хрипловато, на грани слышимости посмеивается Чжань.       – Блин, прости, – почти что виновато звучит Ибо, забираясь обратно на диван.       – Ты чего так рано? Или ты всегда рано встаешь?       – Не. В туалет захотел. Ты в меня ночью столько чая влил! А потом есть захотелось, – и в подтверждение показывает яблоко, снова от него откусив.       Ибо перебирается через весь диван, садится поперек спиной к стене и перекидывает через живот Чжаня ноги.       – Ты как себя чувствуешь?       – Нормально. Я ж говорил, что не болею долго.       – Ты обещал себя не загонять больше и не жертвовать своим отдыхом.       Вообще-то не обещал, но должен был прислушаться.       Ибо с угуканьем кивает, откусывает еще кусок от яблока и закрывает глаза.       – Поел — теперь в сон клонит? – посмеивается Чжань и нащупывает под одеялом ноги Ибо.       Тот лишь снова утвердительно мычит в ответ и жует дальше, только медленнее и ленивее. Чжань ведет ладонями по голени, ощупывает — мышцы крепкие, напряженные.       – Чего ты меня там жамкаешь?       – Ты что-нибудь делаешь, чтоб ноги расслаблялись? Вам тренер объяснял же про это?       – Да, не парься, у нас хороший тренер. Она и в начале рассказывала, что да как, и вообще напоминает, чтоб следили. Я просто сижу так сейчас.       И в подтверждение своих слов немного меняет положение.       Чжань вновь проводит по голени, сжимает слегка — все мягче, податливей.       – Чжань-гэ, не будь врачом хотя бы в постели.       – Чего-о?!       Вскидывается Чжань и поворачивается к Ибо. Тот сидит довольный своей шуткой, глядит проказливо, прижимает яблоко к губам, и плечи слегка подрагивают от сдерживаемого смеха. А настроение совсем не то, чтобы в долгу оставаться. Хочется заставить Ибо смутиться, как он всегда делал с Чжанем.       – Не любишь ролевые в доктора и пациента? Первый раз в моей постели, а уже не смог удовлетворить даже в такой мелочи, как игры. Эх, малыш Ибо… А я так надеялся.       Едва верится, но Ибо не находит, что сказать, смотрит удивленно, растерянно и правда смущенно. Да неужели? Даже кожа щек покраснела, а тело едва ощутимо напряглось.       – Один — ноль в твою пользу, – говорит и недовольно подергивает стопами под одеялом, закусывая поражение яблоком.       Наблюдать за таким вот Ибо — та еще забава. Он сидит, кидает на Чжаня взгляды, обещающие скорую и беспощадную месть, и продолжает обгрызать яблоко. Но надолго его не хватает. Веки все равно так и норовят сомкнуться.       – Ты сейчас заснешь сидя, – говорит Чжань, продолжая наблюдать за попытками Ибо удержать глаза открытыми.       – Потом доем, – соглашается он все же, перелезает через Чжаня и кладет погрызанное со всех сторон яблоко на письменный стол.       Ибо забирается обратно, жмется к нему под одним одеялом, ерзает, пытаясь уложить удобней ноги — одна на Чжане, что даже не удивляет — и утыкается носом в щеку. Эта ночь незаметно для Чжаня схлопнула дистанцию между ним и Ибо до минимума, до почти полного ее отсутствия. Никакого волнения от этой близости, будто теперь все наконец встало на свои места.       Обоняние улавливает сонный запах тела Ибо и кисловатый аромат только съеденного яблока, и Чжань слишком расслаблен и умиротворен, чтоб постесняться озвучивать свои ощущения.       – Пахнешь приятно. Яблоком.       – На вкус тоже. Хочешь? М, Чжань-гэ?       И это уже ни капли не тянет на очередную шутку. Не таким тоном — взволнованным, просящим, но уверенно решительным.       – Иди ты со своими пошлятскими шутками.       Ибо смеется ему в щеку, почти беззвучно и натянуто. Этот смех похож на попытку дать себе путь к отступлению. Но похожесть растворяется в очередной просьбе.       – Ну же, тебе понравится.       Чжань и так догадывается, что понравится. Губы без того зудят фантомным поцелуем.       – Умоляю, заглохни и спи уже, раз собрался спать.       – Первый раз в твоей постели, а ты уже умоляешь меня?       – Ибо! – не выдерживает Чжань и пару раз шлепает его, ориентировочно, по пояснице.       Тот шипит в щеку, дергается, но не отстраняется.       – Один — один, Чжань-гэ. Хотя я могу продолжить.       – Правда? – с вызовом спрашивает Чжань и, чуть отодвинувшись, поворачивает голову к Ибо, все же соприкоснувшись самыми кончиками носа.       Это уже вызов самому себе.       Говорят, самураи принимали решение за семь вдохов, а когда не получалось решить за это время, переключались на что-то другое, если ситуация, конечно, позволяла. Чжань не самурай ни разу, но ему и семи вдохов не нужно, чтобы все понять и принять решение. Если осталась вероятность, что это действительно просто шутки, пусть странная, но все же дружба со стороны Ибо, можно будет посмеяться, сказать «два — один в мою пользу, диди», и все останется как прежде. Только капля сомнения в глазах Ибо, одно только движение в пользу того, что ошибся, что он не хочет на самом деле, — и Чжань не посмеет.       Но в глазах Ибо нет ничего, похожего на сомнение, страх или удивление.       – Правда, – отвечает он непривычно низким шепотом и сглатывает.       Этого достаточно, и семь вдохов — слишком много, чтоб принять решение. Уже на втором вдохе Ибо Чжань придвигается ближе — подушка шуршит под ухом так чудовищно громко, что хочется зажмуриться, но глаза не закрывает, хочет не только чувствовать, хочет видеть. А вот Ибо их закрывает. Медленно. Ресницы мелко-мелко дрожат. На шумно-судорожном третьем вдохе Ибо Чжань прижимается к его губам. Не целует, лишь прикасается, максимально ощутимо и уверенно, и так застывает, впитывая тепло и само это ощущение — целовать не девушку почти своего возраста, не взрослую женщину, а совсем юного Ибо. И как же невыносимо волнительно и приятно просто чувствовать его губы, такие теплые, мягкие. Чжань покрывает их мелкими поцелуями, от самых уголков проходит по верхней, чувствует, как они раскрываются, выцеловывает нижнюю, и Ибо нетерпеливо жмется ближе, ловит его поцелуи, хочет по-другому, так, чтоб совсем по-настоящему и с тихими влажными звуками, что по итогу почти получается, стоило ему прихватить Чжаня за нижнюю губу и слегка оттянуть.       Пальцы Ибо рассыпают по всему телу мурашки, скользя по щеке, почти невесомо обводя подушечками ухо, трогая за ним, и от этих касаний Чжань невольно задерживает дыхание. Лизнувший губы язык Ибо — это уже слишком и просто не сейчас, и Чжань сбегает поцелуями к подбородку. Уже на первых Ибо весь вытягивается, откидывает голову назад и подставляет шею. Не идти на поводу никак не получится, и Чжань послушно опускается еще ниже, ведомый его неозвученной просьбой, ведомый своим желанием — целовать его, просто касаться его кожи губами.       Где-то очень глубоко в душе Чжаню немного стыдно за эту несдержанность, он сам себе кажется жадным, впечатлительным подростком, которому наконец дали доступ к телу, и теперь он не может оторваться, не хочет останавливаться хоть ненадолго, готовый чуть ли не срастись костями с объектом своих чувств. Но Ибо, кажется, совсем не против этого, он сам не лучше сейчас, дышит шумно через рот, и кожа под губами становится гусиной. Чжань чувствует, как пальцы Ибо приятно сжимают волосы на затылке, скользят выше, зарываются вновь под еще один шумный выдох и поцелуй у адамова яблока.       Останавливает Чжаня ворот футболки, ставший преградой, — ее преодолевать не намерен. Он утыкается носом под ключицу Ибо и замирает, ощущая только его ладони и немного неловкие, дрожащие пальцы, гладящие по щеке.       Слушая дыхание Ибо, чувствуя, как мелко и часто вздрагивает его грудь от каждого удара сердца, и не замечает, как частит собственное дыхание, взволнованный этими поцелуями.       – Только не начинай загоняться, пожалуйста, – просит Ибо и все еще водит пальцами по щеке.       – Не начинаю.       – Это ты сейчас. Потом не начни, когда я домой уйду. А то я уже представляю, что ты можешь напридумывать.       – Хорошо, хорошо. Мой внутренний параноик обещал заткнуться.       – И лучше ему это обещание выполнить, – шутливо грозит Ибо, отцепляет от себя Чжаня, приподнимает его голову за подбородок и говорит уже другим тоном — обманчиво уверенным и твердым, за которым слышится то ли мольба, то ли извинение. – Я тебя не отпущу, понимаешь?       Чжань кивает, понимая, что теперь он прикован к Ибо еще прочнее. Теперь точно никто так просто не уйдет, не вырвется. Теперь если вырываться, то только с мясом, с кровью и долго заживающими шрамами впоследствии. Если заживут вообще — как знать?       Но ведь никто уходить не намерен.       – Понимаю, – на всякий случай озвучивает Чжань.       Ибо наконец удовлетворенно кивает и наклоняется за новым поцелуем. Теперь его от себя не отлепишь, да? Но стоило ему толкнуться языком меж губ, как Чжань мычит, морщится и отворачивается.       – Вот этого не надо.       – Почему нет?       – Потому что это негигиенично, Ибо.       – Ой, блин, нашел о чем заморачиваться.       – Да, нашел, – отвечает, так и не повернув голову и продолжая искоса наблюдать за Ибо.       Тот на его слова фыркает и закатывает глаза.       – Будто ты вчера всю ночь пил, и сейчас от тебя перегаром несет.       – Я сказал «нет».       – Когда почистим зубы, можно?       – Так не терпится язык мне в рот засунуть? – нарочно спрашивает, надеясь смутить Ибо такой формулировкой.       Ибо вновь чуть напрягается в его руках, не краснеет ни капли, но взгляд на секунду все же отводит. Они теперь поменялись местами?       – Бо-ди, ты ведь понимаешь, что как раньше уже не будет? Мы ведь не сможем сделать вид, что ничего не было. Это идиотизм же, притворяться…       – А еще говорил, что не загоняешься. Ты хочешь, чтоб было как раньше? Честно, Чжань-гэ.       – Нет. Не хочу. Просто потом…       Ибо вскидывает руку и прижимает ладонь ко рту Чжаня. Смотрит просяще и очень упрямо.       – Не надо тогда никакого «потом», пожалуйста. Мы здесь. Сейчас. Не думай про «потом», думай про «сейчас».