Золотая лихорадка

Ноно Вонгола смеётся. — Как думаешь, надолго его там хватит? — усмешка так и светится на лице старика, и Иемицу не может сдержать ответной ухмылки. В карих глазах бесенята — злые, игривые и очень жаждущие чужих страданий. Тимотео звонко щёлкает предохранителем, выстреливая в манекен. Прямое попадание в сердце. Сквозной выстрел. Савада хмыкает, прикрывая глаза и не собираясь двигаться — устал. Он думает недолго, чтобы дать не совсем точный ответ, но более ясно описывающий его мысли: — По своим меркам. По максимуму, — Скайрини улыбается снисходительно и почти лукаво, но молчит. Щёлкает курком, снова стреляя. Раздражающий треск, и советник посмотрел на Ноно прямо, без скрытых умыслов. У него вопросы, много вопросов. Потому что он знает немного о ситуации, когда Тимотео — всё. Хотя б единственный вопрос "что не так?" имел ответ. — Вы что-то скрываете, босс. Что-то очень важное, но молчите. Это связано с Тсунаёши?       Тимотео щурит глаза, и в уголках собираются морщинки. Он выглядит, как обычный старый дедушка, но не как босс мафии, способный убить любого без жалости и сожалений. Ему не хочется отвечать, потому что да, это связано с Тсунаёши; потому что сын Иемицу совсем не тот, которого он видел много лет тому назад; потому что юное Небо совсем не то, которое ожидают увидеть многие — вовсе не мягкое, вовсе не всепонимающее. Савада Тсунаёши может убить любого также легко, как и выпить чашку чая в холодный вечер. Мальчик будет не мягким боссом, он не будет спасать всех и вся — век в мире мафии будет страшным, но по-своему справедливый. Он не будет пацифистом. Потому что Савада Тсунаёши любит убивать, любит кровь своих врагов. Любит её запах, её вид и её вкус. — Да, Иемицу. Но я тебе всё равно не скажу. Хотя бы потому, что не хочу, — Девятый пожимает плечами, откладывая пистолет. В кабинете повисла тишина. ...хотя бы потому, что не хочу. Но ведь Ёши его сын. неужели? Только вспомнил?

***

— Доброе утро, Реборн, — ему неуютно рядом с ними, неуютно рядом с Тсунаёши. Ребёнок смотрит жутко, отчётливо дерзко усмехаясь, чтобы уязвить его гордость. Но Ренато лишь растянул губы в лукавой улыбке, не собираясь реагировать на очевидные подначивалки. Савада кривится. Неудовлетворённо и даже обиженно, отчего мафиози становится совсем смешно. Нана тихонько хмыкает, давая парню подзатыльник — Ёши шипит, прижимая к затылку руку, и смотрит на мать, как на предателя. Ка-сан улыбается мило, по привычке сверкая доброжелательностью во взгляде. — Ну что же ты так, Тсу-кун, Реборн-сан же нас гость, зачем ты так с ним? — невинно хлопает ресницами, и киллер шокировано смотрит, как его наглый и, как казалось раннее, никчёмный ученик ловко и проворно украл завтрак. Но вместо гневной тирады, что ожидали все, кроме самого Ренато, они дождались усмешки и дула пистолета, направленного в голову Тсунаёши. Всё погрузилось в напряжение, и улыбка на лицах завяла, как цветок холодной зимой. Коё зло сузила глаза. Нож женщина крепко сжимает в руке, взывает к Золотому демону, но той нет, и паника подкатывает к горлу — итальянец сделает это, сомнений нет.       А Аркобалено светится. От веселья и грёбаного счастья — вот-вот ведь нажмёт курок и мозги Савады окрасят белые стены кухни. Одзаки делает маленький шаг, и Реборн думает, что она сейчас сорвётся, дабы схватить за руку, завернуть за спину и отобрать огнестрельное оружие. Но он же Реборн. У него голова работает в несколько раз быстрее их, поэтому все варианты продумывает заранее, чтобы не попасться на чужие уловки. Жаль одно — пули не настоящие, и убить Тсунаёши по правде он не сможет. Вот серьёзно — разочарование века!       И когда Коё кидается к нему, то слышится душераздирающий выстрел, и Нана просто не может вымолвить и слова, в шоке распахивая глаза. Падает на грудь Ренато, и он пользуется случаем, обхватывая женщину за талию, не давая вырваться. Савада смотрит на труп сына, но не видит крови. Смотрит на Реборна, и логика во всём не имеет никакого смысла. Если крови нет — значит ли это, что Ёши жив? — Что ты сделал? — она дёргается, тянется к сыну, но мафиози держит крепко, злорадно ухмыляясь. Нана чувствует ком в горле, и она попыталась схватить его за горло, но Солнце не позволяет даже дёрнуться, поэтому ей приходится стоять и терпеть, умолять, чтобы сын жив был и чтобы всё было хорошо. — Реборн, что ты сделал?       Тсуна поднимается неожиданно тогда, когда мафиози даже забеспокоился о том, что парень умер. Он поднимается, хрустит шеей и смотрит укоризненно, даже недовольно, потому что лоб болел. Пуля со звоном оказалась на полу, и киллер изумлённо делает шаг назад, думая, что всё ему снится — такого не бывает. Он не горит, не сгорает его одежда в собственном Пламени, во лбу не сияет Небо. Но глаза светятся янтарным светом, губы кривятся в усмешке, будто зная всё. Нана ёжится, вспоминая подобный взгляд. Переизбыток прошлого, их уже нет. Никого нет. — Мне было больно, Реборн-сан. Я не люблю боль, — Ёши запрокидывает голову, скалится издевательски и Небо обнимает его со всей нежностью. Пламя красивое, но такое неживое. Или живое, но просто ощущение, что оно убивает. — Можно было спросить. Или вопросы нынче не в моде? Или они что, стоят деньги или на них ввели налог? — Реборн злится, сжимает женскую талию сильнее, и Нана почти пищит, делая попытки вырваться. Ренато склоняется к шее, проводит кончиком носа, жарко выдыхая воздух на оголённую кожу. Тсунаёши злится в ответ. Мать — неприкосновенна. Но Коё нравится. Она ведь не часто чувствовала и ощущала подобное. В прошлой жизни ей пришлось умереть старой девой, так и не совершившей своё первое грехопадение. Не то грехопадение, в котором ты убиваешь или воруешь. Совсем другое. — Мне нужно тебя выбесить, чтобы ты показал свой максимум, — шепчет итальянец, показывая взгляд из-за шляпы. — Как думаешь, если я трахну твою мать прямо здесь, на столе, я смогу тебя разозлить? Тсунаёши делает шаг, и градус понизился, Пламя исчезло. Но глаза всё те же. Янтарные. — Ты сможешь найти свою смерть. В моём лице.       Нана хохочет. Слишком неожиданно, поэтому они оба дёргаются в разные стороны. А Коё разражалась смехом с большей силой, хватаясь за край столешницы. Это.. так знакомо. Невероятно знакомо. Это когда Дазай выводил из себя Чую, прижимая к себе Коё и улыбаясь такой улыбкой, делая такие жесты, что она, одна из руководителей комитета, краснела, как школьница. А ведь Дазай был уже в ВДА, совсем взрослый, но такой ребёнок. И Чуя повёлся на такие простые стебки, как четырнадцатилетний, совсем себя не сдерживающий. Но это и понятно — Коё была ему дороже своей жизни. Даже слова — и те повторяются! Почти точь-в-точь. Смысл тот же, а мелкие несовпадения её не волнуют. Настолько весело, что становится грустно. Их ведь больше нет. — Уймитесь, два ребёнка — большой и маленький, — треплет по волосам одного и другого, улыбаясь ласково и тепло. Оба замерли, с искреннем непониманием смотря на Нану. — Меня хватит на всех, главное знать в каком месте делить. Лучше выпьем чаю, забудем прошлые обиды и воспоминания. И точно. Прошлые воспоминания ей хочется забыть по-особому быстро.