Тёмные переулки

      Бархатный сезон подходит к концу. На главных улицах города становится всё меньше бледных приезжих с фотоаппаратами, чемоданами, восхищёнными глазами — туристов — и всё больше приезжих ссутуленных, заспанных, мрачных, позёвывающих и зависающих в телефонах под козырьками остановок — студентов. Солнце предательски отдаляется, то и дело прячась за кучевыми бледно-серыми облаками, и приходится вынимать из ящика толстовки, а не щеголять в ярких топиках. Впрочем, Стасику, кажется, на это абсолютно плевать — как и на многое в этой жизни, в общем-то.       Пока Элька натягивает рукава до самых пальцев и подрагивает от редких, но холодных порывов ветра, так и норовящих залезть под молочно-кофейную просторную толстовку, Стасик чуть ли не вприпрыжку идёт рядом в одной чёрной рубашке поверх майки с каким-то вызывающим на бой принтом и щурит глаз на блёклое, в общем-то, солнце.       — Не понимаю, чего тебе неймётся, — бурчит Элька, когда Стасик, схватив её за рукав толстовки, торопится перебежать пустую дорогу. — До светофора не дожил бы?       — Некогда ждать, Лёнька!       — Ну да. Лучше помереть под колёсами, чем от старости, — закатывает она глаза, вскакивая вслед за братцем на дорожку.       Он громко посмеивается над случайным каламбуром и выпускает наконец её рукав из цепких длинных пальцев. Эля придирчиво отряхивает плечи и, задрав голову, выжидающе глядит на Стасика.       Неугомонный сводный братец бесцеремонно ввалился в её комнату в полшестого утра и пробуждения ради швырнул в неё большого плюшевого кота (Элька втайне радовалась, что хотя бы ему хватило совести не кидать в неё живого Живоглота). Он, как обычно, что-то много и убедительно натрындел ей, так что теперь в полвосьмого утра они тащатся по в принципе оживлённому, но ещё полусонному городу, неизвестно куда и неизвестно зачем.       Когда Эля наконец решает задать эти простейшие вопросы, Стасик замирает, как вкопанный, посреди дороги и, задрав голову, глубоко втягивает запах большого города: запах тяжёлого смога, мешающегося с ароматами сырого асфальта, морского побережья и первых осенних туманов. Подмигивает с загадочной улыбкой:       — Да просто. Гулять.       — И ради этого меня нужно было будить? — хмурится Элька, пряча руки подмышки. — Между прочим, это мой единственный заслуженный выходной, который бывает всего четыре раза в месяц. А ты меня его лишил.       Стасик карикатурно всплескивает руками и вдруг показывает куда-то в линию пёстрых вывесок через дорогу:       — Ну хочешь, куплю тебе кофе? Он очень хорошо заменяет крепкий и здоровый сон.       И, в общем-то, не дожидаясь её согласия, перемахивает через ограду, вальяжно направляясь к посвистывающим шинами автомобилям. Пешеходные переходы он, похоже, игнорирует из принципа. Покачав головой, Элька хвостиком торопится за ним.       Перебегать дорогу, петляя перед торопящимися на работу людьми — такое себе удовольствие. Эля помнит, как ругался папа, когда перед ним на дорогу выскакивал какой-нибудь чрезмерно торопливый школьник или взрослый образованный человек, вроде бы знавший, что для перехода с одной стороны на другую существуют «зебры». Эля об этом тоже вроде бы знает, да и Стас ведь как-то сдал на права, но вдвоём почему-то интереснее бегом преодолевать широкую полосу асфальта с дрожью в коленях и гулким сердцебиением в ушах.       Пыхтя и приспуская горло толстовки, чтобы остыть, Элька ныряет в небольшой павильончик вслед за братцем. Над головой мелодично позвякивает музыка ветра, и из-за прилавка приподнимается девушка в фирменном бордовом фартуке и чёрной кепке. Стасик, задрав голову, придирчиво оглядывает кофейню и вплотную подходит к стойке. С дружелюбной улыбкой девушка поправляет чёрную табличку с меловыми буквами, позволяя рассмотреть ассортимент кофе.       — Ну, — задумчиво пошкрябав необработанную деревянную рамку, спрашивает Стас, — что будешь, мелкая? Вот вы что посоветуете, — щурится, разглядывая рукой выведенные на бейджике буквы, — Алина? Мне кажется, у вас отличный вкус на кофе.       Бариста нервно приглаживает рукой растрёпанный хвостик и неровно улыбается. Эля одаряет узкую спину брата обжигающим взглядом, но он не замечает. Бесцеремонно навалившись на стойку и захватывая всё больше и больше территории, он кокетничает с бедной девушкой, так что она попросту не знает, куда себя деть. Улыбается, посмеивается и так сильно смущается, что Элька не выдерживает и дёргает брата за рукав рубашки.       — Ты выбрала? — оборачивается он с таким видом, словно бы всё шло по плану (впрочем, у Стасика иначе и не бывало).       Эля кивает. Подмигнув девушке, Стас заказывает себе латте с корицей. Приподнявшись на носочки и надиктовывая свой заказ Стасику через плечо, Эля несдержанно прыскает. Слишком уж это похоже на очень жизненный мем о гематогенках и котиках.       Бариста, кажется, рада наконец приступить к приготовлению кофе, а вот Стасика, по-хозяйски навалившегося на стойку, так и тянет на разговоры: он расспрашивает об условиях работы, об акциях, о самом частом формате кофе. Скрестив руки на груди, Эля только и успевает вздыхать и покачивать головой. Едва ли его интерес продиктован должностью бариста в другом городе.       Когда наконец кофе готов, когда девушка с улыбкой вручает им их большие латте с пожеланием хорошего дня, когда на прощанье бряцает музыка ветра, Элька с силой щиплет непутёвого братца меж рёбер. Он смешно подскакивает на месте, едва не выронив стакан:       — Ауч! Это ещё за что?       — Из женской солидарности, — с карикатурным пафосом отзывается Элька. — Ты флиртовал с ней.       — С кем? — Стасик кривится, едва сделав глоток.       — С кофемэншей… Ну… Бариста, — пробует она кофе; тыквенный вкус напоминает о разгорающемся сентябре. — А говорил, между прочим, что у тебя девушка есть.       — Подумаешь, — закатывает он глаза. — Сказать случайно девушке пару комплиментов — уже флирт?       — О да… Пару комплиментов, — активно поддакивает Элька. — Ваша улыбка такая светлая и тёплая, как бархатный сезон. Я тут расскажу вам мимоходом серенаду. Пять. Правда, я их сочинил не сам, да и не серенады как будто…       Нехватка воздуха рвёт горло кашлем, и приходится смочить его парой тёплых молочно-кофейных глотков. Стасик обрадованно щёлкает пальцами, как озарённый, и, шагая спиной вперёд, подмигивает:       — Точно. Спасибо за идею, Лёнька. Такого сравнения я ещё не слышал.       Эля осуждающе хмурит тёмные брови и покачивает головой. Отношение Стасика к девушкам, его постоянный невинный флирт и комплименты всегда казались ей вопиюще непозволительными: сколько из её одноклассниц не на шутку запали на её старшего братца и просили контакты соцсетей, а Стас лишь смеётся до похрюкивания, когда слышит об этом.       Стасик, приподняв брови, одаривает её оценивающим взглядом и резко разворачивается на пятках, буркнув что-то о неумелости бариста и о Лизе, которая варит его любимый латте гораздо лучше. Эля криво передёргивает плечами и обнимает стакан двумя руками, грея понемногу зябнущие пальцы.       В молчании, впрочем, они идут недолго. Эля не выдерживает первой и, нагнав Стасика, семимильными шагами удалявшегося от неё, громко повторяет вопрос:       — И всё-таки, куда мы идём?       — Куда глаза глядят, — спокойно пожимает плечами Стасик.       — И почему мы не могли этого сделать попозже? Часов в двенадцать? Всё равно уже пекла толком и нет.       — Ну смотри, — выпрямляется Стасик и, как экскурсовод, обводит рукой со стаканом магистраль. — Вот. Видишь? — Элька послушно смотрит направо. Машины с жужжанием и посвистыванием рассекают воздух, сверкают разными цветами — спешат куда-то. В автобусы ломятся люди, жаждущие ухватить последние деньки для дачного и приморского отдыха. — Все куда-то идут, зачем-то идут, торопятся. А мы просто так. Без цели. Просто идём. Просто гуляем. Просто дышим. Кайф же. И так тихо, спокойно. Вот она — жизнь, Лёнька. Вот она — жизнь…       Он снисходительно треплет её по макушке. Эля фырчит, но вырваться из-под его руки не может. «Один-один», — думает только, когда Стасик коварно подмигивает ей и ускорят шаг.       Поспевать за ним всё сложнее. Пешком обходивший город всё детство, он петляет и резко ныряет в тёмные подворотни и арки — показывает ей по-настоящему красивые граффити, так что приходится вынимать из кармана телефон, проводит по пустынным облагороженным дворикам, где удивительно тихо без маленьких детей.       Пару раз даже не выдерживает: всучив ей свой стакан кофе, Стас скатывается на ногах с высокой детской горки (правда, едва не навернувшись в самый последний момент). А потом просит покрутить его на карусели. Элька в долгу не остаётся: удобно устраивается на детской качели и заставляет Стасика раскачивать её до самого «солнышка». Занимающаяся неподалёку скандинавской ходьбой женщина осуждающе качает головой.       Совсем как в детстве, когда шестнадцатилетний Стасик, забирая её из школы, непременно делал остановки на детских площадках и баловался так озорно, что десятилетняя Эля сбрасывала маску серьёзности и неслась кататься с горки вместе с совершенными малышами.       Растрёпанные и раскрасневшиеся, они как-то незаметно выходят к набережной. Мягкий солёный ветер бережно щекочет разгорячённые щёки и подбрасывает короткие густые пряди. Глубоко вдохнув и пятернёй пригладив волосы, Элька искоса смотрит на братца. Сощурившись, как наевшийся Живоглот, он подставляет угловатое лицо солнцу и едва заметно подмигивает.       Улыбка растекается по лицу — сюда он тащил её с самого начала.       С утра здесь действительно так, как, по её мнению, должно быть на набережных. Умиротворяюще. Ещё не водят пони и лошадей, живодёрски увешанных всякими побрякушками, с жестокими предложениями сделать кружок за баснословные деньги. Пока не стоят безвыигрышные аттракционы. Не носятся туда-сюда туристы. Даже сумасшедших, рассекающих волны на водном мотоцикле, нет.       Как будто кто-то поставил жизнь на паузу.       — Круто, да? — вкрадчиво спрашивает Стасик, подпрыгивая на нижнюю перекладину ограды и заглядывая в тёмные воды Японского моря. — Люблю это.       — Круто, — тихо соглашается Эля. — Как же ты без этого живёшь?       — А там тоже набережная есть, — Стас прыгает на асфальт вниз и наваливается спиной на перила. — Конечно, море и река — небо и земля. Но зато там гораздо чаще тишина и пустота. Так что можно не вставать в пять утра.       — Звучит так, как будто ты меня туда сманиваешь, — ухмыляется Эля; кофе почему-то вдруг невыносимо горчит.       — Что? Не-ет, — по-собачьи трусит головой Стасик. — Только тебя мне там и не хватало. Алика, Лиза, а теперь ещё и ты! Чур меня!       Что-то больно царапает в груди. Эля разворачивается и, медленно и твёрдо дошагав до урны, выбрасывает пустой стаканчик. Присаживается на край скамейки, разглядывая пальцы.       Она ведь с самого начала чуяла какой-то подвох!       Что ж, теперь всё предельно ясно: Стасику пора уезжать… Или возвращаться — Эля не может сказать однозначно. Грусти нет: только какая-то неясная горечь, что всё вот это тепло, этот свет, просачивающийся через красно-жёлтую листву сентября, скоро останется воспоминанием до следующего спонтанного желания Стасика навестить семью.       — Значит, ты опять уезжаешь, — констатирует она даже слишком осуждающе; заправив прядь волос за ухо, поглядывает на распинывающего нанесённые ветром умирающие листы братца. — Ну. И где тебя потом искать? В Махачкале? Грозном? Чебоксарах? Мурманске? Или Волочаевке?       — Сам найдусь, — беззлобно бручит Стасик, присаживаясь рядом и, как и она, глядя в пустоту.       — И чего тебе неймётся, — прижимает к ушам волосы Эля. — Куда ты гонишься? Зачем?       — Это… Сложно объяснить.       — Ещё скажи, что вырасту — пойму, — едко рычит Элька, легонько пихая братца локтем.       — Точно, — Стасик делает глоток и, чуть поморщившись, теребит кожаные браслет на левом предплечье. — Просто так надо.       — Спасибо, о мудрый Каа… — саркастично фыркает Элька и глубоко вздыхает.       Такой диалог у них уже состоялся. Года три назад.       Тогда она думала, что Стасик — единственный в мире человек, который знает её настоящую и понимает её абсолютно и безукоризненно, а его отъезд в колледж в другом городе считала настоящим предательством. Они сидели в её комнате спина к спине. Она ковыряла дырку в густом ковре нежно-кофейного цвета, а он водил лазерной указкой по потолку и твердил, что так надо.       — А помнишь, как ты меня ненавидела? — усмехается вдруг Стас, задумчиво проводя пальцем очертания своей татуировки. — Даже подговорила своих кавалеров закидать меня снежками.       Эля хихикает, пряча лицо в ладошках.       Первое время ей действительно так надоела опека парня-старшеклассника, который вёл себя хуже пятиклассника, что она уговорила одноклассников устроить на него атаку. Кто ж знал, что у Стасика не менее безумные друзья, и групповое хулиганство превратится в ледовое побоище между пятым и одиннадцатым классом. После которого они со Стасиком будут сидеть в маленькой кафешке, сушить шапки и куртки и отогреваться горячим шоколадом и кофе с молоком и мёдом.       — Мне казалось, ты дискредитируешь меня, — пищит она, глядя на брата сквозь растопыренные пальцы. — Ходишь за мной, как за маленькой.       — А тебе было аж одиннадцать лет!       — Ещё бы, — выдыхает она и подпирает подбородок кулаками, — в этом возрасте Гарри Поттер впервые победил Волан-де-Морта. А я не смогла даже от тебя отделаться.       — Силы были неравны, — парирует Стасик. — Но как ты меня ненавидела… Ух…       Он смачно прицокивает, словно это воспоминание ему слаще карамели. Эля шумно выдыхает.       В детстве она на самом деле прямо-таки мечтала изжить со свету этого нагловатого надоедливого соседа, которому отец смел доверять её. Ещё бы! Ведь он, взрослый, должен был быть таким же, как папа, спокойным и серьёзным, а он ничем не отличался от мальчишек-дураков. А когда их семьи стали одной, стало совсем невмоготу. Ведь Стасику позволялось всё, что не разрешалось ей: лазать по подворотням, есть много чипсов, не ночевать дома. Ему прощались все проступки, за которые Элю долго осуждали.       Сейчас люто стыдно.       — А помнишь, как ты меня прикрывал? — палец нервно дёргает губу. — Папа ведь так и не узнал, что не ты мне виски налил, а Гоша нас со Светкой в ночной клуб потащил.       — Главное, что ничего не случилось, — беспечно отмахивается Стасик.       — И про сигареты… Тебе ничего ведь про пачку не сказали, а мне бы досталось. И ведь слушать бы никто не стал, что мне не понравилось и я просто забыла их выбросить.       — Коне-ечно, — многозначительно протягивает Стасик. — Потому что тебе досталось бы не за сигареты, а за секреты. Но не прибедняйся. Ты тоже горазда врать была, когда я с чужого мотика грохнулся. Таки что ты там матери наплела?       — Что ты меня защитил от старшеклассника из другой школы, который приехал на конференцию к нам, а он тебя о кирпичную стену приложил за углом, — смущённо мямлит Элька. — До сих пор не понимаю, как она в эту чушь поверила.       — Видать ты была очень убедительно напугана! — хохочет Стасик и, с усталостью взглянув на кофейный стаканчик, отправляет его в урну.       Они оборачиваются друг на друга. Стасик, прищурив глаз, в который светило солнце, ободряюще усмехается уголком губ. Эля, поправив пряди волос, улыбается в ответ и смешно морщит носик. Чудно всё-таки это. Угловатый нескладный мальчишка, казавшийся грубоватым и пофигистичным, на поверку оказался очень эмоциональным и заботливым. Эле кажется, что даже отец с мачехой не так близки ей. И уж точно никто из живущих на этой планете не посвящён в её тайны так, как Стасик.       Идут годы, они меняются… И не меняются совсем. Стасика шестое чувство пятой точки по-прежнему тянет к переменам и приключениям, а Эля по-прежнему балансирует где-то на грани и хвостиком следует за Стасом, едва он появляется на горизонте.       — Ну чего загрустила, Лёнька? — он опять путается пальцами в её волосах и по-хозяйски треплет их, наверняка, превращая хорошенькую девочку в сущего домовёнка Кузю.       — Вспомнила, как ты меня на карачках катал в детстве, — язвит она. — Жаль, что сейчас ты не можешь.       — Кто сказал? — взвивается вдруг Стасик и стремительно падает на корточки перед ней. — Прыгай.       Элька отнекивается. Разумеется, для виду и для порядка. А потом резко прижимается к спине брата, намертво обвивая руки вокруг его шеи. Стасик едва ли не пускается в галоп. Он несёт её на спине скамеек пять со смехом, совершенно игнорируя косые и недоумевающие взгляды редких прохожих. И Элька смеётся вместе с ним. Легко!       С ним в принципе легче всего жить. Не загоняться по поводу внешности и слов. Не думать о том, что скажут или подумают люди — к чёрту отправлялись репутация и авторитет. Стасик самый счастливый — независимый (пусть папа и качает головой и осуждает ветреность пасынка). И умеет делать счастливее остальных.       Её — совершенно точно.       «Два-два», — считает Элька, спускаясь на землю и убирая с лица пряди.       — И запомни, Лёнька, — прогибаясь в пояснице, наставительно замечает брат. — Сразу рви с парнем, который не согласится таскать твои пятьдесят три с половиной килограмма на карачках.       — Пятьдесят один, — тихо поправляет его Элька, вспыхивая.       — Надо же! — приподнимает брови Стасик. — А как будто все пятьдесят три.       Элька хмурится, но рассердиться всерьёз почему-то не может: смех распирает грудь, рвётся вон и безнадёжно пытаться его сдержать. И она смеётся. Смеётся громко и откровенно, утыкаясь лбом в плечо брата, и простонала:       — Ста-асик… Боже, ты… Невозможный! Я тебя так… — с силой ударяет кулачком по груди. — Обожаю!       — Я тебя тоже… Лё-ёнька… — полушёпотом признается он, опять взъерошивая напрасно приглаженные волосы.       Элька сердито сопит и мстительно больно выкручивает кожу Стаса под рёбрами. Он дёргается и рычит раздразнённым зверем сквозь зубы.       Три-три.