***
после сотни телефонных звонков, трех перелетов, шести встреч, пяти энергетиков и одной недоссоры с Мириам, Юрий наконец привез меня в аэропорт. Берлин за последние сутки успел достать до печенки. я хотел сесть на самолет, вытянуть ноги на всю длину своего бизнес-класса, пропустить два-три стаканчика и позволить виски меня унести. проснуться дома. - ну что же.. пришло время нам попрощаться, druzhe. - попрощаться? ты о чем, Борис? - он развернулся ко мне всем корпусом, насупил брови. - я выхожу, Юра, баста. он закурил, потер большим пальцем подбородок, собираясь с мыслями. лицо его было непроницаемым. - я думал, ты вернулся. - нет, я все. - тебе бы отдохнуть, босс. девочку снять, не девочку. - он побарабанил по рулю. - выпустить пар. - Юра, blyad’. он поднял ладонь, плечом дернул, наклонил голову. не мое дело, брат. да, не твое. - это из-за твоего мальчика? - с чего ты взял? - все дерьмо всегда из-за него. Амстердам, передозировка. - завали. - держись подальше от него, Боря. ярость вспенилась во мне, ударила в голову, как снайперская пуля в висок. я сжал кулаки, стиснул зубы, посчитал до трех. - я скажу это один раз и повторять не стану. иди нахуй, Юра. он набычился, выдвинул квадратную челюсть. - этот мальчик, он тебя угробит, Боря! у тебя башку сносит, ясно? инстинкт самосохранения отказывает, или ты членом думаешь, не знаю! и знать не хочу! но Поттер твой, Теодор Декер, да? он будет тем, из-за кого ты подохнешь! все произошло стремительно. быстрее, чем в кино, или в то неебическое множество раз, когда я был под кайфом и бил людей. засаднило костяшки, Юрий отшатнулся, ударился затылком, юшка закапала на брюки. я сломал ему нос. - не смей. - голос мой был ледяным, но внутри - я кипел. трясущимися пальцами я нашарил ручку двери, шагнул наружу, на воздух. он вывалился с другой стороны, матерился, сплевывал. - Борис.. я здесь за тебя, о тебе переживаю.. ты ничего не должен ему.. - я выжил из-за него, я стал тем, кем я стал из-за него! он - единственная причина, по которой я еще не вышиб себе мозги! единственная, ты меня понял? Поттер - моя причина для всего! - Тео! – гаркнул Юрий и поперхнулся, захаркал кровью. - его зовут Тео! имей яйца назвать его по имени, имей яйца дать имя тому, что между вами происходит! да он что, бессмертный что ли? - я люблю его. - прорычал я. - доволен? - имя, Борис! - Тео! - заорал я. и задохнулся, согнулся, уперся руками в колени. - а он тебя любит? любит тебя твой драгоценный? Тео, твой Тео любит тебя? улеглось, успокоилось, стихло мгновенно, будто забросило в самое сердце урагана, в глаз бури. я выпрямился. - назови его имя, - сказал я тихо, - еще один раз. мы буравили друг друга взглядами поверх глянцевой черной крыши арендованного мерса, и никогда еще расстояние между нами не было пропастью, а молчание - угрозой. я развернулся на каблуках и пошел прочь. потом я проходил регистрацию, торчал в зале ожидания, садился в самолет, и перед моими глазами стоял Тео и то утро в Амстердаме, когда я сказал ему про картину. его взгляд. взгляд человека, заебанного до такой степени.. до последней черты. у него не было сил даже на отчаяние, он был бледен, температурил, и хотя его тело сгорало, глаза были уже потухшими. мне страшно было смотреть в них, казалось, он ускользает от меня, и что бы я не делал, я не мог его удержать. я засунул его голову под ледяную воду, я заставил его проблеваться, ходить, я заставил его легкие дышать, а сердце биться, но я сидел тогда в том кафе и терял его. снова и снова. он не пытался это скрыть, от меня он никогда не мог спрятаться, Борис, я хочу умереть, почему ты не дал мне умереть, я больше не могу. и у меня ничего не было для него, кроме новостей, что птичку его я проебал. его одержимость, его маниакальную привязанность, зависимость, якорь, за который он цеплялся все эти годы. он был свободен в тот момент, мы были свободны. и он не хотел этой свободы, он боялся ее и не знал, как с ней жить. только вот никогда не знаешь, где найдешь, и где потеряешь, американцы ни черта не смыслят в фатализме, но я-то был русским, и жизнь была той еще сукой, жизнь была рулеткой. раз - его мать мертва, два – он находит картину. раз - его мать все еще мертва, два - он находит меня. раз - мертва мать, мертв отец, жена мертва, картины нет, два - его нахожу я. все на красное. всем спасибо, все нахуй. - ..сэр, Вы что-нибудь желаете? - водки.***
глубокой ночью я вошел в темную квартиру, прислушался к сонной тишине. на кухне белая занавеска развевалась на сквозняке, я закрыл окно, достал бутылку, которую купил для нас с Тео на тот случай, когда отдадим Анну няне, плеснул в стакан. для храбрости сказал я себе, в животе от волнения подрагивало, будто мне снова было четырнадцать, и девчонка снимала передо мной трусики. спирт прокатился горячей волной, ударил в голову. Тео не спал, лежал на боку, спиной ко мне, ничего не сказал, когда я присел на край постели, нагнулся, чтобы развязать шнурки. лег к нему как был, в уличной, пыльной, потной одежде, провел носом по шее. вдохнул его запах, теплый, тельный, Тео. его спина расслабилась, он вздохнул чуть слышно, нашел мою руку и потянул ее вниз, себе между ног, под резинку белья. он был каменно-твердый, смазка испачкала мне ладонь, и от желания меня замкнуло, закоротило на пару секунд. а он простонал что-то коротко, как от боли, и развернулся ко мне лицом. другой рукой, той, что я не гладил его член, я тронул его плечо, провел пальцами вниз по шраму на предплечье, погладил костяшки, не мог перестать прикасаться к нему. его глаза в темноте казались бездонными, как вода в бассейне много лет назад. в доме, про который он всегда говорил отца, никогда мой. прыгай, Поттер, и вода смыкается над нами, хлорка жжет глаза, а потом мы лежим в его постели, мокрые, замерзшие, наше убежище заносит песком, наши руки у нас между бедер. реальность раздваивалась и сплеталась - тогда и сейчас, все изменилось, все осталось прежним. мы потянулись одновременно, будто кто-то дал отмашку, губы к губам, на вкус как водка и зубная паста, старые-добрые времена. как вернуться домой, и сердце мое трепыхнулось, защемило, зачастило в груди. он закрыл глаза, а я не мог перестать смотреть, как дрожали его ресницы, как блестела от слюны нижняя губа. не мог перестать сравнивать, искать в этом мужчине того мальчишку с длинными ногами и узкими запястьями, у которого вечно обгорали плечи, и чьи ребра можно было пересчитать, который смеялся, потому что иначе заплакал бы, который кончал беззвучно, хватая воздух, как выброшенная на берег рыбка. я хотел опять это увидеть, у меня стоял так, что было больно, и я спустил с него боксеры, сжал наши члены в ладони. у него вырвался стон, длинный и прерывистый, он смутился, зажал себе рот, заглушая, заталкивая всхлипы, чтобы не разбудить малышку. пиздец, подумал я, пиздец, Тео, а вслух прошептал: - шшш, ptichka, тише, это я. он распахнул глаза, взгляд у него был поплывший, совершенно блядский, лицо пылало, на щеках, на лбу, на груди лихорадочный румянец. когда в последний раз кто-то трогал его, прикасался к нему, хотел его? он был голоден, и я мог утолить этот голод. я хочу его взять, чтобы он стонал подо мной, надо мной, на мне или во мне, хочу чтобы он сорвал голос, хочу брать его каждую ночь до конца своих дней, аминь, Господи Боже.. он притянул меня рукой за шею, лбом ко лбу, смотрел, как мои пальцы ласкали нас обоих, накрыл сверху, помогая, крепче, быстрее, еще чуть-чуть, я почти, ты почти. кончил внезапно, сильный спазм прокатился по его телу, сперма выплеснулась мне на руку, на член. я провел по нему раз, другой, скользко, горячо, слаще самой забористой сахарной травки, и меня тоже оглушило, закрутило, утащило на самое дно, убаюкало, как я его когда-то, а потом выплюнуло на отмель, в мягкое посторгазменное тепло. сперма засыхала, стягивала кожу, я встал на нетвердых ногах, потянулся, зная, что он смотрит, прошаркал в ванную. из зеркала на меня глянул кто-то ошалевший, зрачки были расширены, я выкрутил кран, плеснул холодной водой в лицо, смыть этот жар, желание обладать, взять, сделать своим, навсегда. Тео курил у окна. голый, облитый лунным светом, перемазанный нашим семенем, такой, что у меня перехватило дыхание, и сразу вернулись первобытные мысли. я подошел к нему, обтер мокрым полотенцем, покачал его мягкий член в горсти. ухмыльнулся, когда он дернулся в моей ладони, начал твердеть. приятно было знать, что я мог завести его с полоборота. он хмыкнул, переступил с ноги на ногу, протянул свою сигарету. а я нагнулся через его плечо и затянулся из его руки. - позер. - он закатил глаза, когда я прижался губами к его пальцам, но я видел, что он опять возбужден. - тебе это нравится, Поттер, - я потерся членом между его ягодиц, поиграл бровями. он затушил сигарету, развернулся и коснулся головки кончиками пальцев, невесомо, намеком. - да, мне нравится. у меня моментально пересохло во рту, потянуло внизу живота, а он усмехнулся, ублюдок, зубы влажно блеснули в темноте. мальчишка из Вегаса вырос, в эту игру можно было играть вдвоем. обладать, взять, сейчас же. я уже собирался нагнуть его над подоконником и заставить умолять, чтобы любой ночной прохожий мог увидеть, как он будет терять себя и стонать мое имя, потому что забудет свое, но он поднырнул у меня подмышкой и ушел в ванную. говнюк. я мстительно вытряхнул из пачки последнюю сигарету, зашумела вода. я подождал, пока он выйдет, ляжет в постель, и скользнул за ним, грудью к спине, просунул колено между его ног. мы уже лежали так сегодня, но теперь между нами не было одежды, только гладкая, влажная после душа кожа. - когда-то ты забрал самое дорогое, что у меня было. - он сказал это так тихо, что сначала я подумал, что это послышалось мне на грани сна, спустя десятки вдохов и выдохов. - а теперь мне нечего тебе дать, у меня не осталось ни секретов, ни тайн. сирена полиции взвизгнула за пару кварталов до нас, умчалась дальше. - ты спросил меня тогда, почему я ее взял, и я ответил тебе, что я вор. - он не шевелился, и я столкнул с языка следующие слова, потому что ему нужно было это услышать, а мне - сказать ему это здесь, сейчас. - я спрятал ее в войлочный дипломат и полмира объездил с ней, но моей она так и не стала. она была твоей, была тобой. заложить ее в первый раз было предательством большим, чем то, что я украл ее. я сдал ее, отдал ее. отдал тебя. он содрогнулся, закрыл глаза ладонью, и я поцеловал его затылок, потянул за отросшие мягкие пряди. - маленькая упрямая птичка, - прошептал я ему на ухо, подул легонько. он всхлипнул, покрылся мурашками, и я разогнал их, растер ладонью горячую кожу. - птиц нельзя красть, нельзя держать на цепи, они созданы свободными. и она улетела от меня, я не смог ее удержать. за окном, над океаном, пронеслись чайки, перекликаясь, перекрикивая друг друга, заволновались, загоготали надо мной, загнавшим себя в ловушку. от тех, кого любишь, держись подальше. они-то тебя и прикончат, да, Боря? - я скучаю по ней. - голос его был шатким, и я обвил его руками, ногами, опутал, как лиана. - я тоже, Тео, я тоже.***
когда утром я заварил кофе и полез в холодильник за молоком, на белой пластиковой упаковке черным маркером почерком Тео было написано не оставляй меня. еще через неделю мне позвонил Юрий, и я взял сковородку, на которой Тео жарил стейки по выходным, и разбил ею телефон. на день рождения Анны приехал Хоби, я заказал торт с гигантскими аляповатыми масляными розами, и малышку нарядили в новенькое кружевное платьице, в котором она была ну просто ангел до тех пор, пока не размазала по нему тертую морковку. Тео улыбался, без конца снимая всех на камеру, и в вороте его расстегнутой рубашки прятались любовные синяки.