Семья

Телефон мигает незнакомым номером уже в пятый раз за ночь. Шону сидит на балконе в толстом пальто и без особого интереса поглядывает на дисплей. Если очень нужно, перезвонят. И десять раз, если действительно так невтерпеж. Это превращается в дурную привычку – оставлять Юджин в спальне и сбегать на балкон, чтобы посидеть в тишине и поглазеть на город. Остекления у балкона нет, посему морозит так, что пробирает до поджелудочной, но Шону терпит и продолжает сидеть. Это уже даже не привычка, а наркотик. Вибрация доходит до него за мгновение до того, как телефон вновь начинает пиликать старомодной монофонией – он специально скачал этот странный звук из сети. Шону берет, наконец, телефон. Такая настойчивость заслуживает внимания. Голос, звучащий в трубке, заставляет его вскочить со стула и подойти к перилам. – Добрый вечер, мне нужен Сон Хёну. Шону опускает телефон и смотрит на дисплей, где очерчен безликий силуэт, предназначенный для всех, кто не внесен в контакты. В уголке мигает время – чуть за полночь. Показалось? Поздновато уже, может, пора спать? Абонент на том конце не спешит сбрасывать звонок, но и не пытается докричаться – Шону услышал бы. Он ждет еще тридцать секунд, отсчитывая губами и продолжая глядеть на номер. Даже незасекреченный. Разве он когда-то был таким смелым? Трусом, вообще-то, тоже не был. Кихён самый обычный – не герой, не ссыкло. Ничего в нем нет. Однако переклинило же. – Сон Хёну это я, – наконец, отвечает Шону, прикладывая холодный телефон к уху. – Полагаю, у вас есть причины так долго висеть на телефоне. – Это Ю Кихён. Нужно встретиться, Шону-хён. Как можно скорее. Ты свободен завтра? – Завтра? – Да, завтра, – в голосе явно слышится недовольство. Не показалось – действительно он, даже полным именем представился. А Шону думал, что никогда его больше не увидит и не услышит, а оно вот как получилось. – Где и во сколько? – спрашивает Шону, упираясь невидящими глазами в дорогу, проходящую внизу. Разноцветные огоньки магазинов вдоль дороги смешиваются со светом фар. – Кафе в студенческом городке, то, куда родители приходят. Я встречу тебя в беседке во дворике. Если сможешь к полудню. – Смогу. – До встречи. Остается только дожить до завтрашнего полудня. * Ему никогда не приходилось прикладывать чрезмерно много усилий, чтобы держаться в заданных рамках – науки давались ему без скрипа, но и гением его не называли. Шону уделял учебе почти все свое внимание в младшей и средней школе, но с переходом в старшую стало проще – он определился с направлением, и с тех пор как его признали спортсменом, необходимость загорать под настольными лампами до утра пропала. Кихёна он увидел не сам – показали друзья. Какой-то найденыш заскочил на последний курс средней школы, но устроили его как раз в группе с теми, кто проходил стажировку на старшую школу в их корпусе. Кроме того, Кихён довольно быстро раскрылся как парень в хорошей физической форме, и преподаватели нашли ему применение. Так для Шону все и началось. Так и повелось. Таращиться на новичка было интересно – поначалу потому что в их системе новичков не бывало. Младшая школа насчитывала около трех тысяч учеников. В средней оставалось две с половиной тысячи. Старшую могли закончить две тысячи. Любые отчисленные не заменялись новыми – в эту школу никто не переводился. С детского сада все знали здесь друг друга в лицо, это была практически тюремная система. Шону обжился в своей компании еще в первом классе, и его никогда не тревожили мысли о том, что кто-то мог куда-то уехать или смыться – если ребенок дотягивался до установленной планки, родители обычно делали все возможное, чтобы он продолжал учиться. Бывали случаи, когда родители по работе уезжали в другую страну, но ребенка оставляли жить в кампусе – чтобы сберечь потраченное время и силы. Чтобы не портить перспективы. При таком подходе к старшей школе все знали друг друга как облупленных. Кихёна никто не знал. Он был как прыщ на лбу – не вписывался вообще никуда. Что было еще хуже – он и не собирался вписываться. Форма на нем сидела как попало, хоть и была отглажена на совесть – уж профессорская горничная точно заботилась об этом. Но выглядел он просто адски неприятно. Поначалу. Потом, правда, освоился с нормальной жизнью – начал покупать пристойные вещи, перестал дичиться, да и следы прежней бедности поистерлись. Шону никогда не любил говорить – он был из тех, кто наблюдают. Вот и наблюдал – появился объект, очень удобный и занятный. Отчего бы не понаблюдать. И не было никакого момента истины и просветления, просто Шону как-то плавно изменил свое отношение с простого любопытства на желание побыть рядом хоть немного. Потому что Кихён, оказывается, был красивым, и, пожалуй, даже красивее любого другого парня в этой долбанной школе на пару тысяч человек. А может, даже красивее любой девочки. Шону открывал это постепенно, пока не подумал, что бездна начала вглядываться в него, но тогда, видимо, было уже совсем поздно. Бездна сожрала его с потрохами. С другой стороны, с чего бы Кихёну быть какой-то там пустой бездной, и с чего бы Шону надумывать эту дурацкую красоту, если не он один мечтал как-нибудь попробовать на вкус кожу на его шее. Разговоры об этом стали ходить тоже постепенно – не сразу. Началось с шуток, что мол, самую красивую девку в нашей школе завалить непросто – еще врежет, челюсть свернет. Потом пошли подкаты – тоже в шуточной манере. А потом кто-то уже всерьез как-то сказал – чем дрочить на девок в национальной одежде лучше я бы рискнул челюстью и все-таки попытался завалить Ю. Ю Кихён. Вот в этой фамилии и крылся подвох – и почему они сразу этого не поняли. Профессору на самом деле было насрать, что там с Кихёном происходило – он даже фамилию свою ему не дал. Об этом и о многом другом Шону думал даже больше, чем это было нужно. А потом начались проблемы – когда один из его друзей вдруг всерьез настроился познакомиться с Кихёном поближе. Иногда Шону считал себя туповатым – такое случалось не очень часто, но порой до него так долго доходили очевидные вещи, что иного выбора и не оставалось. Особенно если речь шла об отношениях между людьми – неважно, между влюбленными или родителями. Вообще, между любыми. Поэтому он почти никогда не делал попыток с кем-нибудь наладить тесный контакт и вообще завести какие-то отношения. Он твердо верил, что родители найдут ему жену после того, как он закончит образование и начнет нормально зарабатывать. В принципе, это и произошло – Юджин была выбрана его матерью, и это было хорошо. По крайней мере, когда они бывали в доме на выходных, мать не обращалась с ней плохо, поскольку сама ее нашла и одобрила, не советуясь при этом со своим сыном. Кихён что-то с ним сделал – почему-то Шону, глядя на него, чувствовал острое желание как-то о нем позаботиться. При этом сам Кихён, все социальные связи которого сводились к обедам в школьной столовой, был явно тем, кого ничья забота не интересовала. Он казался слабым и сильным одновременно, у него была куча недостатков – Кихён был грубым и нервным, и при играх с близким контактом, таких как баскетбол, иногда позволял себе толкать или тыкать других локтями. Было похоже, что он специально выставлял себя непривлекательным для других, и иногда Шону думал, что так все и было. Сочетание мягкости и твердости было в Кихёне таким ярким, оно просто завораживало, и Шону стремился к нему всем своим существом, даже сам не понимая, что стал бы делать, если бы теоретически у него появилась возможность проводить с этим человеком больше времени. Он даже говорил об этом со школьным психологом – с тем из них, что не выдавал услышанное преподавательскому составу. Психолог сказал, что это совершенно нормально – быть бисексуальным и найти интерес в новом лице. Психолог был уверен, что Шону, который с малых лет вращался только среди хорошо знакомых людей, был под впечатлением от человека, которого не знал, но видел каждый день. * Может быть, психолог был прав. Только что теперь-то происходит? Сила привычки? Или запретный плод? Нет, нет. Шону уже полгода как работает в транспортной компании, он каждый день видит новые лица. При привычке волнение пропадает и наступает этап рутины. А запретный плод уже давно сорван, украден и съеден – им же. Без разрешения. Шону едет к университетскому городку, думая о том, что в школьные годы никогда не думал об этом, но это место, должно быть, чем-то похоже на Хогсмит из саги о Гарри Поттере. Правда в те пару раз, что он видел Гарри Поттера и его друзей по телевизору, деревенька при школе демонстрировалась в зимнее время, а сейчас уже весна. Кихён, как и обещал, ждет его в беседке, поставленной метрах в пятнадцати от главного входа в кафе. На нем рюкзак, и только подойдя ближе, Шону видит, что за спиной у Кихёна… ребенок. Корейские матери испокон веков носили детей, привязывая их к спине. Так сохранялся телесный контакт, мать отдавала малышу свое тепло, могла угощать его чем-нибудь вкусным, петь ему колыбельные и при этом работать по дому – готовить, стирать. Кихён почему-то походил на эту классическую картинку матери, пусть даже этот ребенок и не был его родным, Шону в этом был почему-то уверен. – Зайдем? – остановившись на безопасном расстоянии, у самого входа под крышу, спрашивает Шону, даже не поднимаясь по ступенькам. Подходить ближе не хочется. – Да, можно и зайти. А можно и здесь поговорить, тут тоже неплохо. Все равно разговор короткий, а кресло для ребенка устанавливать долго – больше времени на ожидание потратим. В руке у Кихёна большой стакан заварного молочного чая с шариками тапиоки и сахарным сиропом, и Шону навскидку дает этой посудине тысячу двести килокалорий. Не многовато для того, что даже за перекус не считают? Раньше Кихён ел не очень много – даже полную порцию в столовой брал не всегда. – Тогда… давай, я куплю кофе и подойду сюда. Кихён кивает и слегка встряхивает рюкзак, самую малость подбрасывая малыша – видимо, чтобы он не заскучал. Обычно матери делают так, чтобы показать ребенку, что они о нем не забыли. Шону идет в кафе и, почти не слыша себя из-за собственного же сердцебиения, заказывает айс американо, чтобы хоть немного взбодриться. Стакан он получает только минуты через две, и все эти две минуты мечется между желанием выбежать на улицу и проверить, не смылся ли Кихён и рациональным решением оставаться у стойки и ждать свой кофе. В конце концов, выдержки ему все-таки хватает, правда с большой натяжкой. Шону забирает кофе и выходит к беседке, и сердце, которое едва успело успокоиться, опять пускается вскачь. Молочный чай допит только до половины, Кихён стоит, смотрит на то, как Шону приближается к беседке и при этом медленно пережевывает шарики тапиоки. Не смотреть на его губы очень сложно, но после того, что между ними произошло при последней встрече, Шону вполне серьезно полагает, что не имеет права таращиться на него. Так что приходится сдерживаться и вздыхать. – Ты много плакал в детстве? Я имею в виду, когда был маленьким? – в лоб спрашивает Кихён. – Нет, – на автомате отвечает Шону, даже не раздумывая. – Твоя мама не рассказывала тебе, что ты не давал спать и ночами напролет ревел и кричал? – уточняет Кихён. – Нет. – В твоей семье рождались такие дети? Может быть, у тебя есть ребенок, и у него отмечается подобное? – Ты ищешь донора спермы для своей девушки или… или зачем ты вообще об этом спрашиваешь? – все еще не особо раздумывая над своими словами, спрашивает Шону. Потому что расспросы не то чтобы сильно подозрительные, просто раздражающие. – Собираю статистику по деткам из университетской школы. Для покойного профессора. Он с того света засек, что слишком у многих рождаются дети с патологиями, – отвечает Кихён. – А тот, что у тебя за спиной – рожден девочкой из этой школы? – серьезно спрашивает Шону. – Даже не девочкой, а мальчиком, – невозмутимо отвечает Кихён. – Представь себе, до чего дошла наша медицина. – Тогда медицина сделает что-нибудь с заболеваниями, вызванными обучением в определенном заведении. Или у нас тут вода с ураном в водопровод подается? Кихён улыбается, и это больно. За школьные годы Шону видел его улыбающимся лишь раз – при его первой победе в стрельбе из лука. Кихён тогда выбил камеру, установленную в центре мишени, хотя на стрельбище вышел впервые. – Не неси херню, – фыркает Кихён. – Так были или нет? Плаксивые дети в твоей семье. – Мой брат. Очень плаксивым был. Врач тогда сказал, что мозгу не хватало кислорода, и мама боялась, что он станет отставать в развитии. По рекомендации доктора ему делали массаж, но от этого он плакал еще сильнее. Он умер в одиннадцать месяцев, не дожив до года двадцать девять дней. Улыбка сползает с лица Кихёна. – Господи, какой кошмар. Сочувствую твоей маме. Даже представить страшно. Боже мой, одиннадцать месяцев… такой большой… – Я тебе все рассказал, теперь твоя очередь, – делая большой глоток, говорит Шону. – Я тебе ничего не обещал. Мы вообще никак не договаривались. – Ну и что? Я тоже не обещал, что буду рассказывать о своей семье, но рассказал же. Кихён прищуривает свои и без того узкие глаза и кивает. – Это для моего сына, – он опять подбрасывает ребенка за своей спиной, и по его лицу проплывает целое облако нежности, так что сомнений в его честности не возникает. – Он тоже плаксивый. – А я тут при чем? – Он и твой сын. * Вполне возможно, что все могло быть иначе, но все случилось именно так – Шону втюрился по самые уши, и такое с ним было впервые. Он пытался как-то сопротивляться, но ничего не получалось. Да, может быть, психолог был прав – Кихён просто был новым лицом, впервые за много лет появившимся в жизни Шону. Тогда почему другие в него не влюблялись? Почему они только и хотели, что выкинуть в его адрес какую-нибудь подляну или заманить куда-нибудь в темный угол? Кихён, конечно, дураком не был, и никуда не ходил – исправно слал лесом всех желавших с ним подружиться и не засиживался допоздна в библиотеке. Правда, при большом желании найти возможность все-таки было можно. Шону запомнил этот день в мельчайших подробностях. С утра он почти опоздал на автобус, и уже тогда у него возникло какое-то нехорошее предчувствие. До обеда он отчаянно боролся со сном, а когда был объявлен часовой перерыв, решил прикорнуть где-нибудь в раздевалке. Тогда он и услышал, что Кихён надерзил учителю и схлопотал наказание. Поэтому после всех уроков Кихён должен был вынести мусорные ведра из всех помещений на третьем этаже, включая лабораторию и личные кабинеты преподавателей. Шону не придал этому большого значения, поскольку такое случалось с Кихёном постоянно, правда, выносить мусор его заставили тогда впервые – обычно он то драил чьи-то кабинеты, то подогревал кислоты в лабораториях, то делал еще что-нибудь. После занятий один из тогдашних друзей Шону пошутил, что поймает Кихёна в простенке между окнами закрытой на ремонт первой гардеробной и попробует реализовать кое-какие планы. Показалось, что это все ерунда – было холодно, трахаться на снегу никто бы не стал. А вот этот урод стал бы – он даже всерьез вознамерился это сделать. Когда Шону заметил, что сумка его приятеля осталась во второй гардеробной, а сам он куда-то свалил, все сразу стало ясно. Он бросился на улицу и оббежал здание, но то, что он увидел, не совсем соответствовало его ожиданиям. Кихён избивал этого смельчака, причем даже не ведром, хотя мог бы и им воспользоваться. Понятное дело, такие поползновения оскорбляли его, но Шону никак не ожидал, что Кихён выйдет из себя настолько – он почти убил тогда своего «ухажера». Он сидел на нем верхом и колошматил своими небольшими, но весьма крепкими кулачками так, словно возомнил себя отбойным молотком. Стащить его удалось, только обхватив подмышками и оторвав от земли вообще – так что его ноги болтались в воздухе. Правда, когда Шону поставил его на землю, Кихён бросился уже на него, и его взгляд при этом был абсолютно невменяемым. Последним, чего Шону хотел тогда, было рукоприкладство, но успокоить Кихёна иначе было нельзя. Пришлось его ударить. Вышло глупо. Очень и очень глупо. * Лицо ребенка, сидевшего за спиной у Кихёна, невозможно прогнать от себя – Шону видит его, когда закрывает глаза и когда открывает их. Работать при таких делах нельзя, и он просто сидит и смотрит в монитор, ничего не разбирая. Вообще, вести себя на работе подобным образом – не самый лучший вариант. Ему стоило немалых сил сменить работу и устроиться в приличную компанию после того, как он несколько лет пробыл оценщиком в коллекторской фирме с «серой» репутацией. После вылета из школы Шону не мог смотреть в глаза своим родителям. Он не мог есть и не мог нормально спать. Он целый год не покупал себе никакой новой одежды и везде ходил пешком, если это было возможно. Он просыпался раньше всех и ложился позже всех. Он работал на износ в новой школе, стараясь выйти в «А» лигу, чтобы получить пропуск в хороший университет. Корейское деление на лиги было просто отвратительным – никто не получал оценок, но по итогам промежуточных тестов составлялся рейтинг. Верхняя часть, состоявшая из самых успешных учеников, отмечалась как категория «А», имевшая право сдавать экзамены в престижные университеты. Вторая категория распределялась в университеты поскромнее. Нижний ярус вообще никуда не поступал – разве что на ускоренные профилирующие курсы для поиска хоть сколько-то пристойной работы. В университетской школе такого не было – все они предназначались для обучения в этом заведении, все они были будущим студентами уже определенного потока. Шону вдруг понял, что никогда не зависел от баллов или чего-то еще – все зависело только от заработка его родителей, который, кстати, был весьма скромным по меркам его круга. Родители работали день и ночь, обеспечивая ему все необходимое и оплачивая его перспективы на будущее. Мать даже купила подвальное помещение, где продавала уцененные или уже ношенные вещи – она стирала и отглаживала их по ночам, перешивала бирки и выводила пятна. Им оставалось дотянуть каких-то полгода, а там Шону должен был перейти в университет и стать стипендиатом по спортивной программе – в школе стипендию платили только за умственную работу, но дальше должно было стать полегче. Шону не удержался. Его приняли в обычную школу по месту жительства в порядке исключения, но снизили на целый год, и он прилагал максимум усилий, чтобы оставаться в высшей лиге, а потом поступить в хороший университет. Хотя бы так. Но чтобы не опуститься в рейтинге он должен был не только хорошо учиться – он должен был нравиться преподавателям. Вопрос личных предпочтений мог сыграть как угодно, и на науках, не относившихся к точным, можно было легко завалиться, если студент не нравился преподавателю. Шону старался угодить всем и вся. Его родители заслуживали этого – чтобы их сын постарался и если нужно, вылез из собственной шкуры, но не спустил их труды в унитаз. Хотя он и так уже порядочно напортачил. В то время он и начал подрабатывать в ломбарде, где по ночам сортировал и раскладывал заложенное добро. Уже через год он мог на глаз определить ценность любого гаджета, а еще через полгода добрался до ювелирных изделий – правда, приходилось носить с собой стекло, чтобы определять подлинность камней. На предпоследнем курсе университета, оплачивая как обучение, так и проживание в квартирке неподалеку, Шону устроился в эту фирму, занимавшуюся сбором долгов. И это было ни разу не мило, но зато позволяло зарабатывать столько, сколько ему и не снилось в ломбарде. Его работой был «первый визит» - когда должнику давали знать о перепродаже долга и обязательствах перед новыми кредиторами. Он также выбирал вещи, если должник соглашался расплатиться на месте. Он еще ни разу не забирал кого-то и не делал ничего сверхаморального – этим занимались те, кто наносил «второй визит». Шону был связан с опасным предприятием, но преступником не становился. До определенного момента. * Настрадавшись под завязку, Шону выпивает аж целую бутылку соджу, и в его случае этого слишком мало, чтобы опьянеть, но достаточно, чтобы почувствовать себя чуть свободнее. Он выбирается на балкон, оставив Юджин в кровати. Ему хочется выбросить телефон через перила или швырнуть его в соседний двор. Но конечно он этого не делает. – Юки, слышишь меня? – Охуел звонить в полночь?! – набрасывается на него Кихён. – Я его только успокоил, мать твою! – Но ты же мне звонил в полночь. – Отъебись, иди на хуй, – шипит Кихён. – Чего надо? – Юки, я хочу, чтобы это был мой ребенок. Я хотел бы ребенка от тебя. Растить его с тобой. – Нахрен перестань меня так называть, – требует Кихён. Шону улыбается – Кихён всегда нервничал, когда его так называли. Это прозвище придумала одна девочка из его класса – одна из немногих, кто относился к Кихёну если не с симпатией, то хотя бы нейтрально. Она соединила фамилию Ю и первый слог имени, превратив его в японца. «Снежный принц же, ну чем не похож?». Юки – снег. Белый и холодный. На данный момент – вскипевший снег. – Ты же знал, что нравился мне, Кихён-а, – говорит Шону. – Почему ты ни разу не заговорил со мной? – А должен был? – Я не мог первым подойти. – Нахер ты мне был нужен, чтобы я с тобой разговаривал. И потом, подойти и поговорить ты не мог, а трахнуть два раза кряду получилось. Слишком много нелогичностей, большой парень. Шону кусает нижнюю губу. – Кихён-а… скажи честно, чей это ребенок? Ты женат? – Мой это ребенок, успокойся. Мой и твой. Я дал себе слово, что не буду превращать все это в какой-нибудь слюнявый сериал, ненавижу драмы. Я пообещал себе, что не буду тебе врать, если спросишь еще раз. Но ты сделал для нас уже все, что мог, и больше ничего не должен. Так что сотри этот номер и иди спать. – Кихён-а, но ты же обманываешь? Зачем, мне и так больно, зачем ты издеваешься? – А ты типа не заслужил? Если тебе так будет легче – не верь. Мне так тоже будет легче. Забудь, что мы виделись. Вообще забудь, что я существую. – Кихён-а, я не могу. Не могу. Вопреки всему голос Шону звучит твердо, а не умоляюще, и хотя бы этому можно порадоваться. – Айгу, ты уже заныть приготовился, тебе не стыдно? Спать иди, сказал. – Кихён-а… – Бля… – Кихён-а, я найду тебя завтра. Хочу еще немного поговорить. * Дело Им Чангюна было интересным – такие встречались редко. Очевидно, он чем-то настолько насолил кредитору, что тот решил выдавить из него всю спесь продажей долга. Оставалась абсолютно незначительная сумма – по меркам Шону кредитор вообще не должен был даже думать о продаже такого микроскопического долга. Однако он все-таки решил, что делом Им Чангюна должны заняться профессионалы. Из-за какой-то чертовой тысячи долларов. Шону не сомневался, что богатый засранец просто только под самый конец догадался, что долг можно отпустить в какую-нибудь фирму, доставив Им Чангюну здоровенные неприятности или вообще изломав ему жизнь. По срокам время еще оставалось, и Шону не очень-то горел желанием тащиться куда-то в густозаселенный район и устраивать разборки, но после праздника дел не было вообще, и начальник попросил заняться тем, что было. Шону думал поговорить с Им Чангюном, забрать у него что-то эквивалентное тысяче долларов и уйти. Либо объяснить ситуацию, слегка припугнуть и на этом закончить. Он был уверен, что тысячу долларов этот человек как-нибудь соберет до нужного срока, тем более, если грамотно с ним поработать. Только увидев его, Шону понял, почему долг был перепродан. Потому что Им Чангюн был как раз из тех людей, что не склонялись ни при каких обстоятельствах. Наверняка кредитора это бесило. И как так могло получиться, что этот мальчик влез в долги? Ни малейшего страха, никаких колебаний. Чангюн отвечал четко и точно – у него не было никаких ценностей, но была почти собрана сумма. Шону держался твердо, стараясь не уступать, иначе могло создаться впечатление, что контору можно дурить или игнорировать. Но даже при разумном давлении Чангюн сохранял лицо. Людей эта его способность должна была либо восхищать, либо бесить. Очевидно, что кредитора эта уверенная холодность выводила из себя. Тогда Шону подумал, что лучше бы Чангюну не дожидаться второго визита – человек, который навещал должников следом за Шону, также относился к разряду людей, которым корона прижимала голову. С таким надменным видом Чангюн мог запросто стать жертвой избиения или чего похуже, даже если бы выплатил всю сумму на месте. Этого не случилось. Всего за несколько секунд ситуация изменилась настолько, насколько это вообще было возможно. Более радикальных перемен и быть не могло. Шону привык наблюдать за должниками – оказавшись в отчаянной ситуации, люди обычно начинали юлить и выворачиваться, как могли. Эта привычка работала всегда, и он сразу понял, что человек, вошедший в квартиру, не был для Чангюна ни братом, ни другом – по тому, как Им отреагировал на звук разблокированного замка, можно было предположить, что вернулся его парень. Любимый. Так реагируют либо на детей, либо на супругов – на тех, кто живет в животе и сердце, прорастая до самых костей. Шону мгновенно понял, почему в личном деле Чангюна не было сведений о жене или девушке – потому что у него был кто-то другой, на кого обычный человек не обратил бы внимания. Вышедшие к двери парни сообщили, что этот кто-то оказался красивым и вполне «подходящим». Чтобы они не натворили фигни и не облапали этого человека, Шону вышел к ним. Вышел и застыл. Так встречаются во снах или каких-нибудь сёдзё-мангах. Кихён смотрел на него спокойными и еще ничего не понимающими глазами, но для Шону все решилось в момент узнавания. Он уже тогда понял, что не уйдет просто так, как хотел до этого. Почему-то именно Кихён будил в нем дремавшие все это время вредительские или животные инстинкты. Шону никогда не чувствовал острого желания причинить кому-нибудь боль, но когда он видел Кихёна это превращалось даже не в желание, а в потребность. Позже, когда он ходил к психоаналитику – пришлось делать это втайне от жены – специалист предположил, что Шону просто хотел хоть какой-нибудь реакции, а Кихён вечно его игнорировал. Шону не был депрессивным, не страдал от навязчивых идей, неврозов или приступов паники, но это был уже второй специалист в его жизни. Кихён в прямом смысле сводил его с ума, и романтичного в этом было мало. – Сон Хёну из организации… – «Центр миллиона пользователей», – ухмыльнувшись, закончил за него Кихён. – Я уже понял. Соображать он умел – ему тоже хватило пары секунд, чтобы оценить ситуацию и сделать выводы. – У твоего соседа неприятности, и я ставлю тебя в известность на случай, если ты хочешь ему помочь. Если вы просто соседи, то зайди в комнату и подожди, пока мы уйдем. Взгляд Кихёна метнулся в сторону комнаты Чангюна – это было мимолетное движение, рассказавшее Шону все, что ему хотелось знать. Так что когда Кихён открыл рот, Шону уже знал, что он собирался сказать. Он даже не стал дослушивать до конца – толкнул дверь в другую комнату и посторонился, пропуская Кихёна вперед. Парням он войти, конечно, не разрешил. Наверное, минетом обойтись тоже было можно, но изначально Шону не хотел доводить даже до этого – ему хотелось подержать Кихёна в руках и попробовать на вкус его кожу. Эти желания сохранились со школьных времен, и именно их Шону собрался реализовать. Кихён не сопротивлялся – он только рефлекторно отклонился в самом начале, но потом взял себя в руки и расслабился. От него пахло ирисками и улицей, и Шону подумал, что у него странный гель для бритья или просто мыло с каким-то редким экстрактом. Кожа Кихёна оказалась даже лучше, чем он представлял. Лучше, чем кожа Юджин, лучше все, к чему когда-либо прикасались его губы. От мысли, что этот наглый засранец в соседней комнате может получать все это без проблем, стало обидно, и внутри поднялась совсем неуместная ревность. Шону держал его лицо в ладонях, и Кихён послушно поворачивал голову так, как его направляли. – Посмотри на меня, – попросил Шону, поднимая его лицо. И Кихён подчинился без колебаний. – Смотри на меня, хорошо? И не нужен был никакой хренов минет, вообще ничего не было нужно. Только чтобы Кихён смотрел на него и позволял трогать себя – почти по-девичьи тонкую талию, живот и спину. Стоило подумать так, как из гостиной донеслись звуки какой-то возни, а потом раздался глухой стук, как будто что-то свалилось на пол. Кихён в его руках дернулся и развернулся в ту сторону, как будто мог пройти сквозь стену и посмотреть, что там случилось. Шону, конечно знал, что там было – Чангюна ударили, и он упал на пол. С должниками такое случалось постоянно. Кихён больше не смотрел на него, и даже если бы он вернулся к нему взглядом, мыслями был бы там, с Им Чангюном. Даже то малое, что Шону собирался забрать себе, было украдено и испорчено. Самым мерзким было то, что Шону все отлично понимал, даже когда Кихён вцепился в его руки, пытаясь выбраться. Он не просил и не уговаривал – он требовал, чтобы Шону его отпустил, но даже так через каждые несколько секунд он забывал или пропускал слова, потому что прислушивался к тому, что происходило в соседней комнате. Ему было не наплевать на себя, но еще больше его волновало то, что делали с Чангюном – за него Кихён боялся больше. – Если ты больше не можешь смотреть на меня, нам незачем быть лицом к лицу. Шону сказал эти слова осознанно. И осознанно перекатил Кихёна на живот. Он понимал, что этот момент был одним из тех, что случаются в жизни каждого человека. Некоторые матери начинают шлепать своих детей, а потом не могут остановиться и просто избивают их. Позже им за это до смерти стыдно, но ничего изменить нельзя и это пятно в воспитании остается на всю жизнь. Некоторые супруги кричат друг другу слова, наносящие необратимый урон отношениям – не имея при этом в виду того, что говорят, но желая причинить как можно больше боли. У всех случаются неудачные дни, после которых хочется повеситься. И лучше бы этот день случился в его жизни тогда, когда Кихёна не было рядом. «Мне все равно, что будет завтра или через час, или даже через пять минут. Я сделаю так, что ты будешь думать только обо мне». И ведь получилось же. Шону ненавидел себя за эту успешную попытку перенаправить внимание Кихёна на себя. Ему хотелось совершить суицид от этого несмываемого позора, но самоубийство было бы трусостью – Кихён пострадал в тот день, и Шону тоже должен был страдать. Они оба изменились навсегда и должны были жить с этим. Кихён не кричал – он уткнулся лбом в подушку и сжимал кулаки все время, пока Шону двигался в нем. Даже понимая, насколько нечеловеческой была эта ситуация, в тот момент Шону не чувствовал никакого раскаяния, и его физические ощущения ничем не затмевались. Так головокружительно прекрасно он не чувствовал себя ни с кем другим. То есть это не было преступлением в состоянии аффекта – Шону отлично соображал. Первый раз был каким-то скомканным – Шону даже не разделся как следует, да и Кихён был все еще в толстовке и приспущенных джинсах. Чувствуя разбуженный и разворошенный в теле голод, Шону прижал Кихёна одним коленом, надавив на его бедро, но не опираясь всем весом, и стянул рубашку. Для второго раза он раздел их обоих, и на это ушла целая вечность. Кихён сопротивлялся как сумасшедший, но в положении лицом вниз он мало что мог сделать – Шону давил на его спину, и Кихён не мог ни схватить, ни ударить его. Злило то, что Кихён продолжал упорно молчать, и Шону знал, ради кого – ради Чангюна, сидевшего и сходившего с ума в соседней комнате. Возможно, Кихён и сам этого не понимал, но Шону видел и усваивал все. Даже понимая, что так будет гораздо сложнее, Шону перевернул его лицом к себе, собираясь взять его еще раз. Кихён, получивший относительную свободу всего на секунду, успел несколько раз его ударить, причем весьма ощутимо. Дальше Шону перехватил его запястья и прижал к подушке над головой. Кихён попросил только один раз – всего один раз. Когда Шону отпустил его и накрыл собой, чувствуя подкатывающую изнутри волну, Кихён дернулся, словно пытаясь сорваться с члена, и очень тихо сказал: – Пожалуйста, нет. Когда Шону одевался, Кихён перевернулся на живот и зарылся лицом в подушку. Он не пошевелился даже тогда, когда Шону натянул на него одеяло. * – Как нашел нас? – с живым любопытством спрашивает Кихён, открывая дверь снятой квартиры. – Через друга в транспортной компании. – У тебя и друзья есть? – ухмыляется Кихён. – И даже такие, которые могут проследить одного человека среди тысяч приезжающих в Сеул каждый день? Шону проходит в квартиру – Кихён держит ребенка на руках и отступает внутрь, давая ему дорогу. – У тебя на сумке бирка была… с вокзала. Направление и дата прибытия. Поездом. Чего проще? – Шерлок Холмс недоделанный, – говорит Кихён, кивком указывая ему в комнату. – Все-таки пришел, значит. А я думал… шутишь. – Шучу? У меня нет чувства юмора. – Я и не знал, – пожимает плечами Кихён. – Мы уезжаем завтра вечером. Так что если хочешь поговорить, то ты хорошо вписался. Шону усаживается на пол – прямо на ковровое покрытие. Как и ожидалось от Кихёна, все стерильно чисто и свежо. Он всегда был экстремально чистоплотным человеком – он даже носил с собой свежие носки, чтобы надевать их после физкультуры. Малыш на руках у Кихёна смотрит на Шону, не моргая и не дыша. От такого взгляда хочется спрятаться под стол. Дома он выглядит иначе, чем на улице, и теперь Шону посещает дурная мысль, что этот ребенок действительно чем-то на него похож. А вот на Кихёна не очень. – Я тебе не солгал, но мне ничего не нужно. У нас киста в мозгу, и теперь мы знаем, что процентов восемьдесят можно списать на наследственность. Значит, подберем оптимальную терапию для устранения головных болей, а в год само должно пройти. Я бы еще сомневался, но ты сказал, что твой брат… болел от массажа. Так вот нам доктор тоже сказал, что массаж сейчас противопоказан. И, несмотря на все, я должен тебя поблагодарить, потому что ты все рассказал и не стал выпендриваться. – Подожди, подожди, – поднимая руку, просит Шону. – Ты серьезно сейчас? Кихён поправляет слегка задравшуюся рубашечку на ребенке и отвечает: – Мне до лампочки, веришь ты или нет. Лучше не верь. Серьезно, лучше не верь, я этого действительно хочу. Мне больше ничего не нужно. – Хватит повторять, что тебе ничего не нужно. Ты… – Да, серьезно! – наконец, взрывается Кихён. Мальчик поворачивается к нему и смотрит на него с некоторым сомнением, как будто не может поверить, что его родитель только что крикнул на гостя. – Знаю, я преступник, и я что угодно готов принять, но не надо вот так надо мной издеваться, – решая дать Кихёну еще один шанс, говорит Шону. – Для меня это не шутки. Я поэтому и приехал сегодня. Кихён переводит взгляд на его руку и с хитрой полуулыбкой спрашивает: – А жена в курсе, что ты приехал к тому, кого с радостью отымел полтора года назад? Ты же всю школу передергивал, представляя меня, да? Вряд ли ей это понравится. – На тебя не только я дрочил, – замечает Шону в ответ. – Ты уже все понял, когда перезвонил мне, – через некоторое время говорит Кихён. – Если бы ты не поверил, то не стал бы связываться. Просто пропустил бы это мимо. И если ты сам уже поверил, тогда чего тебе от меня-то нужно? У себя спрашивай. Моя правда от этого не изменится. Шону вздыхает и задает вопрос не по теме – сейчас этот вопрос кажется очень важным. Не настолько как вопрос отцовства, но все-таки очень и очень. – Он научил тебя улыбаться? Им Чангюн? Ты так часто улыбаться стал. – Я не знаю. Не заметил, как начал. Само получилось. Чангюна не трогай – запретная тема. Абсолютно. – Еще более запретная, чем ребенок? – Для тебя – да. Ты имеешь отношение к Чжухони, но к Чангюну – нет. Даже я сам не собираюсь вмешиваться в его жизнь, хотя знаю его лучше, чем кто бы то ни было в Корее. Приходится согласиться и действительно отстать от Чангюна, хотя очень хочется спросить – до сих пор ли они вместе, где они живут, кем работают. Кстати, о ребенке. – Расскажи, – стараясь не тушеваться под вновь обратившимся к нему взглядом Чжухони, просит Шону. – Расскажи, как все это произошло. Почему ты говоришь, что это наш ребенок, и… вообще. Все. Просто расскажи. Хочу послушать тебя. Кихён просто катится со смеху, правда, не забывая придерживать ребенка. Он смеется беззвучно, но мальчик все равно переводит взгляд на него и опять выглядит удивленно. – Знаешь, любой другой на твоем месте послал бы меня куда подальше с такими заявлениями. Ты единственный, кто так всерьез все это воспринял. Ты 4D. Был таким в школе и сейчас таким остался. Не повезло твоей жене. – Так ты пошутил? – уже начиная злиться, уточняет Шону. – Я же сказал, что не буду тебя обманывать, – отвечает Кихён. – Но мне адски не хочется рассказывать все по новой. Мне было тяжело говорить об этом с Чангюном, но ты в отличие от него знаешь кое-что. Про шрам. Ты же видел меня в школьном душе до того, как я пропал на чертов месяц? Шону кивает – видел. Точнее, разглядывал. Но не суть, главное он помнит, что шрам появился после того самого перерыва. И расположен шов был так, что один из парней, переживший перитонит в средней школе, сразу сказал – полостная операция, но не аппендицит. – С этого тогда и начнем. * Кихён очень изменился. Он как будто даже простил его, но Шону боится в это верить и поэтому не позволяет себе задерживаться на этой мысли. Но, даже несмотря на то, что Кихён стал совершенно другим человеком, желание быть рядом с ним не стало слабее – Шону чувствует, что стремится к нему всем, что в нем есть. К нему и Хони, конечно. Уходя, он осторожно касается щеки Хони и говорит: – Значит, ты у нас limited edition? – Он эксклюзив, а не ограниченный выпуск, идиот, – хмыкает Кихён. – Но в целом каждый ребенок эксклюзив, даже те, кто рождается обычным способом. – Все люди пришли в этот мир одним способом, – обуваясь, говорит Шону. – И Хони тоже. Всех людей рождают другие люди. Иного не дано. Для нас выделяются лишь те, что рождены любимыми. – У тебя жена, – отходя на пару шагов, напоминает Кихён. – А у тебя Чангюн. Который, кстати, звонил, пока Кихён объяснял все детали своей истории. – Нет его у меня, – грустно улыбается Кихён. – И никогда не было. Шону вспоминает этот разговор, пока едет домой. А Кихён лжет, причем сам себе тоже – Чангюн принадлежал ему уже тогда. Да, все так – у него Юджин, у Кихёна Чангюн. Это значит, что будет очень непросто. Но не хуже, чем было еще пару дней назад. Так что Шону сможет это пережить. Тут и думать не о чем.