Сунь
Мир вокруг Большого был под стать ему — большим. Я наблюдал из нашего с ним логова, как снуют вокруг такие же, как он, большие, страшные. Как скалят белые широкие зубы и рычат, пугая друг друга. Порой их рыки, когда нападали по двое, по трое, пугали даже Большого. Он показывал в ответ свои зубы, вскакивал, кричал на них громко и зло, и они отступали. Хорошо, что такие большие и сильные дерутся меж собой лишь голосами. Дерись они лапами, убивали бы друг друга. Я не хочу, чтобы Большого убили. Я не знаю, как и где он доставал пропитание. Из того логова, где всегда сидели мы с братом, не было ни видно, ни слышно, что творится далеко, редко-редко пахло землей и травой. По ночам Большой спал, долго, беспробудно, мы выбирались из логова, но дальше обиталища Большого никуда не могли попасть. Будто он сидел в угловатой, огромной скорлупе ореха и каждое утро сам раздвигал ее своими лапами. Ни разу я этого не видел, но часто в логове ощущалось движение, нас поднимало и опускало, мерно покачивало. И скорлупы, внутри которых сидел Большой, бывали разные, разное количество подобных ему помещалось в них. Больше и меньше, цветные, холодные и теплые — я выглядывал из логова, пока он не замечал. Выходить самим он не разрешал и всегда больно щелкал за такое по носу, но я научился глядеть из-под его лапы, не высовываясь. А потом он выбрался оттуда наружу. Снова запахло землей и травой, но теперь сильно, плотно. А потом была и смола, и нагретая древесная кора — похоже, но не так пахли все обиталища Большого. А потом он вытащил меня и брата из логова. И я увидел небо, землю и высокое-высокое дерево. Большой подошел к самому дереву, у корней опустился на землю и опустил меня. Шершавый ствол уходил высоко-высоко наверх, я поставил на него лапы. Вверху, знаю, могут быть шишки. Вверху хорошо и весело. Наперегонки мы с братом кинулись наверх. Лапы сами цепляли кору и ветки, мы летали в кроне, кричали от радости, хватали и зубами вылущивали шишки с большими ароматными ядрами. Хорошо было дышать смолистым воздухом, хорошо прыгать с ветки на ветку, чиститься и щуриться на светлое небо. Весь день можно этим заниматься. А потом стало темнеть. Мы стали искать Большого, чтобы вернуться в свое логово. Под деревом его не было. Даже земля, на которой он стоял, не пахла им больше. Мне стало страшно. Без своего логова, без Большого, который защитит нас от всего, что делать? На дереве были дупла, мы с братом могли устроить там гнездо, но это гнездо не было нашим родным логовом. И тогда мы пошли искать Большого. Он жил, как оказалось, в тех наваленных друг к другу больших скорлупах. Они все пахли деревом, мускусом, пахли горечью и орехами, золой. Но никакая из них не пахла Большим. Меж ними было много деревьев, другие, маленькие, не нужные нам, сновали в кронах, летали с дерева на дерево и голосили, сидели на острых ребрах скорлуп, но нигде не было и следов Большого. Не пахло кровью, да и не могло пахнуть. Никто не мог победить Большого, никто не мог напугать его просто так. Он побеждал всех. Никто не мог прогнать его отсюда. Ночью стало совсем страшно, ночь заполнили далекие злые крики, но мы с братом искали, не останавливаясь. Потому что если не найдем, то пропадем.***
Цзы
Рядом с Большим всегда было хорошо и покойно. Он учил меня прыгать с лапы на лапу, приносил шишки и большие, тяжелые орехи, которые я сам лущил. Логово, в котором мы жили, он менял, на ночь растягивал по веткам и вечером, когда уходили все остальные, даже пускал нас с братом по нему попрыгать. По ночам он спал в белом логове, легком и тесном, и мы спали вместе с ним, а потом он заменял его на другое. У него бывало и черное, и красное, и синее, и еще множество других, но в красное он влезал чаще всего. Наверное, потому, что в красном его больше всего боялись. Он опять был в красном, когда вдруг пошел в незнакомое место. Его шаги всегда громкие, гулкие, он твердо ставит лапы на землю, а земля вокруг сплошь камни, но тут я шагов не услышал. А потом запахло смолой и хвоей, как пахло давным-давно, до того, как появился Большой. И тогда он вытащил меня из логова. Я увидел дерево, кинулся на него. До темноты мы с братом играли, но когда я захотел спуститься обратно к Большому — понял, что его нет. Стало страшно. Так страшно, что я кинулся в дупло, которое нашел на дереве, затаился там, но покоя не было. Мне хотелось в родное логово. Мы с братом спустились с дерева. Страшно было бежать по голому камню, ни куста, ни соринки. Мы не знали, куда прятаться. Над нами нависали глухие гладкие скалы, на которые не заберешься, мы рыскали повсюду. Я прижимался к тени, мой мех черен — в тени меня не видно. Брат прижимался к камню, сливаясь с ним своей шкурой. Зверям вокруг не было до нас никакого дела. Никто не охотился. Не сразу, но мы обвыклись, не так страшно оказалось искать Большого. Осмелев, мы повернули туда, где слышался шум. Если там драка, там должен быть и он, как самый большой и сильный. Мы перебрались через реку по поваленному плоскому дереву, взобрались на скалу, с ее верхушки поглядели вниз. На земле другие большие, не те, мерзкие и злые, кричали друг на друга. Зачем кричали, я не знаю. Они не звали Большого. Я запомнил, они кричат по-особому, когда видят его, когда идут против него и когда пятятся в страхе. Но этих криков я не различил. И здесь не пахло опасностью. По верхушке этого большого и странного, угловатого, мы побежали прочь от них. Нигде не пахло Большим, но сверху мы могли его видеть. Все здесь носили свои логова на себе, но у Большого было с желтым и блестящим, как ни у кого другого. И мы искали это желтое и блестящее повсюду. Он не мог уйти, он где-то рядом, я знаю. Мы его найдем. Стало совсем тихо. Стало страшно. И в этот момент я услышал голос Большого. Он защищался от кого-то. Не своей обычной спокойной силой, не громким голосом. Он стоял, прижавшись спиной к той же скале, и тихо, зло шипел, будто его собирались съесть. А напротив стоял какой-то детеныш, маленький и совсем слабый. Разве он может напугать Большого? Разве что угодно может его напугать? А детеныш кричал громко. Он нападал. Он хотел сделать Большому плохо. Никто не посмеет делать Большому плохо! Я прыгнул на детеныша сверху с твердым намерением вцепиться ему в ухо.***
Комментарии писца
Кедры, в изобилии растущие вокруг дворцовых построек, плодоносят только летом, но и держать белок все лето становилось в тягость, а потому я решил изучить, когда и какие урожаи собирают в восьми провинциях. Но что желуди, что орехи гинкго собирают осенью. Не знаю, где добывают пропитание шныряющие в горах белки, но, выпустив этих двоих сейчас, без еды, я бы обрек их на смерть. Не люблю, когда мои труды пропадают даром. Слишком много я в них вложил. Мальчишка-евнух, получивший приказ залезть на кедр и вложить в чешуи старых шишек орехи, отчетливо скрежетал зубами, но воля повелителя для него закон. Про бельчат никто не знал, и я сказал, что желаю показать новой наложнице, как на эти шишки прилетят с гор птицы, и оттого разозлил мальчишку еще больше — ему не то что наложниц, и жены не видать. В своей ненависти он никогда не задумается о причинах такого приказа. Птицы и впрямь явились, полдюжины, они галдели, дергали шишки и рассыпали орехи, и за их кипучей энергией ни один глаз не заметил, как я выпускаю белок. Оба сорванца тут же, пулями взлетели по стволу вверх, затерялись в кроне. Я следил за ними ровно до того момента, как серый бельчонок нашел первую шишку и принялся выковыривать из нее орехи. Теперь, раз уж они опробовали свои зубы и смекалку, достаточно будет рассыпáть им по паре горстей на землю, а там недолго до осени. Выживут зиму, значит, и весной не пропадут. А у меня еще много других забот. Первым делом пришлось выслушать советника, сетующего, что я чересчур увлекаюсь женщинами — конечно, среди евнухов быстро разносятся слухи. Я прикрикнул на него, для острастки приказал бить палками проговорившегося юного евнуха. Его ненависти ко мне некуда увеличиваться, пусть уж этот ревнивец укрепится в своем мнении. Это повернет в мою сторону остальных. Вечером я позвал новую наложницу. Чтобы советник не возводил напраслину, а у молодых евнухов оставались поводы удаляться от меня — не хочу повторять ошибки великого Хуан-ди, не хочу, чтобы на меня влияли. Девица глядела робко и вместе с тем брезгливо, как отпрыски аристократов глядят на волов и пропотевших, неухоженных боевых коней, когда случается в спешке хватать свои пожитки и бежать с места на место. Что ж, меня можно назвать и волом, и лошадью, моя работа ничуть не менее тяжела и скучна. Пусть и эта красотка погрустит о моей участи вместе со мной. Как я помню, у нее прекрасный почерк — если она будет на моей стороне, этот почерк может оказаться полезен. К вечеру я окончательно забыл о бельчатах. Уже зажглись в небе первые звезды, когда я возвращался в свои покои. Старый евнух и двое новых охранников брели позади, никто не мешал мне выискивать взглядом «северный ковш» и любоваться тонким месяцем, готовым вот-вот упасть с небосвода. Бесконечно ценны такие редкие мгновения покоя… И в этот раз мне дали не больше времени, чем надобно, чтобы найти одно-единственное созвездие. Впереди раздались шаги трех пар ног. Громкие, злые — слишком безопасные этой своей громкостью. Достав кинжал и спрятав его в рукаве, я махнул охраннику, чтобы удалился. Навстречу стремительно шагал мой младший брат. Вчера я приказал ему удалиться из дворца. Увидев, что я один, он и своим евнухам махнул, чтобы удалились. Глаза его даже в полумраке пылали яростью. Я не поленился показать ему свою ухмылку – пусть знает, что я не собираюсь его бояться. Как я и ожидал, он стал поносить меня за непочтительность к его матери, самовластие и жестокость. Сперва он шептал, но затем его голос становился все выше, все более приближался к крику. Я приказал ему замолчать, заговорил, но он новым вскриком оборвал меня на полуслове. Вдруг черная тень молниеносно пала на его голову сверху. Мое сердце пропустило удар. Худшее, что может случиться – это убийство, которое объявят совершенным по моему приказу. Я кинулся к мальчишке, он с визгом вцепился в свое ухо, но и не думал падать. Одной рукой перехватив его за пояс, я напряженно оглядывал каменные плиты под ногами, чтобы найти поразившее его оружие, обшарил его плечи… На его затылке, вцепившись всем чем можно и оттягивая мочку уха назад, сидел мой черный бельчонок.