Реквием

      Церковь была наполнена равнодушным и снисходительным молчанием. Никого из людей, пришедших к Хлое, Ричард не знал — а тех, кого знал и если не ожидал, то, по крайней мере, рассчитывал увидеть, не было. Это можно было бы списать на закрытый образ жизни молодой мученицы, отталкивающий флёр вокруг личности её мужа, то, что родители Хлои год назад умерли от внезапной и краткосрочной, впрочем, одной из множеств, вспышки чумы, и потому навестить её было просто некому, но… Иногда стоит смотреть правде в глаза. Всем просто было всё равно.       Хотя, если бы Ричард представил общественности ситуацию так, как она произошла на самом деле, здесь наверняка и яблоку было бы негде упасть. Всем и каждому, кто хоть раз своей жизнью соприкоснулся с жизнью Хлои, пришло бы в голову заявиться сюда, чтобы позлорадствовать, посплетничать, выразить кому-нибудь неуместное участие и сочувствие или просто поглазеть на неё, и судить таких людей было бы бесчестно: все мы нуждаемся в чем-то, что отвлечёт нас от надвигающихся девятым валом насущных проблем. Ко всему прочему, церковь бы отказалась от проведения церемонии, и тело бы пришлось просто бесчеловечно бросить в землю. Но нет, Ричард не смог бы поступить так с ней, несмотря на все то, чему подверг её, когда она ещё была жива. И потому всем заинтересованным была представлена следующая версия происходящих событий:       Некто ворвался в дом через открытое окно в столовой, с кухни стащил нож и направился в спальню Камски, где благополучно его и убил. Во время совершения сего деяния Хлоя проснулась, испугалась и побежала в комнату Ричарда, чтобы тот защитил её и помог справиться с неизвестным. Однако она не успела: на входе в комнату Декарта убийца нагнал её и зарезал. самого Ричарда он не тронул, потому что… Вероятно, испугался высокого и сильного солдата, и потому ударился в бегство. Кто это был — не ясно, ведь лицо скрывал чёрный капюшон.       И все поверили. Вернее, не так. Никто не хотел с этим разбираться, а эта история была похожа на ту, какая имела бы место быть. Потому все они, эти люди, равнодушные незнакомцы в глазах Ричарда, в этот последний день церемонии, пришли попрощаться с девушкой, которую видели, быть может, раз в жизни, посмотреть, как закроется крышка гроба и как тело опустят в землю, чтобы потом заняться своими обыденными делами: песнями, танцами, сплетнями и азартными играми.       Ричарда тошнило от всего этого фарса. Он хотел бы вскочить, закричать о том, насколько все происходящее нелепо, о том, как эти люди ужасны, как они все не достойны и волоска с головы Хлои и о том, что сейчас она мертва и из-за них, заплакать, прижать к себе её тоненькое и совсем уже холодное тельце и молить о прощении, но он просто сидел, глядел в одну точку и не делал ничего. Как всегда.       С его точки обзора были видны её ладони, и замóк, в который они были сложены на животе, был совсем кривой: ей переломали пальцы, чтобы суметь вытащить сжатый в предсмертной судороге кинжал.       Священник говорил что-то, но Ричард не слушал. Он смотрел на профиль девушки, которая казалась спящей и которая будто вот-вот должна открыть глаза, улыбнуться, глаза бы её загорелись, а щеки — зарумянились. Декарт зарекся запомнить её такой — и плевать, что она давным давно разучилась счастливо улыбаться.       Огонь на свечках дрожал в такт дыханию Ричарда. Он молил, чтобы ему хватило самообладания не заплакать, но если бы Бог правда его слышал, он бы не избавлял Декарта от слез, а оживил бы Хлою, чтобы ему никогда больше не пришлось бы плакать.       Тот день Ричард помнил урывками. В один момент он стоит в церкви в первом ряду и смотрит на то, что ещё несколько дней назад было живым человеком, в другой — он уже на кладбище за церковью, гроб опускают в вырытую яму рядом с могилами матери и отца.       В другой яме уже лежало тело Элайджи Камски, но Декарт даже не взглянул на него — он боялся. Чего? Он и сам толком сказать не мог. Но что-то, как какой-то невидимый барьер, держало его в стороне. Ричарду представилось, как он подходит к его гробу, и этот странный человек своими длинными руками-щупальцами тащит его за собой, во тьму. В неизвестность. К смерти.       Он вздрогнул и перевёл взгляд на гроб, где лежала Хлоя. Сегодня был последний раз, когда он видел её бледное кукольное личико — сейчас крышка была уже закрыта. Декарт пообещал себе выбросить это воспоминание из мыслей — все же, в его голове эта девушка была ещё слишком живой, чтобы вот так, не шевелясь, холодной, безучастной, лежать в этом ящике в земле. Кто-то пришёл и начал закапывать тело, люди постепенно начали расходиться, и лишь Ричард стоял и смотрел на выбитое на гробовом камне имя «Хлоя Камски» и понял — она освободилась от своей боли, но от пут этого мужчины — нет. И что с этим сделать, как ей помочь, Декарт не знал.

***

      Ричард абсолютно забыл о Бекке, и, не подумав о том, как она, должно быть, сейчас страдает в том огромном доме в одиночестве, он выбросил из головы все зачатки мыслей о том, что стоит её поддержать. В отличие от неё, он совершенно точно хотел побыть один и потому отправился в самое одинокое место в мире — к себе домой.       Одиноким оно было не потому, что в нем не было родителей, которые бы встретили, обняли, сказали, как скучали и спросили, все ли хорошо, и дом пустовал. Как раз напротив — он всегда был переполнен всяческой прислугой, особенно после освобождения отца Ричарда, тоже рыцаря, от его военных обязанностей в силу возраста и состояния здоровья. Дело было в том, что несмотря на ласковые руки матери, которая сразу одергивала их, завидев строгого и неспособного к проявлениям каких-либо чувств, кроме гордости и разочарования, отца, кучи кухарок, нянюшек и прочих слуг, всегда приветливо ведущих себя с обаятельным молодым человеком приятной наружности, коим и являлся Ричард, и расположенные повсюду вечно зажженные камины, ему самому здесь всегда было тоскливо, пусто и очень холодно.       Вопреки обыкновению обойти дом и поздороваться со всеми находящимися здесь, он лишь отмахнулся от всех их речей и быстро прошёл в свою комнату, заперев за собой дверь. Прижавшись к ней спиной, он вдруг резко выдохнул, голова его закружилась, он осел на пол и поджал к себе колени.       В этой комнате он не был почти год, с тех самых пор, как уехал на войну. Казалось, что и не уезжал — и одновременно с этим будто вечность прошла. Большая, просторная, почти пустая — ему всегда было здесь спокойно несмотря ни на что.       Из мебели здесь были только кровать да стул со столом, но невзирая на это, сейчас Ричарду показалось, что все вокруг давит на него со всех сторон, словно стены сжимаются и движутся прямо на него, загоняя в угол и не давая шансов убежать от своих мыслей.       Было глупо полагать, что призрак Хлои не настигнет его здесь, где он провёл всю свою жизнь. Но, может, он не так уж сильно и хотел от этого призрака сбегать?       До сих пор Ричард не думал о смерти. Он бывал на похоронах, краем глаза видел, как от одной из множества небольших вспышек чумы в своей постели, корячась от боли, умирает дед, был свидетелем того, как одновременно падают замертво сотни военных и даже однажды чуть не умер сам — когда во время приступа снохождения попытался выпрыгнуть в окно. Несмотря на это, ему казалось, что никогда смерть не была к нему так близко, как после самоубийства Хлои. Все эти несколько суток, прошедших с того вечера, ему казалось, что она, смерть, дышит ему в спину дни напролёт, ночью же она будто нависала над ним, не показывая себя явно, но давая себя почувствовать. И Ричард чувствовал.       Декарту вдруг вспомнилось кое-что. Балы, пиры, богатство — неужели ради всего этого он пришел на войну? Разве ему принадлежали те мысли о безмятежном безбедном существовании рядом с красивой женой? Разве это то, ради чего стоит рисковать жизнью и лишать её других?       «Возможно, это было моей правдой, — отвечал он сам себе, впрочем, довольно дипломатично и без неловкой иронии или упреков. — Возможно, раньше я так думал. Но сейчас… Всё не так. Азенкур изменил меня. Смерть Хлои изменила.»       Его долг — защищать границы, землю, народ, и теперь это не просто слова, это убеждение. И он пообещал себе, что последует ему без оглядки.       И только оптимистичные планы и мечты о грядущих сражениях на секунду позволили забыться, сырость и мрачный полумрак комнаты поспешили напомнить: в этом мире он остался совсем один. Он так чувствовал, хотя на самом деле это было не так.       У него был отец, строгий, холодный, пытавшийся воспитать в нем копию себя, потому никогда его не понимавший.       У него была мать, решительная, но боязливая, дававшая ему любви ровно столько, сколько необходимо по мнению отца, и ни каплей больше.       У него был Джеймс Уальд, насмешливый друг, которому всегда было плевать на его проблемы.       У него был… Гэвин? Ну нет, это просто смешно. Они знакомы пять минут, и Рид даже не знал его.       Ричард невесело усмехнулся. Он знал, что сумеет справиться с одиночеством, ведь на самом деле он жил с ним всю жизнь. Хоть до этого и делил его с Хлоей.       Но Хлои больше не было.       Когда Декарт поднял взгляд, в окне перед собой он обнаружил темно-синее, почти чёрное, небо, на котором уже вовсю светила полная луна, смущенно заглядывая ему в окно. Неожиданно для самого себя он вспомнил, как его няня в детстве рассказывала ему, что после смерти каждого человека на небе появляется его звезда, чтобы о нем никогда не забывали. Ричард взглянул на усыпанное светящимися точками чёрное небо и подумал: сказки ли это? И если нет, зажглась ли уже звезда Хлои?       Да, конечно, няня сказала это, только чтобы не дать ребёнку испугаться мертвого тела его деда, но все же… Что, если это правда? От этого ему стало немного легче. Как будто кусочек души Хлои теперь всегда будет смотреть на него с неба. Ричард посмотрел на звёзды и улыбнулся, и ему показалось, будто кто-то улыбается ему в ответ, кто-то, находящийся очень далеко, и кого ему не увидеть, пока на небе не зажжется и его звезда.       Ричард знал — Бог есть, и есть будущая жизнь, и значит, есть истина и добродетель, и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к их достижению. Надо жить, любить, верить в то, что люди будут жить вечно, там — Ричард внимательно всмотрелся в небо.       Декарту никогда не приходилось сомневаться в существовании Бога и загробной жизни. В этом его убеждает его собственная душа, жизнь и смерть. Помогают уверовать в неизбежное существование грядущей после смерти жизни не доводы, а то, как идёшь рука об руку с человеком, и вдруг этот человек исчезает там, в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда, и в конце концов всё понимаешь.       Они ещё встретятся с Хлоей, в этом он был уверен. Его обуяло чувство светлой печали. Потому что несмотря на все ее грехи Ричард знал — она точно попадёт в Рай. Она — одна из немногих, кто действительно был этого достоен, и ему придётся попотеть, чтобы вытащить из себя всю свою гордыню и замолить свои грехи, чтобы хоть на несколько метров приблизиться к ней. Но он также понимал, что его первый шаг — помочь Хлое добраться до Рая.       Когда вся прислуга, заполонившая дом, легла спать, Ричард выскочил на улицу через окно обеденной залы, и направился к церкви, а точнее, на кладбище, держа в руках белую краску, которую стащил из спальни матери — она очень любила рисовать.       Идти пришлось долго — церковь находилась на другой стороне города, почти на отшибе. От морозного, почти совсем уже зимнего, ветра его колотило, зубы стучали, а пальцы немели. Даже дыхание через пару десятков минут пути перестало греть, а затем и вовсе стало холодным. Тогда Ричард перешёл на бег. Занемевшие кости не хотели шевелиться, тяжело было переставлять ноги, он спотыкался и запинался о себя же. Но какая-то сила будто толкала его вперёд. Он совершенно забыл о времени, гонимый лишь неминуемым приближением своей цели. Он завидел её уже давно, и сейчас, накренившись и крепко обняв себя, чтобы скрыться от порывов ветра, пытался быстро добраться до неё, из-за изнеможения заметно сбавив шаг.       Ветром его начало хлестать из стороны в сторону и он чуть было не упал прямо на землю. Не упал, потому что оперся рукой о забор церкви.       Из последних сил Ричард перебрался через него и, пригнувшись, быстро пробежал через рядки одинаковых могил к двумя свежим, находившимся совсем рядом друг с другом. На одну из них он постарался даже не смотреть; вид другой заставил его сердце рухнуть в пятки и одновременно с этим забиться где-то в горле. «Хлоя Камски»       Декарт вдруг понял, что почти совсем не знает, кто она такая — Хлоя Камски, несмотря на то, что в детстве, когда она ещё была просто Хлоей, он знал её лучше кого-либо другого.       Хлоя, какую он отлично помнил, несмотря на такой долгий временной промежуток, — смелая, воинственная, вечно смеющаяся. Тёплая. Живая, живая во всех смыслах.       Хлоя Камски — израненная маленькая девочка, женщина, не сумевшая справиться с грузом прошлого и с обрушающимся на неё настоящим. Холодная. И во всех смыслах мёртвая.       Но во всех своих проявлениях она была ему совсем как сестра. И Ричард знал — он был виноват в её смерти.       Он смотрел на выведенное на надгробном камне имя и кулаки его сжались. Белой краской зачеркнув фамилию её мужа, он подписал свою. «Хлоя Декарт»       Теперь, как ему хотелось думать, она была далеко от своего мужа настолько, насколько было возможно. И, может, сейчас, хотя бы сейчас, она была в безопасности.

Конец второй части.