Маленький мир

Томиока Гию — хирург высшей категории. Он спокоен и рассудителен. За его плечами больше пятнадцати лет стажа, трёх тысяч операций и больше полутора тысяч спасённых жизней. Ему доверяют самые разные по сложности операции, не спрашивая его мнения, не интересуясь готов ли он взяться за такое или не завален ли другими пациентами, потому что знают: Гию справится со всем. Поэтому, когда в его отделение доставили нового больного, который нуждается в операции, он лишь вздохнул и спокойно произнёс «Понятно. Будем лечить.» Но что-то с характерным звуком и тянущей болью надломилось у него в душе, когда он увидел этого самого пациента. Это мальчик лет пятнадцати. Внешне он жив, пусть и болен, но его глаза, наверняка безумно красивые в свете солнца, не выражали ничего, кроме полнейшего смирения с судьбой и желания поскорее умереть освободиться. Гию всматривался в ровные буквы в карте, обозначающие заболевание приговор, и на дно желудка, или что там у людей за место, в котором бабочки летают, падало что-то тяжёлое. Рак. Он встречался с ним не раз и не десять, и ещё больше раз с ним справлялся. А самое главное, он даже не думал о том, что его может постичь неудача. Он просто выполнял свой врачебный долг: лечил людей, спасал их жизни. Но при виде этого мальца, который был похож на живой труп, его впервые посетила пугающая мысль о том, что он может не справиться, что пациент может умереть. В метре от кровати стояла красивая молодая женщина, просверливающая Гию пронзительным взглядом уставших глаз. Она не говорила ни слова, понимая, что пустое сотрясение воздуха никак не поможет. Но в её глазах жила лишь одна, не требуемая оглашения, фраза. И из-за этого почему-то становилось ещё больнее. Гию начал составлять план лечения, процедур, исследований, начиная рентгеном и заканчивая биопсией, возможного количество операций, и понял, что такого действительно раньше никогда не было. Не было таких списков, рисков и сложностей выбора. Не было этого странного чувства страха и неизвестности, зажатого где-то в грудной клетке. А ещё не было мучительно долгих двух недель привыкания к общению с пациентом и к его опустошенным глазам. Даже пожелтевшая кожа и экстремальная потеря веса не пугали так сильно, как необходимость каждое утро заходить в палату и произносить это чертово «доброе утро». Говорят, глаза — зеркало души, но по глазам Танджиро, именно так звали мальчика, сложно было сказать, жива ли ещё его душа. На все задаваемые вопросы он отвечал сухо, коротко. Казалось, ничто не могло его заинтересовать. Ничто, кроме напускного спокойствия его лечащего врача, маска которого трещала по швам, стоило ему только зайти в палату больного. А ещё его ультрамариновые глаза, так похожие на океан, в котором можнонужно утонуть. Почему-то Танджиро очень хотел увидеть, как эти глаза радуются. И для достижения цели, только этой цели, он решил бороться. Бороться с самой смертью. А Гию, в свою очередь, боролся с тем, чтобы эта самая смерть пришла за мальчиком как можно более поздно. Их битва длилась всё то время, пока они могли биться. Спустя месяц после попадания под попечительство Томиоки, Танджиро впервые задал ему вопрос. Такой обыденный для людей в его положении, такой предсказуемый, но почему-то совершенно неожиданный для Гию: «Сколько мне осталось?» Врач впервые не знал что ответить. Нет, он не пытался строить из себя добродетеля, который специально не озвучивает прогнозы ради сохранения эмоциональной стабильности пациентов. Нет. Он действительно не знал ответа. Анализы показывали, что парень стремительно идёт на поправку, но его состояние говорило об обратном. И это беспокоило его. — Время покажет, — ответил в тот раз Томиока, исключительно для того, чтобы не позволять напряжению и тишине поглотить себя. Но это не сильно помогло. Когда ещё через две недели Танджиро действительно пошел на поправку, разум и сердце не могли это принять. Что-то определенно было не так, но что конкретно? Анализы в норме, физическое состояние тоже. Вот только эти алые глаза так и не стали излучать жизнь. И за них так цеплялся Томиока, безуспешно пытаясь найти ответ. Интуиция била тревогу, лишая его всякого спокойствия. Он с ужасом понимал, что нисколько не удивится, если в скором времени болезнь вернётся с ещё большей силой. Поэтому, когда спустя ещё полторы недели его разбудили посреди ночи звонком из палаты Танджиро, почти крича при этом «Пациент потерял сознание! Показатели приборов стремительно падают!», он, не мешкая ни минуты, приказал отправить его на обследование, а оттуда в операционную. Он держал руку на пульсе мальчишки, идя рядом с ним, пока его везли в дальнее крыло больницы. И когда тот тихим шепотом спросил «Гию-сан, я умру?», он лишь посильнее сжал его руку, заверяя, что всё будет хорошо. Было бы неплохо, если бы он сам верил в эти слова. Болезнь, как и боялся предполагал Гию, вернулась, с ещё большей силой поражая организм. Для Томиоки началась новая битва, которую он с каждым своим последующим действием боялся проиграть. Он изо всех сил поддерживал спокойствие, пытался оставаться рассудительным, но с при каждом звуке, издаваемом тупой бездушной машиной, его бросало то в жар, то в холод, сердце будто выламывало ребра и панический крик застревал где-то в лёгких. Его била била крупная дрожь, которую он объяснял сквозняком, и неважно, что окна здесь открываются лишь во время дневных прогулок. Но каким-то чудом, или, лучше сказать, титаническими усилиями собственной воли, ему удавалось держаться. Держаться ради того, кто лежал перед ним на операционном столе. Держаться ради тех, кто ждёт выздоровления этого человека. И держаться ради себя самого. Чем дольше он смотрел на Танджиро, будто бы просто спящего, тем сильнее и чаще ударялся в ещё свежие воспоминания, и тем яснее понимал, насколько влип и потонул. Он вспоминал его опустошенные глаза, в которые хотелось запустить тысячи фонариков, чтобы они стали чуть более живыми; он вспоминал его первую слабую улыбку, направленную на самого Гию (и предназначенную только ему одному); он вспоминал его слова о том, что Танджиро не верит в Бога, но верит в то, что Гию сможет его спасти. Камадо верил в спасение от рук этого человека, и кажется, только сейчас Томиока начал понимать, что сам до этого момента не разделял этой веры. А ведь когда он впервые увидел улыбку этого ребенка, то сразу же выделил для него особенное место в своём сердце и повесил там табличку с надписью «поистине чудесно». А ещё он готов был вытатуировать на обратной стороне своих век такую банальную, но чертовски подходящую фразу: «Всё для спасения этой улыбки!» И вот теперь, когда Танджиро, подключенный ко всем возможным аппаратам, лежал на перед ним на столе и нуждался в спасении, Гию не оставалось ничего другого, кроме как выкладываться на все сто двадцать процентов. Он закрывал глаза, чтобы сосредоточиться, прокручивал в голове все воспоминания, связанные с этим мальцом, и сердце его наполнялось храбростью, а глаза пылали решимостью. И даже когда шел третий час операции, а положение дел не менялось, Гию не сдавался. Хотя бы попросту потому, что это его работа. Его долг. Он не может опустить руки и сказать: «Я не смог», толком не попробовав. Он должен отдавать всего себя и даже больше ради спасения жизней пациентов. Он должен забывать мир за дверями операционной и существовать только здесь и сейчас, в эту самую минуту, в данной, конкретной ситуации. А ещё он должен понимать, когда всё возможное сделано, и больше нет шансов ничего изменить. Но здесь Гию просчитался. Если честно, не только здесь. Он просчитался во всех пунктах, начиная с момента самой первой встречи с этим мальчиком. Он не герой, не спаситель, и, тем более, не бог. Он лишь жалкий человек, иногда вытаскивающий других людей из-за границы того света. Ему не дано спасать всех и каждого, как бы ему этого не хотелось. «Чудо!» — скажут отчаявшиеся. «Просто повезло.» — ответят знатоки. Гию не гений, Гию не всемогущий. Он обычный и ничем не примечательный. Он тот, кто не смог отделиться от мира иллюзий и мечт; кто не смог полностью отдаться работе. Он тот единственный, кто слышал не собственное дыхание и сердце, а тихое «Спасибо, Гию-сан», когда мертвая тишина уже несколько минут прерывалась лишь мерзким писком и прямой линией на дисплее. Определённо, Томиока Гию лучший в своём деле. Но сегодня на его столе умер первый пациент.