«Заключение брака возможно только с представителем высшего общества, в любом возрасте и в любое время.»
Исходя из этого наказа, я могла выйти замуж за любого дворянина, главное, чтобы титул у него был. Конечно, заключать союзы с людьми, неподходящими мне по возрасту, я не хотела, поэтому часто посещала званные ужины, чаепития, суаре, которые изобилировали молодыми джентльменами примерно моего возраста. С теми, кто мне приглянулся, я разговаривала витиевато и немного холодно, чтобы проверить реакцию. Если она была бурной и ярко выраженной, то я сразу отказывалась от подобного предполагаемого супруга. Мне нужен был спокойный и безразличный человек, который бы не обращал внимания на потенциальную жену, позволяя мне, тем самым, жить в своё удовольствие, стабильно и в достатке. Возвращаясь к нашей ситуации, можно понять, что мною руководила привычка, я надеюсь… — Мерки для гробов, если вас не затруднит, — завершила я. Фёдор понятливо кивнул, в тоже время как Гоголь наигранно испугался, размахивая длинными руками. — Птенчик? Ты хочешь убить меня?! — взвизгнул он. — Николай, я понимаю, что можно вытащить шута из цирка, но цирк из шута вытащить невозможно, — с расстановками сказал Достоевский. Встав с кресла, темноволосый подошёл ко мне, тогда-то разница в росте чувствовалась ещё сильнее. У меня комплекс карлика… Наполеона… Точно. По сравнению с Гоголем, Достоевский был своеобразным антагонистом. Хотя бы только из-за внешности. Николай был пшеничным блондином с глазами цвета небес, яркой улыбкой и с очень «воздушным» характером, в то время как бледнокожий Фёдор был скуп на показ эмоций и имел тёмный оттенок волос и глаз. Шут, как будто поняв, почему я не начала замеры, улыбнулся и открыв полы своего плаща, вытащил табурет. Он встал с кресла и когда подошёл ко мне, то поставив стул, поклонился и подал мне руку с той же игривой улыбкой на лице. Ему явно нравится меня смущать или ставить в неудобное положение. Всё же приняв помощь Николая я встала на предложенную опору. Опять те же замеры, вот только… — Фёдор, Вы шапку всегда носите, когда не спите? Ах да, он ещё носил белую ушанку. Ему точно холодно… — В большинстве случаев. Поняв, что лучше замерить его рост вместе с шапкой, я попросила Фёдора подержать один конец ленты для измерений. После того, как он взял её, я спускаясь с табуретки начала опускать ленту по его телу. Что сказать? Он крепкий, но излишне худощав, а также очень высок. Я сделала оставшееся замеры Достоевского, а потом приступила к Николаю, всё прошло хорошо, не считая того, что Гоголь постоянно хихикал и улыбался. — Я хотела спросить, можно? Фёдор чуть заметно кивнул. — Не подскажете где может находиться Иван Александрович и Михаил Юрьевич? Я ещё не успела снять с них мерки. Он посмотрел прямо на меня своим спокойно-нейтральным взглядом. Вроде бы он ничего такого и не сделал, просто посмотрел, но в этот миг моё сердце замерло, а органы легонько сжались… Боже, почему мне так боязно стало? Его аметистовые глаза смотрели по особенному, этот взгляд нельзя описать ни словами, ни красками. Он мог заставить чувствовать панический страх даже ничего не сказав. В тот момент мне показалось, что он возьмёт своими тонкими руками нож и направит его мне в глаз чтобы его выколоть, а следом вскроет череп и будет перебирать мои извилины. Когда же ему это наскучит, то он просто закроет мою черепную коробку, а в мыслях уже будет думать где лучше спрятать труп. И всё это делать он будет с безучастным выражением лица… Надеюсь, он знает, что есть статья уголовного кодекса на этот случай? Продолжив действовать на мои инстинкты самосохранения он наконец-то начал отвечать. — Иван, с большой долей вероятности, находится на кухне, а Михаил Лермонтов очень незаметен и тих, ищите его в дальних местах имения. — Спасибо за ответ, до встречи. — Пока, птенчик! Гоголь своей прощальной репликой чуть рассеял напряжённую обстановку. Надо спасибо ему потом сказать. Слегка качнув головой в знак прощания, я вышла за пределы комнаты, которую снова закрыла служанка…***
Когда мужчина с тремя молодыми господами спустился с лестницы, я поприветствовала их. Все они выглядели так органично на фоне большого особняка, что даже не хватает слов описать эту сцену. Всё высокие с аристократичными чертами лица, не тощие, но и не мускулистые. Честно, даже не смотря на их непохожесть, я подумала, что они сыновья этого статного мужчины. Но ведь всё может быть, не так ли? — Рад видеть тебя, Антония вместе с твоим братом. Я граф Лев Николаевич Толстой, а это мои названые сыновья: Иван Александрович Гончаров, Фёдор Михайлович Достоевский, Михаил Юрьевич Лермонтов и рядом с тобой… Вот тут весёлая натура Николая не выдержала и вставила своё слово. В этот раз я не очень отчётливо почувствовала раздражение от перебивания речи собеседника, ведь очень не люблю, когда так делают. Воспитание моего брата и бабушки с дедушкой не позволило бы такую роскошь, как прервать собеседника… — Николай Васильевич Гоголь, пташка! Хоть мы с тобой уже знакомы, но я должен поддерживать помпезность нашего знакомства! И то верно, Гоголь сумел поддержать не только помпезность, но и поднять мне настроение чуть выше. Я неловко улыбнулась, не смогла сдержаться, а в тот же миг уловила ответную улыбку от Льва Николаевича и своего брата, что до Гоголя, то он вообще всегда улыбается, с поводом и без него. В это же время, Гончаров посмотрел оценивающе-пренебрежительно, а Фёдор с Михаилом Юрьевичем просто посмотрели, ничего конкретно не выражающими взглядами. Лермонтов был годов тридцати, что удалось определить лишь по особому выражению эмоций и некоторым внешним параметрам. Он был одет в красно-белые одежды, которые напоминали одежду офицеров прошлых веков, колоритно даже на мой «старческий» взгляд. Гончаров был немного не обходителен, выдав себя собственным телом и движениями, смотря на меня пренебрежительно и самую малость ревниво, оглянувшись на Фёдора. В голову, против моего мнения, пошли самые разные варианты трактовки такого неоправданного приветствия. От самых абсурдных до…самых абсурдных? Нет, и в прямь! Я уж грешной мыслью подумала, что он меня ревнует к Достоевскому в любовном плане! Но после этой мысли пришла другая более трагичная, и более вероятная… Может Иван и ревнует, но только не по любовной линии. И всё же, возраст Гончарова был точно выше возрастов Достоевского и Гоголя, но он точно не старше Лермонтова, своеобразная золотая середина. Вообщем Ивану было примерно двадцать четыре года. Чувствую, тяжело будет мне расположить их к себе и, если честно, то это вносит некую горечь, и неуверенность на пополам со смущением. Брат слегка приобнял меня за плечи и легонько сжал, после чего Лев Николаевич предложил продолжить общение в более подходящем месте. Мы пошли по белому коридору, пустому белому коридору. Абсолютно ничего лишнего, только некоторые картины и раритетные вещи и, я уверена, что эти вещи самые что ни на есть оригиналы. Через некоторое время мы пришли к арке, через которую было видно убранство комнаты. Тёмно-серый диван с такими же креслами, камин, множество зелёных растений и опять-таки тёмно-серый ковёр. Когда мы расселись по всей комнате, Гончаров заварил чай прямо в этом зале. Вот это я понимаю чаеман! Или чаефил?.. Ладно не суть. Взяв два подноса он расставил на них чашки, легко их подняв Иван начал раздавать своеобразный русский нектар*. Сказать честно, при каждом шаге Ивана по всей комнате стали расходиться ароматные запахи этого чая, настолько приятный аромат, что просто хочется вдыхать вечность и хранить его до самой смерти. Когда очередь дошла до меня, то Иван легко и осторожно подал мне чашку. Если честно, я думала, что он сделает какую-либо пакость, но я была очень приятно удивлена его манерам и опять же себя поругала за ошибочное суждение. Скажу только, что Иван всё же он добр и не обделён манерами и чувством такта. Прекрасное сочетание для идеального мужчины. Вдохнув аромат, я сразу вспомнила Жан-Батиста Гренуя. Настолько мне было приятно вдыхать этот запах, что без длительных раздумий пришло такое сравнение. Улыбнувшись Гончарову и поблагодарив его, в ответ я получила иваново «спасибо», но он сказал это слово заметно гордясь собой и с чуть потеплевшим взглядом. Ох, чувствую рано или поздно мы поладим, фундамент уже заложен! Это несомненно радует. — Благодарю, Ваня. Эту хвалебную фразу сказал уже Лев Николаевич, в это время чайных делов мастер ещё заметнее повеселел. Так и хочется зажать в объятиях это милое создание! Иван сел около Фёдора на стул и элегантно начал чаёвничать. В тот миг я поняла, что испытываю слабость к людям подобным ему, а в особенности к таким мужчинам. Не в плане любви, а в выборе человека на которого хочется ровняться, на которого смотреть доставляет эстетическое удовольствие и чистое наслаждение. Я не имею понятия как объяснить то, что я чувствую… Одержимость? Симпатия? Или же искреннее восхищение и рабское поклонение? Хах, сложно! Так сразу и не ответить. Пока я смотрела на Гончарова, как Нарцисс на своё отражение или же как Адриан на покойника, Лев Николаевич начал разговор, который будет очень длинным… — Что же, Антония, ты, наверное, чувствуешь себя потерянно, но я постараюсь всё тебе рассказать как можно подробнее…***
В поместье Ломоносовых было непривычно тихо и темно. Тут уж было дело даже не в том, что дети главы семьи и его супруги как несколько лет не появлялись в родном доме. Мёртвая тишина… Вот что слышал маленький Михаил Ломоносов, задыхаясь собственной кровью. Он только ребёнок, а уже стоит на грани жизни и смерти, которая его пугает, даже не смотря на то, что сам маленький эспер был смертью для многих людей. Глаза его уже были чуть мутны, а мысли в голове мелькали отрывочно и медленно. Цвет его кожи, с каждым миллилитром, покинувшей тело крови, становился всё белее, и цвет этот неестественно смотрелся для живого человека. Как же символично он отойдёт в мир иной, даже по философски дивно. Родился рано утром, а умрёт ранней ночью. Если бы у Миши сейчас был ясный разум и трезвый ум, то он бы подумал про свою кончину и про свою сестру, которая точно будет страдать. Родителей то уже нет… Он увидел их трупы в этой же самой гостиной и сейчас смотрел затуманенным взором в закрытые глаза матери, раньше они у неё были карие, как кора дуба в тенистом лесу. Сейчас же Михаил не сомневался в том, что глаза, которые он любил так искренне, сейчас простого коричневого цвета, как гниющая листва осенью. Он очень не хотел отзываться так о милой матери, но другого сравнения, в его и без того истощённом разуме, быть просто не могло. Что же делал Михаил в этом заметно старом поместье в такой час? Пожалуй, сейчас Миша счёл этот вопрос оскорбительным, ведь тут его семья погибла, так не достойно. Но если бы он усмирил своё негодование, то ответил бы, что не помнит, сказал бы, что просто пошёл прогуляться до родного убежища. Отец его, милейшей души человек, сейчас лежал связанный на полу. Явно над ним издевались морально с помощью его супруги, а потом просто зарубили тесаками. Мать его, писаная красавица, лежала нагая и растерзанная на том же полу. Тогда бедный Миша видел, как над его матерью надругались. Мучители издавали омерзительные звуки наслаждения и греховной, грязной страсти. Они терзали её тело с особым остервенением и явным удовольствием, при этом когда соприкасались тела осквернителя и матери, издавались пошлые звуки, которые были так омерзительны маленькому ребенку. Они её… как дворовую шавку использовали, а отец в то время яростно кричал проклятия в сторону насильников. Они смеялись. У его матери не было ни одного слезинки в глазах, только всепоглощающий холод и отвратность к самой себе. Он держал её за бёдра и натягивал сильнее и резче с каждым новым толчком. Лапал её своими грязными руками, прикасался к чистому свету солнечному его матери. И опять издавал громкие стоны, так опротивело это Михаилу, такая дикая смесь ярости с болью, чувством мести и многими другими губительными для маленького ребенка ощущениями. Он выбежал из-за дверей и, взяв первый повавшийся на глаза предмет, которым являлся огромный, но тонкий и такой соблазнительно смертоносный нож, ударил насильника в спину. Громкий крик. Ошеломлённое лицо отца. Материны стыд и боль. А потом сильный удар и обильное кровотечение. Очнулся он когда уже всё закончилось. Отбив последние аккорды, сердце вдруг замерло и затихло, нет теперь милого Мишеньки, нет теперь боли. А через несколько часов об этом узнал и Лев Николаевич Толстой. Узрев смерть Михаила и пожалев его сестру, он принялся писать. Строчки лились из-под руки графа столь плавно и грациозно, но близкорасположенно и мелко, словно бережа оставшиеся места на тонком листе бумаги.***
Моё состояние нельзя было описать ни словами, ни картинами. Дикая смесь шока, печали, бешенства, обиды и всепоглощающее оцепенение, ведь брат у меня… Я, опустив голову, посмотрела на своего «брата», он сидел тихо и часто отводил взгляд. Такой непривычный и ранимый вид его внешней оболочки внушал мне чувство жалости и сожаления, особенно зная некоторые его деяния. У меня даже не закралось подозрений относительно его небольшой «ситуации», за что, я сейчас испытывала некий стыд. Тело само приняло решение попытаться сгладить все углы физическим контактом, не обращая внимания на метания разума, который совершенно не понимал, что нужно делать сейчас. В голове царил хаос и недопонимание, пока руки бережно прижимали рассеянного брата к себе, заставляя его горбиться. Фёдор и Лермонтов также смотрели нейтрально, а Гончаров посмотрел сожалеюще, но я думаю эту историю он слышал. Лев Николаевич, выдержав некую паузу снова заговорил, тихим и сдержанным тоном: — Жизнь — поистине интересная балетная опера, содержащая трагичные вкрапления в сюжете. Кто-то танцует, а кто-то падает, прогибаясь под тяжестью неба, не сумев устоять на своих ногах, — начал повествовать граф. — Единственное, что остаётся упавшим — это перестроить танец под себя, обретая сторонников и круша врагов. Если есть шанс, то его нужно использовать, Антония. Я эгоистка мирового масштаба, гибель невинных и смерть недостойных. Воля правдивой жестокости и объект ненависти для тех, кто будет знать меня в лицо. Именно это титулы я приняла, согласившись пополнить ряды противоречивой организации. И единственным утешением для моей души будет то, что цель должна оправдывать средства. Весело смеясь, меня на руки подхватил Гоголь, кружа вокруг своей оси, заставляя пшеничную косу выписывать пируэты. Брат неловко улыбнулся, а Лермонтов соизволил ответить за всех и разом:Добро пожаловать в «Смерть небожителей»
А за свои деяния я отвечу после.***
— Здравствуй, Ваня, у меня к тебе достаточно интересная просьба… И правда, Гончаров находился на кухне спокойно заваривая чай. Сколько его вижу, он всегда готов к чаепитию. Да и не только к одиночному, но и для большой компании он всегда найдет сервиз. Он, даже не посмотрев на меня, слегка улыбнулся и поинтересовался на счёт просьбы. Да это квест! Готовься Ваня, я выведу тебя из душевного равновесия! — Готовлю для тебя гробик, мало ли… Иван замер с чайником в руке, из которого продолжал литься напиток прямо в чашку. Когда уровень чая достиг «ватерлинии», он спокойно отставил заварник в сторону и повернулся ко мне. — Всегда к твоим услугам, Антошка. Замеряй! Не совсем поняла, он совершенно не удивился? Заметив моё замешательство, он ехидно растянул свои губы в улыбке. Вздохнув, я достала мерную ленту и медленно подошла к Гончарову. В процессе снятия мерок мы продолжили разговор. — Вань, вот скажи… Почему вы все такие высокие? Нет, и впрямь! Я себя чувствую карликом рядом с вами! Что ты, Лев Николаевич, Фёдор, Коля, Лермонтов! Всё как на подбор, как титаны в греческом язычестве. Он тихо хихикнул и ещё шире улыбнулся, что-то пролепетав про божескую кару за грехи в той жизни. Как бы то не было удивительно, но мы с Гончаровым за два дня смогли поладить, очень хорошо поладить. Ну, всё это произошло после нашего ночного чаепития и ненапрягающего разговора. Он оказался очень интересным человеком, с прекрасной личностью под крышкой гроба. — Хм, и какой же грех я свершила? — Я уверен, что ты точно не получала жёлтый билет*… Может обжорство? В тот же миг Иван Алексеевич Гончаров получил подзатыльник и тихое матерное слово в виде угрозы целостности его волос. Нет, вправду, кто так говорит девушке? Он точно издевается, это видно по его улыбке. — Гончаров! Как так можно, не прикрытое оскорбление! — Ой, какие мы чувствительные, но у меня есть рычаг приструнения для тебя! Сейчас я почувствовала азарт и одновременно лёгкое беспокойство. Он же не хочет покуситься на… — Я не поленюсь забрать все мандарины из поместья, — проникновенно пояснил шантажист. В горле пересохло, когда я представила предполагаемые перспективы. Цитрусовые всегда были моей слабостью, которую я без зазрения совести являла миру. Иван, увидев моё ошеломлённое лицо, залился тихим смехом, который постепенно перерастал в истерический хохот. Маленький противный червячок обиды подкрался ко мне нежданно, ни гадано, подкидывая в сознание лёгкую эмоцию, именуемую жаждой расправы. Но грозиться убить его любимым чайником вполне реально и возможно. Тем более ему будет чуть ли не морально больно. — Антошка, а что ты делаешь? — Воспитываю тебя, Ваня, воспитываю. Знаешь, я думаю, что тебя Бог тоже покарал в виде моего лица. Так… Какой ты грех совершил тогда?.. В прошлой жизни? Ваня чуть дернулся, мне его уже жалко. Но надо же проучить столь смелого господина, тем более моя речь очень интересная, как я думаю. — Может это алчность? Я начала двигаться в его сторону. — А может похоть? Я продвинулась ещё ближе, а он стоял будто парализованный. Сама же я пыталась контролировать, наползающий на щёки румянец, мне и думать про такие непотребности было стыдно, не то что произносить вслух. — Твой грех это обжорство, али уныние? Между нами осталось чуть больше двух метров и малая доля моего стыда. — Или же… Ты разлил свой любимый чай! Он посмотрел на меня с лёгкой паникой и заметно дёрнулся, испытав ужас. — Грешник ты, Ваня. Разлить чай! Надо же было сотворить такое великое преступление против наций и множества народов. Я непомерно была горда собой, а в то время Гончаров находился в прострации и полном замешательстве, пытаясь хоть что-то понять, но пока он приходил в себя, наступило время чая. Подхватив большой поднос, я вышла из кухни и направилась в столовую. Пройдя уже больше половины пути, поняла, что юноша находился в оцепенении непозволительно долго и, видать, чай сегодня подавать буду я. Если честно, ожидала, что Ваня догонит меня и отберёт поднос, но вот как получилось. Эх, слишком затруднительно. Я проходила всё такие же прелестные коридоры, не запоминая особых примет, но активно наслаждаясь гармоничной эстетичностью композиций. Собственно, за таким непримечательным занятием я дошла до огромной двери, которую мне открыли два мальчика примерно десяти лет, а может быть чуть старше. Вся прислуга, что примечательно, состояла из детей и подростков, а так же нескольких взрослых, работающих здесь на добровольной основе после «переезда» из приюта. Граф занимался (и занимается, смею предположить) благотворительностью, в частности, он один из тех людей, которые спонсируют и содержат приюты, и некоторые частные организации по реабилитации. Как я поняла, эти люди слишком привязались или несоизмеримо благодарны своему благодетелю, поэтому и последовали за ним в такие дали, не смотря на практически полную изоляцию и абсолютную ограниченность. Мужчина говорил, что не держит этих личностей насильно, и если они захотят разорвать связи, то он их отпустит. Когда же я спросила про то, что не боится ли он, что дети разболтают информацию СОпДЭ, то получила отрицательный ответ. Господин имел занимательного друга, который всегда мог выручить своего товарища в подобной ситуации, прежде я подумала, что этот инкогнито убивает детей, но решила отмести эту теорию, ведь Лев Николаевич не мог так поступить. Он же прекрасной души человек, добрый и великодушный. Пройдя в помещение я увидела, что все были в сборе, даже незаметный Лермонтов. Вот это я понимаю, любители чая! Снова поприветствовала их и словила непонимающие взгляды. — Сегодня чай подаю я, ведь господин Гончаров не в состоянии этого сделать. Но уверена, он скоро придёт в своё обычное состояние. Не волнуйтесь, он в относительном порядке и относительно здоров. — Что же случилось с Иваном? — Предпочту рассказать это только после его согласия. Как-никак, но я считаю недостойным принижать человека за его спиной. Если же Ваня даст своё разрешение, то возможно, я расскажу об этом конфузе. Весь сервизный набор был расставлен напротив каждого господина, а чай постепенно наполнял пустующие чашки. Стараясь обслужить персон аккуратно и, как подобает благовоспитанной аристократке, я следила за движениями рук и своей мимики, практически не выдавая своей спешки. — Антония, ты не останешься с нами? — заметив, что я передала поднос одной из девушек, смотрящей в окно неподалёку, спросил граф. — К сожалению, нет, я хочу присмотреть за Иваном, так что прошу прощения, — примиряюще сказала я, отойдя к двери. Мужчины понятливо кивнули и я с чистой совестью вышла из залы, чуть ли не бегом направляясь обратно на кухню. Немного проскользив на поворотах, мне пришлось прикрывать уши, в тщетных попытках пытаясь уберечь чувствительный слух. Я прошла тот же путь, что и до этого и замерла в нерешительности перед входом в кухню, но всё же собравшись с духом, открыла двери. Гончаров всё также стоял неподвижно, как акропольская колонна. Робко подойдя к Ване, я попыталась начать свой поток извинений. — Послушай, Вань, прости. Я просто сочла свои слова за шутку и не думала, что они так повлияют. Вобщем, прости, я впредь постораюсь больше думать о своих действиях и словах. Он резво развернулся и, стремительно подхватив меня за талию уложил тело на своё плечо (несколько костлявое, между прочим). Разрываясь между смущением и яростными упрёками я многое из его монолога успела пропустить, уловив только конец фразы. — Ну, Антошка! За твоё покушение на мой великий чай я тебе отомщу! Последнюю фразу он сказал невинным тоном ангела, но… Мама, почему мне стало слегка жутко? Гончаров, намереваясь отбить мне все внутренние органы, решил сделать это на славу, пытаясь привести их с состояние «на чёрном рынке такая каша не разлетится.» Как можно было понять, я очнулась уже в столовой, отчаянно пытаясь укротить беспорядок на голове и остудить собственные взбудораженные мысли. Лицо, к моему великому сожалению, всё равно приобрело оттенок, подобный алому, а непередаваемое выражение лица полностью искореняло впечатление благовоспитанной особы из уважаемого рода. Оглядевшись на покровителей, я мысленно пожелала Гончарову самые дорогостоящие похороны, которые произойдут по мере случая. Ехидный Иван явно теперь не выглядел в моих глазах настолько невинным. — Что произошло между вами? Это уже подал голос Фёдор, в то время как Михаил Юрьевич посмотрел не очень одобрительным взглядом, а мой брат с большим интересом. И только один граф, посмотрев на неразумных детяте пытался не рассмеяться в голос, ну и Гоголь, но он всегда в хорошем настроении. Весело. Очень. Правда, не вру. — Мы с Ваней официально в расчете. Теперь. Достоевский посмотрел в мои глаза настойчиво и требуя продолжения рассказа, но тут штурвал в свои руки взял Иван. — Ох, это замечательная история, просто мы чуть перестарались в выражениях и решили немного побыть беззаботными детишками. Как только отойду от своего состояния, поблагодарю Ваню, а потом закопаю за причинённый моральный и физический ущерб. — Пташка, что-то ты какая-то взлахмоченная. Неужели Гончаров на руках прокатил? Гоголь сказал это весело и чуть ехидно, но как умудрился попасть прямо в точку?.. Хотя, это в принципе очевидно. Увидев как моё лицо стремительно заалело (вновь), он делано ужаснулся и ахнул. — Птенчик мой! Как же так? Я первый хотел поносить тебя на руках! Как ты мог, Иван, разбить в дребезги мою первостепенную мечту?! Коля печально посмотрел на меня, что стыдно аж стало, но вдруг он залился искренним смехом, к которому, долго не думая присоединились и граф, и мой брат, и тихо хихикающий Ваня. — Как был клоуном, так и остался. Фёдор посмотрел на них и тяжко вздохнул с неким раздражением во взгляде. Но больше ничего не сказав он продолжил пить чай иногда кидая на меня взгляды. Я думаю, что всё-таки он любит всех присутствующих здесь, просто не хочет это показывать. Или не знает как это показать… — А по-моему он очень забавный и позитивный человек. — Пусть и так, но главное чтобы это не помешало в нужный момент. — И то верно… С Фёдором мы ещё перебросились некоторыми вопросами общего характера, в то время как все разбежались кто куда. Я решила, что сейчас отличная возможность расспросить его о способностях. Ну, как никак мы же теперь в одном гробу лежим. — Фёдор, а какие способности вы все имеете? Он посмотрел на меня секунды три и начал рассказывать… — Гончаров, к примеру, почти оправдывает свою фамилию. Его способность называется «Обрыв», то есть управление земными породами. Способность Михаила Юрьевича Лермонтова называется «Мцыри», он способен давать человеку три дня на выполнение своей мечты, при этом человек не перед чем не остановится, а по истечению этого срока контролируемый умирает, вернувшись туда, откуда он начал. Гоголь не дал своей способности название, я считаю про его дар говорить не стоит, ты уже увидела его во всей красе. Что же до графа, то его способность проявляется в определенных условиях. Ничего себе у них способности! По сравнению с ними моя способность более обыденная и заурядная. Чую я подвох… Он либо не знал достаточно про способность Льва Николаевича, или же скрывает её, но он рассказал про неё косвенно, поэтому «спасибо». Продолжая на него смотреть я вспомнила, что он ничего не рассказал про себя, даже намёка не дал. — А ты? Всё это время он не отводил от меня глаз. Звучит это романтично, но только мне кажется, что этот взгляд изучает и исследует, а ещё выворачивает на изнанку все твои страхи и тайны. Как-то неудобно сразу стало. — Каждой способностью можно карать, верно, Антония? — отстранёно спросил он, обращая свой взгляд на окно.Не сказав ничего дельного, он рассказал практически всё.
***
Уже наступил вечер и Гончаров несколько раз зашёл, чтобы проверить Достоевского. Он опекает его словно отец или любящий старший брат, который не хочет что бы его родственник чувствовал себя как-то дискомфортно, или нуждался в чём-либо. Засмотревшись на такую идиллию, я медленно встала с кресла, стоявшего в отдалении от центра комнаты и, извинившись за невозможность продолжать диалог, вышла прочь. Я немного неуверенно миновала несколько коридоров и лестничных пролётов, стараясь не потеряться и всё же смогла найти свою комнату. Вечерний туалет был проведён, а уход за кожей сделан, поэтому прочесав волосы повторно, я улеглась в кровать.Одно из правил практической психологии простым языком гласит, что если сделать человеку одолжение или благую услугу, он обязательно ответит тем же, так как будет чувствовать в этом потребность. Правило равноценного обмена, что с него взять…