Тёмные переулки

        «Допрыгалась!» – мрачно констатирует Вика и осторожно скидывает тяжёлый пуховик на тумбу, поверх Толиной зелёной куртки, пока сам Толя холодно (пусть и с крепким рукопожатием), здоровается с высоченным худым мужчиной где-то между тридцатью и пятьюдесятью. Вика переминается с ноги на ногу, украдкой дыша на онемевшие пальцы (успела замёрзнуть на остановке в ожидании автобуса!), и не сводит взгляда с мужчины. Однако когда он оборачивается к ней, вздрагивает от неожиданности. Его глаза, в полумраке узкой прихожей чёрные до какой-то зловещести, смотрят просто-напросто в неё. Вика непроизвольно вытягивается перед ним, как перед Антоном Игнатьевичем, не смея даже шелохнуться.   Взгляд у мужчины неприятный – цепкий и профессиональный.   – Самир, – наконец выносит вердикт он.   На протянутую руку Вика отвечает не сразу. Медлит, поправляя рукава и жемчужные запонки на рубашке, и смеряет Самира ответным взглядом, пусть до его проницательности ей явно далеко. Остаётся лишь притвориться, что она опытнее, чем выглядит, и тоже умеет читать людей с первого взгляда. Вот только жёсткие пальцы Вика всё равно обхватывает с робостью, и голос предательски надрывается:   – Вика, – она встряхивает головой и немедленно исправляется: – Виктория Сергеевна. Стажируюсь в СК, у Антона Игнатьевича.   Самир неприятно хмыкает и крепко сжимает её ладонь. Промёрзшие без перчаток руки на миг скручивает болью, но Самир тут же отпускает её и небрежно кивает в сторону дверного косяка, к которому прислонился Толя:   – Ну проходи, стажёрка. Анатолий тебе тут всё покажет. Я пока кофе сделаю.   Вика скупо кивает, борется с желанием растереть руку, пока стаскивает сапоги и наблюдает, как узкая спина Самира скрывается в противоположном конце коридора – очевидно, в кухне.   Знакомство не задалось.   Толя встречает её обманчиво дружелюбной усмешкой на пороге просторной комнаты – наверное, гостиной. После сумрака прихожей залитые солнечным светом белые стены неприятно царапают зрение, так что Вика невольно сощуривается, когда заходит туда. Ноги в капронках опасно скользят по тёмному ламинату, и Вика торопится приземлиться в ближайшее кресло, откуда можно спокойно осмотреться.   Гостиная обставлена минималистично и неожиданно под стать Самиру в своей чёрно-белой гамме. Диван, два кресла и журнальный столик из тёмного стекла – все круглые; в углу – аккуратный чёрный стеллаж, на котором вперемежку стоят книги и папки с бумагами, научная и художественная литература, свежевыпущенные и раритетные экземпляры. А на стене напротив – две катаны в ножнах.   Вика заинтересованно вскидывает бровь и, покрутив запонки, с деланной небрежностью интересуются, куда её так срочно позвали. Толя, умудрившийся незамеченным переместиться от дверного проёма к книжному шкафу, отзывается скучающим тоном:   – Так ты ещё не поняла? Мы у Самира Кравцова. Он баллист бывший, но спец, каких мало. По последнему делу Антона Игнатьевича посоветоваться надо.   – Потрясающе, – равнодушно выдыхает Вика. – А я тут зачем?   – Как? Посмотреть, как работают люди.   Толя ехидно усмехается и вытаскивает из стеллажа какой-то томик. Страницы шуршат под пальцами, заполняя неестественную тишину: даже с кухни не доносится признаков активной деятельности.   «Допрыгалась!» – крепче убеждается Вика, сползая с кресла. Как правило, следователь следственного комитета не ездит ни к свидетелям, ни к подозреваемым, ни к осведомителям – максимум, он может выехать на место преступления да устроить проверку показаний на месте. А вообще будет ждать, пока ему за ручку всех приведут, – так отшучивался Антон Игнатьевич, руководитель её практики; правда, при этом он отнюдь не добро щурился.   Вика, маленькими шажками перебираясь по скользкому полу, спешит поравняться с Толей. Наполнение стеллажа выглядит крайне интересно: с лирикой Бродского, Лермонтова соседствуют научпоп об оружии и современное городское фэнтези, как зарубежного, так и отечественного производства; ровные ряды книжек разрубают толстенные чёрные папки по какому-то одному хозяину понятному принципу.   Вика с любопытством косится на книжку, которую держит Толя. Ему, похоже, просто надо чем-нибудь занять руки, но Вике всё равно любопытно. Причудливое расположение и неравная длина строчек слишком сильно напоминают Маяковского. «Интересно, взял первую попавшуюся? Или правда любит?» – вздыхает она, но спрашивает совсем о другом:   – А если Самир такой спец, что сам Антон Игнатьевич мне позвонил и сказал приехать, почему не работает?   – История стара, как этот скучный мир, – с видом знатока протягивает Толя и перестаёт шуршать книжкой. – Был хороший эксперт и был плохой следак. Молодой, амбициозный, мажористый. Говорил много и не по делу, а Самир этого не любил. Следаку нужно было раскрытие, притом срочно, вот он и пел всем, кому не лень, что ему баллист мешает преступника искать. А родители следака оказались важной шишкой, со связями... Им веры было больше, чем Самиру. Так и сбросили хорошего криминалиста с парохода системы.   – Маяковский? – ловит Толю на фразе Вика.   Он без слов показывает обложку: золотистые буквы на красном переплёте – угадала.   – Любишь?   Вопрос совершенно простой, но такой неуместный в разговоре не коллег даже – вынужденных со-работников, сбивает с толку. Вика отрешённо качает головой, постукивая пальцами по корешкам разномастных книг:   – Не знаю. Но всё-таки зачем тут я? – торопится она вернуть разговор в прежнее рабочее русло. – Да ещё и в выходной.   – Какой выходной? – морщится Толя. – Пропускай это слово мимо ушей, а о праздниках вообще забудь. Ты знала, что пик активности преступности приходится на Новый год? Знаешь, сколько бытовухи в ночь с тридцать первого на первое? Муж спьяну зарезал жену. Подростки свалились с окна. И везде надо съездить, всё зафиксировать… И всё по форме, с иголочки.   Вика хмурится: эти предостережения говорили ей много раз и они её не пугали. По крайней мере, до тех пор, пока на горизонте не замаячила настоящая практика (а не просто переписывание косого почерка Антона Игнатьевича). Сейчас же, как и когда она читает доступное ей дело, совсем пустячковое, по утверждению руководителя, тело покрывается липкими холодными мурашками. Непонятно только, с чего вдруг.   – А ты кстати, почему без формы сегодня? – Толя панибратски щипает её плечо, вырывая из оцепенения. – Погоны жмут?   Вика рефлекторно шлёпает его по пальцам и обхватывает себя за плечи.   – Больно? Прости, не рассчитал.   Несмотря на то что Вике не больно – скорее обидно, разуверять Толю у неё нет никакого желания. Смерив его самым утомлённым взглядом, на который способна, она невнятно бормочет, что всё ещё студентка и форму таскать круглосуточно ей пока не по статусу. Такая правда ей совсем не по душе. Зато Толя расплывается в такой бесстыже довольной улыбке, что на щеках проступают очаровательные ямочки.   – Зато ты понимаешь, зачем ты здесь. Научиться нормально работать.   Будущего следователя работать учит молодой оперативник – звучит пафосно и до смешного нелепо.   – Не позвони мне Антон Игнатьевич, я бы фиг вышла, – парирует она, не сдерживая насмешки. – Вообще-то из нас двоих начальством буду считаться я – следователь. По крайней мере, во время следственных действий.   Улыбка с Толиного лица спадает мгновенно, отяжелевший взгляд буквально пригвождает Вику к полу. Толя делает шаг, сокращая расстояние, и в груди поднимается испуг, от которого предательски немеет ещё толком не отогревшееся тело. Новенькая книжка с ещё даже похрустывающими от свежести страницами с грохотом распластывается на ламинате.   – Никогда, – голос Толи спокоен, только глаза полыхают яростью, – запомни, Викусь, никогда не используй оперов как прислугу. Мы тоже люди. Живые люди, а не мальчики на побегушках, как бы тебе ни хотелось так думать. И начальства у нас хватает. А новичков с завышенным самомнением никто не любит.   Страх тугим комом прокатывается по горлу. Вика наклоняется, подбирает упавшую книгу и, только возвратив её на место, отвечает оперативнику таким же безразлично-спокойным тоном:   – Понятно.   Самир приходит с подносом кофе совершенно некстати. Явись он минутой позже, Вика могла бы убраться прочь из этой квартиры, где, очевидно, только предметы не считают её новичком с завышенным самомнением, а от взглядов даже в любимой рубашке ужасно неудобно. Но он является сейчас, выставляя кружки на столик, так что приходится, напоследок кинув сердитый взгляд на Толю, возвратиться в кресло. Самир кажется педантом, если не перфекционистом: его жесты резки, но точны и выверены; кубики сахара в сахарнице выглядят действительно кубиками, а в идеально белых кружках – абсолютно чёрный кофе.   И на редкость дрянной. Сплошная обжигающая горечь.   Самир же прихлёбывает кофе как ни в чём не бывало и даже не пытается потянуться за сахаром, Толя тоже пьёт, даже не скривившись, только на миг закатывает глаза. Вика предлагает немедленно перейти к делу (желание оставаться в компании этих мужчин стремительно падает с каждым вздохом). И пока Толя объясняет Самиру особенности самодельного ствола, которым размахивали грабители, видимо, пересмотревшие телесериалов, Вика украдкой бросает в чашку два кубика рафинада и думает, как можно умудриться растворимый кофе – придорожную пыль! – сделать настолько гадкой.   — Да, телевидение — бич современности, — вместо ответа по делу страдальчески выдыхает Самир. — Понаклепают сериалов, а людям страдать. То у них эксперты вместо оперов и следаков вместе взятых: и следствие ведут, и свидетелей находят, и версии выдвигают. То детишки лезут во все щели. Насмотрятся «Тайн следствия» и слетаются, как мухи на говно. Думают, будет им здесь богатая жизнь и мужское внимание.   Вика в негодовании вскидывает брови. Её дорога в полицию потрепала ей нервы куда сильнее, чем картинка из детективных сериалов, хотя и была не так страшна, как картинки из документалок про маньяков. Просто однажды Вике крупно повезло, и теперь ей страсть как хочется, чтобы это везение распространилось на беззащитных маленьких девочек, наивно верящих в доброту этого мира. Таких же, какой была она.   Самир неотрывно смотрит на неё свысока, и кофе, который даже сахаром спасти не получилось, встаёт поперёк горла. От лукавой улыбочки становится тошно. Вика спешит отвести взгляд на Толю, хотя понимает, что он, скорее всего, поддержит эксперта.   Толя улыбается, но как-то не так. И Вика не сразу понимает, что улыбаются только губы, а вот взгляд печальный и даже несколько разочарованный.   Вика тяжело вздыхает. Молчание затягивается петлёй на шее – наверное, Самир ждёт, что сейчас она начнёт защищать или сериал, или себя. Вот только доказывать и объяснять что-то не хочется: слишком личное, да и смысла в этом нет. Всё равно ведь или веры не будет, или спор затянется, а у следствия лишнего времени нет (да и вряд ли бывает).   У них есть дело. И ради успеха этого дела Вика готова пропустить издёвку мимо ушей, как уже пропустила многое.   После малюсенького глотка на кружке помады остаётся больше, чем кофе во рту. Отставив чашку чуть дальше, чем она стояла, Вика пододвигает чёрно-белые распечатки с камеры в ломбарде к эксперту и возвращает к сути вопроса. Голос звучит жёстче и грубее, чем стоило бы, и Самир, пренебрежительно скривившись, наставительно выдыхает:   – Никогда не дави на экспертов. Мы особы тонкой душевной организации.   Вика едва сдерживается, чтоб не ругнуться: её душевная организация почему-то никого не волнует! Прикусив изнутри щёку, она быстро находит колкий ответ:   – Даже судмеды?   – Тем более судмеды. Они, считай, некроманты, – хмурит тонкие брови Самир.   Но стоит Вике пристыженно замолчать, как он заходится в чуть хрипловатом смехе, очевидно, до ужаса довольный своей шуткой. Толя на это улыбается шире – непринуждённо и искренне, так что снова на щеках отпечатываются ямочки, вот только ответной улыбки Вика послать не может.   Поэтому просто хмуро смотрит на него практически в упор. Когда Толя перехватывает этот взгляд, то с мягкой улыбкой подмигивает Вике, и ей остаётся растерянно опустить глаза.   Гипнотизирует она кофе до самого выхода. Самир что-то говорит, объясняет, советует – Вика слушает, вбивает в телефон, мимоходом отмечая, как всё-таки ловко Толя узнаёт всё необходимое и тонко подбирает даже самые громкие слова. И даже ощущение неуместности сходит на нет.   Ровно до того, как Самир выдаёт на прощание:   – Стажёрка, скромность, конечно, хорошее качество. Но следователь хоть иногда должен хотя бы вид делать, что заинтересован в деле. Ну так. Просто.   – Спасибо, было интересно, – поскрипывая зубами, выдаёт Вика на прощание.   Молния куртки больно прищемляет подбородок, ещё хуже и обиднее, чем в детстве. Кивнув еле-еле обувающемуся Толе, Вика торопится уйти.   Каблуки сапог стучат по бетонным ступеням, а в такт им клокочет в груди негодование, перемежаясь с уязвлённым самолюбием.   Не успела она даже выпуститься и на службу заступить, а её уже не воспринимают всерьёз: шушукаются за спиной одногруппники, Антон Игнатьевич снисходительно смотрит поверх очков, уволенный эксперт нелепые проверки устраивает ей, а молодой опер так и вообще как будто снисходит до неё с высоты своего небольшого, пусть и насыщенного опыта. Страннее всего, что смотрит при этом мягко, дружелюбно, а временами и с живым интересом (уж это она может определить!), и чему уже верить – Вика не знает.   Конечно, чтобы нормально работать – нужен опыт, а приходит он с болью и ошибками, но их совершать не так обидно, как слышать бесконечные потоки безосновательного недовольства. Особенно от тех, к кому так хочется относиться теплее. В конце концов, даже Антон Игнатьевич не был так жесток в самые первые дни её практики, как эти униженные и оскорблённые опера и эксперты!   Вылетает Вика из подъезда, чудом не растянувшись на заледенелых ступеньках, и выдыхает в небо.   Всё вокруг затянуто белой пеленой, как молоко, которого очень не хватало к этому отвратительному кофе. Сквозь густой зимний воздух пробивается красно-розовый диск полуденного солнца – январский мороз крепчает, сковывая льдом дороги и больно пощипывая щёки.   Громко хлопает подъездная дверь, и Вика успевает смахнуть только-только навернувшиеся слёзы, прежде чем перед ней возникает Толя. Он смотрит уже даже не мягко – тепло и по-доброму, и в улыбке насмешки нет.   – А ты неплохо держалась.   – В смысле? – Она прячет голые руки в карманы и сквозь зубы напоминает: – Я ни слова не сказала.   – Вот! Хотя могла бы. А у тебя выдержка есть – это хорошо. Нам со всякими типами работать приходится, и всем удобными быть невозможно. Вон, у Самира характер сложный, зато в своём деле он спец, каких поискать. И сколько таких ещё… И к каждому надо подобрать свой ключик.   – Угу, как Буратино, – невесело фыркает Вика и щурится от мерцания снега под солнцем. – Думаешь, я смогу их подбирать?   Толя довольно кивает. Сейчас он смотрит открыто, честно, и Вике очень хочется верить в правдивость его слов. Даже уголки губ приподнимаются в несмелой улыбке. Толя это толкует по-своему и широко улыбается:   – Ладно. Пойдём, накормлю тебя, Викусь, а то Самир, сколько в увале, а нормальный кофе делать так и не научился. И не отнекивайся. По глазам же вижу, что ты голодная и холодная.