Тёмные переулки

      — Волки позорные! — женский крик, полный отчаяния, захлёбывается в слезах. — Да что ж вы, уроды, творите!       Пашина рука едва не срывается, захлопывая заднюю дверцу УАЗа. Женщина, которую они по вызову соседей приехали спасать (и спасли!), теперь стоит на стылом ноябрьском ветрюгане в застиранном спортивном костюме и так и норовит защитить пьянчугу. Кинуться грудью на амбразуру.       По паспорту ей раза в два меньше, чем бабушке, а выглядит она на полтора десятка лет старше. Грубые руки с тонкими пальцами трясутся не то от холода, не то от ужаса, не то от ярости, и она сердито дёргает мокрые волосы. Опухшие губы плотно сжаты, а брови сведены к переносице.       И только глаза грустные-грустные, как у старого хромоногого пса.       Их взгляд прошибает насквозь, так что Паша готов даже выпустить пьянчугу. Только понимание, что это сделает хуже, оставляет руку на месте. И Игорь.       — Тебя спасаем, дура, — угрюмо ворчит наставник, хлопая Пашу по спине. — Чего застыл? Поехали!       Паша выпадает из оцепенения и поправляет мурку на плече. Но шагу сделать в кабину не может. Смотрит то на жену, то на тень мужика в УАЗике.       Время только шесть вечера, а он, уже ужратый вусмерть, с топотом и первобытными воплями неудачливого добытчика, успел не раз ударить жену. Даже кирпичи вибрировали, растревожив соседей. Пашин наряд приехал в самый разгар ссоры.       Страшная картинка вспыхивает перед глазами: женщина в углу кухни, содрогающаяся от страха, рыданий и бессилия, и пьянчуга. Резко и представительно Паша разворачивается на пятках и чеканно доходит до сидения.       Захлопывается дверь, и Паша сползает по сидению вниз, натягивая козырёк кепки до самого носа. Пока Игорь улаживает какие-то формальности, пьянчуга сзади долбится в стены, а потом затихает. Игорь ловко запрыгивает за руль, и машина, скрипнув шинами по талому снегу, выезжает прочь из двора.       Паша исподлобья косится в зеркало заднего вида. На фоне стареньких кирпичных домиков бледнеет женская фигура в сером спортивном костюме. С собачьей преданностью она смотрит им вслед, по привычке закрывая распухшую часть лица волосами, и что-то невнятно бормочет искусанными губами.       Паша уныло смотрит в окно, пока они совершают круг почёта по городу, а эта фигурка никак не желает покинуть сознание. Когда они тормозят на светофоре, он с удивлением обнаруживает, что Игорь пытается докричаться до него битый час. И получается это у него только потому что он сдёргивает с Пашиной головы кепку швыряет её назад.       — Ты чего скис? — добродушно щурится он, аккуратно перестраиваясь.       — Да так… — неохотно отзывается Паша.       — Ты таким не был, даже в твой первый раз. Когда мы в наш злачный райончик нагрянули — помнишь?       Паша невесело ухмыляется уголком губ:       — Такую красоту забудешь…       Паше повезло вкусить все прелести русской глубинки на третий день дежурства. Самая настоящая обитель разврата и криминала в самом старом районе города — бывшей коммуналке. Там он крутил своих ровесников и людей постарше в совершенном неадеквате, грязи и громкой музыке. Там он выбил нож из слабых рук девчонки с впалыми глазами и желтоватыми синяками по всему телу. Там он прошёл боевое крещение и своими глазами увидел тот кошмар, который так любили смаковать многие русские киноленты.       Хорошо, что это было лишь один раз.       — Ты тогда не был таким пришибленным, как сейчас.       — Тогда это было ожидаемо, а сейчас… — Паша протяжно вздыхает. — Я когнитивный диссонанс словил. Дом милый, просторный. Оба выглядят прилично. И… Такое.       — Ха. Я и не такое видал. Терпеть не могу таких, как этот, — кривится Игорь, и машину чуть не заносит на повороте, сзади тело грохочет мешком. — Я когда маленьким был, мы в коммуналке жили. И соседи у нас были — приличные. Жена учительница биологии, муж тоже из университета. Но как начались девяностые, его из универа попёрли, пить начал, жену бить. Пару раз я за неё вступался, а потом из дома в общагу переехал. Как-то иду к матери — наши стоят у подъезда. И жену в наручниках выводят. Не выдержала унижений — ножом его прирезала. Как свинью. Причём в прямом смысле.       Игорь многозначительно замолкает.       — Ты же в курсе, что ничуть не помогаешь? — невольно содрогается Паша.       Игорь пожимает плечами и паркует УАЗ у отделения ППС. Паша выползает из автомобиля в сторону оружейки, предоставляя Игорю решение все формальности с задержанным.       Смена подходит к концу: пора разоружаться и идти отдыхать. Паша с удивлением замечает, что за последние полчаса эти выходные вдруг становятся самыми долгожданными за полтора года его работы.       С оружием, заполнением протоколов и формой Паша разбирается даже как-то слишком быстро — полтора часа пролетают как один. И вот он уже не сержантом Зуевым — простым Пашей выходит на крыльцо отделения. Железная дверь оглушительно хлопает, как будто отвешивая подзатыльник. Сумерки кружат и сгущаются с каждой минутой. А Паша в какой-то прострации оглядывает проносящиеся с визгом жёлто-оранжевые фонари, колючие чёрные ветки голых деревьев, медленно тянущиеся по небесам обрывки облаков и прячет в карманы кулаки.       «Волки позорные», — отчаянное восклицание, раньше звучавшее только с экранов и предостережений бабушки, клеймом застывает на коже. Противно.       — Сбегаешь? — Игорь возникает за спиной, как из-под земли, и ободряюще шлёпает Пашу по плечу. — Ну ты чего загрузился, Пах?       Игорь слишком беспечен и весел — равнодушен.       — Да просто как-то… Противно.       Игорь качает головой и вздыхает с таким видом, что Паша предсказывает его следующую фразу.       — Как всё запущено. Пах, — пальцы напарника впиваются в плечо. — Если ты будешь так грузиться, то ты не выживешь. Научись отпускать ситуацию.       — Просто… Мы её же спасаем, а она нас же и клянёт.       — А тебе не плевать? Ты сделал то, что должен был. В конце концов, ты не стодолларовая купюра, чтобы всем нравиться. — Игорь сдавленно хрюкает и едко добавляет. — Да даже деньги не всем нравятся. Да?       Паша фыркает и беззлобно сбрасывает его ладонь. Игорь негромко хохочет и предлагает ему вернуться:       — Там Ромыч проставляется за рождение сына. Развеешься. Да и от коллектива отрываться неприлично.       — Ты ж знаешь, что я не пью.       — Все не пьют до подходящей компании, — философски подмечает Игорь. — Ладно. Только не грузись сильно. А то с грустным напарником неинтересно работать.       — Обещаю.       Они пожимают руки. Дверь за Игорем захлопывается, снова оставляя Пашу наедине с мыслями. Телефон сам скользит в руку, и Паша почти без раздумий скидывает сообщение лучшему (и как бы не единственному!) другу.       Стасик с радостью откликается на приглашение погонять по ночному городку и поговорить, и уже минут через десять в чинный ряд патрульных машин втискивается потрёпанная вишнёвая «тойота», которую так старательно оберегает Стас. Паша падает на переднее сидение и, откинув его спинку, по-хозяйски забрасывает ноги на панель.       — Эй! — Стас беззлобно шлёпает его по голеням. — Не наглей. Я её на той неделе пять часов оттирал.       — Тебе полезно потрудиться, — снисходительно замечает Паша и прикрывает глаза.       Стасик понятливо вскидывает брови, включает музыку на полную, наглухо закрывая окна. И разгоняется. Паша понятия не имеет, как у Стаса получается разгонять эту машину до космической скорости, но уже минут через двадцать они оказываются за городом. Под шинами хрустит гравий, автомобиль останавливается, и музыка становится тише.       Паша лениво открывает глаза. В полудремоте он и не заметил, как Стасик вырулил к реке. Она скована тонким льдом, на котором бледными бликами скачут городские огни. Далеко, по ту сторону. Стасик включает лампу, и Паша невольно морщится. А потом в живот прилетает холодная жестяная банка.       — Это безалкогольное, — предупреждает Стасик. — Просто так скучно.       Паша не говорит ни слова. Просто распахивает дверь, впуская прелый влажный запах осеннего вечера в автомобиль и вскрывает банку.       Они сидят, потягивают пиво, слушают музыку и напряжённо думают. Каждый — о своём. Паша руку готов дать на отсечение, что Стасик думает, как оборвать все свои хвосты по учёбе. А он никак не может отвязаться от этого уже полупризрачного образа несчастной женщины. И её истеричного вопля: «Волки позорные!»       — Правы были все, зря я в ментуру пошёл, — с протяжным вздохом Паша тоскливо косится на дно жестяной банки. — Волки поганые — мы и в Африке такие.       — Волки! — смеётся Стас, приглушая музон. — Так что ж в этом плохого? Вы ж санитары леса. Ну то есть людей.       — Только люди не особенно воодушевлены, — жестяная банка с хрустом сжимается и летит в бардачок «Тойоты» под многозначительное мычание владельца. — И не спешат подкармливать волков…       — Нас-рать! — чеканит Стасик и с нарочитым пафосом добавляет: — Лучше быть последним среди волков, чем первым среди шакалов. Блин, может мне эту фразу набить?       — Угу, на лбу, — поддакивает Паша, давясь смехом. — И волчью морду.       — Точно! — Стас подпрыгивает на месте, едва не ударяясь головой о крышу. — На плече. Или вот здесь?       Паша обречённо качает головой. В этой бессмысленной трескотне Стасика о лучшем месте и виде татуировки тает сегодняшний день.