Тёмные переулки

июнь, 2019

      — Празднуешь? — в полутора шагах от Алики — на грани её комфорта — замирает Муромцев.       Алика вздрагивает и, заправив за ухо прядь, одаривает его ледяным недоумённым взглядом. Муромцев — последний, кого она ожидала увидеть рядом с собой в этом тёмном углу.       Алике нечего делать на своём Выпускном. Желанные красный аттестат и медаль (очередные безделушки на полке наград) не греют душу; внутри — пусто. Все веселятся, едят, пьют, танцуют, болтают и делают фото. Костик тоже потерялся где-то в вихре праздника. Им хорошо и счастливо всем вместе.       А Алика ощущает себя чужой на этом празднике жизни.       — Я не успел сказать, что ты шикарно выглядишь, прости.       Илья непривычно тих и внимателен. Теребит золотые запонки на белой рубашке и смотрит по-королевски твёрдо и восхищённо. Между «спасибо» и «я знаю» Алика выбирает третий ответ, пропитанный ядом:       — Ты всем уже это сказал?       — Только тебе, — качает он головой. — Ты шикарней всех.       Алика недоверчиво хмыкает и неуютно передёргивает плечами, пытаясь согнать наваждение. Муромцеву верить нельзя, но его фраза кажется искренней, чем комплименты Костика. И Алика невольно улыбается уголком губ.       — Потанцуешь со мной? — Илья неожиданно протягивает ей раскрытую ладонь.       Алика замирает, не понимая, чему шокирована больше: открытой улыбке, просящему тону или предложению медляка. И от шока врёт, что не умеет. На самом деле, ей до ужаса хочется танцевать, но до крови натёрли туфли, а в подоле страшно запутаться — легче не танцевать. А Илья осторожно касается кончиками пальцев её руки:       — Я научу.       Прикосновение обжигает. Алика, разувшись, поправляет серебряную диадему и испытующе смотрит в глаза Илье. Пусть они всё выяснили, пусть он помог ей — она всё ещё не простила. Алика не умеет прощать.       Но может забыть, что предательство было, сделать вид, что оно было давно и не с ней. Хотя бы на один вечер. И её ладонь опускается в холодную твёрдую руку Ильи.       Илья подхватывает Алику очень ловко и, прижав к себе за талию, напряжённо следит за её реакцией. Его прикосновения осторожные, неуловимые, пробивающие насквозь: они кружат голову и пьянят круче, чем алкоголь. Алика хмурится, стараясь не наступить на подол или Илью и не приблизиться слишком сильно.       — Ты меня боишься? — он притягивает её ближе, и все мышцы напрягаются.       — Ещё чего, — голос дрожит и срывается, а ухмылка, кажется, выходит наигранной.       — Бои-ишься… — самодовольно зубоскалит Илья.       Алика оскаливается в ответ:       — Не боюсь! — и обвивает руками шею Ильи.       И только сердце бешено грохочет о рёбра. Алика дрожит и пару раз едва не наступает на ногу Илье. Он обворожительно усмехается и медленно складывает их ладони воедино, как будто проводя ритуал. На кончиках их пальцев — холод. Но он не отталкивает и обжигает, а намертво приклеивает друг к другу.       Алика поднимает голову. Их носы почти соприкасаются, его дыхание обжигает кожу. Но впервые близость не пугает, а завораживает, и Алика не может не смотреть в глаза Ильи. В приятном серебристом сиянии не различает его тёмно-карих глаз — видит лишь своё отражение в черноте его расширившихся зрачков.       Они скользят по залу в такт музыке и своему сердцебиению, полностью отдаваясь порыву чувств. И не видят ничего, кроме глаз друг друга.       Алика видит в его глазах настоящее чувство, то самое, которого попросту не должно быть. Он — чужой. Он — предатель. Он — мажорик. Алика может подобрать ещё тысячу разумных причин, почему не должно быть никакого чувства, но не может найти ни одной, по которой сейчас самозабвенно танцует с Ильёй.       Илья большим пальцем поглаживает её ладонь, вышибая все рациональные доводы из головы и пол из-под босых ног. Алике кажется, что сейчас они вдвоём выше этого праздника, этого Выпускного, этого города. И боится, что её зрачки опасно расширяются отнюдь не от сумрака.       Между ними нет чувств и быть не может. Всё, что было и могло быть, осыпалось режущими осколками льда и давно утекло сквозь пальцы в землю. И больше не вернётся.       Когда музыка затихает, они замирают в тёмном углу, почему-то не в силах отпустить друг друга. Алика ловит себя на том, что теребит кудри Ильи на шее, а он крепко и бережно сжимает её ладонь. Он хочет что-то сказать, но с губ срывается лишь тяжёлый обречённый вздох.       Они понимают, что стали чужими, что влюблённость прошла ещё в девятом и от неё ничего не осталось. Не могло остаться. Но Илья опасно наклоняется всё ниже и ниже, пока не касается носом носа Алики, и она почему-то не хочет дать ему пощёчину и отстраниться.       Илья не целует её: зависает в паре мгновений. Лишь дышит в губы и смотрит с желанием. И Алика, не зная, что делать, задыхается от жара и тесноты. С визгом взрывают хлопушку, и серпантин осыпает всех холодным серебром.       Голоса почему-то нет, как и слов, смешавшихся в водоворот. И Алика просто мотает головой, отступая на полшага назад. Илья понимающе кивает и надтреснуто улыбается.       Отпускает.       Пальцы Алики медленно выскальзывают из его ладони, напоследок очертив чёткую и длинную линию сердца.