Семья

Пообещав уехать максимум на пять дней, Кихён не выдает никаких подробностей – Чангюн даже понятия не имеет, как он нашел своего Сон Хёну и нашел ли вообще. Спрашивать и напирать не хочется, потому что кажется, что Кихёна это разозлит – а вскипятить его можно пару секунд, он далеко не чайник, который нужно дожидаться. Однако Чангюну все-таки очень интересно, чем Кихён там занимается в Сеуле, поэтому при первом сеансе связи он просит устроить тур по квартире и заодно показать, где они с Хони будут спать. Только наблюдая за тем, как Кихён обводит объективом шкафы и большую кровать, Чангюн понимает, что этой ночью будет спать один. И не только этой ночью. Никто не выходит встречать, в прихожей даже свет зажечь некому. Холодная кухня и мертвая комната. Пустая кроватка Хони и матрас, который все такой же безупречно гладкий, как и с утра – в течение дня никто на нем не сидел и не отдыхал. Кихён звонит через минуту, заставая Чангюна раздетым и уже готовым отправиться в душ. Почему-то Чангюн испытывает некоторое облегчение от мысли, что это не видеозвонок. Хотя чего они не видели – они и голыми красовались, чего стесняться. – Эй, ты как там, дружище? – улыбается Кихён. – Я собираюсь позвонить ему через пару часов, когда он точно вернется с работы. – Я нормально, – отвечает Чангюн, отмечая, что когда Кихён улыбается, его голос становится значительно теплее и мягче. – Собираюсь принять душ и лечь спать. – А ужинать? – Что-то не хочется. Можно и солгать, чтобы Кихён не беспокоился, но Чангюну хочется, чтобы Кихён немного о нем подумал. Потому что это приятно – когда Кихён ругает его, настаивая, чтобы он поел или принял лекарства. – Как это не хочется? А для кого я оставил острую свинину в контейнере? Там пару минут разогреть в микроволновке, и готово. Хоть немного-то съешь, ты же работал целый день. – Ладно, поем, – соглашается Чангюн, не рискуя доводить хёна своим упрямством. – Хён… хён, ты же собираешься сказать ему правду, как есть? Я прав? – Ну, не прямо по телефону, но да, лгать не стану. Хотя он вряд ли мне поверит. Главное, чтобы он сказал все, что нам нужно. Чангюну до визга хочется попросить не делать этого – не портить эту размеренную и теплую жизнь в роскоши уединения. Потому что эта жизнь совсем скоро закончится, а он даже не успел как следует ею насладиться. – А если будут последствия? Допустим, он поверит, и будут последствия? – Да какие последствия? Люди даже от рожденных в законном браке детей порой отказываются, а чтобы они пытались силой чужих отобрать – о таком я вообще не слышал. – Может, ты мало людей повидал, – предполагает Чангюн. – Во всяком случае, Хони ему не чужой. – Нет, нет, ребенок – это такие обязательства. Не думаю, что он все это захочет. Я был в его инстаграме – у него одна страница на двоих с женой. Вряд ли он захочет ее расстраивать, а она и на развод подать может. К тому же, как он это объяснит? Нет, глупости. – Хён, ты же не наивный, ты же нормальный человек, сам подумай. Семья – это то, что под кожей. Вдруг он не сможет выбросить своего родного ребенка из жизни – что тогда? – Ты боишься того, чего может и не произойти, – отвечает Кихён. – А я боюсь того, что точно случится, если сейчас промолчать. Объяснить свои расспросы другим методом я не смогу. Выяснить историю болезней его семьи без встречи с ним не получится. Оставить Хони страдать до года, а потом еще лечить его с сомнительным успехом – это тоже не вариант. Так что если я не сделаю этого сейчас, Хони будет страдать и не спать еще несколько месяцев. Я даже не сомневаюсь, что это нанесет его здоровью урон, тем более, что сейчас он так активно растет. Возразить нечего. Хочется вообще сказать – а вдруг этот твой Сон Хёну отнимет вас у меня, вдруг он вытолкнет меня на улицу и заберет вас себе? Кихён, который до какого-то момента заботился только о себе, позже без слов встал под одно ярмо с Чангюном, когда тому понадобилась помощь, а теперь, когда речь зашла о его ребенке, он и вовсе готов абсолютно на все – даже встретиться лицом к лицу с тем, кто так дерьмово с ним поступил. И кто знает, на что он пойдет, если Сон Хёну решит поставить ему какие-то условия. Иногда Чангюну казалось, что Кихён был самостоятельным взрослым человеком, знавшим об этой жизни куда больше, чем он сам. Сейчас он думал, что Кихён был еще ребенком. Правда, наверное, состояла в том, что Кихён в чем-то был зрелым, а в чем-то по-детски самоуверенным. Эту его больную наивность следовало чем-нибудь вылечить, но сам собой напрашивался вывод, что в течение последнего года Чангюн только и занимался тем, что ограждал Кихёна от взросления и внешнего мира вообще. И если бы ему дали волю, он бы продолжал в том же духе до старости. Дальше время идет по заданной программе, и даже если Чангюну не хочется идти на работу, все равно приходится это делать. Кихён звонит, как и обещал, через каждые шесть часов – отчитывается о проделанной работе и расстраивает при этом неимоверно. Он так и не одумался и вывалил всю правду на голову этому человеку, и Чангюн узнает об этом первым. Приятного ничего нет, хочется отругать его и даже пообзывать его как-нибудь, но Чангюн уже знает, что с Кихёном лучше такого не делать – он ненавидит, когда кто-то прет на него с обвинениями или пытается выставить тупым. Кихён остается в Сеуле еще на пару дней – забирает из университета кое-какие документы, затягивает все узелки, которые они упустили при бегстве из столицы. Теперь Пусан их дом, и нужно привести все дела в порядок, чтобы потом не мотаться почем зря – уже летом Кихён хочет выйти на работу, тогда у них точно не будет времени кататься на поездах. Вся проблема с Кихёном состоит в том, что он думает о себе, как о самостоятельном человеке, в то время как есть ситуации, когда ему точно нужна помощь или хотя бы защита. Чангюн ему обычно не перечит, потому что – ну, какой смысл? С другой стороны, они ведь друг другу почти никем не приходятся. Либо никем, либо всем на свете. Ну, Хони, конечно, здраво так вклинивается в их общий мир, занимая большую часть, но… Чангюн ждет звонка под вечер, но ничего не происходит. Он не ест и сидит на матрасе, гипнотизируя пустую подушку Кихёна, на которую положил свой смартфон. По истечении получаса решительно набирает Кихёна сам – вдруг что-то произошло, и хён просто запарился и забыл позвонить. Самое интересное, что голос Кихёна звучит нормально – он не расстроен, не сбит с толку и даже не рассержен. Он так спокойненько объясняет, что сейчас у них с Хони в гостях находится Сон Хёну, которому потребовались подробности. И Чангюн слышит, как Сон Хёну берет с рук Кихёна разбушевавшегося Хони, которому не нравится, когда папочка разговаривает по телефону слишком долго. Кихён расслаблен, и от этого становится только хуже. Может, это и эгоистично, но сваливать из его жизни Чангюн не собирается – только не сейчас, когда они так много пережили вместе. И обмануть себя он не позволит. * Когда Шону предложил Кихёну забрать их и довезти до вокзала, он вообще не имел в виду ничего лишнего – хотя что тут вообще можно было увидеть. Кихён, правда, посмотрел на него, как на идиота и сказал, что закажет такси, ибо деньги у них имеются. Тогда-то Шону и спросил, откуда они берут деньги, и Кихён вежливо ответил, что это не его ума дело. В общем, со школьных лет он мало изменился, и Шону это даже радовало. До тех пор, пока не создавало проблем, конечно. Вечер – понятие весьма и весьма условное. Поэтому Шону закрывает все дела до четырех вечера, а потом едет на вокзал, где причаливают поезда, на которых выдают такие же бирки, как та, что была на сумке у Кихёна. В шесть часов Кихён появляется на горизонте с рюкзачком, наплечной сумкой и чемоданом на колесиках. Сегодня Хони сидит впереди, и Кихён может повесить сумку на плечо, отодвинув ее почти за спину. Шону поднимается с кресла в зале ожидания и идет к нему. Кихён останавливается прямо в проходе, хорошо еще, людей мало и путь он пока что никому не перекрывает. Хони в рюкзачке понятия не имеет о том, почему папочка остановился, поскольку сидит лицом к нему – так что он пока что радостно качает ножками и вообще походит на счастливый грибочек в своей вишневой беретке. – И зачем ты приперся? – спрашивает Кихён. Довольно прямолинейно. – Проводить вас. Нельзя? Кихён возобновляет шаг и на ходу поправляет ремень сумки с недовольным видом. – Знаешь, Шону-хён, иногда я хочу заглянуть в твою голову и посмотреть, что там происходит и происходит ли вообще. – Если бы это было возможно, я бы позволил тебе посмотреть. – Такой спокойный, да? – окатывая его каким-то не совсем понятным, но явно недружелюбным взглядом, качает головой Кихён. – Как будто тебя ничего не волнует. – Вы на экспресс? – спрашивает Шону, желая сменить тему. – Да, на экспресс, не то по дороге высадят, если Хони плакать начнет, – непонятно, то ли всерьез, то ли в шутку, отвечает Кихён. – Если закатится, его уже не остановить. – Но потом станет легче? – предполагает Шону, держась рядом и думая о том, как бы половчее перехватить ручку чемодана. О том, чтобы снять с Кихёна сумку нечего и мечтать. – В смысле? Когда сходим к врачу и начнем получать лечение? Конечно, должно стать легче. Хотя, кто знает. Я стараюсь надеяться на лучшее. * Поезд отошел три часа назад, и это время Чангюн проводит в привокзальном кафе, окна которого выходят на платформу – правда, далековато, конечно, но наблюдать чисто для формы можно. Вообще вокзал тут больше похож на маленькую станцию метро, где есть практически все – и цветочный магазин в том числе. Он отмечает эту деталь как бы между делом, не думая всерьез о том, чтобы что-нибудь купить. Они с Кихёном только раз были на этом вокзале вдвоем – когда уезжали из Сеула. Тогда им непросто далось это решение, но в столице были слишком высокие цены на жилье и медицинское обслуживание, особенно в частном порядке. Попутешествовав по сайтам клиник Пусана, они решили попытать счастья в южном порту, и не ошиблись. Тогда живота у Кихёна не было видно от слова совсем. Правда, позже он начал расти с удвоенной скоростью, так что Чангюн даже не очень понимал, как такое возможно – как Кихён не лопался к чертовой матери. Время отбытия подходит, и пассажиров просят пройти к платформе. Чангюн расплачивается и откланивается, успевая поймать на себе удивленный взгляд официантки – вроде, не так давно приехал, а уже собирается уезжать. Впрочем, что ему взгляд чужого человека, когда его ожидает кое-что поинтереснее – встреча с Кихёном и миллион вопросов вперемешку с возмущениями. В том, что хён будет озадачен и даже не попытается это скрыть, Чангюн не сомневается. Вообще эта открытая эмоциональность Кихёна порой тяготит его, но сейчас он даже ждет какой-то реакции. Все-таки он четыре часа тащился в поезде, и ему хочется посмотреть, что из этого получится. Поток пассажиров, направляющихся на платформу из зала, идет только с одной стороны, и Чангюн стоит у отметки, где должна остановиться пятая дверь – как раз там, где ему нужно. Отсюда хорошо видно людей, но разобрать их не получается. Поднимается легкое чувство страха, что он может пропустить Кихёна. Чангюн старательно вспоминает, четко ли Кихён назвал номер своего места, и, вроде, все было без лишних вариантов. Значит, он купил правильный билет – благо, повезло, и место рядом с Кихёном все еще пустовало, когда оно потребовалось Чангюну. Вроде, все правильно, но… Нет, Кихён должен подойти к этой отметке – при его характере он вряд ли решит ждать на лавочке, а потом бежать к двери. Кихён любит, когда все по порядку, и не станет рассчитывать на удачу или на то, что его как папашу с ребенком будут всюду пропускать вперед. Он был одет в черные джинсы с широкими прорезями на коленках, а сверху на нем была надета обычная университетская куртка с бежевыми рукавами. Один чемодан на колесиках, одна наплечная сумка и ребенок, конечно, в кенгуру. Вряд ли таких будет много, так что… Но почему-то найти Кихёна в пока еще гудящей вдалеке толпе не удается, и Чангюн начинает всерьез нервничать, хотя ищет его не больше минуты. А потом находит. Вот почему он не мог понять, где был Кихён – потому что чемодан катит не он, а Сон Хёну. И какого хера вообще происходит? Чангюн покидает место, хотя ноги, кажется, приросли к покрытию. Он вообще налегке, так что чемодан и сумку, конечно, заберет. Кихён уже вовсю таращится на него, и взгляд у него настолько ошалелый, что Чангюн даже не знает, чего ожидать. – Гюн-а? Они еще слишком далеко, да и люди вокруг шумят прилично, но прочесть по губам вполне реально. Чангюн кивает и идет прямо к ним. Сон Хёну с классическим покер фейсом наблюдает за его приближением, и со стороны вообще нельзя понять, о чем он думает. И думает ли о чем-то вообще. – Добрый день, – слегка кланяясь, Чангюн здоровается с Сон Хёну, отдавая должное его возрасту. Потом переводит взгляд на Кихёна и поднимает руку в кратком приветственном жесте: – Привет, хён. – Что случилось? По делам? Где-то ошибся? – с беспокойством спрашивает Кихён, без возражений отдавая Чангюну свою наплечную сумку. Чемодан этот Сон Хёну не отдает, хотя и кланяется в ответ на вежливое приветствие. – Нет, за тобой и Хони. Соскучился, – отвечает Чангюн. Кихён качает головой и улыбается – типа, ну ты и шутник, очень смешно. Видимо, все еще думает, что Чангюн по делам приехал. Приходится достать из внутреннего кармана корешок от билета и показать ему номер рейса и время отбытия. Улыбка на лице Кихёна медленно бледнеет, а потом и вовсе сплывает. – А работа? Чангюн пожимает плечами. – Ты… ну, ты… чщщооорт, я думал, ты пошутил. Хони, наконец, исхитряется повернуться так, чтобы можно было посмотреть на Чангюна – Кихён усадил его лицом к себе, так что ему приходится упереться в отца рукой, чтобы чуть-чуть отстраниться и повернуться почти всем корпусом. Для своего возраста он сильный и сообразительный. – Привет, малыш, – легонько хлопая его по попе, улыбается Чангюн. – Хоть ты-то рад меня видеть, да? А то папочка что-то не в духе. Нехорошо это – спекулировать вот таким образом. Но зато Кихён остывает прямо на глазах – переводит взгляд на Хони, и тоже улыбается. Можно было бы подумать, что Сон Хёну чувствует себя лишним, но у него такой вид, как будто он вообще изначально лишний всегда и везде. Хотя это далеко не так, конечно. Просто его слегка отсутствующий взгляд придает ему такой вот неловкий оттенок. Чангюн вообще не думал, что когда-нибудь будет стоять рядом с ним на платформе и ждать поезда в Пусан. – Ладно, все остальное потом, – кивает Кихён. Хони, наконец, признав Чангюна, радостно взвизгивает и тянется к нему ручкой, отчего сердце становится мягким как шоколадная паста. Чангюн, вообще-то, думал, что Хони забудет его за эти несколько дней, но малыш, оказывается, все помнит. – Хочешь ко мне? – спрашивает он, приближаясь к его улыбающейся радостной рожице. – Давай в поезде уже, – хмурится Кихён. – Ты, поди, рядом с нами сидишь. – Разумеется, – кивает Чангюн. * Это уже не игрушки какие-то – Чангюн приперся за ними в самый Сеул, потратив при этом лишние деньги и свое драгоценное время. Внутри у Кихёна бушует настоящий пожар, но он не хочет пугать ребенка и поэтому ничего не делает – не лезет в дерьмо, хотя его так и тянет начать ворчать и ругаться. Шону рядом с ним почти никак на эту ситуацию не реагирует, и это хорошо – в таком состоянии для Кихёна любой шорох может стать последней каплей. А психику Хони нужно беречь. Поезд приходит минут через десять, и за это время Чангюн все-таки успевает забрать Хони к себе, умудряясь не отдать при этом сумку. Так что теперь он и Шону выглядят как отбывающие, как Кихён, как провожающий – без сумки, чемодана и ребенка. Ничего хорошего в этой ситуации нет, и испытывать себя в роли прекрасной Маргарет Кихёну не улыбается, так что он вздыхает почти что с облегчением, когда поезд останавливается точно в заданной позиции, и двери перед их носами открываются. Людской поток быстро оттесняет Шону куда-то за пределы досягаемости, так что Кихён успевает только оглянуться, но не найти при этом его ни взглядом, ни на слух. Чтобы не потерять ребенка, приходится наплевать на приличия и протиснуться следом за Чангюном, уже вошедшим в поезд. Кихён усаживается у окна и выглядывает почти сразу же, как только оказывается на месте. Шону стоит почти под самым окном и, не улыбаясь, просто смотрит на него снизу вверх, заложив руки в карманы. То, что они с Чангюном оба притащились в деловых костюмах, кажется почти смешным. Кихён показывает ему ладонь на прощание, а потом этой же ладонью делает отсылающий жест – мол, вали давай, чего стоять. Шону встряхивает головой, и становится похожим на доброго мишку, а потом улыбается, и Кихён явно видит, как его рука дергается по направлению к затылку – у него еще в школе была привычка чесать голову в неудобных ситуациях. На сей раз Шону успешно удерживается от этого дурацкого движения и, посмотрев на Кихёна напоследок, действительно уходит. Чангюн, сидящий у прохода, снимает лямки рюкзака и усаживает Хони поудобнее. – Ну и что это такое? – поворачиваясь к нему, спрашивает Кихён. – Тебе заняться нечем? – Есть чем. Я делаю, что должен. Большего от него сейчас не добиться. Чангюн выглядит очень мило и вообще очень спокойный человек, но если что-то вбил себе в голову, черта с два ты его остановишь или убедишь передумать. Кихён поджимает губы и отворачивается к окну. Ехать еще четыре часа. * Хони добирается до дома уставшим и заплаканным, правда, уже успевшим успокоиться. Кихён выбирается с заднего сидения машины и Чангюн забирает у него сонного, но не спящего ребенка. Вот что прекрасно – ему никогда не нужно ничего говорить или напоминать, он сам до всего догадается и обо всем вспомнит. Он всегда таким был. Ночь на дворе, идти в круглосуточный не хочется, хотя Пусан, как и Сеул, никогда не спит – культура 24/7 работает здесь так же, как и в других больших городах. Чангюн голодный, и Кихёну даже не нужно спрашивать его об этом – видно невооруженным глазом. – Искупаешь его? – вваливаясь в прихожую и скидывая кроссовки, спрашивает он. – Я что-нибудь приготовлю. – Конечно, хён. Эта немногословная покладистость не сулит ничего хорошего, и Кихён внутренне напрягается. Те редкие ссоры, что между ними происходили, заканчивались вничью, потому что Чангюн, хоть и уступал, явно всегда оставался при своем мнении. Кихён не обманывает себя – Чангюн просто уступает в силу возраста, не больше. Или в силу характера. Или чего-то еще. Во всяком случае, явно не потому, что ему так нравится. Ужинают они в молчании, и все так же моют посуду и укладывают Хони спать. Тот, хоть и замучился за время дороги, упрямо ждет, когда его уложат в кроватку и зажгут над ним синюю звездочку. Он так любит эту звездочку, что Кихёну пришлось взять ее с собой в Сеул, чтобы Хони мог заснуть нормально. – Почему ты раньше не приехал, раз он сразу все тебе рассказал? – спрашивает Чангюн минут через десять после того, как они укладываются спать. – Потому что Хони чувствует себя получше? Я смотрю, он без укачивания сегодня засыпает. – Он сегодня много на воздухе был, это полезно для его мозга, – поясняет Кихён. – А не приехал я, потому что доктор сможет нас принять только завтра. Я и решил, что раз уж все равно ничего не поделать, остаток времени можно скоротать с пользой. – Таскать ребенка по кабинетам и собирать бумажки? – Все довольно быстро закончилось. – И Сон Хёну приходил к тебе в квартиру. – Он не заинтересован во мне. Он женат, ты видел? Чангюн выдыхает через зубы, и Кихён думает, что впервые лежит рядом с разъяренным донсэном. Никогда прежде до этого Чангюн не выражал свое недовольство так открыто. – Он пришел тебя проводить. – Потому что Хони пока что его единственный ребенок. – Зачем ты ему сказал? Кихён ждет, что за одним из следующих предложений Чангюн поднимется с постели, отбросит свое одеяло и пойдет в другой угол комнаты, но этого не происходит. Хотя раздражение все растет, Чангюн остается лежать, и Кихён даже не знает, хорошо это или плохо. – Затем, что по-другому было нельзя. Он, конечно, вывалил всю правду о своей семье и без моих признаний, но нельзя же вот так просто взять, что нужно и свалить по-тихому. – А он тогда именно это и сделал – взял, что хотел, а потом ушел, – напоминает Чангюн. – Ты все забыл? Простил его, да? Как ты можешь… – Да стоит ли прощать, когда на самом деле все могло быть куда хуже. Они могли и тебя поиметь – все по разу или даже в несколько кругов. Шону-хён предложил мне тогда вариант с минимальными потерями. – Это его не оправдывает. – Не оправдывает. Но что сейчас можно изменить? Я тоже там не развлекался. – А по голосу казалось, что тебе было нормально. Когда я позвонил, помнишь? Он еще был у вас в гостях. Кихён все-таки садится и сдирает одеяло – сам, не дожидаясь, когда это сделает Чангюн. – Ты ревнуешь? – прямо спрашивает он, уставившись в темноту. – Я интересуюсь, потому что это очень важно. Чангюн отворачивается – просто внагляк перекатывается на другой бок, спиной к нему. – Я сплю на этой постели рядом с тобой. Я, не он. И так и будет. Кихён все еще смотрит вперед и не знает, что на это можно сказать. Разве что… – Пиздец… * Кихёну очень-очень хочется возобновить этот разговор, но он боится услышать что-нибудь такое, от чего уже нельзя будет уклониться. Вообще, анализируя собственные побуждения и желания, Кихён приходит к выводу, что его тянет завершить начатый той ночью разговор исключительно чтобы успокоить Чангюна и внушить ему мысль о том, что все в порядке. А если бы все действительно было в порядке, ничего внушать бы не пришлось. Так что по зрелом размышлении Кихён заключает, что его цель – просто обмануть Чангюна и задержать вот это вот все, что двигается вперед каждый день. Уже летом Шону делает еще один шаг, который поначалу не кажется таким уж подозрительным. Кихён сохраняет смонтированный ролик и следит за таймером на телефоне, потому что на духовке часы почему-то не работают – он как раз проверяет оставшиеся минуты, когда дисплей начинает сигналить уже знакомым номером. – Как твои дела? Вы уже получаете лечение? Кихён морщится – неточность формулировок его немного раздражает. – Это не лечение, мы просто ослабляем симптомы. Но спасибо, что спросил – да, Хони уже хорошо себя чувствует. – Как он спит по ночам? Не просыпается? – Хорошо с ним все. – Хорошо, – спокойно и как будто бы даже безразлично говорит Шону. И молчит после этого. – Ты только за этим позвонил? – спрашивает Кихён, косясь на настенные часы и пытаясь высчитать время для духовки по ним. – Если только за этим, то все отлично. И вообще… ты не обязан это делать, ок? Я же тебе сказал тогда – ничего не нужно. Если ты не будешь интересоваться жизнью Хони, я не стану думать про тебя хуже. Поэтому не делай того, что тебе в тягость. – Можно мне приехать? Посмотреть, где живет мой сын? Кихён останавливает взгляд на циферблате, не видя ни стрелок, ни цифр. Ему кажется, что или Чангюн с Шону сошли с ума оба разом, или с ним самим не все в порядке. Но еще со времен приютской жизни Кихён помнит одну неизменную истину – не может быть так, чтобы прав был кто-то один, а все другие при этом ошибались. Если такое происходит, этот кто-то один должен пересмотреть свой взгляд на вещи, ибо неправ, скорее всего, как раз он. – Зачем? – прикрывая глаза, вздыхает он. – Он мой сын, я хотел бы посмотреть, как он живет. – Хорошо он живет, успокойся. Думаешь, я рожал его в хлеву и укачивал в кормушке для животных? – Так и зачатие едва ли непорочное было, – неожиданно быстро и остро отвечает Шону. Очень хочется послать его подальше, куда-нибудь в Сибирь или на Аляску, но Кихён думает, что в желании Шону нет ничего необычного. В конце концов, этого и стоило ожидать. – Это же не будет поводом доебаться до меня, да? – прямо спрашивает он, открывая глаза. – Потому что если ты делаешь это исключительно ради Хони, то все в порядке. А если тебе еще нужно и от меня что-то… то нет, нихуя. Звучит очень самовлюбленно, но Кихён и так знает, что самолюбования в нем всегда было чуть больше нормы. К тому же, нет смысла пытаться показать себя с лучшей стороны именно перед Шону. – Ну, а если и ради тебя тоже? Тогда запретишь мне родного сына навестить? – Тогда найдем какой-то компромисс. – Это какой? – Хватит пиздеть, просто скажи, что тебе нужно. Так и знал, что проблемы начнутся. Я вообще-то… я бы не сказал, если бы ты без кольца был. Но я подумал – у тебя, вроде, жена. Ты из тех, кому и женщины подходят. Может, потом у тебя в браке ребенок родится. – Я приеду к Хони. Не нервничай. Жизнь усложняется с каждым днем. Раньше Кихёну было совершенно наплевать на то, что о нем думали другие. Потом появился Чангюн, и захотелось, чтобы между ними все было спокойно – Кихён научился уступать, подбадривать, слушать, рассказывать. А сейчас это уже не совсем нормально, потому что Кихён побаивается рассказывать Чангюну об этом звонке. А с какой это стати? Они не женаты, Чангюн свободен знакомиться и спать с кем угодно… но не спит. И вот эти слова: «Я, не он. И так и будет». Нельзя же забить на них просто так, как будто их никогда не было. Нельзя. Так что вечером Кихён как-то без подготовки вываливает Чангюну эти неприглядные новости, и у того, разумеется, портится настроение. Хорошо еще, аппетит не пропадает. Хони настороженно переводит взгляд с отца на Чангюна, и, очевидно, не может понять, что между ними, черт возьми, сейчас происходит. Кихён обхватывает его поперек животика и прижимает к себе, поднимаясь из-за стола, чтобы подойти к окну и хоть куда-то спрятаться от пристального взгляда Чангюна. – Ты всегда будешь так обижаться? – оказавшись вне зоны поражения и чувствуя некоторое облегчение, интересуется он. – Хён, я не обижаюсь. Я не понимаю. Почему ты все это позволяешь? – Потому что я не могу… я не имею права лишать Хони одного настоящего родителя, тем более, когда тот сам изъявляет желание видеться с ребенком. Когда Хони вырастет, он вряд ли поймет. – Да он вообще вряд ли поймет, что ты его в своем животе выносил! – впервые со времени их знакомства, слегка повышает голос Чангюн. Обычно он говорит тихо. – Как ты ему все это объяснишь? – Как-нибудь объясню. Но обкрадывать его я не имею права. Не мне решать, с кем он будет видеться, а с кем нет. – А про то, как этот Шону-хён тебя завалил, ты тоже правду раскроешь? – Только ту правду, что касается Хони, – усаживаясь на теплый от солнечных лучей подоконник, буркает Кихён. – Эта правда его не касается. Чангюн пырит на него из-за стола – а это расстояние в метра три, не меньше. – Это коснется его, если этот родитель захочет сделать тебя второй женой. Ты и на это согласишься? – Гюн-а, ты же знал, что легко не будет, когда подписывался на это, – как можно осторожнее напоминает Кихён. – Зато я не знал, что ты захочешь впустить в нашу жизнь этого человека. – Если бы не этот человек, не было бы у нас никакой жизни. Все сложилось именно так, как должно было. – Хён, – Чангюн, наконец, отводит взгляд и снижает голос – ты разве не испытываешь к нему отвращения? Он же вынудил тебя… ты же помнишь, как это было. Как ты можешь простить это? Неужели совсем не чувствуешь ненависти? Вспомни первое время после всего, что случилось – ты же собрать себя не мог. – Гюн-а, – улыбается Кихён, почему-то испытывая непреодолимое желание утешить Чангюна, хотя тот, вроде, не в трауре. Не должен быть, по крайней мере. – В первое время я мог думать только о том, забеременел или нет. Сам процесс… я не помню. Честно, никаких подробностей в голове нет, только некоторые… моменты. До самого неприятного. И еще там… неважно. Это мерзко, но не настолько, чтобы я счел это необратимой травмой. Я тогда о себе не очень думал – ну, когда это происходило. Боялся за тебя, и еще боялся за ребенка, которого мог бы… ну и родил в итоге. – Я не могу его простить, – твердо говорит Чангюн. – И никогда не прощу. Думаешь, мне просто? Сплю рядом с тобой целый год… даже дышать в твою сторону боюсь. Я никогда не пойму, как он смог… как это вообще… От его слов внутри распускается холод, пробирающийся в самый живот, вглубь, туда, где никакое тепло не достанет. Кихёну становится страшно от того, что Чангюн так близко подходит к рубежу и машет оттуда, давая понять, что в следующий раз сиганет без оглядки. И что тогда делать? – Эй, зато посмотри, что из этого получилось, – слегка подбрасывая в руках притихшего Хони, улыбается Кихён. – Разве не круто? Я не могу назвать себя несчастным. И когда-нибудь я дорасту до того, что сумею испытать благодарность к Шону за нашего карапуза. – Ага, только вслух никаких благодарностей не говори, а то он обрадуется и украдет тебя. * Кихён умеет выносить мозги. Чангюн думает о нем все больше, и эти бесконечные часы размышлений никуда его не приводят. Он осознает свои собственные желания и чувства, обманываться не в его правилах, но донести все это до Кихёна нельзя ни под каким соусом – тот включает дурачка и пропускает все мимо. И хочется уже схватить его за грудки и сказать уже все как есть. Чангюн читает книги по детской психологии, чтобы хотя бы немного отвлечься – кое-что он берет у Кихёна, кое-что находит и скачивает сам. Во время обеденных перерывов и ожидания разных документов он успевает набраться этого профессионально оформленного материала настолько, что уже не помнит, что и где вычитал, но основные мысли его мозг тщательно сортирует и откладывает до лучших времен. Правда, одна мысль привлекает его особенно – поначалу Чангюн скользит поверх нее, цепляясь только разве что за буквы, а потом что-то дергает его изнутри и побуждает вернуться. «Не скупитесь на ласку – показывайте ребенку, что он любим. Дети, повзрослевшие в осознании родительской любви, способны строить здоровые отношения со спутниками жизни и окружающими. Те же, кто чувствует отверженность с самого детства, вырастают с подсознательным ощущением собственной неполноценности. Таким детям в дальнейшем сложно принять мысль, что их может полюбить другой человек. Подобный взгляд может значительно ухудшить жизнь и ослабить способность человека создавать крепкие социальные связи». Чангюн закрывает книгу и возвращается к своим документам, продолжая вертеть полученную информацию на краю сознания. Он потихоньку переваривает ее весь остаток дня, и уже в машине, остановившись на светофоре, чувствует нечто, похожее на озарение. А ведь Кихён – брошенный ребенок. Все постоянно было под носом – просто до глупого легко. Он сам сказал: «Я хочу дать ему нормальную жизнь, а не то дерьмо, которое было у меня». И он все делает ради Хони, только ради него. Он решил положить всю жизнь на своего ребенка, чтобы тот не чувствовал себя ущербным. А между тем сам Кихён с самого рождения не знает ничего другого – бросив его в мусорный бак, его мать обрекла своего сына на неизбывное чувство собственной никчемности. И в итоге Кихён, стараясь побороть это дерьмо, стал во всем над собой работать, доказывая самому себе, что заслуживает чего-то большего, чем валяться среди пакетов с отбросами. Добившись каких-то результатов, Кихён и впрямь стал гордиться собой, и отсюда его самовлюбленность. Но это чувство, посаженное в него родителями, не пожелавшими вырастить его самостоятельно – чувство отверженности и нежеланности – оно никуда не делось и тянется подводным течением. Чангюн даже слегка сбавляет скорость – совсем чуть-чуть – потому что не хочет добираться домой так скоро. Ему необходимо справиться с собственными эмоциями, среди которых ярче всех полыхает ненависть к той женщине, что бросила своего замечательного сына умирать среди отходов. Как она могла так поступить? Какое право она имела так уродовать Кихёна, накладывая отпечаток на всю его жизнь? Отсюда эта его непроходимая тупость – сколько ни старайся показать ему, как сильно любишь его, он ничего не видит. Кихён боится обмануться – боится, что его еще раз бросят. В сознательном возрасте он этого может и не перенести. Зная, что Хони нужен здоровый отец, Кихён защищается как может, не впуская никого – даже Чангюна. Хотя, что еще должен сделать Чангюн, он ведь роды помогал принимать, он вместе с ним по больницам ездил. Что еще нужно сделать, чтобы доказать? Кихён… чувствительный. И это его большая слабость. Ну, и слабость Чангюна тоже. Как и все, из чего состоит Кихён. * Шону приезжает шесть раз за все лето, и с учетом полной загруженности на работе и наличия законной супруги это удивительно, тем более, что он остается на ночь в отеле и только утром отбывает обратно в Сеул. Кихён привыкает к его визитам, даже при том, что с июля начинает и сам работать. Мда… работать он начинает в той же фирме, что и Чангюн. И вот так, он, привыкший быть сонбэннимом, как-то незаметно для себя превращается в хубэ, поскольку Чангюн работает в компании уже целый год. Хорошо еще, что специальность другая – Кихён проверяет и распределяет документы, а не оформляет их. Хотя, если подумать, то должности взаимозаменяемые, так что это те же яйца, только в профиль. Хони остается с няней, а по вечерам принимает безграничные моря любви от всех мужчин, живущих с ним в одном доме. Жизнь укомплектовывается по позициям, и Кихён оплачивает медицинские счета, все еще не веря, что суммы за лечение теперь раза в три уменьшились – на Хони теперь распространяется отцовская страховка. Сам малыш становится старше, самостоятельнее – уже вовсю лопает котлеты, правда, нежирные и на пару. В эту жизнь можно было бы вписать и приезды Шону-хёна, к которому Кихён стал относиться куда сдержаннее. По крайней мере, за все лето Шону не сказал ни одного лишнего слова и вообще не давал никаких поводов для беспокойства. А в конце сентября, за пару дней до дня рождения Хони Шону приезжает с красивой коляской на больших колесах. Кихён, увидев его в окно с этим подарком, уже заранее начинает мысленно материться. – Я не смогу приехать на твой день рождения, – осторожно, словно боясь поранить, поглаживая Хони по волосам, говорит его сеульский папочка. – Так что подарок привез заранее. Расти счастливым и здоровым, сынок. Кихён смотрит на коляску и даже не может представить, сколько она может стоить. Подвес как у радиоуправляемого внедорожника, сменные каучуковые покрышки, конструкция-трансформер и масса дополнительных отсеков для бутылочек и салфеток. И еще заслонка на случай дождя или ветра. Как для погоды в Пусане. Конечно, Шону не может приехать точно ко дню рождения сына – он и так как-то исхитряется выбираться на выходные, когда Кихён и Чангюн дома. Поэтому Кихён благодарит его за коляску и откатывает ее подальше, к чулану. По дороге сталкивается с Чангюном – тот все это время плескался в душе, так что ничего не знает. Так и лучше, наверное. – Это для Хони, – поясняет Кихён, и тут же мысленно отвешивает себе затрещину. А для кого еще? Уж явно не для него и не для Чангюна. – Понятно, – кивает Чангюн. – На годик? – Да. Как хорошо, что Чангюн упрямый, но не глупый – знает, до какой точки еще можно напирать, а когда стоит воспользоваться тормозами. До обеда и даже всю первую половину обеда Чангюн держится молодцом – не бросает на Шону никаких косых взглядов и не распространяет замораживающие флюиды, от которых Кихёну прежде хотелось спрятаться под кроваткой Хони. Пара часов проходит в мире и спокойствии, пока Шону не приспичивает все разбомбить одним тихим предложением. – Вы спите рядом на этом матрасе? Да, они спят рядом на этом матрасе. Потому что до этого нужно было оплачивать услуги доктора за осмотры и операцию, потом в лечении нуждался уже сам Хони, и детская одежда и экипировка вообще тоже стоят недешево, если хочешь, чтобы у ребенка было все лучшее, а не какое-нибудь барахло. Кроватка, обогреватель, детский монитор – все это влетело в копеечку. А им самим не так уж и много нужно – они не умрут от сна на матрасе. – Да, – уже заранее готовясь к какой-нибудь фигне, кивает Кихён. – Я мог бы купить кровать. И ударить кувалдой по гордости Чангюна? Тот и так вусмерть уперся со своими отказами от родительской помощи, и Кихён его, в общем-то, в этом поддерживает – на Хони им хватает, а для себя ему мало чего хочется. – Не надо, – сразу же отвечает он, надеясь, что звучит это достаточно твердо. Не хотелось бы грубить. – А есть вообще что-то, что я мог бы сделать для тебя? – спрашивает Шону, не собирающийся довольствоваться отказом. – Нет. – Может, ты чего-то хочешь или тебе что-то нужно? – Мне нужно, чтобы ты перестал молоть чушь, – раздраженно выдыхая, говорит Кихён. – Мне казалось, мы точно все определили. – Это ничего не будет значить. Просто это было бы правильнее – если бы ты позволил мне сделать что-то и для тебя. – Правильным было бы делать так, как я сказал. Не трогать меня и видеться только с Хони. Кихёну очень хочется ответить, что все, что Шону мог сделать, уже сделано. Однако даже он понимает, насколько жестоко и неприятно будут звучать такие слова, тем более, когда человек всерьез пытается что-то сделать со своей виной – как-то расплатиться за свой грех. Впрочем, Кихён не лгал, когда сказал Чангюну, что у него не было времени всерьез разозлиться на Шону. Если по первости у него не было времени, то теперь уже и смысл пропал – он любил Чжухони и понимал, что этот маленький засранец не мог появиться на этом свете без вмешательства Шону. Даже если бы в будущем эту яйцеклетку оплодотворил бы Чангюн или кто-то другой – Кихён все-таки не исключал такую вероятность – родился бы все равно другой ребенок. Не Хони. А можно ли представить жизнь без него? – У меня всего достаточно, я и сам могу заработать, если мне что-то понадобится. Шону кивает. Это понятно – он хочет сделать что-нибудь скорее даже для собственного успокоения, чтобы знать, что он не только берет ответственность за ребенка, но и помнит о своем уродском поступке по отношению к самому Кихёну. Но Кихён знает, что жить в этом доме он будет с Чангюном, и портить с ним отношения сейчас хочется меньше всего на свете. Жизнь впереди длинная, и куда она собирается завернуть, непонятно. Кихён, во всяком случае, точно не знает. * Шону уезжает ближе к вечеру – у него машина до Сеула, задержаться в Пусане он по каким-то причинам не может, и Чангюну это нравится. Когда Шону остается до утра в отеле, перед отъездом обязательно звонит Кихёну и долго с ним о чем-то говорит. А лицом к лицу его хорошим собеседником не назовешь – по крайней мере, при Чангюне он мало о чем говорит. Выцеживает из себя необходимый минимум, а так больше отмалчивается и наблюдает. Кихён возвращается из ванной комнаты с чистеньким, но зареванным от попавшей в нос воды Хони, и Чангюн поворачивается к ним. После такого проблемного купания Кихён выглядит так, как будто готов упасть на постель и похоронить себя в ней заживо, и Чангюн его понимает – иногда Хони купается без скандалов, а иногда он напоминает разъяренного кота, которого вздумали бросить в воду. К тому же, зубки у него все еще режутся, и иногда Кихён всерьез недосыпает по ночам. Он подходит и протягивает руки к Кихёну, и Хони с готовностью тянется к нему, потому что с его точки зрения, папочка его сильно обижал в ванной, когда не позволял вылезти из воды или опрокинуть бутылку с шампунем на пол или сделать что-нибудь еще. А если бы купанием занимался Чангюн, то плохим сейчас был бы он. Кихён с явным облегчением отдает ребенка, а сам валится на постель – садится почти с размаху и как-то заваливается набок, чтобы уложить голову на подушку. Чангюн знает, что говорить о серьезном сейчас не стоит, но с другой стороны, перед сном говорить еще опаснее – тогда есть риск разозлиться и сделать Кихёну кое-что очень нехорошее. А терпеть до утра или даже завтрашнего вечера, когда тема уже потеряет актуальность – нет уж, увольте. – Тебе опасно видеться с ним так часто, – усаживаясь на постель со своей стороны, говорит он. Кихён медленно открывает глаза и переводит взгляд на него, одновременно переворачиваясь на спину, чтобы было удобнее смотреть. – И с чего это? Потому что он предложил купить кровать? – Да. И еще потому что он хочет большего, разве не понятно? – Да все нормально, у меня все равно яйцеклетки закончились, – беспечно отвечает Кихён. Чангюн переваривает эти слова примерно три секунды, прежде чем его захлестывает таким возмущением, что даже Хони на его руках затихает – и он еще при этом даже говорить не начал. – У тебя там вообще сейчас нет этих органов, – напоминает Чангюн. – Но я не хочу, чтобы ты спал с ним даже так. Чтобы вообще что-то общее с ним имел. Кроме Хони, разумеется. – И почему это? Он все еще женат, поэтому? Язык так и чешется сказать: «Какой ты тупой», но Чангюн, разумеется, придерживает эти необдуманные слова, чтобы не схлопотать от хёна. – Ты меня провоцируешь или действительно не понимаешь? Если первое – я только рад пойти у тебя на поводу, но только потом как бы ты не пожалел об этом. Кихён усаживается – пары минут ему хватило, вид у него уже оклемавшийся. – Я не провоцирую. Вот поэтому я и говорил тебе найти кого-то. – Хён, скажи, чего бы ты хотел? Чего бы ты хотел от меня и Шону-хёна? Как ты вообще представляешь нашу дальнейшую жизнь. – Я… – Кихён тщательно подбирает слова, а это значит, что сейчас ему хочется сказать какую-нибудь гадость, но он не позволяет себе сделать это. – Я хочу, чтобы вы были счастливы. Все мы совершили ошибки в разное время. Я – когда испортил жизнь Шону-хёну своим молчанием. Ты – когда выпил лишнего, прежде чем сесть за руль. Шону-хён – когда… сам знаешь. У каждого из нас был выбор, и все мы поступили неправильно. Но в результате родился этот человек. Все мы к нему привязаны и связаны между собой, но теперь… это несоразмерная плата за наши ошибки, да, согласен, но жизнь так распорядилась – что мы можем сделать? Ты еще можешь отойти от нас и начать нормально двигаться дальше, но для меня и Шону-хёна этот путь закрыт. Хони связывает нас до смерти. Я уже принял это, и он тоже. Но это не значит, что я собираюсь с ним трахаться, понятно? Это просто значит, что… – Хочешь сказать, что я лишний? – не дожидаясь, пока Кихён доведет до этого сам, спрашивает Чангюн. – Хочу сказать, что ты тут единственный свободный. – Нихера подобного. Но ты все еще не ответил на мой вопрос. Какой ты хотел бы видеть свою жизнь? – Нормальной. Чангюн не позволяет себе взорваться, потому что Кихён именно этого и хочет – чтобы разговор не получился. Кихён умный, и в этом сейчас состоит главная сложность. – Например… если бы ты никогда не забеременел. Что ты делал бы со своей жизнью? Мы с тобой не связались бы этой кровью, Шону-хён прошел бы параллельно с твоим будущим. Каким ты видел свое будущее? Ты же на что-то откладывал деньги. – Я хотел… накопить денег и открыть свое кафе, а потом маленький ресторанчик. Жить где-то рядом с ним, покупать овощи в соседней лавке. И не обязательно в Корее. Может, где-нибудь в Европе. – Жениться? – Нет. – Кихён улыбается с такой горечью, что Чангюн даже чувствует этот вкус на своем языке. – Нет, не жениться. И не заводить отношений. Побыть в одиночестве, просто делать, что хочу – готовить, что хочу, составлять меню. Сто блюд из курицы, ха-ха. Писать мелом на доске и выносить за дверь каждое утро. Скатерти в прачечную сдавать. – А я там был? В той твоей жизни? – Нет. Кихён отвечает, даже не задумываясь. И это хороший ответ – от этого становится теплее, и горечь пропадает с языка. Потому что Чангюн именно этого и ожидал. Пригревшийся Хони на его руках зевает, и Чангюн относит его к кроватке. Кихён гасит свет пультом и им же зажигает ночник. Чангюн включает синюю звездочку над кроваткой и возвращается к Кихёну. – А после того, как ты забеременел? Какой ты видел свою дальнейшую жизнь? Все еще без меня? – Да, без тебя. Мои планы не особенно изменились – я все еще думал… я и сейчас думаю, что не поздно сделать это. – Кихён почему-то оживляется, и Чангюн думает, что говорить в полумраке его хёну легче. – Ну, в смысле, если бы ты нашел себе жену или любовь. Хотя, это одно и тоже. Не всегда, но ты понял меня. И если бы Шону-хён правильно понял эту ситуацию. Тогда лет через десять я все-таки открыл бы ресторан – пусть не в Европе, а где-то в Кванджу, может быть. И мы с Хони жили бы там. После… после поездки в Сеул я начал думать, что, может быть, отправлял бы Хони в Сеул, когда он стал бы постарше. А до тех пор Шону-хён мог бы навещать его когда захочет. Чангюн кивает и молчит. Лучше не задавать дополнительных вопросов, иначе Кихён заподозрит неладное. На сегодня и так достаточно.