Маленький мир

Тенгену всегда казалось, что Зеницу удивительный. Как-то по-своему, сокрыто, так, что каждый замечал это по-разному. Но как бы ни выглядела действительность, лучше всего всё передавал звук. Малейшие колебания воздуха вокруг мальчика, звук его чуткого сердца, циркулирующей по артериям крови, перемещающегося в лёгких кислорода — всё сливалось в одну симфонию Зеницу, в симфонию грома, которая слишком уж необычно менялась время от времени. Когда он был спокоен, то звучал как летняя, пьянящая гроза, от которой становится так легко и тяжело дышать одновременно, потому что воздух такой сладкий, что лёгких просто не хватает, чтобы насладиться им. Когда он был напряжен или опасливо взволнован, то звучал как далёкая, надвигающаяся гроза, застилающая всё небо своими тяжёлыми, темными тучами в преддверие оглушающей стихии. И эта стихия приходила, когда он был зол. По-настоящему зол. Тенген, пожалуй, единственный знал, как в этот момент может звучать Зеницу: как шквал, сметающий всё на своём пути, как буря, настигшая огромный корабль в открытом океане и желающая его потопить, пробить сильными волнами корпус, повалить порывами ветра мощные мачты, ослепить моряков и поджечь весь корабль вспышками молний, сотрясая всё раскатами грома. Тенген слышал такое лишь единожды, но даже у него — бывшего столпа, прошедшего через множество сражений и даже битву с высшей луной — в тот момент мурашки побежали по телу от страха. Зеницу в истинном гневе страшен. Чаще всего он звучал так с друзьями, хотя иногда бывали и исключения. Таким исключением, первым и последним, был Тенген: в моменты с ним менялся звук, настроение, даже выражение лица. Рядом с ним Зеницу становился слишком расслабленным, пусть и старался это всячески скрывать, отшучиваться или огрызаться. На самом же деле, ему было спокойно и уютно, хотелось сохранить это чувство на подольше. Он никогда бы не признался, но он мог сидеть так рядом с ним часами напролет, ни о чем не говорить, только слушать. Слушать его голос, его дыхание, шум ветра в листве деревьев, далёкие голоса людей в доме и даже самого себя. Правда, самого себя он предпочитал не слушать. А ещё лучше — не слышать. Узуй слишком отчётливо понимал, что Зеницу не любит оставаться наедине с собой. Но почему? А может, ему лишь кажется? Выпытывать подобное слишком дерзко, но он не сдержался и однажды спросил: — Ты постоянно где-то на людях или здесь, в этом доме, со мной. Ты не любишь оставаться один? Зеницу такой вопрос поверг в шок, и он на какое-то время замолк совершенно. Ни звука не издавал. Даже его собственный звук будто пропал. От этой тишины Тенген напрягся. — Нет, не люблю. Надоело. Не сказать, что Узуй всё понял, но решил, что больше выпрашивать не стоит. Если парень захочет, сам расскажет. Но ни через день, ни через неделю, ни даже через месяц Зеницу не счёл нужным рассказать, а его звук при появлении Тенгена теперь звучал как-то настороженно. Не так легко, как раньше. — Ты боишься меня? — спросил бывший столп в очередную их встречу, когда после долгого дня помощи его женам по дому Зеницу уселся рядом с ним на веранде. — С чего бы мне тебя бояться? — слишком просто ответил парень, даже особо не вслушиваясь в интонации мужчины. Его волновал звук будто готовой порваться струны, появившийся непонятно откуда. — Твой звук. Он изменился. Звучит, будто ты чего-то боишься, хотя раньше такого не было. И снова Зеницу опешил. Этот мужчина умел его волновать, пусть сейчас это было совсем не в приятном контексте. — Не понимаю, о чем ты говоришь. Всё он понимал. Прекрасно понимал. И именно из-за этого понимания, ему становилось теперь не страшно, а в высшей степени гадко: он всегда так умело скрывал это, не выпускал эти удушающие его чувства наружу, старался не волновать лишний раз людей вокруг себя, пусть и привлекал их внимание постоянно. Даже Танджиро пока не почуял этих чувств! Хотя, может быть, он умело это скрывал, не желая показывать Зеницу свою осведомленность. В любом случае, Зеницу был ему за это благодарен. Но этот человек… Он иной. Он по одному звуку парня понял, что с ним что-то не так, и решил не утаивать, а пойти сразу в лоб. — Не думай, что ты сможешь скрывать свои чувства долго. Рано или поздно, но они покажут себя. Постарайся принять их раньше, чем они уничтожат тебя. Этими словами Тенген вырвал Агацуму из водоворота нахлынувшей тоски и отвращения к себе и с ними же ушел в дом, вновь оставив его одного. И как же ему быть? Стоит ли действительно принять их? А может, всё-таки не надо. Жил же он как-то раньше, значит проживет и дальше. Тенгену всегда казалось, что Зеницу удивительный. Но когда он узнал, что именно этот парниша в одного одолел высшую луну, в нём проснулось что-то сродни отцовской гордости. Зеницу смог основать свою собственную, новую кату, смог изменить дыхание Грома! А главное, он смог выжить в той битве и вернуться (к нему). — Хэй, мелкий, ты отлично справился! — громко заявил о себе Тенген, войдя в палату, где находились трое друзей. Танджиро и Иноске были ещё в отключке и даже не думали приходить в себя в ближайшее время. — Спасибо, — тихонько ответил парень, — но это было не так-то просто. Думаю, это был мой предел. — Ну-ну, не зарекайся, — с лёгкой улыбкой мужчина потрепал его по голове и облегчённо выдохнул, когда понял, что парню тоже стало легче: он вновь начал звучать так, как когда-то давно. Сердце радостно затрепетало в груди. Кажется, его Зеницу смог отпустить тот груз и стал прежним. И всё же, эта фраза «это был мой предел» крепко засела у Тенгена в мыслях. Он долго думал о том, что же повлекло парня сказать такое. Травма после битвы? Так он всегда их получал, скоро вновь будет как новенький. Прошедшая, но реальная возможность потерять друга? Даже двоих. Увы, но такова их работа, от этого никуда не деться. Так от чего же Зеницу такое сказал? Узуй не понимал. Не понимал до одного дня. После главной битвы прошло несколько месяцев, и пусть организация была распущена, теперь уже бывшие охотники продолжали общаться как и в прежние времена. В тот день Зеницу решил наведаться к Тенгену и его женам в гости, поговорить, вспомнить, просто провести время вместе с ними и особенно с Тенгеном. Тот не ожидал увидеть его почти что ранним утром на пороге своего дома, но впустил внутрь с радостью, стараясь не разбудить девушек. Если они увидят Зеницу прямо сейчас, в доме столько шуму поднимется, что парни не смогут в спокойствии поговорить. — И что же привело тебя ко мне в столь ранний час? — в своей глумливой манере поинтересовался мужчина, ставя перед парнем чашку чая и усаживаясь рядом. Хозяин хозяином, но за гостями он ухаживать умел. Не все же на жён полагаться. — А почему бы и нет? Когда ещё доберусь до тебя, — охватив чашку двумя руками и вдохнув горячий запах зелёного чая, ответил Зеницу. — Просто захотелось проведать. — Только ли проведать? — Ну ладно-ладно, поймал, не только. Неужели Бог яркости Тенген-сама настолько проницателен? — отшутился парень и перевел тему. Заговорил о погоде, о природе, о том, как тяжко им приходится жить вчетвером с Иноске, ведь этот кабан постоянно норовит что-то сломать, о том, как Танджиро учится заново работать левой рукой, поврежденной в той битве… О многом. Заставил вспомнить всех их погибших товарищей, особое внимание неосознанно уделив Ренгоку, на что Узуй лишь слегка приподнял уголки губ: «Всё-таки ты действительно стал для них наставником, хоть и на короткое время, Кёджуро». Тенген, не выдерживая такого тяжёлого и длинного разговора, достал бутылочку саке и уговорил Зеницу попробовать, и почему-то приятно удивился, когда тот даже после трёх рюмок остался в адекватном состоянии, лишь щеки слегка порозовели. — Помнишь, ты спрашивал боюсь ли я тебя? — неожиданно упомянул Зеницу, на что Тенген только согласно кивнул. — Я тогда и правда боялся. Но не тебя, а своих воспоминаний. Тот вопрос, люблю ли я быть в одиночестве или нет, меня сильно пошатнул. До сих пор не верится, неужели я тогда так плохо выглядел? — усмехнулся парень. — Ну, скорее слишком взволнованно. — Вот как. Видимо, действительно, неважно. Твой вопрос совершенно меня выбил. Я уж думал, что ты меня пытать будешь. — Зачем мне такое делать? — Узуй изогнул бровь. — Я хотел сперва расспросить тебя об этом, но потом решил, что ты сам расскажешь, когда придет время. — Что ж, видимо, оно пришло. И Зеницу стал рассказывать. Про свою семью, которую он по факту и не помнил, про то, как он жил в том ужасном месте, так похожем на квартал красных фонарей, только в несколько раз хуже, про Шихана, который спас его и стал его наставником, про буйного Кайгаку, ставшего в последствии шестой высшей луной. — Серьезно? Мы в четвертом еле тех двоих уложили, а ведь они тоже шестой луной были. А ты в одного! — Ты так удивляешься, будто впервые слышишь… — Просто я горжусь тобой! Он в подробностях рассказывал о встрече с Танджиро и Иноске, о той битве на Горе Натагумо и о многом другом. Особенно тихо он говорил о том поезде, о Ренгоку-сане (вновь рассказывая одну и ту же историю, но Тенген никогда его не перебивал) и с грустной злостью в красках описывал сражение с Кайгаку. — Твой братец был тем ещё придурком, — вклинился Узуй, на что Зеницу удивился и как-то глупо улыбнулся: — «Придурком» слабо сказано, — и хотел уже закончить о нем и начать о чем-нибудь получше, как тут Узуй вновь сказал: — Тогда в лазарете ты сказал: «Это был мой предел». Я думал об этом, но так и не понял, что ты имел ввиду. — А, это… Ну, техника была не совсем отработана, пошла отдача… Но это был мой единственный шанс победить его и выжить, — Зеницу виновато потёр затылок, а когда поднял взгляд и наткнулся на все ещё не понимающего Узуя, плюнул на всё. — Ладно, смотри. И показал мужчине то, чего тот совсем не ожидал. Тенген одновременно удивился, испугался и почувствовал укол в сердце, от того, что заставил парня открыть то, что он так упорно скрывал, прямо как своё прошлое: на его спине, вдоль позвоночника и от него во все стороны расходились яркие шрамы-молнии, точно трещины по чему-то хрупкому, разламывающие его бледную кожу; кажется, они даже светились, превращая Зеницу в совершенно неприкосновенное и удивительное создание. Тенген в тот момент сравнил его с фарфоровой чашкой: такая маленькая, изящная, даже самая крохотная трещина на ней превращается в такой же букет молний и стоит к ней прикоснуться — рассыпется в руках. Узую захотелось проверить, правда ли Агацума — фарфоровая чашка. — Можно? — аккуратно спросил Тенген и получил положительный ответ. И пусть Зеницу сидел в ожидании, когда пальцы Тенгена с огрубевшей кожей на подушечках коснулись его спины между лопатками, он дрогнул и ойкнул. — Так это и есть та отдача, — будто самому себе сказал бывший столп, проходя пальцами по каждой трещине от начала до самого конца. Вот одна взяла своё начало на шее и закончилась как раз у лопаток, другая — от плеча до рёбер, ещё одна ушла к копчику и дальше-дальше-дальше. Чем больше исследовал эти следы Тенген, тем больше он задумывался над тем, что Зеницу вовсе не фарфоровый (даже фарфор так не дрожит от прикосновений), скорее хрустальный. — Они болят? Ты их чувствуешь как-то? — Сейчас почти нет, но пока ты трогаешь, я понимаю где они. — Извини, — мужчина убрал руку, хоть и желал касаться ещё. — Не хотел причинять неудобства. — Всё хорошо, можешь продолжить, — парень чуть покраснел кончиками ушей и улыбнулся, не поворачиваясь, — мне нравится. Это «мне нравится» из уст Зеницу прозвучало так сладко и тепло, что Узуй хотел бы услышать это ещё раз. Ещё много раз. Но всё, что он мог, — это прикасаться к спине юноши, теперь уже двумя руками, будто случайно переходить на бока и дотрагиваться до торса, а ещё слышать смущённый тихий смех и едва сдерживать своё желание касаться этой кожи не только пальцами, но и губами. Ему так хотелось его поцеловать. Это сокровище. Зеницу, действительно, хрупок и красив, как хрусталь, но для Тенгена он прекраснее китайского фарфора. — Ты правда хочешь это сделать? — дрожащим голосом проговорил Зеницу, чувствуя горячее дыхание столпа на своей коже. — А ты нет? — он не сдержался и приблизился, коснулся губами правой лопатки, потом левой, потом поднялся и дотронулся до выпирающей косточки. Так сладко. А ещё этот звук надвигающейся летней грозы ласкает слух. — Но что, если кто-то зайдёт? — поцелуй в сгиб шеи. Ещё один. Ещё. Чуть выше, под ушком. Ему так хочется откусить кусочек от него. Самый сладкий. — Не волнуйся, девочки… — МАЛЬЧИКИ, МЫ В КУРСЕ, ЧТО ВЫ ДОМА, ВЫХОДИТЕ! -…спят. Зеницу дёрнулся, испугался и отпрянул, а потом почему-то засмеялся, чем ввел мужчину в ступор и стыд. — Спят, говоришь… Как плохо вы знаете своих жён, Тенген-сама! — Издеваешься, — пробурчал тот, на что Агацума лукаво прищурил глазки, так же улыбнулся, а потом в миг оказался ближе к мужчине и так по-детски, но любя поцеловал. — Видимо, отложим на потом. Когда девочки точно будут спать. И на этой ноте он одетый вышел в коридор, где их вовсю искали куноичи, в миг окружившие Агацуму и не желающие его отпускать. Тенгену всегда казалось, что Зеницу удивительный. Но тогда он в который раз понял, что ему это не кажется. Зеницу на самом деле такой. Удивительный, недосягаемый и совершенно точно его. И пусть он приветлив со всеми, всем улыбается и со всеми смеётся, только его он любит по-особенному, по-своему, с грозовыми раскатами и блеском молний в глазах.